Сказание о пальме

Глава третья

— Ну, видишь, Кэто, я вернулся, — говорил он жене. — Не прошло и полтора месяца, а я уже вернулся...

Он сидел у стола, окруженный семьей. Четырехлетний Сережа влез на колени, пятнадцатилетняя Маня, прижавшись к нему, молча гладила плечо, а четырнадцатилетний Левон, подавляя в себе желание обнять отца, только хмурился. Но у всех, особенно у жены, Екатерины Сергеевны, во взглядах было недоумение.

Он никак не мог понять: чем все они так напуганы? Но вот Сережка вытянулся на коленях отца, пощупал заросшее волосами лицо и серьезно спросил:

— Почему ты такой?..

Ну, конечно, они пугаются его вида!

— Это ничего, Сереженька, — сказал он с беззаботным смехом. — Вот я сейчас помоюсь, переоденусь, а через несколько дней вырастут усы и борода, и я снова буду таким, как прежде.

Екатерина Сергеевна бросила на мужа быстрый взгляд и снова опустила глаза.

— Моя стриженая борода всех приводит в смущение, — продолжал со смехом Степан Георгиевич. И рассказал, как его не хотели пускать в кабинет к Джапаридзе и как не узнали друзья из исполкома.

Дети хохотали. Но у Екатерины Сергеевны, хотя она тоже улыбалась, в глазах таился страх.

— Значит, уже виделся с Алешей?.. Почему же он не пришел с тобой?

— Сам я не захотел... Сказал, что этот первый вечер хочу провести с тобой и ребятами.

Екатерина Сергеевна встала:

— Пойду посмотрю, как там греется вода. А потом надо поставить чай...

— Погоди, а где же Сурик? — Это он спрашивал о старшем сыне.

— В своей дружине, — ответила Екатерина Сергеевна. — Я же писала тебе, что он вступил в коммунистическую боевую дружину.

Степан Георгиевич помнил, что эта дружина начала организовываться еще прошлой осенью. Но дела тогда или неважно: дружинники большей частью были рабочими с нефтепромыслов, которых в армию не брали. Поэтому они были вооружены только берданками и не имели никакого боевого опыта. Размещалась дружина на квартире большевика Серго Мартикяна и проходила военное обучение под руководством нескольких русских солдат на застекленном балконе. Интересно, как теперь идут у них дела?

— Да, писала, но я так и не понял, чем же он там занимается?

— Говорит, будто связной. — Екатерина Сергеевна, словно избегая дальнейших расспросов, быстро вышла.

Левон из-за плеча сестры делал отцу какие-то таинственные знаки, но Шаумян ничего не успел понять, так как в это время Маня прошептала ему на ухо:

— Папа, тебе там было очень плохо?

— А почему ты так думаешь? — повернулся к ней отец.

— В последнее время мама по ночам все плакала.

— Да? — Шаумян пристально посмотрел на дочь. — А почему?..

— Она боялась, что тебя там убьют...

Шаумян минуту раздумывал, потом передал Сережку дочери.

— Держи!.. Подождите здесь, я пойду успокою ее.

Екатерина Сергеевна сидела на кухне, закрыв лицо руками. Степан Георгиевич подошел, осторожно отвел руки жены от лица и заглянул в затуманенные слезами глаза.

— Что с тобой, дорогая?

— Ничего, милый, ничего! — тщетно пыталась она улыбнуться.

— И все же мне хочется узнать, отчего так раскисла моя жена? От долгого ожидания? Но ведь ты раньше умела ждать меня годами!

— Конечно, стосковалась... Но и боялась за тебя!..

— Боялась? Вот так штука! Но почему же раньше, когда были царь и жандармы и причин бояться было куда больше, ты не испытывала такого страха?!

— Не знаю... Наверное, именно потому, что тогда были царь и жандармы... Тогда я мирилась с мыслью, что жена революционера — жена солдата, и была готова ко всем испытаниям. Но после октября прошлого года, и особенно после того, как ты был назначен Чрезвычайным комиссаром Кавказа и выехал в Тифлис, я подумала: «Ну, теперь моему Степану больше некого бояться и не от кого скрываться... Ведь он теперь вместо прежнего наместника!..»

— Наместника? — Шаумян вспомнил солдата-грузина из поезда: ему и в голову не приходило, что жена может прибегнуть к этому же сравнению. — Подумай, что ты говоришь, Кэто!

— Да, а что?.. Разве не ты часто употребляешь выражение: «Его величество пролетариат»?.. Так вот, его величество пролетариат и назначил тебя своим наместником на Кавказе!

— Ну, вот и учи жену марксизму! — рассмеялся Шаумян. — Предположим, что ты права. И что ж из этого?

— Неужто ты думаешь, что я не понимаю причину столь странного возвращения?! — и она кивнула на его солдатскую форму. — Ты там был вынужден снова уйти в подполье, тебя хотели арестовать, даже убить!..

Шаумян понял, что дальше отшучиваться и пытаться скрыть правду не следует, что от этого действительность будет казаться жене еще мрачней. Лучше выложить все и вернуть ей обычную душевную стойкость.

— Так... — Он минуту задумчиво шагал по кухне. — Понимаю, конечно, понимаю твое желание наконец пожить спокойно, без тревог и страхов... Но все же ты несколько преждевременно решила, что наступило такое время. Революция, правда, победила в России, во главе власти стали Владимир Ильич и наши товарищи, а я назначен комиссаром Кавказа... — Шаумян с улыбкой прибавил: — Или, как ты сказала, наместником пролетариата. Но ведь его величество пролетариат на Кавказе еще очень слаб, лишь в Баку у него более или менее прочное положение. А в Тифлисе перевес сил, к сожалению, пока у врагов, и это заставило меня сначала уйти в подполье, а затем и вообще удалиться, чтобы отсюда начать борьбу за установление Советской власти на Кавказе. Посему ты еще должна остаться женой солдата, готовой ко всяким неожиданностям и испытаниям, дорогая Кэто!

— До каких пор? — Екатерина Сергеевна смотрела на него немигающими глазами.

— Пока не победим окончательно.

Екатерина Сергеевна хотела еще что-то сказать, но в это время прибежал Сережа и за ним остальные дети.

— Я хочу к вам! — завопил малыш, обняв колени отца.

— Мы его держим, а он все хнычет: «Папа сказал, что сегодня будет с нами, почему ушел?» — оправдывалась Маня, пытаясь оторвать брата от отца.

— Правда, правда, — засмеялся Шаумян. — Надо держать слово!

— Ладно, пусть папа сейчас вымоется, переоденется, а затем мы вместе попьем чаю и весь вечер будем говорить, — сказала мать.

— Всю дорогу в теплушке пил отдающий дымом чай, причем больше без сахара, и так соскучился по настоящему чаю! — признался Степан Георгиевич.

Он уже хотел войти в ванную комнату, но снова повернулся к жене:

— А Сурик из своего отряда так и не приходит домой?

— В последнее время почти не приходит, — ответила Екатерина Сергеевна. — Он беспокоит меня, Степан.

— Почему? Несерьезен, играет в революционера?

— Наоборот, слишком уж серьезен... У шестнадцатилетнего парня должно оставаться немного и от мальчика.

— Ах, вот что тебя беспокоит!.. — Шаумян облегченно вздохнул. — Но ты забываешь, что он уже год как в партии и руководит молодежной организацией.

— Так я об этом и говорю: в пятнадцать лет вступил в партию и стал руководителем... Вспомни-ка, сколько было лет тебе, когда ты вступил в партию?

Шаумян вспомнил день, в августе прошлого года, когда он неожиданно для себя обнаружил, что его старший сын стал взрослым человеком. Он сидел в типографии «Куинджи» и писал очередную передовицу для «Бакинского рабочего». Вдруг открылась дверь, и вошли Джапаридзе и Сурен. Шаумян вскочил, обнял друга.

— Прокофий, дорогой, приехал?

В те дни в Петрограде проходил VI съезд партии, нацеливший партию на вооруженное восстание, на социалистическую революцию, но Шаумян по указанию Центрального Комитета оставался в Баку, где развернулась напряженная борьба с меньшевиками и эсерами за решающее влияние на Бакинский Совет. Джапаридзе, только что вернувшийся из Питера, конечно, первым делом побежал к Шаумяну домой, оттуда вместе с Суреном пришел в типографию.

Джапаридзе заметил на столе статью, в которой сообщалось о молодежном движении в Питере.

— О, я присутствовал на митинге молодежи в цирке «Модерн!» — воскликнул он. — Надо было видеть, сколько воодушевления, силы и мужества было в этих молодых людях, детях рабочих!

И он рассказал, что съезд партии наряду с другими важнейшими документами принял резолюцию о «Союзах молодежи». Сурен, слушавший его с горящими от возбуждения глазами, не выдержал:

— А мы?.. Почему у нас не создается такая организация? Ведь здесь тоже молодежь хочет участвовать в революции, но без руководства занимается всякой чепухой. Дошло до того, что на городском митинге ученичества какие-то горячие головы выдвинули требование о самоуправлении учеников и подчинении педагогов ученическим советам.

Шаумян смотрел на сына и удивлялся: откуда у него эта трезвость мышления, энергия, пыл?

— Конечно, это правильно, молодежь нужно связать с нашей партией, направить ее энергию для дела революции! — И Шаумян тут же составил текст объявления в газете о созыве первого собрания молодежной организации при Бакинском комитете большевиков.

— А ты, Сурен, должен обеспечить, чтобы на это собрание пришло побольше молодежи.

— И смотри, чтобы были толковые ребята, — прибавил Джапаридзе. — Нам маменькины сынки не нужны!

И Сурен с братом Левоном привели настоящих парней. Сурен произнес на этом собрании такую горячую и дельную речь, что его единогласно избрали председателем новой организации молодежи. Вот тогда-то бакинские большевики и приняли его в свои ряды как зрелого революционера. А впоследствии, уже осенью, к молодежной организации присоединилась и большевистская организация молодых типографщиков, и был создан «Интернациональный союз рабочей молодежи города Баку и его районов», руководителем которого был избран опять-таки Сурен...

Шаумян очнулся от этих воспоминаний и сказал жене с улыбкой:

— Да, но у меня не было такого отца!.. — И затем уже серьезно: — Ты зря беспокоишься, дорогая, ведь теперь времена другие, и люди быстрей созревают!

Раздался звонок у входной двери.

— Ага, может, это сам «слишком серьезный» молодой человек? — И Степан Георгиевич поспешно прошел в коридор.

Но он ошибся: это были Джапаридзе, Фиолетов и Азизбеков. В коридоре слышались радостные возгласы. Потом все гурьбой вошли в столовую. Фиолетов, моргая близорукими глазами, застенчиво говорил:

— Простите нас, Екатерина Сергеевна, за это неожиданное вторжение. Мы только на минуточку... Только одним глазком поглядим на стриженую бороду Степана и уйдем.

А Азизбеков уже рассматривал друга и хохотал:

— Степан, да у тебя лицо стало босое!

Сам Азизбеков носил широкую бороду и выглядел гораздо старше своих сорока двух лет.

— Нет, серьезно, Степан, — объяснял Джапаридзе, — я этим извергам говорю: пусть побудет с семьей, завтра повидаетесь, но разве их удержишь? Пристали: пойдем да пойдем, хоть на полминуты!..

— Как вам не стыдно, друзья! — прервала его Екатерина Сергеевна. — Разве мы не рады видеть вас?.. Снимайте пальто и садитесь.

— Хорошо, — поспешно согласился Азизбеков. — Давайте посидим, пока приедут Корганов и Сурен, и сразу уйдем.

— Сурен? — спросил Шаумян. — Он знает, что я приехал?

— Мы позвонили Корганову и попросили заехать на своей машине на Молоканскую, к Мартикяну, и привезти Сурена домой, — объяснил Джапаридзе. — Минут через двадцать они прибудут.

— Вот это хорошо! — Шаумян обернулся к жене: — Ну, Кэто, тебе придется долить чайник...

Не успели гости сесть, как снаружи донесся шум автомобиля. Джапаридзе подошел к окну, выглянул на улицу.

— Вот и Корганов с Суреном. Что-то уж очень быстро!..

Шаумян снова поспешил в коридор, и вскоре оттуда донеслись радостные приветствия. В столовой Степан Георгиевич подвел сына к свету, чтобы получше рассмотреть. Сурен был очень похож на отца. На ремне, поверх гимназистской шинели, висели револьвер и граната.

— Какой страшный вид! — рассмеялся отец. — Не многовато ли для связного?

Сурен бросил быстрый взгляд в сторону матери и явно воздержался от объяснений. И тогда Екатерина Сергеевна сказала:

— Да никакой он не связной, а пулеметчик, пулеметчик!

Сурен, вспыхнув от неожиданности, повернулся к брату:

— Выболтал?

Теперь уже Левон загорелся гневом, услышав это обвинение. Видя, как у него и кулаки сжались, Джапаридзе поспешил вмешаться:

— Это я сказал, я!.. А как же, отца здесь нет, а ты принял такое решение!

— Погоди, а почему сам не сказал матери об этом? — удивленно и немного укоризненно спросил Шаумян.

— Да что ты, папа! — почти с отчаянием вскричал Сурен. — Она ведь и без того почти не спала из-за тебя, а тут еще я!..

Шаумян со сдержанным восторгом посмотрел на сына.

— Ладно, ладно, прости: я все забываю, что ты уже вырос и заменяешь старшего мужчину в доме!.. — И обернулся к остальным: — Ну, кажется, все в сборе, и мы можем спокойно посидеть и поболтать. Только торжественно предупреждаю: о политике ни слова! Просто будет семейный вечер, ладно?

Гости переглянулись, затем Фиолетов ответил:

— Что ж, можно... Ну-ка, Сергей Степанович, давай ко мне на колени, ты ведь давно не играл с моими очками!

Сережка с радостным визгом вскочил на колени Ивану Тимофеевичу. Екатерина Сергеевна поручила Мане накрывать стол к чаю, а сама пошла на кухню. И тут Сурен вдруг оглянулся на стоящего в стороне Корганова и воскликнул:

— Ой, забыл!.. Манечка, у нас есть бинт и йод? Подойдите к свету, Григорий Николаевич, посмотрим, что с вами.

Корганову было лет тридцать с небольшим. Смуглый, с большими глазами и маленькими усиками над резко очерченным ртом, в ладно сидящей офицерской шинели без погон, он, казалось, совсем не подходил к этой компании революционеров, где один все еще был в солдатской одежде, другой — в простом пиджаке, надетом поверх сатиновой косоворотки, с очками в железной оправе, а третий, хотя и носил китель инженера с высоким крахмальным воротником, выглядел азербайджанцем-крестьянином. И тем не менее Корганов был революционером, самым авторитетным среди армейских большевиков Кавказа, страстным оратором и умелым организатором.

— Ведь говорят тебе, ничего нет, а ты людей будоражишь! — остановил он Сурена.

Сурен, не обращая внимания на его слова, сообщил:

— В Григория Николаевича стреляли!

— Стреляли?! Кто стрелял, где?! — вскочил с места Шаумян. — Да говори же, Гриша!

— Кто стрелял, не знаю. — Корганов нарочно говорил будничным тоном, чтобы успокоить присутствующих. — По дороге, когда ехал на Молоканскую, вдруг в темноте выстрелили по машине. А мой шофер, вместо того чтобы ускорить ход, выхватил наган и тоже выстрелил в темноту. Тогда раздался второй выстрел, и пуля оторвала лоскут от рукава моей шинели. Вот, посмотрите... Но на теле нет даже царапинки, поэтому ни йода, ни бинта не требуется.

— А потом, потом что было? — допытывался Шаумян.

— Потом откуда-то прибежал наш красногвардейский патруль, и стрелявшие сразу сгинули. Смотрю, среди патрульных наш Сурен. Посадил в машину и привез сюда!

Шаумян, оглядев присутствующих, спросил озабоченно:

— Вот какой, оказывается, оборот приняли у вас дела?

— Да, Степан, — ответил Джапаридзе. — Это, конечно, их работа, мусаватистов.

— Сегодня они стреляют из-за угла, а завтра поднимут восстание! — стукнул кулаком по столу Азизбеков.

— Это правда, с тех пор как сюда прибыл Татарский полк Дикой Дивизии, они стали весьма агрессивны, — подтвердил Корганов.

Шаумян взволнованно зашагал по комнате.

— Мусават!.. — произнес он задумчиво. — Самая ничтожная партия Закавказья, которая не имела ни организации, ни традиций, ни какого-либо влияния... И вдруг она выросла в опаснейшего нашего противника... Знаете, что мне сказал перед моим отъездом отсюда член городской думы Ашуров?.. Я, говорит, человек откровенный и прямо заявляю, что в первую очередь мы повесим на площади вас, господин Шаумян!

— Ах, подлец! — не сдержался Азизбеков. — Погоди, доберемся же мы до него!

— Их, конечно, вдохновляют турки и немцы, — вставил Джапаридзе. — Как же, русские войска уходят, а турки рядом. Вот и надеются с их помощью оторвать Закавказье от России и присоединить к Турции.

— Ну, а Англия? — вмешался Фиолетов. — Она ведь тоже надеется с помощью дашнаков, эсеров и меньшевиков завладеть Кавказом. Недаром же этот Денстервиль так рвался сюда!

— Кстати, куда он делся? — живо обернулся к Джапаридзе Шаумян.

— Не беспокойся, дали ему от ворот поворот. Когда ты из Тифлиса сообщил об их приезде, мы приказали военревкому: англичан ни в коем случае не пропускать в Энзели. Даже послали им в помощь канонерскую лодку. И генералу пришлось уехать не солоно хлебавши.

— Но он не далеко ушел, будьте покойны! — усмехнулся Корганов. — Сидит в Хамадане и ждет удобного случая, чтобы прошмыгнуть сюда.

— Как подумаешь обо всем этом, прямо голова кругом идет, — вздохнул Азизбеков. — Просто ума не приложу, как мы справимся с этими англичанами, турками и немцами...

И тут Сурен с хитрой улыбкой возвестил:

— Разрешите сообщить, что все это время вы говорите только о политике!

Все громко рассмеялись. А Джапаридзе с горечью произнес:

— А что поделаешь, братцы... Боюсь, Степан, что из этой твоей затеи — провести семейный вечер — ничего не получится. Слишком уж много накопилось вопросов, о которых нужно поговорить!

— Конечно, папа, — подтвердил Сурен. — Да разве сейчас время семейных вечеров?.. Давай честно признайся, что решение твое неправильное, и идите в комитет делом заниматься!

— Ты на него посмотри! — с деланным возмущением воскликнул Азизбеков. — Да ты понимаешь, с кем так разговариваешь?!. Ведь это же Шаумян, понимаешь? Сам Степан Шаумян!

— Ну и что же? — упрямо тряхнул головой Сурен. — А решение все равно неправильное!

— Недаром сказано: яблоко от яблони... — засмеялся Фиолетов.

Шаумян решительно встал.

— Можно будет сейчас собрать членов комитета? — обратился он к Джапаридзе.

Тот взглянул на друзей и с виноватой улыбкой произнес:

— Да они уже давно собрались и ждут нас!

— Вот черти! Значит, с самого начала и пришли за мной?.. А еще разыгрывают спектакль: «Мы только на минутку, поглядеть на бороду!..» — Шаумян обернулся к детям: — Давайте договоримся, ребята: сегодня я пойду заниматься делами, а завтра уж непременно буду с вами. Идет?

Сурен на всякий случай сверкнул глазами на братьев и сестру, но те и без того понимали, что отца уведут.

— Ладно, — поспешно кивнул Левон.

— Тем более что Сережке спать пора, — вставила Маня.

И тут вошла Екатерина Сергеевна, неся поднос, уставленный чашками с дымящимся чаем.

— Ну вот, наконец могу угостить вас крепким чаем, — начала она и вдруг с удивлением заметила, что все на ногах и смущенно отводят взоры. — Да вы что, никак уходить собрались?

Шаумян взял из ее рук поднос и нерешительно сказал:

— Да понимаешь ли, Кэто... Выяснилось, что мы должны идти в комитет...

— Мы?.. Значит, ты тоже уходишь?

— Да, милая... Я уже договорился с детьми... — Он поставил поднос на стол и обнял жену. — И не сердись на меня, мне очень нужно идти, понимаешь? Нужно!

Шаумян ушел, не успев даже переодеться. Ушел в той же солдатской одежде, в которой приехал. Екатерина Сергеевна сидела у стола, устремив взор на дымящиеся чашки. Дети молча обступили ее, не зная, что сказать. Потом Маня обняла мать за плечи и прижалась к ней.

— Вот так всегда, — со вздохом произнесла мать, — всю жизнь так, Манечка!

Сурен подсел к ней с другой стороны и мягко сказал:

— Но ты не должна обижаться на него, мама. Такое сейчас время... а папа у нас хороший, очень хороший!

Екатерина Сергеевна медленно повернулась к нему, посмотрела внимательно и улыбнулась:

— Это ты мне говоришь?.. Еще бы не хороший! До того хороший, что иной раз хочется, чтобы он был только наш, мой и ваш. Но — невозможно...