Сказание о пальме

Глава тринадцатая

Май, яркое солнце. На небе — ни тучи.

В такой день да такому молодому парню, как Сурен, только бы радоваться всему — и солнцу, и небу, и свежему ветерку с моря. Но он был хмур и зол. Шел с митинга молодежи в Белом городе и никак не мог успокоиться, что не сумел ответить этим подлецам. А ведь ответить было проще простого, но кто-то из них крикнул: «Что вы его слушаете? Конечно, сын будет защищать отца!» И Сурен смешался, махнул рукой и сошел с трибуны.

И это не первый случай. В то время как отец, дядя Алеша, Фиолетов, Азизбеков с утра до поздней ночи работают, эти типы — Айолло, Садовский и другие — разъезжают по заводам, казармам и школам и организуют митинги. В городе нет хлеба, потому что дороги перехвачены белогвардейцами. А на митингах эти господа упорно твердят: большевики срывают продовольственное снабжение, не умеют управлять. А затем льется такой поток лжи и клеветы, что страшно становится. «Кто сказал, что в Баку в марте была гражданская война? — кричат они. — Просто армяне во главе с Шаумяном сводили старые счеты с мусульманами. Это была самая настоящая национальная резня, в которую Шаумяну удалось обманным путем втянуть русских рабочих, солдат и матросов флотилии. А теперь русские расплачиваются за это тем, что голодают».

— Сурен! — вдруг услышал он сзади чей-то голос.

Обернулся и увидел подъехавшую автомашину, в которой за рулем сидел Ваган.

— Слушай, что с тобой? Даю гудок, кричу, а ты не слышишь!

— Да вот, задумался... — хмуро ответил Сурен.

— А куда идешь? Давай подвезу.

— Ну что ты! Езжай себе, а то будут искать тебя там.

— Да нет, товарищ Степан говорил, что сегодня будет долго работать, письмо какое-то писать... Садись, садись!

Сурен сел рядом с Ваганом, и они поехали в сторону Молоканской, где по-прежнему размещалась большевистская дружина. На улицах было почти пусто, и лишь у булочных толпились огромные очереди.

Вдруг Ваган, подогнав машину ближе к тротуару, затормозил и, кивнув в сторону шагавшей мусульманки в чадре, шепнул:

— Сестра нашего Анвара...

— Ну и что? — удивленно посмотрел на него Сурен.

— К нам идет, вот увидишь... Может, прихватим?

Сурен подозрительно посмотрел на шофера: что случилось с этим спокойным и уравновешенным парнем? И вдруг — догадка: «Ах, вот в чем дело!..» Сам он еще не влюблялся, но в дружине ему приходилось от товарищей слышать об их сердечных делах. Впрочем, о любви между армянином и мусульманкой он еще ни разу не слышал.

— А она сядет? — спросил он.

Ваган медленно подъехал к тоненькой женщине, закутанной в чадру.

— Сестрица!.. — тихо позвал он.

Лейли быстро повернулась на голос, на минутку приоткрыла лицо, посмотрела сияющими от радости глазами, потом быстро закуталась в чадру.

— Ты к Анвару идешь?

Девушка не отвечала: чувствовалось, что она едва дышит от волнения.

— Мы тоже туда, садись, подвезем...

Лейли поспешно замотала головой и даже сделала шаг назад. Ваган обернулся к Сурену с мольбой во взгляде — «помоги!». Сурен не нашел ничего лучшего, как открыть дверцу и подойти к ней.

— Поедем с нами, сестра, — сказал он, не очень-то надеясь, что она примет их приглашение.

Лейли снова приоткрыла чадру и с любопытством посмотрела на юношу. Сурен не был еще взрослым мужчиной, общения с которым полагалось избегать, и его вмешательство было очень кстати. Девушке на самом деле, видимо, хотелось поехать с Ваганом.

— Анвар — мой друг, и он обидится, если узнает, что мы не подвезли тебя, — настаивал Сурен.

Девушка оглянулась и, убедившись, что поблизости никого нет, юркнула в машину, села на заднее сиденье и еще плотней укуталась в чадру. Сурен сел рядом с Ваганом; тот благодарно пожал ему локоть, потом тронул машину и поехал так осторожно, словно вез драгоценнейшую хрустальную вазу. Немного погодя он обернулся к Лейли:

— Как дома? Как здоровье Махмуда-даи?

Лейли немного приоткрыла лицо и грустно произнесла:

— Очень плохо... — И вдруг нагнулась, закрыла лицо руками.

Ваган затормозил.

— Лейли! Почему плачешь? Ну, болен и болен!.. Врача вызвали? — И сам же себе ответил: — А, черт, откуда же деньги на это! И кушать, наверно, нечего, а?.. Ну, ладно, ты не плачь. Что-нибудь придумаем; слышишь?.. Это тебе говорю я, Ваган!

Сурен с невольным сочувствием смотрел то на Лейли, то на Вагана. Он понимал и его тревогу, и желание помочь девушке, но не понимал только одного — как тот выполнит свое громкое обещание? Нужно что-то придумать, чтобы он не ударил в грязь лицом. И сказал первое, что пришло ему в голову:

— Едем скорее к отцу!

Ваган посмотрел на него, благодарно улыбнулся и переключил скорость.

«Уважаемые товарищи!

Сегодня отправляем группу товарищей к вам и в другие города России с требованиями инженерно-технического отдела Кавказской Красной Армии. Я уже писал вам о наших бакинских делах, прошу срочно уведомить наших делегатов и вернуть их скорее обратно. Я посылаю еще других с частными требованиями о радиостанции, миноносцах и пр. Если кое-что уже отправлено, это будет принято во внимание...

Шаумян отложил перо, задумался. Следующий вопрос, о котором нужно было писать в Москву, в Совнарком, был довольно сложный. Хотелось поругаться или хотя бы пожаловаться: сидим здесь, отрезанные от всего света, окруженные врагами, и возлагаем все надежды на помощь извне, а вместо помощи со всех сторон поступают просьбы, чтобы именно мы, бакинцы, помогали и людьми, и деньгами, и оружием. Чего стоит хотя бы письмо Саака Тер-Габриеляна из Астрахани! В прошлом месяце, почти сразу после победы над Мусаватом, Саак был направлен туда, чтобы наладить связь с Москвой и доставлять людей, оружие и продовольствие. Но едва он доехал до Астрахани, как прислал несколько телеграмм, а потом — вот это тревожное письмо... Шаумян открыл ящик, достал письмо и начал его снова читать:

«...Единственная возможность снабжения Баку, единственная отдушина, через которую дышит Бакинский Совет, находится в опасности... Авторитет всех существующих органов Советской власти основательно подорван теми многочисленными проходимцами, которые сумели встать во главе местных организаций. Не говоря уже о поголовном пьянстве, основное занятие верхов — мошенничество. Это оттолкнуло от них почти всех рабочих, и небольшая группа большевиков в 6—7 человек (в том числе и товарищ Хумарян) совершенно бессильна что-либо сделать. Этим положением легко могут воспользоваться те, кому необходимо совершить переворот...

Несколько слов о военной организации и о председателе Военного совета Аристове. Сам Аристов человек, несомненно, честный и фанатично преданный Советской власти. Но, к сожалению, он тоже пьет, и окружающие его в моменты, когда он нетрезв, подсовывают для подписи такие бумажки, за которые он в другое время просто расстрелял бы их. Этой его слабостью сумели настолько злоупотребить, что и он потерял всякий авторитет. Сейчас состав Военного совета тоже не внушает доверия из-за присутствия в нем неустойчивых элементов, как, например, представителей Мусульманского совета, к которым в последнее время примкнули бежавшие из Баку мусаватисты. (Говорят, здесь находится и Али Асудаллаев — «герой» инцидента на «Эвелине»!) Боюсь, что они могут изрядно нагадить Бакинскому Совету.

Дело еще больше осложняется отъездом Аристова в Петровск, ибо теперь фактически хозяевами положения в Военном совете остаемся мы — я и Элиович, который назначеи комиссаром штаба Красной Армии. Но и я сегодня уезжаю в Москву, во-первых, по нашим делам и, во-вторых, привезти сюда средства для содержания Красной Армии... Значит, здесь остается Элиович, а он слишком молод, да и бессилен все удержать на своих плечах... И потому, пока не поздно, прошу тебя, дорогой Степан, послать немедленно сюда Шеболдаева, или Малыгина, или же Ганина, чтобы они приняли и переправили к вам все военные грузы из Москвы и Казани, которые ожидаются на днях, и чтобы наконец был здесь авторитетный честный человек, который мог бы организовать и вести политическую линию Совета... Если можно было бы дать Арташеса Кариняна, это было бы еще лучше. Он здесь более необходим, чем кто бы то ни было. Степан, дорогой, умоляю тебя, не оставляй мои предложения без внимания, ибо мы здесь висим на волоске!»

Вот такие дела! Оказывается, размышлял Шаумян, мы еще должны посылать отсюда людей — укреплять Советскую власть и наводить порядок. У самих людей всего горстка, а нужно создавать армию, чтобы идти на Гянджу и Тифлис. На днях Корганов докладывал на заседании Совнаркома: «Организация советских войск сильно затрудняется недостатком оружия. Среди красноармейцев много едва знакомых с оружием. Снарядов мало, пулеметов — едва 60 штук, патронов всего 9 миллионов. Кавалерия — одна сотня, нет седел, нет коней. Не хватает снаряжения, в особенности — обмундирования. Бронеавтомобилей нет, аэропланов нет. Большая нужда в командном составе... Между тем в перспективе серьезные боевые действия!» Как же в таких условиях отпускать из Баку Шеболдаева, Малыгина, Ганина? Да и Кариняна тоже. Только-только начинаются большие события. Издаются новые законы, проводится национализация нефтяной и прочей промышленности, перестраивается государственный аппарат, суды, начинается борьба со спекуляцией и взяточничеством — и в такое время откомандировать наркома юстиции?!

Или взять дела в Персии. Денстервиль накапливает там силы и плетет интриги. Генерал Баратов, по последним сведениям, спелся с англичанами, а теперь еще полковник Бичерахов предлагает свою «помощь» Баку... Как разобраться во всем этом, не имея в Персии преданного дипломатического представителя? А послом Советской России там остался бывший консул в Хое, некто Бравин, который недавно признался в письме: «Телеграмма моя о признании правительства петроградских комиссаров была вызвана телеграфным ультиматумом комиссара посланнику и консулам — либо подчиниться Советской власти, либо оставить службу... Я не примыкал ни к каким партиям, признаю Советскую власть... Я просто не хочу прерывать свою службу и работу, как бы не менялась русская политика...»

Как вести сложную политику в Персии, имея там такого посла?.. Когда выяснилось, что Бравин ведет себя двойственно, пришлось попросить назначить вместо него нового посла Советской России. Из Москвы ответили: «Людей у нас нет, связи с Персией тоже нет, назначайте посла сами!..» Кого назначить, как найти дипломата здесь, в Баку? Да и признает ли Персия полномочным представителем всей Российской республики человека, назначенного бакинским местным правительством?

А теперь вот посыпались телеграфные и письменные просьбы из Туркестана о помощи деньгами, аэропланными бомбами, оружием.

Вот о чем надо написать в Совнарком. О том, чтобы поняли наше тяжелое положение и не усугубляли его еще более...

Шаумян взял перо и продолжал писать:

«Посылаю вам телеграмму, полученную из Туркестана. Бомб для аэропланов, к сожалению, очень мало. Почти ничего мы им послать не сможем, а денег пошлем. Я предложу сегодня финансовому отделу послать 10 миллионов, но из них 5 миллионов придется послать тысячерублевыми. Из полученных в последнее время в два приема 80 миллионов — 60 миллионов вы прислали крупными, которые мало облегчают наше положение.

Посылаю вам радиотелеграфный запрос, посланный представителем Энзелийского военно-революционного комитета Бичерахову, и два ответа последнего, которые рисуют положение в Персии. О Бичерахове я уже писал вам. Это человек беспартийный, по-своему преданный России, желающий спасти наше имущество и вывезти его из Персии. Сейчас он содержит отряды на средства англичан, считает необходимым, как увидите из радио, совместную работу с нами против Турции. Я уже писал вам, что я поручил Военно-революционному комитету выяснить окончательно позиции Бичерахова... Очевидно, с этой целью и был сделан ему (Бичерахову) запрос».

(Писал и думал: «А запрос составлен очень толково. Это, конечно, не Челяпин — он преданный человек, но, к сожалению, не шибко грамотен. Кто-то сидит у него очень дельный, надо бы узнать — кто?»)

«Посылаю вам также радиограммы из Энзели о поведении вашего посла в Персии — Бравина, который до сих пор вел себя двусмысленно (об этом я уже писал вам), а сейчас открыто стал против нашей политики. Как видите из этой телеграммы, турецкая политика в Персии усиливается. По другим сведениям, и Кучук-хан уже стал определенно на их сторону. Сидящий в штабе Расул-заде известен товарищу Сталину. Это бывший большевик (1905—1906 гг.), в последние годы он — вождь мусаватистов, член Сейма, главный их литератор. Быть может, все это несколько преувеличено (в телеграмме), но в этом направлении события будут развиваться несомненно...

Сообщаю Вам, что в Ленкоранском уезде имеется много хлопка. Я собираюсь послать туда товарищей, которые закупят все (приблизительно на 5 миллионов руб.), и отправлю вам. Быть может, к тому времени, когда хлопок будет доставлен сюда, я получу от вас какие-либо указания, куда его направить... В том же уезде ожидается через две недели уборка хлеба и ячменя. Небывалый урожай, ждут около 10 миллионов пудов хлеба. Все это количество, за исключением необходимого для населения, будет доставлено в Баку. Уборка всех хлебов в уезде и распределение будут осуществлены нами. Сейчас там уже охраняют посевы наши отряды и идет подготовка к уборке урожая.

В Баку продовольственный вопрос нас сильно затрудняет. Рабочие голодают. На почве голода и турецких страхов сильное брожение в массах. Об этом я писал уже вам, поподробнее напишу в следующий раз».

С товарищеским приветом всем

С. Шаумян».

Едва он кончил писать, как открылась дверь, и в кабинет ворвался Сурен, а вслед за ним Анна, шофер Ваган и какая-то женщина в чадре. Анна смущенно объяснила:

— Это... это сестра нашего Анвара, Степан Георгиевич!

— Ах, сестра Анвара! — Степан Георгиевич встал с места и пошел навстречу девушке. — Очень рад. Как вас зовут?

Ваган, стараясь быть незамеченным, отчаянно сигнализировал Лейли, чтобы та откинула чадру. И когда девушка вдруг открыла лицо и тихо ответила: «Лейли», Шаумян с радостным удивлением воскликнул:

— О, это приятная новость!

— Воспитали, товарищ Степан, — с гордостью заявил Ваган, — Илья, товарищ Анна и я!..

Шаумян, от которого не ускользнули его таинственные знаки, теперь повернулся и с любопытством посмотрел на парня: что-то очень он оживлен сегодня.

— Да?.. Это большая победа! — И Степан Георгиевич вновь повернулся к девушке, дружески-внимательно разглядывая се. — Скажите, я не ошибаюсь: вы как будто плакали, Лейли?

— У них отец болен, папа! — поспешил объяснить Сурен.

— Махмуд-даи все время болеет, ревматизм и всякое там... А денег на врачей, лекарства... — Ваган сделал выразительный жест и сам смутился. — Ведь Анвар у них единственный работник. Детей дома — куча, а он целый день здесь.

Мягкая улыбка медленно сошла с лица Шаумяна, в синих его глазах мелькнула растерянность. Он всегда чувствовал себя страшно виноватым, когда оказывалось, что не сделал что-то очень нужное.

— Так почему же до сих пор никто не сказал об этом мне или товарищу Алеше, Мешади-беку? — Он досадливо поморщился: — Ну да, да, конечно, я сам должен был поинтересоваться, знаю! Но разве моя оплошность освобождает вас от обязанности сообщить, что семья одного из наших товарищей находится в тяжелом положении? Ведь мы же целый день вместе.

— Да как же можно! — с ужасом воскликнул Ваган. — Мало у вас других забот, еще со своими лезть! Вы еще не знаете, как мне попадет от Анвара, когда он узнает, что я привез ее к вам!

— А я сам с ним поговорю! — серьезно сказал Шаумян. — Ну, а пока давайте срочно исправлять ошибку. Сейчас же мы разыщем врача и пошлем к вам домой, Лейли.

Он подошел к телефону и уже собирался позвонить, когда к нему нагнулся Ваган и скороговоркой прошептал:

— Только нужен врач-мусульманин, товарищ Степан!

— Непременно? — Шаумян снова улыбнулся: — А говоришь «воспитали»?

— Родителей еще не успели, товарищ Степан!

И тут вмешалась Анна. Многозначительно поглядывая на Вагана, она сообщила:

— Впрочем, начало перевоспитанию родителей Анвара тоже положено. Под влиянием наших ребят дядя Махмуд в свое время отказался выдать Лейли за богатого мусаватиста!

Лейли, покраснев, отвернулась, а Ваган сделал безразличное лицо. Шаумян, по очереди поглядывая на них, казалось, начинал кое о чем догадываться.

— Что ж, начало хорошее! — одобрительно кивнул он. — И теперь мы просто обязаны позаботиться о всех нуждах вашей семьи, не так ли, Лейли?.. — Он снова потянулся к телефону, но вдруг обернулся к Вагану: — Вот что, Ваган, посади Лейли в свою машину и вези прямо к товарищу Нариманову. Расскажешь все о положения семьи Анвара, об отце и о мусаватисте тоже. И если сам он не возьмется за лечение Махмуда-даи, пусть подберет лучшего врача или же устроит его в больницу. А я, со своей стороны, позвоню ему.

— Видишь? — торжествующе обратился Ваган к девушке.

— Спасибо, спасибо! — радостно бормотала Лейли.

— А вы, Анна, позвоните в продовольственный отдел военревкома и от моего имени попросите помочь семье красноармейца Анвара Сеидова. Скажите, что к ним по этому делу заедет мой шофер.

Он посмотрел на Вагана, и тот, не дожидаясь дальнейших разъяснений, воскликнул:

— Сегодня же слетаю, товарищ Степан!.. — И снова Лейли: — Говорил же тебе, что все устроится!

В глазах Лейли, обращенных на него, светилось нечто большее, чем простая благодарность.

— Большое спасибо тебе, кардаш джан!..

Ваган и Лейли, поблагодарив Шаумяна, вышли. Степан Георгиевич проводил их взглядом, потом обернулся к Анне.

— Я правильно угадываю, что тут намечаются серьезные дела?

— Очень серьезные, Степан Георгиевич, — подтвердила та. — Парень просто тает, да и Лейли, как видите... Но...

— Родные никак не могут решиться выдать дочь за не мусульманина? — догадался Шаумян и, когда Анна кивнула, озабоченно прошелся по кабинету. — Да... Вот здесь, если хотите, и проходит передний край революции на Кавказе! Когда мы добьемся, что армянки будут свободно выходить замуж за мусульман, а мусульманки — за армян, русских, грузин, тогда мы сможем сказать, что революция окончательно победила, что темнота, национальная и религиозная рознь ушли в прошлое, что наступила эпоха социалистического братства народов!

— Скажите, Степан Георгиевич, — улыбаясь, спросила Анна, — вы что-нибудь имели в виду, когда возложили все заботы об отце Анвара именно на Вагана?

— Да разве я не понимаю, что к чему? Люди даже в обычных условиях умудряются из любви делать трагедию, а тут такой переплет!.. Надо же помочь парню как-то подружиться с ее семьей!

— А знаете, Степан Георгиевич, вы действительно могли бы помочь ему, — вдруг сказала Анна. — Вот если бы вы и другие товарищи пошли к отцу Анвара и поговорили с ним об этом деле!..

— То есть вы хотите, чтобы мы выступили в роли сватов?

— А что же тут такого? Ведь сами же говорите, что здесь проходит передний край революции. Почему же не пойти на этот передний край, как вы это делали в мартовские дни?

Шаумян засмеялся, потирая руки:

— А что ж, а что ж... Это идея!.. Представляете: в один прекрасный день заявляемся гурьбой — я, Мешади-бек, Алеша, Нариманов, Ванечка Фиолетов — к отцу Анвара и заявляем: «Разрешите, уважаемый Махмуд-ага... Кстати, что говорится в подобных случаях?

— Разрешите из вашего цветника сорвать одну розу! — подсказал Сурен.

— Как? Как ты сказал? — повернулся к нему Шаумян. — «Разрешите сорвать из вашего цветника одну розу»? Замечательная формула! А откуда она известна тебе, скажи на милость?

— Да здесь все так говорят, — смутился Сурен.

— Все?.. Тогда не будем оригинальничать, мы тоже скажем так. Вот выберу денек полегче, обязательно соберу самую представительную сватовскую делегацию и пойдем просить руки Лейли для Вагана!

— Конечно! — одобрительно сказала Анна. — И тогда дяде Махмуду некуда будет деваться!

— Кстати, — серьезно заговорил Шаумян, — я сегодня почувствовал себя ужасно, ужасно неловко, когда выяснилось, что ничего не знаю о материальных и прочих трудностях в семье одного из самых близких мне людей... И чтобы снова не оказаться в неудобном положении, я хочу спросить: как у вас с Григорием Николаевичем? Я с ним об этом не имею возможности говорить — когда он появляется здесь, приносит столько сложных проблем, что ни о чем ином думать не приходится... Скоро вы собираетесь пожениться? — Шаумян улыбнулся. — Или к вашим родителям тоже нужно пойти сватом? Так вы прямо скажите — ведь теперь у меня на вооружении такая пушка, что ни одна крепость не устоит: «Разрешите сорвать из вашего цветника одну розу!..»

Анна и Сурен громко засмеялись. Потом Анна сказала:

— Да нет, Степан Георгиевич, родители мои махнули рукой на эту «розу» уже давно — с тех пор как я стала большевичкой. Они, наоборот, будут поражены, если я у них попрошу разрешения на замужество...

— Так в чем же дело?

— Вы же сами сказали: Гриша все время обременен такой уймой проблем, что вздохнуть некогда.

— Ну, на это время найдется!.. Надеюсь, вы не намерены закатывать семидневную свадьбу и потом отправляться в путешествие на Лазурный берег? А если вы ждете, когда мы победим и станет спокойнее, предупреждаю: это не скоро.

— Мы понимаем, Степан Георгиевич, — засмеялась Анна. — Но все же несколько повременим с этим.

— Ладно, как знаете. Но вообще я лично противник проволочек в таком деле. А теперь еще вопрос — о вашем брате. Я слышал, что после освобождения Дербента он куда-то исчез. Выяснили, что с ним?

— Ничего не узнали, Степан Георгиевич. Боимся, что он или попал в плен, или убит. Но у меня и Гриши есть подозрение, что он попытался через Северный Кавказ пробраться в Армению.

— То есть дезертировал из Красной Армии? — пристально глядя на нее, уточнил Шаумян.

— Понимаете, у него «idee fixe» — служение родине... — в замешательстве объяснила Анна. — Он ругает всех здешних деятелей, и в особенности вас с Гришей, за то, что вы защищаете Баку, вместо того чтобы собрать все армянские силы против турок там, на родине...

— Вот уж глупости! — буркнул Сурен.

Шаумян возразил:

— Собрать все силы против турок — это не так уж глупо! Но под каким знаменем — вот в чем вопрос!

— Мы пытались объяснить это ему, но безуспешно, — продолжала Анна. — Потому я и думаю, что он, возможно, направился туда.

— Что ж, надеюсь, жизнь подскажет ему, где правда... Что касается армянских войск, действующих там, на границе, то в их укреплении немало заинтересованы и мы. Недаром же Владимир Ильич разрешил этому Багратуни формировать здесь полк! Если им удастся задержать вторжение турок на Кавказ, это будет очень на руку нам. Тогда мы сумеем укрепиться, организовать свою сильную Красную Армию, дождаться помощи из России и потом помочь народам Закавказья освободиться от власти контрреволюционеров!

Шаумян подошел к телефону, вызвал Нариманова и попросил всячески помочь семье Анвара, и в особенности его больному отцу. Анна тут же направилась в приемную — звонить в продовольственный отдел армии.

Но не прошло и минуты, как она снова вихрем ворвалась в кабинет и закричала:

— Степан Георгиевич, радиограмма от Ленина!.. И какая, если бы вы знали!..

Вот уже несколько месяцев от Ленина почти не было известий из-за отсутствия связи. Но теперь наконец была налажена радиосвязь, правда не прямая, а через Астрахань и Царицын. И вот первая радостная весточка. Шаумян схватил радиограмму и пробежал глазами:

«Дорогой товарищ Шаумян!

Большое спасибо за письмо. Мы в восторге от вашей твердой и решительной политики. Сумейте соединить с ней осторожнейшую дипломатию, предписываемую, безусловно, теперешним труднейшим положением, — и мы победим.

Трудности необъятны. Пока нас спасают только противоречия и конфликты и борьба между империалистами. Умейте использовать эти конфликты: пока надо научиться дипломатии.

Лучшие приветы и пожелания и привет всем друзьям.

Ваш Ленин».

Это был ответ на письмо, отправленное месяц назад, после победы здесь. «Боже, до чего дожили, — думал Шаумян, — письмо из Баку до Москвы идет месяц!.. Хотя о чем это я?.. Главное, что теперь получен на него ответ! «Умейте использовать эти конфликты: пока надо научиться дипломатии...» Мы, собственно, все время этим только и занимаемся — дипломатией... Но как мне необходимо было, чтобы именно от Ленина было подтверждение, что мы делаем то, что нужно!.. Все эти недели и месяцы мне не хватало как раз его поддержки и ободряющего слова...»

Шаумян бережно сложил телеграмму и спрятал в ящик стола.

В течение этих недель консульство находилось в состоянии напряженного ожидания. От Шаумяна не было никаких известий. Деятельность нового правительства была окутана завесой тайны, за которую англичанам никак не удавалось проникнуть. Тесный круг людей, спаянных многолетней дружбой, железной партийной дисциплиной и умением работать в условиях строгой конспирации, был неподкупен и хранил в строжайшей тайне каждый свой шаг.

— В чем дело? — говорил Мак-Донелл, беспокойно шагая по кабинету. — Шаумян как будто изъявил готовность пригласить Бичерахова, но окончательного решения они все еще не сообщают... В прошлый раз, когда мы им подсунули дашнаков, они быстро клюнули на это... А теперь медлят. Неужели о чем-то догадываются?

А Бойль, видимо, не сомневался в этом.

— Во время нашей встречи мы могли убедиться, что эти люди не так наивны, сэр, — говорил он. — Вспомните слова Шаумяна: «Будь у вас достаточно сил, вы и без нашего приглашения явились бы в Баку».

Консул и сам подозревал, что в тот день он больше выдал свои замыслы, чем узнал о планах Шаумяна. Но Мак-Донелл упорно отгонял от себя эту мысль.

— Если эти джентльмены думают вести самостоятельную политику, они безнадежные фантазеры! — возразил он Бойлю. — Конечно, у нас нет здесь достаточных сил, но и большевики слабы! Рано или поздно они должны броситься в наши объятия, иначе турки и немцы раздавят их!

— Вероятно, они догадываются, что и в наших объятиях можно задохнуться, сэр, — усмехнулся Бойль. — Шаумян сказал довольно ясно: «Мы не позволим примешать серу к нашей стали!»

— Чепуха! Почему же тогда они не отказываются от помощи дашнаков?

— А если это им невыгодно?.. Повторяю, сэр, я убежден, что у них своя логика игры, которую мы еще не постигли.

— Нет, нет и нет!.. Они просто не знают правил игры! Они новички в ней, а все новички в конце концов проигрывают, Бойль, обязательно проигрывают!

Наступило молчание. Было ясно, что эти доводы не убедили Бойля, но тот не хотел больше спорить с шефом. Мак-Донелл некоторое время шагал по кабинету. Потом вдруг остановился.

— Вы проверили, Патрик, в тот день дочь Шаумяна действительно была больна?

— Проверил, сэр. Мне удалось установить, что ее зовут Мария, ей пятнадцать лет и она, действительно, слаба здоровьем. В тот день к ним заезжал врач, но получить от него информацию не представляется возможным.

— Почему?

— Врача зовут Нариман Нариманов, сэр!

— Нариманов? Тот самый?

— Тот самый. Их министр городского хозяйства.

Мак-Донелл снова погрузился в раздумье. В одном Бойль, во всяком случае, прав: эти большевики вовсе не похожи на тех восточных правителей, с которыми Мак-Донеллу раньше приходилось иметь дело. Никогда он не волновался так, как здесь, в Баку...