Сказание о пальме

Глава двадцать шестая

10 августа на Петровской площади состоялась общебакинская партийная конференция. Она должна была решить вопрос о дальнейших действиях большевиков.

На конференции были предложены две резолюции. В одной из них говорилось, что сдача власти без сопротивления была ошибкой, и предлагалось: ввиду наметившегося в рабочих массах перелома остаться в Баку до подхода подкрепления из России или из Петровска и затем начать борьбу за власть.

Другая резолюция выдвигала серьезные возражения против этого. Она напоминала, что надеяться на помощь из Петровска нет оснований, поскольку Советская власть там всегда опиралась на революционный Баку, а сейчас против петровцев направился Бичерахов, к которому примкнули контрреволюционные силы из Баку и других районов. К тому же Бичерахова с моря поддерживает флотилия. Перелом в настроении масс в Баку хотя и заметен, но еще не достиг того, чтобы можно было надеяться на скорую победу над силами правых партий и англичан, с одной стороны, и турок — с другой. Бездействие и неопределенность, в которых находятся сейчас войска, разлагают их, подтачивают моральные силы и могут привести к нежелательным последствиям. Поэтому в резолюции предлагалось эвакуировать войска в Астрахань, а потом, получив подкрепление, вернуться в Баку и восстановить Советскую власть.

После бурных и продолжительных споров резолюции были поставлены на голосование. Большинством в 22 голоса против 8 прошла резолюция в пользу эвакуации.

Конференция постановила оставить в Баку группу коммунистов во главе с Микояном, Георгием Стуруа и азербайджанскими коммунистами из «Гуммета» для ведения работы среди бакинских рабочих и подготовки их выступления, когда советские силы снова вернутся в Баку.

Теперь оставалось решить, как добиться, чтобы не повторилось то же, что было при первой попытке эвакуации.

Шаумяну, Петрову и Кузьминскому было поручено перетянуть на свою сторону или хотя бы нейтрализовать флотилию, а Джапаридзе и Корганову — вести переговоры с руководителями Центрокаспия и получить их официальное согласие на эвакуацию.

Вначале переговоры шли успешно. «Диктатура» потребовала, чтобы все оружие, броневики и снаряжение были оставлены в Баку. Но Джапаридзе и Корганов понимали, что присутствие в городе отряда Петрова и большевиков при растущем доверии рабочих к ним было очень опасно для «диктаторов», и им не терпелось избавиться от них. Поэтому, поторговавшись, они заставили «диктаторов» согласиться, что большевики оставят им две баржи со снарядами и патронами, несколько орудий и пулеметов, а остальное снаряжение вывезут с собой.

Таким образом, официальное согласие на эвакуацию Совнаркома и советских войск было получено. Но предпринимать эвакуацию без конвоя военных кораблей было опасно. О том, чтобы перетянуть на свою сторону всю флотилию, конечно, и речи не могло быть. Командиром «Астрабада» был член «Диктатуры» эсер Ермаков. «Ардаган» давно стал прибежищем контрреволюционеров, а теперь еще туда вернулись освобожденные из тюрьмы Кириченко и другие заговорщики — «герои» июньских событий... Оставался «Карс» — судно, на котором Кузьминский много лет служил комендором и где наиболее сильно было влияние большевиков.

12 августа Шаумян, Петров и Кузьминский направились на «Карс» и, созвав митинг, рассказали о положении в Баку, об обмане и клевете правых партий, о неизбежном приходе Красной Армии в Баку и необходимости оставаться верными революции и Советской России. Многие моряки «Карса» выступили в поддержку предложения направиться в Астрахань. Но, конечно, были и возражающие. Они кричали, что у них здесь семьи и «полная свобода», а в чужом городе они, мол, попадут в зависимость от большевиков и комиссаров.

Наконец перешли к голосованию. Большинство проголосовало за уход в Астрахань вместе с большевиками. Шаумян предложил морякам готовиться к походу.

Но, уже возвращаясь на своем катере обратно к пристани, они увидели, что почти вся команда канонерки садится в шлюпки, готовясь направиться на берег.

— К женам своим едут да к бабенкам, прощаться... — тихо сказал Кузьминский.

— Ну, а как же иначе? — спросил Петров. — Ведь надо же проститься, а кое-кто, может быть, захочет взять с собой и семьи!

— Ох, боюсь, как бы не случилось обратное, как бы их самих не уговорили остаться здесь!

— Насчет женщин не знаю, а вот эсеры, что возражали нам, конечно, немедленно сообщат об этом решении Центрокаспию, и те возьмутся за команду... — задумчиво произнес Шаумян. — Ведь если говорить правду, то резолюция была принята слишком незначительным большинством, да и среди голосовавших за нее было много колеблющихся: таких и за одну ночь можно переубедить!

...Говоря об этом, они и сами не подозревали, до чего близки были к истине. В эту ночь эсеры из Центрокаспия провели изрядную работу среди тех, кто ушел на берег.

Когда наутро команда вернулась на борт «Карса», ова была уже значительно поколеблена в своей решимости покинуть Баку и направиться вместе с шаумяновцами в Астрахань. Утром же на «Карс» прибыл член бюро партии эсеров Зимников и какой-то человек в матросской форме.

Зимников немедленно собрал команду и заговорил о вчерашнем решении команды. Сначала он рассказал об ужасах, которые ждут матросов, когда они окажутся во власти большевиков. О неминуемой чистке команды арестах и даже расстрелах. Потом призывал не бросать Баку в столь трудный час, не оставлять на произвол судьбы семьи и друзей по борьбе и несчастьям. Грозил, что остальные корабли не простят им этого предательства, откроют по ним огонь. «Да и зачем нужно непременно сопровождать шаумяновцев? Хотят уйти — пусть себе уходят, ведь «Диктатура» разрешила им это. Пусть только оставят все оружие и боеприпасы бакинцам и убираются, куда им угодно. Нам предатели не нужны!.. Да, предатели! Когда власть была у них, то все, демократические партии поддерживали их, дрались рядом с ними, а когда рабочие, матросы и красноармейцы отвернулись от них и создали новое правительство, то большевики надумали увезти бойцов, увезти пушки и пулеметы, снаряды и патроны!.. Это ли не предательство?»

Распалив таким образом команду, Зимников выпустил вперед приехавшего с ним матроса. Тот рассказал, как он на днях по какому-то вопросу ходил к Шаумяну, но тот выгнал его с бранью. Кричал, что все флотские — предатели революции, что они перешли на сторону врагов России и что, когда он вернется с войсками из Астрахани, поставит всех их к стенке.

— За что нас так, братишки? — кричал матрос, колотя себя в грудь. — Мы ли не проливали нашу кровь за революцию, за Россию? Не мы ли спасли Шаумяна и большевиков в марте, когда татары чуть было не слопали их?!

Случись это в другое время, моряки, конечно, разобрались бы во всей этой грубо придуманной провокации. Но теперь, возбужденные, растерявшиеся, снедаемые сомнениями, они неспособны были понять, что же происходит.

Как раз в это время на корабль прибыли Петров и Кузьминский. Еще не зная, какие тут произошли события, Петров зачитал приказ, где было сказано: «На основания постановления общего собрания команды от 12 августа сего года приказываю канонерской лодке «Карс» конвоировать пароходы, эвакуирующиеся в Астрахань».

Снова разгорелись страсти. Зимников заявил, что вчерашнее собрание было незаконным и что он требует снова обсудить вопрос в присутствии его как представителя «Диктатуры Центрокаспия». Когда это предложение было поставлено на голосование и получило большинство голосов, Зимников снова выдвинул свои возражения: о ненадобности конвоя ввиду согласия «Диктатуры» на эвакуацию и о том, что ослаблять оборону Баку уводом одного из сильнейших кораблей флота — прямое предательство.

Была принята новая резолюция: «Команда канонерской лодки «Карс» постановляет: оставаться в Баку, но ни в коем случае против представителей Центральной Советской власти и их кораблей не выступать!»

Было уже далеко за полдень, когда Петров и Кузьминский вернулись на пристань. Там их ждали Шаумян, Джапаридзе и Корганов. По одному удрученному виду прибывших они поняли, что дело с «Карсом» сорвалось.

Некоторое время они молча сидели на бухтах причальных канатов. Наконец Джапаридзе встал и, махнув рукой, сказал:

— Ладно, была не была, едем! Тут сидеть и ждать — еще хуже!

Ему никто не ответил. Да и что было говорить? В самом деле, другого выхода не было.

А тут еще в дело вмешалась стихия. В ночь на 14 августа небо заволокло тучами, поднялся сильный норд, который к рассвету перешел в шторм. Капитаны девятнадцати пароходов и нефтеналивных судов, которые должны были выйти в Астрахань, начали сомневаться: можно ли выходить при такой погоде в море? Но и оставаться больше было нельзя.

14 августа утром Корганов дал команду: «В путь!»

Но едва корабли вышли из Бакинской бухты, как два из них просигналили, что у них неполадки в машинах, и вернулись к пристани. Третий, «Самарканд», на котором находились Кузьминский и Илья Тамаркин со своим эскадроном, столкнулся у острова Нарген с танкером, получил пробоину и тоже вернулся в порт. Остальные шестнадцать пароходов продолжали двигаться на север.

Большинство судов были нефтеналивные, с покатыми палубами и низкими бортами. И, как ни крепко были принайтованы на них бронемашины, орудия и ящики, груз ходуном заходил по палубам. Огромные волны обрушивались на суда. На палубах, под открытым небом, сидели люди, в том числе много женщин и детей, и волны каждую минуту грозили снести их в море.

Поэтому, достигнув острова Жилого, совсем недалеко от Апшерона, Корганов по просьбе матерей дал сигнал войти в маленькую бухту острова и переждать непогоду.

Ждать пришлось долго. Только к концу дня 16 августа шторм начал стихать. И, когда снова была дана команда «В путь», на горизонте показались дымы кораблей.

Это были «Ардаган», «Геок-Тепе» и «Астрабад».

Три военных корабля остановились перед выходом из бухты Жилого на пушечный выстрел и выслали вперед баркас. На «Иване Колесникове», где находилось руководство, с напряжением ждали, когда он подойдет поближе.

Баркас, подойдя к «Колесникову», передал:

— «Диктатура Центрокаспия» предлагает всем вернуться в Баку и разоружиться. Шаумяну, Джапаридзе, Корганову и Фиолетову — немедленно перейти на борт «Геок-Тепе»!

Корганов ответил:

— Категорически отвергаем ваше предложение! Эвакуация производится с официального согласия «Диктатуры», и всякую попытку помешать нашему движению считаем беззаконием!

Баркас отплыл обратно к кораблям.

В бухте все ждали. Прошел час. Наконец баркас вернулся:

— Вновь предлагаем вернуться в Баку. В случае неповиновения по кораблям будет открыт огонь!

— На кораблях женщины и дети! — крикнул им Корганов. — Не смеете!

Теперь надежда была только на это: «не посмеют». Шаумян, Джапаридзе, Фиолетов и Петров пересели на катер «Лейла» и начали объезжать пароходы.

— Товарищи! — кричали они в рупор. — «Диктатура Центрокаспия» нарушила свое слово! Пока мы были на берегу, они не смели трогать нас, а теперь грозятся потопить, если мы не разоружимся и не вернемся... Товарищи, вы знаете, что это означает. Тюрьма, пытки и расстрелы — вот что ждет нас, если мы выполним их приказ. Предлагаем не подчиняться и продолжать плыть в Астрахань!

— К черту предателей! На Астрахань! — кричали с кораблей.

Но как только первые пароходы двинулись из бухты, раздались выстрелы из орудий.

Стреляли, конечно, первым долгом по «Ивану Колесникову», где находились комиссары. Один из снарядов попал в судно. Душераздирающе кричали дети и женщины. Двое на пароходе были убиты, восемь человек ранены.

Началась паника. А когда еще один снаряд попал в пароход — на этот раз в машинное отделение, — пассажиры начали бросаться в море и плыть к острову. Корганов приказал спустить шлюпки, чтобы отправить на остров женщин и детей. Но как только шлюпки вышли из-за пароходов, около них тоже начали рваться снаряды.

В этой суматохе Сурен заметил, как двое взбираются на мачту с белой простыней в руках.

Он, оглянувшись, увидел недалеко Левона, крикнул:

— Лева, за мной!

Братья бросились к мачте. Сурен начал взбираться по вантам. Но тут подоспел Корганов. Оттолкнув Сурена, он сам забрался вверх и сорвал простыню.

Спустившись вниз, Корганов оглядел бухту. Он понимал, что положение отчаянное. Сбитые в кучу пароходы и танкеры, большей частью не успевшие даже сняться с якорей, были отличной мишенью. Он снова схватил рупор и крикнул:

— Всем судам немедленно сняться с якорей и двигаться в разные стороны!

Некоторые пароходы превосходили канонерские лодки в скорости. Если бы им удалось вырваться из бухты, они могли бы уйти от преследования. Но приказ Корганова услышали не на всех судах, а там, где услышали, команды до того растерялись, что не сумели выполнить этого единственно верного маневра.

А в это время Григорий Петров приказывал:

— Давайте пушки! Выкатывайте пушки, будем вести бой!

Однако все понимали, что орудия канонерок были дальнобойные и приспособленные для морского боя. Кроме того, выяснилось, что снаряды от пушек, находящихся на «Колесникове», по ошибке погружены на другие суда. Петров побежал к Шаумяну:

— Что делать, Степан Георгиевич?

Шаумян уже знал, что «Диктатуре» нужны были только комиссары, а главным образом — он сам. Ради него была устроена эта бойня. И он не мог допустить, чтобы дети и женщины погибали из-за него.

Он подошел к Корганову:

— Прикажи пароходам поднять белые флаги, Гриша.

Сурен, стоявший рядом, крикнул с отчаянием:

— Папа!

Но Шаумян, положив руку на плечо сына, повторил:

— Прикажи немедленно! Нельзя, чтобы люди зря погибали...

Корганов молча посмотрел на него, потом обернулся и поднес ко рту рупор.

— Поднять на пароходах белые флаги!

Военные корабли прекратили огонь...

По совету Мешади-бека решили разместить комиссаров и других руководителей на разных пароходах в надежде, что в толчее кое-кому удастся проскользнуть в город и уйти в подполье. Шеболдаев решил сойти на остров Жилой и потом с помощью местных рыбаков добраться до Астрахани.

Так и сделали. Комиссары, а с ними Сурен пересели на катер «Лейла» и, подъезжая к пароходам, высаживали на них по одному-два человека. Но когда на катере остались только Шаумян, Корганов и Сурен, подошел баркас «Диктатуры», и с него потребовали, чтобы эти трое отправились на «Геок-Тепе».

Захватив портфель с документами, Шаумян и его спутники молча пересели на баркас...

Шестнадцать пароходов по очереди подгонялись к Петровской пристани. Там их ждали вооруженные отряды дашнаков, эсеров и меньшевиков под руководством эсера Васина. Он стоял у трапа с нагайкой в руках и, дымя папиросой, пристально всматривался в лица спускающихся. Поэтому, как ни старались руководители большевиков проскользнуть незаметно, они все были опознаны. 34 человека — наркомы, работники аппарата Совнаркома, члены Военревкома были направлены в «Шемахинку», городскую тюрьму.

А в это время отрядники набросились на остальных прибывших. Оскорбляли, избивали их, отбирали оружие, продовольствие, вещи. Затем обобранных и разоруженных людей снова посадили на пароходы и направили к острову Нарген, где во время войны были лагеря для турецких военнопленных. Через несколько дней их всех отпустили на тех же пароходах в Астрахань. Оказалось, прав был Шаумян: англичанам и их приспешникам в Баку нужны были не красноармейцы и гражданские лица, а большевистские руководители.

А Шаумяна, Корганова и Сурена на «Геок-Тепе» отвезли прямо в Адмиралтейский порт, откуда они были направлены в Баиловскую тюрьму.

Оглядев камеру, Корганов усмехнулся:

— Поздравляю вас, Степан Георгиевич, кажется, вы давно не сидели в тюрьме? Ну вот «советская власть» в Баку, полагая, что вы соскучились по этим камерам, предоставляет вам возможность отдохнуть от трудов праведных в сей уютной обители.

Но Шаумяну было не до шуток, он озабоченно произнес:

— Эти подлецы отобрали у меня портфель с важными документами и несколькими личными письмами Владимира Ильича! Как бы не пропали.

И вдруг Сурен сказал:

— А зачем отдал? Почему не сопротивлялся?

Шаумян с удивлением посмотрел на сына.

— Ах вот что ты обо мне думаешь! Придется, видно, учить тебя уму-разуму. Ты еще не знаешь о таком жандармском приеме: «убит при попытке к сопротивлению»? Так вот, если тебе придется еще раз попасть под арест, постарайся не давать возможности применить его. Понял?

Корганов пошутил:

— Так, так... Учите, учите его, как попадать в тюрьму!

Недели через две, когда в городе, в районе «Шемахинки», начали рваться турецкие снаряды, остальных 34 арестованных тоже перевели в Баилов. Их там стало тридцать семь...