Сказание о пальме

Глава восемнадцатая

Корганов и Аветисов наблюдали с холма за разгорающимся боем. Уже который раз из болотных камышей выскакивали густые цепи солдат и с криками «ура» и «алла-алла» бросались к высотам, на которых два дня назад укрепились войска Красной Армии. Сегодня они атаковали с необычным ожесточением, стремясь во что бы то ни стало вернуть утерянные вчера позиции и село Карамарьям. Корганов даже без бинокля видел, как редели цепи атакующих от жестокого пулеметного и ружейного огня. Как они смешивались, откатывались в камыши и, чуть отдышавшись, опять устремлялись вперед, чтобы снова быть отброшенными.

Советские войска начали военные действия 10 июня и уже восемь дней успешно вели их. Сначала наступали вдоль железнодорожной линии Аджикабул — Евлах. Уже на следующий день была взята станция Сагири, через день — станция и село Кюрдамир. Но дальше железная дорога проходила по самой низменной части Прикуринской равнины. По обе стороны полотна простирались болота. Темп наступления сразу замедлился, а после неудачной попытки с ходу занять станцию Мюсусли продвижение вперед и вовсе приостановилось.

Тогда решили перенести направление главного удара правее, вдоль шоссейной дороги Шемаха — Евлах. Здесь действовала бригада Амазаспа. Она тоже вначале имела успех. Взяв Ахсу, бригада утром 16 июня атаковала мусаватистские части и захватила село Карамарьям. Бой длился почти семь часов, и противник понес значительные потери. Получив рапорт Амазаспа об этом, Корганов и Аветисов выехали из Аджикабула, где размещался штаб армии, в Карамарьям.

Они добрались сюда утром, а в двенадцать часов дня начались контратаки противника. Корганова тревожило то упорство, с каким враг пытался отбить Карамарьям. Корганов догадывался, что это Нури-паша, прибывший в Гянджу почти месяц назад, заставляет мусаватистов, не считаясь с потерями, сдерживать наступление противника и ждет идущие ему на помощь войска Назима-паши.

Скорее бы подоспел Бичерахов! Теперь приходится мечтать даже об этом! По последним сведениям, он уже двинулся сюда и ведет боевые действия против Кучука.

Из этих тяжелых раздумий Корганова выводят громкие возгласы ординарцев, стоявших чуть позади. Григорий Николаевич смотрит вниз, на поле боя. Из камышей вновь появляются цепи, а навстречу им бегут красноармейцы. Затаив дыхание, Корганов ждет, когда эти встречные массы людей столкнутся и начнется рукопашная... Но вдруг откуда-то слева доносится топот и крики, а потом показывается конная лава. Это — сотни Татевоса Амирова и Сафарова, командующего конницей бригады. С гиканьем и свистом кавалерия врезается во фланг мусаватистов и начинает беспощадно рубить отступающих пехотинцев.

— Теперь видите, на что способна регулярная армия? — обернувшись к Корганову, восклицает Аветисов.

Григорий Николаевич слышит в его голосе торжество и понимает, что это — продолжение давнишнего спора о том, что лучше — революционная милиция или хорошо вымуштрованная профессиональная армия.

— Да, бригада действует отлично, — кивает он. — Будем надеяться, что дела и дальше пойдут так...

Они спускаются в долину, и к нам подъезжает группа конников. Во главе их — среднего роста, крепко сколоченный человек в папахе и френче. Это — Амазасп Срвандзтян, которого, как и других старых армянских партизан, зовут просто по имени — Амазасп. Подъехав к командующему и начальнику штаба, он салютует им саблей и гаркает:

— Победа!.. Враг опрокинут, и мы преследуем его! На поле боя захвачены две пушки, несколько пулеметов и много других трофеев!

— Поздравляю, дорогой товарищ Амазасп! — протягивает ему руку Корганов.

Аветисов же, несмотря на свою обычную сдержанность, на этот раз перегибается и, обняв Амазаспа, троекратно целует его. Во всем этом Корганов чувствует демонстративность. Но он спокойно улыбается: черт с ними, пусть ликуют, пусть торжествуют, лишь бы продолжали драться...

Из письма Челяпина Корганову и Шеболдаеву.

«19 июня 1918 года, Энзели, Персия.

Буду краток, подробно вам доложит тов. Сугак.

Дашнаки имеют контакт с англичанами, всеми мерами стараются притянуть их в Баку (Кавказ), чего бы то ни стоило. Ревкомитет должен быть удален как препятствующий орган продвижению. Это первый шаг партии.

Ревкомитет заявил Бичерахову: дальше Решта ни одного англичанина! Так и делается. Если вы уберете Советскую власть из Энзели — англичане сию же минуту будут в Энзели.

План ужасный. Есть подозрение, что (Бичерахов — не знаю?!) офицерство имеет лозунг — снести Советскую власть в Баку. Установить военную диктатуру и вместе с дашнаками и англичанами и отрядом занять Тифлис и вытеснить германо-турок.

Бичерахов очень умный, тонкий дипломат и ведет политику очень умело. Что-либо заподозрить в его словах нет возможности. Действия его и изоляция отряда от нас заставляют задумываться. Психологически отряд настроен домой, но, осыпая его деньгами и обещаниями к осени быть дома, держат отряд. Кроме того, отряду говорят, что, если он пойдет домой, будет обобран, а кем?..

...Сегодня я был неожиданно приглашен на «Ардаган», где мне поставили ряд вопросов, на которые я ответил. Вопросы касались англичан и Бичерахова. Матросы во время стоянки в Энзели ознакомились с течением (политическим) отряда — сильно взволновались. Знакомство происходило через солдат отряда.

Ради бога, осторожнее с дашнаками (правым течением).

Пока все. Ревкомитет находится в затруднительном положении, имея со всех сторон недовольство и интриги.

Помните одно: «Советская власть».

С товарищеским приветом А. Челяпин».

Письмо это прибыло в тот же день и с тем же пароходом, на котором в Баку приехал Бичерахов. И вручили его Шаумяну как раз перед встречей с полковником. Письмо было немного смешное — и по стилю, и по наивным советам и предостережениям, но Шаумяна оно встревожило. Задумчиво шагая по кабинету, он мысленно говорил с Челяпиным:

«Эх, Челяпин, Челяпин, честная ты душа! Знаю ли я, что дашнаки имеют связь с англичанами, что они готовы каждую минуту изменить Советской власти?.. Мне ли не знать, на что способны они? Догадываюсь ли, что Бичерахов — прислужник англичан и по первому их указанию повернет оружие против Советской власти? Знаю, мой друг, все знаю!.. Но ты сам пишешь: «Помните одно: Советская власть!» Вот ради ее спасения мы и терпим дашнаков, эсеров, Бичерахова, цацкаемся с англичанами...»

Шаумян остановился, поймав себя на том, что оправдывается перед Челяпиным... «Ну да, оправдываюсь, а как же иначе? Если бы мы рисковали только своими головами, то беда небольшая. Но за нами стоят и тот же Челяпин, и тысячи других людей!

Так что же сказать Бичерахову, когда он придет сюда на переговоры? Причем — последние, решающие! Что не принимаем его отряд, так как не доверяем? Но чем же мотивировать отказ от помощи соотечественников, объявляющих себя сторонниками Советской власти?

Да и отвергнуть Бичерахова — значит объявить его врагом и дать ему повод открыто перейти на сторону англичан. А англичане вместе с Бичераховым — это уже сила! Давно прошли те времена, когда в Энзели против горстки людей Денстервиля у нас стоял двухтысячный гарнизон. Теперь там у Челяпина всего человек двести: остальные или уехали в Россию, или переброшены на другие фронты. А англичане, наоборот, подтянули сюда новые силы и теперь вместе с Бичераховым вмиг сомнут наших... Как же быть в таком случае? Открыть новый фронт? Но откуда взять для этого войска?

Нет, нет, теперь это исключено! Как писал Владимир Ильич в том письме?.. «Сумейте использовать эти противоречия, нужно научиться дипломатии...» Вот здесь и кроется единственный выход из положения. Надо заставить Бичерахова драться против турок, пока нам на помощь подойдут наши войска из России. Надо заставить его сделать это!..»

В эту минуту вошла Анна и сообщила о приходе Бичерахова и Альхави. Шаумян молчал, все еще думая о своем: «Так что же я скажу ему: да или нет?.. Да или нет?..» Потом поймал несколько удивленный взгляд Анны и наконец, решившись, сказал твердо:

— Пригласите их, Анечка.

— О, господи, письмо-то датировано 24 мая, а сегодня 23 июня! — с досадой воскликнул Фиолетов, рассматривая маленький, но такой дорогой клочок бумаги, привезенный Сааком Тер-Габриеляном из Москвы.

— Да, и прошлое письмо, о котором пишет Владимир Ильич, пришло тоже с месячным опозданием, — подтвердил Шаумян.

Они собрались на квартире Шаумяна. Приехали прямо из порта, где встречали пароход с долгожданным оружием. И вот уже который раз перечитывали письмо Ленина:

«Дорогой товарищ Шаумян!

Пользуюсь оказией, чтобы еще раз послать Вам пару слов (недавно послал Вам письмо с оказией; получили ли Вы?).

Положение Баку трудное в международном отношении. Поэтому советовал бы попытать блок с Жордания. Если невозможно — надо лавировать и оттягивать решение, пока не укрепитесь в военном отношении. Трезвый учет и дипломатия для оттяжки — помните это.

Наладьте радио и через Астрахань пошлите мне письма.

Лучшие приветы. Ваш Ленин».

— А это возможно теперь — блок с Жордания? — спросил Фиолетов.

— Блок с Жордания! — сердито буркнул Джапаридзе. — Поздно уже, этот Ной, патриарх предателей, сам давно заключил блок с немцами и турками против нас!

— А ты думаешь, если бы получили это письмо в тот же день, 24 мая, не было бы поздно? — спросил Азизбеков. — Уже тогда грузинские меньшевики решились на это: отдать все Закавказье немцам и туркам, лишь бы они задушили нас здесь.

— Да, к сожалению, это так, — подтвердил Шаумян. — Но совет о «трезвом учете и дипломатии оттяжки» остается в силе и сейчас.

— Господи! Да, кажется, мы здесь больше ничем и не занимаемся, кроме дипломатии! — воскликнул Фиолетов. — Порой даже страшно становится, куда она нас приведет?

— Ну, а как там в России положение? — обернулся Шаумян к Сааку Тер-Габриеляну, молодому человеку с курчавыми черными волосами, в выгоревшей военной гимнастерке.

— Худо там, товарищи, — почему-то понизив голос, отвечал тот. — Вы не представляете, какое там напряжение... В тот самый день, когда я зашел к Ильичу, чтобы взять письмо, он дал указание потопить наш Черноморский флот!

— То есть как потопить? — вырвалось у Шеболдаева.

— Немцы под угрозой возобновления войны потребовали перевести флот из Новороссийска в оккупированный ими Севастополь. А это означало, что они хотят захватить его. И Владимир Ильич нашел, что единственный выход — обратиться к флоту по радио открытым текстом о необходимости выполнить требование немцев, а до этого направить в Новороссийск делегатов, которые предложат командам кораблей не подчиняться приказу из Москвы и потопить корабли...

Шаумян повернулся к Фиолетову:

— Видишь, Ванечка, там дипломатия пострашнее, чем у нас!

— Да... Упаси нас бог принимать такие решения! — кивнул тот.

— Может, и нам придется, — грустно покачал головой Зевин. — Ты ведь возглавляешь комиссию по подготовке к уничтожению нефтепровода и промыслов на тот случай, если немцы и турки захватят Баку!

— Ну, надеюсь, дело до этого не дойдет. Наступление наше пока идет хорошо... А там, быть может, подойдет и помощь из России.

— Боюсь, что подойдёт не скоро, — осторожно сказал Тер-Габриелян. — Там, как видите, немцы не дают покоя на западе, англичане напирают с севера, чехословаки — с востока, а весь юг, самые хлебные районы, захвачен белогвардейцами... В Москве и Питере буквально голодают. Поэтому-то все силы сейчас направляют на Царицын, чтобы хоть немного обеспечить столицы хлебом... Туда направлен и Коба[7] — руководить этим делом.

— Выходит, нам опять надо выкручиваться самим!.. — подвел итог Шеболдаев.

...Когда все ушли, Степан Георгиевич сел у письменного стола, положил перед собой стопку бумаги, но почему-то долго не мог приступить к ответному письму: глядел через открытое окно на клубящиеся облака, выползающие из-за крыш домов напротив, и думал: «Наверное, гроза будет, оттого и стало так тихо...» Но потом все же взял перо и начал писать.

«Дорогой Владимир Ильич!

Сегодня наконец приехал Тер-Габриелян и привез нам 4 броневика, 13 аэропланов и много другого добра. За все это большое, большое спасибо Вам. Мы получили то, чего нам недоставало и что окажет нам теперь неоценимые услуги. Вы уже знаете, что военные операции наши в елизаветпольском направлении начались. По сведениям, противник у нас довольно сильный. Если бы мы имели перед собой только елизаветпольские банды, как бы они ни были многочисленны, если бы даже к ним присоединились все меньшевистские грузинские силы, — они не были бы страшны нам. Мы могли бы справиться с ними, даже если бы к ним присоединились турецкие силы. Но нас пугают немцы. Вчера получил через английского консула радио из Персии, в котором сообщается, будто из Лондона телеграфируют: «217‑я немецкая дивизия прибыла в Батум и выгружается». Если это верно, если немцы решили перекинуть к нам крупные силы, тогда, вероятно, нам не удастся отстоять Баку. И тогда мы применим Ваш рецепт...»

Он задумался об этом «рецепте»: подготовить к уничтожению нефтепромыслы и все оборудование нефтепровода на случай, если немцы прорвутся в Баку. Конечно, это будет неизбежно, но как тяжело это сделать бакинцу! Сколько людей после этого будет обречено на безработицу и голод!..

«...Об этом была принята нами резолюция, сообщенная Вам, и образована комиссия из специалистов, ежедневно докладывающая мне о своих работах. А пока мы думаем о победе и делаем все, чтобы победить. Из доклада помощника Корганова, т. Шеболдаева, который я Вам посылаю, Вы увидите, что мы направили в сторону Елизаветполя армию в 12—13 тысяч человек. Общее впечатление от армии у людей, сведущих в военном деле, что это — настоящее регулярное войско... И пока что эта армия ведет себя великолепно. Нужно иметь в виду, что условия войны очень тяжелые сейчас. Эта местность Кюрдамир — Уджары — Евлах ужасно болотистая, малярийная. Жара неимоверная, комары, нет воды питьевой и вдобавок путь затоплен противником, сплошное болото. Если придется долго стоять на месте, армия наша погибнет. Вы пишете в маленьком письме, привезенном мне Тер-Габриеляном, что ввиду трудности нашего положения в международном отношении лучше выжидать, пока не окрепнем.

Мы этого ждали, конечно, и укреплялись, но, думается, что было бы лучше, если бы с меньшими силами двинулись туда непосредственно после гражданской войны в Баку. Тогда положение было гораздо проще, и мы предупредили бы все совершившееся в Батуме и после батумских переговоров. Сейчас во всяком случае уже медлить было нельзя. Положение наше в международном отношении действительно дьявольское — независимая Грузия, независимый Азербайджан, будто бы независимая Армения, протекторат Германии, стремление Турции захватить Закавказье без азербайджанской независимости и пр. и пр.; с другой стороны — англичане, все это создает очень сложную комбинацию то выгодных, то опасных для нас моментов. Для нас ясно одно: нужно идти вперед! Мы думали дойти до Евлаха и, подумав тут немножко, идти дальше на Елизаветполь. Прямо на Тифлис мы не решались идти (в наших планах). Но в последнее время у нас идут уже разговоры и об этом.

История с Бичераховым (русским отрядом в Персии) Вам хорошо знакома из моих предыдущих писем. На днях, после того как его отряд пробился в Энзели, он приехал сюда. Мы побеседовали, выяснили все спорные или казавшиеся спорными и сомнительными пункты и успокоились. Мы уже не боимся, что он может оказаться орудием в руках англичан и дашнаков, и он не боится нас, не боится того, что мы его отряд обезоружим, расстреляем в море при помощи нашего флота и пр. Он хотел взять с собой английские броневики с английской прислугой и аэропланы, но мы имели сведения об ожидающихся от вас броневиках и аэропланах и убедили его отказаться от английских. Этот вопрос был решен, но не окончательно; он напишет нам из Энзели.

Бичерахов взял на себя ответственную задачу — занять правый фланг наш и по Шемаха-Геокчайской дороге через Кахетию направиться к Тифлису, поднимая по пути горцев, в частности осетин. Вот в связи с этим его планом, который очень его воодушевляет, мы и стали определенно говорить о Тифлисе, хотя понимаем всю сложность политической стороны вопроса и еще подумаем раньше, чем решим окончательно. Нужно иметь в виду, что для Бичерахова половинное решение вопроса неудовлетворительно, недостаточно, так как он своему отряду говорит: мы идем домой через Тифлис по Военно-Грузинской дороге. После выяснения вопроса с Бичераховым англичане не так уже заботят нас.

Относительно немцев — самые противоречивые сведения. Вы, несомненно, лучше осведомлены о положении в Западном Закавказье и о планах немцев. Мы знаем, во-первых, что они имеют свои особые, отличные от турецких, виды на Закавказье. Зная их общую политику, думаем, что они обязательно пойдут на Баку, но учитываем и некоторые трудности для них. А если верно упомянутое в начале письма появление 217‑й дивизии в Батуме, то не может быть уже сомнений насчет их желания идти на Баку. Вчера мы были сильно озадачены смелостью двух немецких офицеров, прилетевших к нам на аэроплане из Тифлиса. Сели на краю города, их доставили к нам, они имеют мандаты в качестве парламентеров, приехавших проведать здесь германских и австро-венгерских военнопленных, просили наивно, чтоб дали им бензину для обратного полета в Тифлис. Я их при особой записке, в сопровождении охраны из 4 человек, отправляю к Вам, делайте с ними что хотите. А аппарат их останется нам, пригодится.

У нас находится здесь сейчас присланная Центральной Коллегией миссия по делам военнопленных во главе с капитаном Шнейдером. И с ними у нас были недоразумения. Получив из Петровска сообщение, что на пароходе «Крюгер» едут подозрительные немецкие и турецкие офицеры, наша контрразведка собиралась встретить этот пароход и проверить их. Пароход пришел ночью, и команда парохода, также очень подозрительно относившаяся к ним, не желала даже пристать к берегу до рассвета, чтобы можно было дать нам знать о подозрительных гостях. Контрразведка встретила офицеров и изолировала их, чтобы выяснить их личности, обыскать и пр. Сопровождавшего их немца Руста и турецкого офицера они арестовали, а членов миссии отпустили.

Эти дни я был болен, пролежал в постели два дня. На третий день я их принял, выразил им сожаление по поводу причиненных им неприятностей, они были этим удовлетворены, заявили, что считают инцидент исчерпанным, и приступили к своей работе — под нашим бдительным наблюдением, конечно. Они вели себя подозрительно, устраивали совещания в мусульманской части и, как и повсюду, вероятно, больше интересовались политикой, чем пленными. Сегодня они простились со мной и во вторник, послезавтра, уезжают. Руст и турецкий офицер были до сих пор арестованы, но я вчера распорядился освободить их и отправить в Астрахань.

Есть еще один важный вопрос, о котором нужно писать, — это вопрос о нефтяной промышленности. Нас запутали с этим вопросом. Я прилагаю три телеграммы Сталина, в которых он сообщает об утвержденной национализации нефтяной промышленности. После такого, хотя бы принципиального решения вопроса, нам необходимо было принять ряд мер для спасения имущества и средств нефтяных фирм. Нужно было наложить руку на текущие счета, на нефть, на материалы п пр. А этого нельзя было делать без объявления национализации на месте. И вот 2 июня мы издали уже несомненно знакомый Вам декрет наш (это собственно не декрет, а мероприятия, необходимые как предварительные шаги). Затем получили прилагаемую телеграмму Выснархознефти № 1069, где сообщается, что Совнарком и Совнархоз утвердили национализацию, но временно задерживается объявление, пока не будет представлена смета Нефтяным комитетом. Эта телеграмма была получена с опозданием, кажется, числа 12 или 14 июня. Она нас возмутила, так как нельзя с таким вопросом шутить, выносить решения, делать их достоянием публики и затем «временно» задерживать. Мы усмотрели тут ходы противников национализации и потому протестовали...

Убедительно прошу положить конец этим колебаниям и не усиливать наших противников, не затруднять и без того в высшей степени трудную работу по национализации. Вы, вероятно, боитесь «левого ребячества», но смею Вас уверить, что мы слишком осторожно и бережно относились и относимся к нефтяной промышленности. Я понимаю, что эта «национализация», должно быть, немало Вам стоила в России; приезжающие рассказывают о грабеже казны, который совершается под флагом этой национализации, но у нас атмосфера несколько иная, и мы слишком крепко сидим на казенном сундуке. Туда, к Вам, выехал один из присланных Вами — т. Салько. Он расскажет Вам подробно и о нефтяных делах. Между прочим, просил бы отнестись с доверием к нему. Вся эта братия, приехавшая «для установления контроля над нефтяной промышленностью», вначале гнула линию против национализации, и мы с ними не ладили. Одно время мы даже думали, простите за откровенность, посадить их на пароход и вернуть их обратно Гуковскому. Но, пожив здесь немного, они убедились в необходимости национализации, как единственном способе спасти нефтяную промышленность от гибели и добиться вывоза нефти. Кое-что, может быть, расскажет Вам и Кузнецов, наш секретарь, которого мы послали на съезд.

На съезд мы послали всего 5 человек — из них 3 большевика, левый эсер и 1 левый дашнак, во всем разделяющий нашу тактику.

Письмо приходится закончить. Примите горячий привет.

Ваш С. Шаумян.

Степан Георгиевич, подняв голову, с удивлением увидел, что на улице льет как из ведра, хотя из туч и выглядывают длинные снопы яркого солнца. Значит, была гроза! Сразу стало свежо, и давящая духота исчезла. Он полюбовался утихающим дождем и вдруг, что-то вспомнив, снова нагнулся над письмом, приписал:

«В Туркестане у нас не очень благополучно. Я говорю сейчас об ответственных работниках. Сюда приехала делегация во главе с «Чрезвычайным комиссаром» Дунаевым. Публика очень подозрительная. Пьянствуют, развратничают, тратят десятки тысяч. Приехавший на днях оттуда наш товарищ передает, что это общее явление в Ташкенте. Нужно немедленно послать туда надежных людей. Напрасно вы Кобозова оставили в Москве.

С. Ш.».