Удар просто чудовищный. В тело врезается ремень безопасности, однако погасить инерцию он не способен, и я с размаху бьюсь лицом о пластмассовую приборную панель. Подушками безопасности фургон не оснащен.
Все тело пронизывает боль, словно прижгли раскаленным тавром. Из глаз сыплются искры, а сверху меня обсыпают осколки лобового стекла. Из легких разом выбивает воздух, и вдыхаю я уже бензиновые пары вперемешку с кирпичной пылью.
А потом все замирает.
Я остаюсь в сознании и всецело понимаю, где нахожусь, И я определенно не мертв — ведь мертвые боли не чувствуют. Тем более такой жуткой. Делаю судорожный вдох и приступаю к оценке полученных повреждений. Даже не знаю, с чего начать. Пожалуй, эпицентр боли располагается где-то на переносице, откуда она перетекает в глубь черепа. Мучение столь острое, что меня даже тошнит. Далее, грудь, плечи и спина. Здесь ощущение ушибов, хотя и послабее, чем на лице. Но вот когда я пытаюсь пошевелить головой, меня охватывает ужас: основание шеи отзывается спазмом боли.
— Черт!
Хлыстовая травма? Пожалуйста, пусть это будет хлыстовая травма! Посылаю импульс в правую руку: три пальца послушно барабанят по бедру. Затем отправляю запрос ногам: я могу пошевелить пальцами! Паника немного отступает, и я продираю глаза. И от открывающегося зрелища у меня перехватывает дыхание. Буквально несколько секунд существовало два объекта — белый фургон и кирпичная стена. Теперь же они переплетены в один. У машины больше нет капота, на его месте лишь груда искореженного металла вперемешку с обломками кирпичей. Даже затрудняюсь сказать, где заканчивается приборная панель и где начинается мясорубка.
Затем мое внимание переключается на другую часть разрушенного сооружения. Часть, которая кардинально изменила положение, однако сохранила целостность — стальные перила. Теперь расположенная практически горизонтально, металлическая труба подобно копью выдается из горы обломков и тянется за линию отсутствующего лотового стекла, за приторную панель, за руль.
— Док, ты в порядке? — раздается вдруг скрежетание, в котором угадывается человеческий голос.
Я кое-как поворачиваю голову. Боль адская, но, по крайней мере, мучительный спазм не повторяется.
— Клемент?
Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы понять, что у меня перед глазами. И все равно картина как-то не складывается. Стальная трубка перил прошла за водительское сиденье в кузов. Что мне непонятно, так это как она миновала водителя. С моего места кажется, что Клемент зажал металлическую трубу под мышкой. Вот только, похоже, из-за удара у меня нарушилось восприятие глубины, потому что с расстояниями определенно что-то не так.
Я отваживаюсь слегка наклониться вперед, чтобы получше разглядеть. Клемент сидит неподвижно, лишь отрешенно таращится перед собой. И теперь я понимаю, почему он не шевелится: труба из блестящей стали сантиметра три в диаметре вовсе не прошла у него под мышкой, а пронзила грудь прямо под ключицей.
— Ох, бл***! Ох, бл***!
Меня захлестывает волна паники, и я моментально забываю о собственном состоянии.
— Не волнуйся так, док.
— У тебя из груди труба торчит, и что же мне еще делать, кроме как не волноваться?!
— Покурить охота. Сиги в кармане… Вот только не дотянуться никак…
Пару мгновений я обдумываю его просьбу, затем меня осеняет:
— Открытый огонь и бензиновые пары — сочетание не самое лучшее. Кроме того, тебе нужна скорая… и пожарные.
И с этим лезу в карман за мобильником.
— Ты что делаешь?
— Телефон, — кривлюсь я. — Нужно…
— Тебе нужно съе***ть отсюда. И живо!
— Никуда я не пойду!
Кончики пальцев лишь касаются телефона. Если немножко сместиться, то получится ухватиться за чертову штуку.
— Док, это не обсуждается, выметывайся из гребаного фургона.
Мои пальцы пинцетом смыкаются на мобильнике, и я медленно вытаскиваю его из кармана. Мне ужасно неудобно и столь же больно, но в конце концов я беру его как следует и снимаю блокировку экрана. И тут Клемент хватает меня за запястье.
— Пускай я и насажен как шашлык на вертел, но это вовсе не значит, что я не смогу вывернуть тебе запястье. Звони кому хочешь, но только в тридцати метрах отсюда.
— Клемент, прошу тебя. Ты серьезно ранен. У нас нет времени спорить, откуда мне звонить.
С явным усилием великан медленно поворачивает голову ко мне. Кое-как ему удается встретиться со мной взглядом.
— За меня не переживай, — скрежещет он, словно гравий под ногами. — У меня нет жены, о которой я должен заботиться. В отличие от тебя.
— Пожалуйста, отпусти, чтоб я мог позвонить.
— Отпущу, если кое-что пообещаешь. Ты должен выбраться из фургона, док. Я тебя умоляю.
Я заглядываю ему в глаза — глаза, которые когда-то описал пустыми и безжизненными. Теперь в них и вправду застыла мольба.
— Ладно, выберусь, но ты тоже кое-что пообещай.
— Что?
— Что не умрешь, пока я буду звонить.
— Ты же знаешь, что я не даю обещаний, док. И потом, если я умру, такой вот способ — самый уместный.
— Что? Почему?
— Долгая история.
— Расскажешь по пути в больницу.
— Ага, может быть.
Великан отпускает мою руку.
— И последнее. — Он закашливается. — Я тебе не говорил, но Библию, что я стибрил в «Трех монахах», захапал Роланд, после того как огрел меня. Если найдешь книжку, сделай мне одолжение, верни на место.
— Э-э… Откуда же ты знаешь, что он ее взял, если ты вроде как умер?
Мне даже не вообразить, какую он испытывает боль, однако каким-то образом ему удается выдавить улыбку:
— Да просто назойливый голос в башке.
Я закатываю глаза и нащупываю ручку. Открыть дверцу задачей оказывается крайне болезненной и изматывающей, но в конце концов она распахивается. Я поворачиваюсь отстегнуть ремень.
— Еще увидимся, док.
— Сиди спокойно. Не шевелись, и чтоб никаких сигарет!
— Тридцать метров, помнишь?
— Помню-помню.
Выдавливаю улыбку и ковыляю прочь от фургона. Тридцать шагов, на большее меня попросту не хватает. К горлу подступает тошнота, кружится голова и холодно. Чертовски холодно. Наверное, сказывается шок. Или сотрясение мозга. Или все вместе. Прислоняюсь к стенке автобусной остановки и уже собираюсь набрать 999, как вдруг ко мне кто-то подбегает. Чернокожий парень в куртке, поразительно смахивающей на кожух нагревателя в нашем сушильном шкафу.
— Эй, бро, ты в порядке?
— Вообще-то нет. Мне нужно вызвать скорую.
— Уже позвонил. Чувак, ты в курсе, что у тебя каша вместо лица?
— Правда?
— Смотреть, блин, страшно, и тебя трясет неслабо. — Он расстегивает куртку и накидывает мне на плечи. — Братан, тебе нужно сесть, пока ты не свалился.
Парень берет меня под руку и отводит к скамейке под навесом.
— Спасибо, — измученно бормочу я. Внезапно веки у меня наливаются свинцом.
— Эй, ты только не спи! Если у тебя сотрясение мозга, спать нельзя!
— Ты врач?
— Не, чувак, — смеется мой спаситель. — Это все моя мама, обожает сериал «Холби-Сити». В детстве с ней смотрел, так и научился первую помощь оказывать.
Внезапно налетает ветер, и парень ежится. Вместе с холодом порыв доносит и долгожданный звук — завывание сирены.
— Скорая уже подъезжает. Ты просто говори со мной.
— Как… как тебя зовут?
— Ной.
— Как Ноев ковчег, да?
— Ага, так. Все только и спрашивают.
— Извини.
— Да не извиняйся ты, чувак. Это ж круто. Знаешь, что мое имя означает?
Я пытаюсь покачать головой, однако меня вновь парализует взрыв боли.
— Оно означает «успокаивающий».
Поднимаю взгляд на добродушное лицо Ноя и когда собираюсь выдавить ответ, мое внимание вдруг привлекает какое-то мерцание. Я поворачиваюсь влево.
— О нет! Нет, нет!
Это разгорается фургон: из стального месива на месте двигателя вырываются языки пламени и тянутся щупальца черного дыма.
— Мой друг, — сиплю я и с трудом поднимаюсь. — Он… Он там…
Ноги, однако, меня не слушаются, и я практически падаю на Ноя. Ему удается удержать меня, и он терпеливо усаживает меня на скамейку. Едва моя задница касается холодного пластика, как воздух оглашается какофонией сирен, а все вокруг озаряется мигающими синими огнями. У обочины недалеко от искореженного транспортного средства останавливаются пожарная машина и скорая помощь. Я опять порываюсь встать, но Ной на этот раз непреклонен:
— Не-не, чувак. Никуда ты не пойдешь, пока врачи тебя не осмотрят.
— Но… Мой друг… Он там… В фургоне.
Глаза парня округляются.
— Сиди здесь!
Он подлетает к одному из пожарных, уже разматывающему брандспойт из машины, и сначала машет в мою сторону, а потом на разбитый автомобиль. Пожарный кивает и что-то кричит трем своим товарищам, только выбирающимся наружу, двое из них немедленно устремляются к месту катастрофы, но буквально в следующую секунду останавливаются и пригибаются: двигательный отсек фургона расцветает огромным шаром огня, моментально пожирающим кабину.
Я кое-как встаю и ковыляю к пожарищу.
— Клемент!
Мне удается сделать лишь шесть-семь шагов, и путь мне преграждает фельдшер из скорой помощи.
— Сэр, — твердо говорит он, — вы ранены. Нам необходимо осмотреть вас.
— Я… но…
Теперь я знаю, что значит быть убитым горем. Подходит второй медик, и оба отводят меня обратно к скамейке.
— Как вас зовут, сэр?
Я игнорирую вопрос и, выворачивая шею, пытаюсь разглядеть, что происходит. Фургон окутан густым черным дымом, и пожарный расчет направляет на него брандспойт. Струя воды под высоким давлением быстро сбивает пламя. Показываются обугленные останки машины, и так же быстро, как и разразился, огненный ад утихает.
Один из пожарных осторожно приближается к водительской двери и заглядывает внутрь. Надеяться на спасение Клемента было бы за гранью разумного, и неспешность огнеборца, с которой он возвращается к своим товарищам, говорит сама за себя.
Я отрешенно откидываюсь на стенку из оргстекла.
Медики продолжают о чем-то меня спрашивать, но я их не слушаю, да и отвечать сил нет. Наверное, свое имя я все-таки назвал, все остальное мозг попросту блокирует. Мои мысли заняты исключительно Клементом и его ужасной гибелью. Что может быть хуже, чем умирать в горящем автомобиле, беспомощно глядя, как пламя охватывает ноги? И разве это справедливо, что мерзавец вроде Фрейзера Рейнота может отделаться лишь болью в груди и удушьем, в то время как человек вроде Клемента — достойный, честный, верный — погибает при столь жутких обстоятельствах? Бога точно нет, потому что какой же бог сочтет это справедливостью?
Физическая боль вытесняется душевной. Мука такая, что я едва способен дышать. И когда кажется, что хуже уже некуда, мне начинает распирать грудь рвотными позывами, и вот тогда-то и начинается настоящая пытка. Закрыв глаза, я пытаюсь оградиться от ужаса, однако из-за едкой вони дыма, привкуса крови и слез от реальности никак не спрятаться. Теперь-то я понимаю, почему некоторые мои клиенты искали в смерти спасение от личного ада.
— Дэвид. Дэвид!
Я не обращаю внимания на голос, пока чья-то рука не ложится мне на плечо.
— Вы меня слышите?
С трудом сглатываю и открываю глаза, ожидая увидеть врача скорой помощи, однако рука на моем плече принадлежит мужчине в ярко-оранжевой куртке, отделанной светоотражающими полосками. На лицо ему падает тень от белой каски.
— Дэвид? Я командир расчета Кентиштаунской пожарной части Макги.
Смотрю на него, не желая услышать то, что он, несомненно, собирается мне сообщить. Хуже этих слов и вообразить невозможно.
— Я лишь хочу задать вам пару вопросов, пока вами не займутся врачи. Хорошо?
— Как хотите, — бормочу я.
— Насколько я понимаю, во время аварии вы находились в фургоне. В кузове кто-нибудь был?
— В кузове? Нет…
— Вы уверены?
— Абсолютно. Только я и Клемент.
— Кто такой Клемент?
— Водитель. Его… Его трубой проткнуло…
— И где он сейчас?
Закрываю глаза и дожидаюсь, пока не схлынет волна тошноты.
— Он в… Он не смог выбраться. Остался в фургоне.
Командир расчета Макги в замешательстве смотрит на стоящего рядом фельдшера, словно бы обращаясь к нему за поддержкой.
— Дэвид, в фургоне никого нет. Как мне сказали, то, что осталось от водительского кресла, пробито металлическими перилами, но водителя там нет.
— Что? Это невозможно. Посмотрите еще раз.
— Простите, но, похоже, дело обстоит так, что ваш друг сбежал с места происшествия.
— Да не сбежал он, он же просто не мог… Вы ошибаетесь. Он ведь едва дышал… И наверняка потерял уйму крови. Говорю вам, Клемент никак не мог сбежать.
Пожарный склоняется и смотрит мне в глаза.
— Дэвид, в фургоне нет ни живых, ни мертвых. Никого.