Сказание о пальме

Глава девятнадцатая

Степь. Высокое и белесое от зноя небо... Море созревшей пшеницы. И легкий ветерок, который гонит на этом зеленовато-золотом море трепетную рябь. И тишина, несмотря на стрекот бесчисленных кузнечиков. Ибо их звон — часть этой тишины...

Но где-то близко послышался другой звон. Мелодичное пение косы. Ритмичный выдох косаря и шуршание пшеницы, покорно ложащейся под его ноги.

Косарь-азербайджанец не молод. Голова его обвязана белым платком, одет он в рубаху и штаны из домотканого полотна. На ногах — поршни из сыромятной кожи. На почерневшем от солнца и ветра лице — мелкие морщинки, по которым, словно по канавкам, бегут струйки пота. Но в глазах под мохнатыми бровями — радость. Радость хлебороба, наконец пожинающего плоды тяжких трудов своих.

Звенит коса, шуршит пшеница...

И вдруг эту тишину нарушает далекий топот коней. Над колышащимся морем пшеницы появляется несколько черных точек. Барабанная дробь копыт бьет тревогу. Косарь, заслонившись рукой от слепящего солнца, смотрит на приближающихся всадников. И в глазах его страх, извечный спутник крестьянина...

Всадники все ближе и ближе: уже можно рассмотреть круглые папахи, карабины за плечами и нагайки в руках.

Они налетают как смерч, окружают косаря. Раздается громкая ругань, свист нагаек и крики избиваемого... А затем люди в круглых папахах разбегаются по полю.

И нет уже чистого белесого неба: оно запятнано десятками столбов дыма. Ветерок гонит по полю не зеленовато-золотистые, а желто-красные волны пламени. Вместо стрекота кузнечиков раздается беспорядочный треск. Он все более усиливается, переходя в грозный гул, в котором тонет топот удаляющихся коней...

Одной из важнейших целей бакинской Советской власти было обеспечить уборку хлеба. Теперь на это были направлены все усилия народных комиссаров. Да и не только народных комиссаров! Микоян, комиссар при штабе Амазаспа, был занят не только военными делами, но и организацией уборки урожая в освобожденных Шемахинском и Геокчайском уездах. По его предложению была объявлена всеобщая трудовая повинность населения. Из бакинских рабочих составлялись отряды по уборке хлеба. Федор Солнцев, назначенный комиссаром освобожденного Кюрдамирского уезда, собирал совещания депутатов из сел, коммунисты-азербайджанцы вели огромную разъяснительную работу среди крестьян: как важно скорее убрать урожай. Спасти голодающий Баку!

Работа с крестьянством продолжала оставаться самой важной заботой бакинских большевиков. А тут, как назло, из Баку уехал Нариман Нариманов: его здоровье все более расшатывалось от напряжения и множества забот, и Шаумян в конце концов вынужден был настоять, чтобы он выехал в Астрахань лечиться. Но как он был нужен порой! Нужны были его советы, его авторитет среди мусульманского населения, его спокойная, неторопливая и основательная рассудительность.

Между тем враг тоже понимал важность того, сумеют ли большевики обеспечить Баку хлебом. И шел на все, чтобы сорвать уборку урожая.

Когда после распада Закавказского сейма Азербайджанский национальный совет переехал из Тифлиса в Гянджу, там уже сидел Нури-паша и распоряжался, словно у себя дома. Буквально через несколько дней он лично составил и предъявил Национальному совету список членов Азербайджанского правительства. Совет безоговорочно принял этот список, а 17 июня по требованию Нури объявил себя распущенным.

И Нури в первую очередь решил отбить у крестьян охоту к захватам помещичьих земель и имущества. Выбить дух бунтарства, так ярко проявившийся в прошлую осень и зиму. Муллы и агалары разжигали страсти. Говорили в мечетях, кричали на площадях, шептали на ухо в чайханах: «Опомнитесь, правоверные, сюда идут две армии: гяура Шаумяна и Великого Султана, Халифа всех мусульман, Наместника Пророка, да прославится имя его в веках! Армяне будут мстить вам за Шамхор, за резню в Гяндже и Карабахе, а войска Султана очистят наш край от неверных раз и навсегда! Они воздадут по заслугам всем — и тем, кто остался верен законам Пророка, и тем, кто, поддавшись наущениям Иблиса, отступился от веры...»

И крестьяне, запутанные и запуганные этими речами, притихли. Когда 22 июня мусаватистское правительство постановило: «Учиненные до сего времени захваты земель отменить, земельные комитеты упразднить», — крестьянство даже не попыталось сопротивляться. Оно покорно давало Нури для «армии Ислама» пополнение, и тот безжалостно бросал солдат в кровопролитные контратаки против Красной Армии. Из районов, которые мусаватисты оставляли, Нури приказал угонять всех крестьян. А там, где это не удавалось, поджигали созревшие поля.

Это сводило на нет все старания большевиков убрать урожай в прифронтовой полосе и вновь освобожденных районах. Оставались «глубинные» — Ленкоранский и Кубинский уезды. Но, когда отряды бакинских рабочих прибыли в села этих уездов, выяснилось, что не хватает сельскохозяйственных орудий. Пришлось срочно организовать в Баку производство кос, серпов, вил и т. п. А затем встал вопрос о транспорте: мусаватисты угнали все арбы и фургоны, быков и коней.

И снова у Шаумяна и Джапаридзе, Азизбекова и Везирова собирались совещания и летучки. Перебрав несколько проектов, остановились на одном: надо строить узкоколейную железную дорогу из Ленкоранского и Кубинского уездов в Баку. Но для этого нужно мобилизовать рабочих и горожан, достать материалы и инструменты, найти специалистов и выделить руководителей.

Меньшевики и эсеры тоже развернули агитацию, целью которой было сорвать все эти усилия большевиков. Они твердили только одно: «Город обречен на голод, и нас спасут только англичане!..»

Одновременно с мероприятиями по уборке хлеба в ближайших районах Совнарком послал представителей для закупки его на Северном Кавказе и в Царицыне. Но Северный Кавказ с Баку не имел связи по суше: железная дорога севернее Петровска была захвачена белоказаками. Хлеб подвозили к Шендриковской пристани на северо-западном побережье Каспия, где море было настолько мелко, что пароходы не могли подойти к пристани. Они стояли на открытом рейде, а хлеб перевозили к ним на шаландах. Это было очень трудно и неудобно, а главное — занимало слишком много времени, так что хлеб поступал в Баку «через час по чайной ложке».

А из Царицына хлеб поступал первое время регулярно. Но в конце июня от представителя Баксовнаркома поступила телеграмма:

«На основании вашего письма Сталину тридцатого июня он распорядился в Баку хлеб не отправлять ввиду реализуемого в конце небывалого муганского урожая. Жду инструкций. Коновалов».

Шаумян действительно писал и Ленину в Москву, и Сталину в Царицын о том, что в Мугани ожидается небывалый урожай. Но тогда он не предполагал, с какими трудностями будет связана его уборка и, главное, доставка в Баку. А Сталин, присланный в Царицын главным образом для того, чтобы обеспечить Москву и Питер хлебом, имел все основания после этого письма дать такое распоряжение.

Пришлось Шаумяну написать Ленину и Сталину новое письмо, где, рассказав о предпринимаемых мерах для решения продовольственного вопроса, он указывал: «При благоприятных условиях, главное, если удастся наладить транспорт, можно надеяться, что население Баку будет обеспечено хлебом месяцев на шесть. В случае же неудачи в этом отношении положение уже через две недели может оказаться критическим...»

И как раз в эти дни на фронте разразились такие события, которые отодвинули на задний план даже важнейший вопрос о хлебе...

Письмо Ленину от 1 июля 1918 года.

«Дорогой Владимир Ильич!

Тер-Габриелян посылает к Вам товарища с поручениями. Он мало может Вам сообщить о наших делах, но добросовестно выполнит возложенные на него обязанности. Со своей стороны прошу Вас дать ему нужные бумажки за Вашей подписью. Об этом я уже писал Вам, кажется.

Сообщаю в этот раз неприятную весть. Вчера утром получил сообщение с фронта об отступлении наших войск. Копию с телеграммы начальника штаба Аветисова прилагаю. У противника сосредоточены в этом районе, по-видимому, крупные силы. Бичерахов задержался в Энзелях, будет, вероятно, дней через 5—6. Если бы он был уже здесь, никаких отступлений у нас не было бы. Извиняюсь, Владимир Ильич, что на серьезную тему пишу так кратко. В связи именно с этими затруднениями страшно занят. Меня непрерывно отвлекают от письма и, с другой стороны, звонят с пристани, торопят. Может быть, уделю время, вечером напишу подробнее, пошлю с другим.

Примите горячий привет.

Ваш С. Шаумян».

Отбив все контратаки противника под Карамарьямом, красные части продолжали продвигаться вперед. Правда, разгромить мусаватистов до появления турок на левом берегу Куры, как это планировали бакинцы, не удалось. Под Геокчой нашим пришлось встретиться с объединенной турецко-мусаватистской армией под командованием Назима-паши. Однако красные части продолжали наносить врагу чувствительные удары и продвигаться вперед. Но не только в боях с турками подтачивались силы Красной Армии.

Для солдата нет страшнее мысли, чем та, что он голодает, переносит неимоверную жару, изнывает от жажды, трясется от болотной лихорадки лишь из-за головотяпства и капризов командования. А как только началось наступление, солдатам бакинской советской армии только об этом и твердили и дашнаки, и меньшевики, и эсеры. О том, что победы можно было добиться без жертв и лишений, если бы большевики не были так упрямы и не отказались от помощи англичан. Шестнадцатитысячная армия англичан с броневиками и аэропланами, с неограниченными запасами продовольствия и медикаментов готова прийти на помощь бакинцам совершенно бескорыстно, не посягая ни на Советскую власть, ни на нефтяные богатства. Ее интересует лишь одно — чтобы Баку не попал в руки немцев и турок.

Эти разговоры подтачивали боевой дух армии гораздо больше, чем удары врага. В армии все чаще стали наблюдаться случаи дезертирства. А когда в Кюрдамире были захвачены склады Александра Агрияна с вином и коньяком, началось пьянство.

Но еще страшнее было то, что творили дашнаки. В Шемахе, Кюрдамире и во многих других селах они грабили азербайджанцев, резали скот, таскали из домов ковры и другое имущество и этим восстанавливали против Красной Армии крестьянство...

Перелом наступил после большого четырехдневного боя под Геокчой. 27 июня советские части предприняли крупную операцию по разгрому основных сил Назима-паши. Вначале все шло по плану. Обходный кавалерийский отряд Татевоса Амирова вышел в тыл противнику и начал обстреливать Геокчу. Одновременно наши части, действующие на фронтальном направлении, тоже теснили врага. Но между этими двумя группами войск образовался просвет, который мог быть использован противником для контробхода. Командование направило туда 7‑й батальон, чтобы закрыть эту щель. Когда батальон продвигался к месту назначения, противник внезапно открыл по нему огонь. Одна из рот батальона отказалась подчиниться приказу и, вместо того чтобы укрениться и отразить атаку врага, трусливо отступила назад. И тут выяснилось, что части, разложенные англофильской агитацией, не способны на обычную реакцию — быстро закрыть образовавшуюся во фронте брешь. В батальоне началась паника.

Враг вышел в тыл батальона и открыл по нему губительный огонь. В образовавшийся прорыв противник ввел свою конницу, которая вышла во фланг и тыл частей, действующих на фронтальном направлении. Тогда наши части, прекратив наступление по фронту, попытались отразить прорвавшиеся силы врага. Но их стали теснить турецкие подразделения. Наши войска начали отходить к Карамарьяму.

Так успешно начатый поход превратился в беспорядочное отступление. Весь правый фланг фронта полностью расстроился. Корганов приказал разоружить и арестовать в полном составе роту и направить ее на остров Нарген для предания суду военного трибунала и обратился к войскам с приказом:

«Впредь всякого, кто откажется выполнить боевой приказ, либо расстреливать на месте, либо силой оружия заставлять идти в передовой наступающей цепи... В Красной Армии должны быть уничтожены все жалкие трусы!»

Но этого, конечно, было мало. Для того чтобы восстановить положение, нужны были свежие резервы. 30 июня был объявлен приказ о мобилизации бывших офицеров и солдат, прошедших курс учебных команд всех родов оружия. Затем был объявлен призыв граждан 1893—1897 годов рождения. Но эти приказы выполнялись плохо. Дух пораженчества, охвативший фронт, в городе был еще сильнее.

Все взоры были обращены на юг, к Бичерахову. Он со своими свежими силами мог внести перелом в настроение на фронте и в тылу. Прибытия отряда ожидали со дня на день. Но раньше чем он погрузился на пароходы, в Баку прибыл представитель военревкома Энзели...

— Степан Георгиевич, разрешите представить вам секретаря Энзелийского военревкома товарища Коломийцева. Он недавно прибыл из Решта и может рассказать кое-что интересное о Бичерахове...

Шаумян по обыкновению внимательно и дружески посмотрел на вошедшего с Шеболдаевым высокого, стройного молодого человека в солдатской одежде, с тонкими чертами лица и большими задумчивыми глазами. Он знал, что Иван Коломийцев после Октября прошлого года был комиссаром Первого Кавказского конного корпуса в Персии, а после демобилизации армии стал секретарем Энзелийского военревкома.

Шаумян пригласил вошедших сесть и спросил у Коломийцева:

— Ну-с, что ж нового вы можете сообщить?

— Я ездил в Решт, чтобы известить Бичерахова о нашем нежелании пропустить англичан дальше и пригласить его в Баку для переговоров, — спокойно, обдумывая каждое слово, начал говорить Коломийцев. — Кроме того, я посылал туда одного из наших очень знающих товарищей — Сергея Буданцева. Поэтому то, что я сообщу вам, является суммой наших общих впечатлений, Степан Георгиевич.

«Вот, оказывается, кто тот «толковый человек», на письменные запросы которого я тогда обратил внимание!» — вдруг подумал Шаумян. И сказал вслух:

— Первое, что нас интересует, это — настроение отряда.

— Выяснить настроения и мысли более полутора тысяч человек на основании кратковременных и беглых бесед с десятками — задача, конечно, нелегкая... (Шаумян кивнул в знак одобрения.) Это тем более трудно, что разговоры солдат и офицеров сосредоточены вокруг «chemin de fer», «deux tableax»[8] и «двадцати одного», дам рештского полусвета и «арваток», вин, араки и венерических заболеваний... Отряд развращен высокими окладами, безделием, возможностью широко пользоваться услугами голодающих персов. Поэтому солдаты весь день шляются по улицам, стреляют и часто используют холодное оружие... Боевая дисциплина в отряде высока, но в повседневной жизни этого почти не чувствуется. Стремление поскорее попасть домой, довольно естественное после длительного нахождения на чужбине, в разговорах не фигурирует. Однако некоторые солдаты говорили мне, что если бы у рядовых была гарантия, что их свободно отпустят домой, то отряд распался бы. Стремление домой, вероятно, очень большое, но оно искусно усыплено. Таково мое общее впечатление, Степан Георгиевич...

— А как относятся солдаты и офицеры к начальнику отряда? — спросил Шаумян.

Коломийцев, прежде чем ответить, подумал и улыбнулся.

— Первое, что поражает в отряде, — это количество Бичераховых в миниатюре, — сказал он. — Подражание начальнику отряда в манере говорить, ходить с палкой, подавать левую руку при приветствии — все это распространено до смешного. Даже люди, иронизирующие над этим, палку все же носят...

— Это любопытно, — задумчиво произнес Шаумян. — Значит, в отряде преклоняются перед начальником?

— Да, Степан Георгиевич. Преданность, в особенности среди офицеров, граничит со своеобразным обожанием, вызванным личной храбростью Бичерахова, его несомненным дарованием в вопросах стратегии и политики. Многие явления офицеры отряда воспринимают только с точки зрения самого Бичерахова. Таково отношение, например, к признанию Советской власти, к службе в Красной Армии. Солдаты же относятся к Бичерахову, как к щедрому работодателю, и ни работы, ни работодателя менять не собираются. Меня уверяли, что своих соплеменников этот осетин за проступки «отечески» избивает, и те покорно это переносят... Во всяком случае, солдаты мне говорили, что к Бичерахову они всегда вернутся. Офицеры же намекали, что Бичерахов может сыграть роль кавказского Наполеона...

При этих словах Шеболдаев многозначительно посмотрел на Шаумяна.

— М-да... — Степан Георгиевич тряхнул головой, словно хотел отогнать невеселые мысли, и задал следующий вопрос:

— Ну, а каковы связи отряда с англичанами, в чем они заключаются и кем осуществляются?

— Связь отряда с англичанами организована отлично. У Бичерахова две радиостанции. Начальник одной из них — Орехов, бывший начальник радиостанции при штабе Первого конного корпуса, а второй — Соколов, если не ошибаюсь, бывший начальник дипломатической службы корпуса. Мне кажется, что он и является одним из лиц, ответственных за связь отряда с англичанами... Английскую сторону в отряде представляют Руландсон, состоящий при штабе Первого конного корпуса, и полковник Клоттербек. Но они в штабе отряда не бывают, Бичерахов встречается с ними на их квартире... Думаю, что связь заключается в согласовании военных действий и снабжении отряда материальными и денежными средствами. Детали — тайна, заключенная в шифрованных радиотелеграммах и известная лишь немногим в штабе.

— Кто является наиболее ярым англофилом в отряде? — спросил Шаумян.

— Видите ли, личного англофильства в отряде нет. Даже наоборот: англичане держатся так, что русские к продлению завязавшихся знакомств не стремятся... — И Коломийцев снова усмехнулся. — Был, например, случай, когда вечером один английский офицер явился в номер к русскому офицеру в одном нижнем белье... Да, да, не смейтесь, Степан Георгиевич, такие случаи шокируют и расхолаживают более, чем незнание языка! Солдаты же, зная отношение англичан к индусам, заявляют, что при случае англичане так же поступят с каждым отдельным русским...

— Почему отдельным? — не понял Шаумян.

— Солдаты просто избегают делать обобщения... Раненые и больные, бывшие в английских госпиталях и имевшие случай познакомиться с «союзниками», тоже их не хвалят. Как боевая сила англичане слабы, и это вызывает со стороны русских презрительные разговоры, в частности, о манере англичан «воевать» на автомобилях в тылу отряда... Но вот англофильство политическое среди офицеров — неискоренимо. Английское вмешательство в русские дела они считают панацеей от всех бед и уверены, что оно облагодетельствует родину... Вот вам важная деталь: когда стало известно, что вы, Степан Георгиевич, в одной из речей в Бакинском Совете огласили несколько резких фраз Бичерахова об английских намерениях, это произвело ошеломляющее впечатление на офицеров отряда, пока не было найдено объяснение, что Бичерахов получил от англичан «carte blanche» на произнесение каких угодно речей...

— Интересно! — усмехнулся Шаумян. — А я намеренно огласил эти высказывания Бичерахова, чтобы проверить реакцию англичан!

— А они встретили это спокойно и хранили глубокое молчание. Если бы они придавали заявлению Бичерахова значение, вероятно, реагировали бы весьма резко и ощутимо. Таково мнение офицерства.

— Теперь прошу охарактеризовать это офицерство, — попросил Шаумян.

— В отношении общекультурного уровня офицерство отряда не производит безотрадного впечатления, особенно офицерство Первого конного корпуса, из которого, за немногим исключением, и формировался отряд. Воспитанное на традициях «хороших» кавалерийских полков, имеющее высокий образовательный ценз, офицерство это, консервативное по существу, обладает достаточным тактом, чтобы не бряцать оружием перед солдатами и не сулить виселиц. В отношениях с солдатами усвоен довольно верный тон боевого товарищества и снисходительности, вынужденность которого тщательно скрывается. При частых столкновениях с пьяными солдатами офицеры терпеливо переносят обиды.

— Теперь об отрядном комитете, — сказал Шаумян. — Что он собой представляет?

— Комитет ведает только хозяйственными делами, да и то наиболее незначительными, вроде выбора помещений и места стоянок, порядка вывоза больных и так далее. Комитет вынес два постановления, огорчивших командный состав отряда: заявил Бичерахову, что в отряде много офицеров без определенных обязанностей и получающих при этом высокие оклады. Было предложено перевести их на положение солдат и обязать нести солдатскую службу с правом не согласиться с решением и покинуть отряд. Другое решение — удалить двух офицеров за грубое обращение с солдатами. Представьте, оба требования были удовлетворены...

— Даже так?! — удивился Шаумян.

— Да, Бичерахов умеет идти на компромиссы... Но политическими вопросами комитет совершенно не занимается. Он даже не пытался объяснить солдатам отряда политическое положение в России. Потому к Октябрьской революции они относятся безразлично. Советскую власть признают постольку, поскольку она принята Бичераховым. Офицеры говорят, что они будут честно служить Советской власти, раз того хочет начальник. Но, с их точки зрения, Россия погибла. Впрочем, ее еще могут спасти... англичане. В то, что англичане не будут пропущены в Баку, они не верят...

— Ого, вот как?!

— Да, Степан Георгиевич. Надеются, что Бичерахов, хотя бы ценой политического переворота, поможет англичанам.

— Понимаете, Степан Георгиевич? — возбужденно повернулся к Шаумяну Шеболдаев. — А мы собираемся принять его отряд в нашу армию!

Шаумян молча посмотрел на него и снова повернулся к Коломийцеву:

— Как относятся солдаты к нам, к Красной Армии?

— Довольно презрительно, должен признаться. Они называют красноармейцев «красными индусами», очевидно считая себя настолько выше красноармейцев, насколько англичане выше индусов... Выяснить более определенно их взгляды на Советскую власть мне не удалось. В большинстве своем солдаты отличаются темнотой и политическим невежеством, все их интересы сводятся к погоне за самыми грубыми наслаждениями... Все это достигнуто очень умелой политикой их начальника. Личные намерения его совершенно неизвестны, но уже сейчас ясно, что они будут проведены в жизнь без разбора средств.

Шаумян встал и по привычке начал задумчиво шагать по кабинету. Шеболдаев и Коломийцев внимательно следили за ним. Степан Георгиевич вдруг резко остановился и спросил неожиданно у Коломийцева:

— Скажите, почему председателем Энзелийского военревкома являетесь не вы, а Челяпин?

Тот с удивлением посмотрел на Шаумяна, но потом, поняв, чем вызван этот вопрос, ответил просто:

— Когда после демобилизации основных сил русских войск в Персии я прибыл в Энзели, там уже был сформирован военревком, и Челяпин являлся его признанным руководителем. Мы поговорили с ним и пришли к согласию, что я приму обязанности секретаря. Дума, что это правильное решение, Степан Георгиевич...

— Смещать Челяпина я не собираюсь, — улыбнулся Шаумян. — Он очень преданный товарищ и, говорят, в свое время доставил генералу Денстервилю много хлопот. Я таких люблю. Но вам я хочу сделать одно важное предложение.

— Какое, Степан Георгиевич?

Шаумян открыл ящик стола и достал какую-то бумагу.

— Это — радиотелеграмма заместителя наркоминдела товарища Карахана, в которой мне предлагается самому подобрать здесь нового посла, способного заменить Бравина в Персии. Признаюсь, до сих пор я не знал, кого же можно назначить на столь ответственный пост. Но сейчас я, кажется, нашел достойного кандидата...

— Да что вы, Степан Георгиевич, какой из меня дипломат?! — почти с испугом воскликнул Коломийцев.

— Бросьте! — резко прервал его Шаумян. И потом — мягче: — Вы отлично знаете Персию, а сегодняшний ваш доклад об отряде Бичерахова убедил меня, что вы умеете глубоко анализировать ситуацию, разбираться в психологии людей, понять главное и отбросить второстепенное. И вы просто не имеете права отказываться от этого предложения... Нам нужно срочно заменить Бравина, поймите! А, кроме вас, я не вижу подходящего человека.

— Вы меня неправильно поняли, Степан Георгиевич, — возразил Коломийцев. — Куда бы ни послала меня партия, я готов выполнить ее приказ... Но мне всего двадцать шесть лет, а в Персии, где преклоняются перед длинными бородами, это считается большим недостатком. Такого посла они просто не будут принимать всерьез!

Шаумян искренне рассмеялся.

— Ну, была бы голова, а борода вырастет, а потом придут и прочие качества дипломата!..

— Послушайте, Иван Осипович, — тоже улыбаясь, вмешался Шеболдаев. — Лучше и не пытайтесь сопротивляться, да еще с таким слабым доводом, как возраст. Вот и я в свои двадцать три года никак не предполагал стать заместителем военно-морского министра. А пришлось!

Коломийцев вздохнул огорченно:

— Да... Это называется, попал как кур во щи! Ну, ладно, Степан Георгиевич, раз надо, значит, надо. Но давайте условимся: я принимаю пост временно, пока вы не подберете более подходящего человека. После этого я согласен стать первым секретарем посольства, не больше!

— Вот видите, вы даже знаете, что в посольстве бывают первые и, наверное, вторые секретари. Это же такие ценные познания! — пошутил Шаумян. И продолжил уже серьезно: — Согласен, товарищ Коломийцев. Начинайте немедленно подбирать себе штат посольства из лиц, знающих страну, политически и культурно развитых и способных самостоятельно действовать на чужбине в интересах нашей социалистической Родины. И вот вам мой первый наказ: помните, что вы — один из первых советских послов при иностранном правительстве. Вы будете представителем демократии и должны работать и жить, избегая ненужного блеска, мишуры и роскоши...

— Понимаю, Степан Георгиевич, — кивнул Коломийцев.

— Ну, а теперь разрешите все-таки вернуться к вопросу — что будем делать с Бичераховым? — спросил Шеболдаев.

— Я понимаю вашу тревогу, — мягко сказал Шаумян. — Сведения, которые сообщил товарищ Коломийцев, еще более усиливают нашу уверенность, что этот полковник отнюдь не является другом Советской власти и будет проводить здесь политику исключительно в интересах своих английских хозяев. Но вот я думаю, — что он предпримет, если мы откажем ему?.. Несомненно, примкнет к нашим открытым врагам. А иметь еще одного врага сейчас, когда на фронте начались неудачи, нам просто ни к чему: их у нас и без того предостаточно!.. Мы уже много раз обсуждали вопрос и пришли к выводу — принять его отряд. Мы сразу направим его на фронт, где он, ввязавшись в бои с турками, будет вынужден вести политику сотрудничества с нами. Ведь и дашнаки тоже были и остались врагами Советской власти, но, поставленные перед выбором — мы или турки, предпочитают сотрудничать с нами. Мы уверены, что, пока над Баку висит опасность захвата его немцами и турками, Бичерахов не пойдет на открытую измену Советской власти.

Из письма Ленину в Москву и Сталину в Царицын, 9 июля 1918 г.

«Прибывшие из Москвы броневики и аэропланы отправлены в армию, где уже пущены в дело с большим успехом. 6 июля Бичерахов вступил в командование действующей армией, ввиду необходимости его непосредственного участия на правом, несколько дезорганизованном фланге. Командование левым флангом и центром оставил за собой Корганов. Отряд Бичерахова уже отправлен на фронт 7 июля. На Кюрдамирском фронте противник перешел в наступление, стараясь захватить Кюрдамир, но после 12‑часового боя был отброшен, причем понес большие потери. В бою участвовал бичераховский отряд, броневики. Наши потери невелики...

Шаумян».