Сказание о пальме

Глава четвертая

— Продолжайте, мистер Бойль, — сказал Голдсмит, не отрывая взгляда от окна.

Вице-консул Бойль, стоявший возле стола с папкой в руках, недовольно пожал плечами и продолжал читать:

— ...После февраля тысяча девятьсот семнадцатого года, еще до возвращения из очередной ссылки, он избирается председателем Бакинского Совета, хотя большевики там составляли незначительное меньшинство. В декабре же декретом Ленина назначается Чрезвычайным комиссаром Кавказа...»

Бойль читал ровным, невыразительным голосом. Он трудился несколько дней, чтобы составить эту справку, долженствующую, по его убеждению, ввести представителя генерала Денстервиля в русло политической жизни Баку. А Голдсмит теперь стоит у окна и пялит глаза на улицу... Нет, неизвестно, каков сам генерал, но Форин Оффис должен был бы подобрать ему в помощники кого-нибудь с более живым умом. А капитан Голдсмит, несмотря на волевую челюсть и стальные глаза, все же, по-видимому, посредственность... Конечно, дело вовсе не в том, что он сейчас почти не слушает Бойля. Просто он не способен понять, что обстановка здесь, в особенности после октября прошлого года, такова, что никакой схемой руководствоваться нельзя. Бойль всем своим существом чувствовал, что Голдсмит не понимает этого.

— Кончили, мистер Бойль? — Капитан наконец повернулся.

— Да, сэр, — коротко ответил вице-консул.

Голдсмит продолжал задумчиво смотреть на улицу. Зима была уже на исходе. С моря дул теплый ветер. Здесь, в этом полуазиатском-полуевропейском городе, он встречался с холодным ветром, дующим с Кавказских гор, и оба эти потока, столкнувшись в узких улочках, бешено крутились, срывая с женщин чадры и широкополые парижские шляпы. Голдсмит вдруг зябко поежился и, потирая руки, направился к камину.

— Брр!.. Холодно, мистер Бойль! — сказал он. — После Лондона это самое холодное место из всех, где я был.

Голдсмит прибыл сюда двое недели назад, одетый в русскую форму, в толпе возвращающихся домой солдат. Сейчас он, конечно, был уже в штатском и отдохнул от мытарств в Персии. Он еще раз осмотрел кабинет Мак-Донелла. На стене слабо поблескивали старинные ружья, щит и кинжалы, украшенные черненым серебром. На письменном столе у стены в беспорядке громоздились книги в кожаных переплетах, ножи из слоновой кости, бронзовые чернильницы, стаканы для перьев. На полу разостлан широченный ковер с пестрым хорасанским узором. Если бы даже сам Мак-Донелл, британский консул в Баку, не сидел тут в кожаном кресле возле камина, Голдсмиту нетрудно было бы угадать, что хозяин этого кабинета — старый «индиец».

Да, Голдсмиту было над чем подумать. Несколько дней назад стало известно, что генерал Денстервиль, добравшись до Энзели, вынужден был повернуть назад, в глубь Персии. Это было непостижимо. Что же делать дальше? Тогда-то консул и поручил Бойлю подготовить письменный доклад о положении на Кавказе, и в частности в Баку. Но, кажется, вице-консул высказывает в этом докладе мысли, не совсем совпадающие с точкой зрения шефа.

— Ну, что вы скажете, капитан? — спросил Мак-Донелл.

У него чуть плешивая голова, усики, прямой нос. На лице смесь родовитости и вырождения, печать старости, которая наступает преждевременно, но потом не развивается, как бы консервируясь в чуть дряблых, но розовых щеках, в мешочках под глазами, в тусклых, но еще зорких и настороженных глазах. Нет сомнения, что когда он вернется в Англию, то будет носить полосатые брюки, черный смокинг, котелок и ходить с черным свернутым зонтиком в любую погоду — в дождь или вёдро. И выставит свою кандидатуру в палату общин. Хотя, быть может, и не пройдет.

— Я не уверен, что мне следует ввязываться в здешние дела, сэр, — ответил Голдсмит. — Вы знаете мою инструкцию: пробиться в Тифлис и установить связь с полковником Пайксом.

— Едва ли вам это удастся. Дорога на Тифлис плотно закрыта протурецки настроенными мусульманами на много десятков миль к западу и востоку от Гянджи.

— Пустяки!.. Добрался же я до Баку, — пожал плечами Голдсмит.

— Я отдаю дань вашему мужеству и находчивости, капитан. Не сомневаюсь, что вы и теперь пробьетесь к вашей цели. Но следует ли? Обстановка на Кавказе в корне изменилась. Наша военная миссия в Тифлисе без Денстервиля ничего не может поделать. А главная помеха для продвижения генерала на Кавказ находится здесь, в Баку.

— И на этом основании вы утверждаете, что главной нашей целью отныне должен стать Баку, а не Тифлис?

— Да. И доклад нашего милейшего Патрика подтверждает то же самое.

Голдсмит снова внимательно посмотрел на вице-консула. Патрику Бойлю было под тридцать, но его красивое лицо выражало не то усталость, не то равнодушие. Или это была рано приобретенная способность скрывать свои мысли и чувства?

— Я этого не утверждаю, сэр. Я просто обращаю ваше внимание на то, что теперь, с возвращением Шаумяна в Баку, этот город, по-видимому, станет базой, откуда русская революция начнет распространяться на весь Кавказ.

— А это и означает, что теперь главной нашей целью должен стать не Тифлис, а Баку, — уверенно заключил Мак-Донелл.

Голдсмит переводил взгляд с одного на другого. Он видел, что консул явно игнорирует особое мнение своего заместителя. На шахматной доске большой политики Мак-Донелл до сих пор был пассивной пешкой, но, если центром английской политики на Кавказе будет признан именно Баку, тогда он станет ферзем. Это Голдсмит отлично понимал. Но что же нужно этому скучающему молодому человеку?

— А не преувеличиваете ли вы значение главаря здешних большевиков? — Голдсмит сел в другое кресло у камина и начал ворошить щипцами угли. — Из вашего доклада видно, что это, действительно, энергичный и смелый мятежник. Но сокрушение существующих порядков — не самое трудное. Куда труднее установить новый порядок, создать хозяйство, управлять народом и, главное, выдержать борьбу с другими государствами. Для этого надо кое-что знать! Между тем вашего Шаумяна однажды выгнали со второго курса Рижского политехнического института, где он изучал химию, а с философского факультета Берлинского университета он сам ушел, не закончив курса...

— Простите, сэр, — Бойль сделал нечто вроде поклона, — но, по-моему, в наши дни это даже является преимуществом. Ведь недоучки не несут на плечах груза устаревших понятий и предвзятых мнений.

Голдсмит, с интересом наблюдавший за собеседником, спросил:

— Простите, Бойль, а что вы окончили?

— Увы, Оксфорд, сэр! — почти с вызовом ответил тот.

Мак-Донелл ждал, что Голдсмит тут же нанесет надлежащий удар, но капитан в это время думал совсем о другом. Ну, конечно, это наш! Из тех молодых людей, которые знают, что для них уготованы теплые местечки наверху, но пока что ворчат на стариков и разглагольствуют о том, как бы они хорошо все устроили, если бы им позволили уже сейчас погрузиться в соответствующие кресла...

— Надеюсь, вы не считаете это вашим самым большим недостатком? — не выдержав, спросил Мак-Донелл.

Бойль посмотрел на консула ничего не выражающими глазами.

— Должен признаться, сэр, что я стараюсь не очень уж поддаваться влиянию идей, которые мне там внушали!

На лбу Мак-Донелла прорезалась глубокая морщина.

— Я вынужден сообщить вам, Патрик, что парадоксы в стиле Оскара Уайльда и Бернарда Шоу не в моем вкусе! — довольно резко произнес он.

Консул встал и некоторое время неслышно шагал по мягкому ковру. И вдруг совершенно иным тоном проговорил:

— «Мудрый должен задумываться более над своими делами и над своими упущениями, нежели над грехами других...»

Бойль воззрился на него, потом перевел удивленный взгляд на капитана.

— Это Будда, мой друг, — любезно пояснил тот, — и он же сказал: «Натура человека никогда не будет совершенной, если его вера ненадежна, если он не знает настоящих законов жизни, если мир его ума нарушен...»

В глазах Мак-Донелла, смотревшего на Голдсмита, появилось нечто вроде нежности. Бойль вдруг почувствовал себя так, словно попал в среду заговорщиков, объясняющихся на своем условном жаргоне. Черт побери этих кичливых выкормышей департамента по делам Индии!

Умиротворенный Буддой, консул взял с камина серебряный колокольчик и позвонил. Тотчас вошел молодой человек лет восемнадцати — двадцати.

— Не угостите ли нас пуншем, Джеральд?

Голдсмит смотрел на вошедшего и улыбался, вспоминая свою юность. Говорят, будто молодых журавлей вначале воспитывают их родители, но перед перелетом в теплые края за них берутся опытные вожаки стаи. День за днем они летают со своими воспитанниками все дальше и дальше, укрепляя их крылья и обучая искусству выбирать нужное направление... Вот так же родители Голдсмита когда-то пристроили его к опытным дипломатам в Индии. А этого журавленка судьба забросила с Мак-Донеллом на берега Каспия. Видно, пока что он усвоил единственный принцип своей деятельности — молчать и смотреть в оба...

Джеральд, действительно, молча поклонился и вышел. Чуть погодя он вернулся, подталкивая перед собой столик на колесиках, на котором стояли спиртовка, бутылка рома и прочие ингредиенты для варки пунша.

— Хорошо, что вы так подробно изучили положение вещей в Баку, мой друг, — сказал Голдсмит Бойлю, выпуская из тонких губ колечко дыма. — Но все же я не совсем понимаю, что вам, собственно, нужно?

— Прежде всего, я хотел сказать, что было бы ошибочно смотреть на Баку, как на Азию, которую вы знаете, сэр...

Бойль сказал это так резко, что Джеральд, возившийся у столика, быстро поднял глаза на вице-консула. Но тут же опустил взор, делая вид, что разговор старших не интересует его.

— Благодаря нефти и развитой промышленности этот город стал самым европейским на всем Востоке, — продолжал Бойль. — Что же касается Шаумяна и его коллег, то, несмотря на малочисленность их партии, они имеют перел своими политическими противниками то преимущество, что бесконечно преданы своей идее и готовы принести в жертву все для достижения поставленных целей.

Голдсмит с интересом смотрел на консула. Но Мак-Донелл словно и не слышал Бойля.

— Готово, сэр, — негромко сказал Джеральд, взяв со спиртовки испускающий пар серебряный котелок. Он наполнил бокалы и преподнес сначала Голдсмиту, затем шефу.

Консул сделал глоток, закрыл от удовольствия глаза и предложил Бойлю:

— Попробуйте, Патрик. Чудесный напиток.

Бойль принял от Джеральда бокал и начал пить мелкими глотками. Мак-Донелл с минуту наблюдал за ним. Потом спросил:

— Нравится?.. А ведь это тоже восточный напиток, Патрик. Название «пунш» произошло от индийского «панч» — что означает «пять». Это число составляющих его ингредиентов: ром, сахар, лимонный сок, чай и вода... — Тонкие губы консула скривились в усмешке. — Правда, научившись у индийцев, мы иногда по-своему готовим пунш.

Бойль поднял на него вопрошающий взгляд, но ничего не сказал. И опять вместо Мак-Донелла ответил Голдсмит:

— Разве вы не слышали, как английский шкипер готовит пунш? Он наливает в котелок воду, добавляет лимонный сок, кладет туда сахар и чай, зажигает спиртовку, откупоривает бутылку с ромом и... в последнюю секунду выплескивает все это и пьет чистый ром.

Бойль улыбнулся.

— Сказать правду, сэр, этот шкипер мне больше по душе. — Он отодвинул бокал с пуншем и налил в другой рому. — Я тоже предпочитаю чистый.

Голдсмит дождался, пока он отпил несколько глотков, потом вежливо осведомился:

— И вы часто проводите время в его обществе?

Вероятно, не следовало делать подобное признание, но вице-консул сегодня явно не был настроен скрывать свои мысли.

— Здесь достаточно тоскливо, сэр, — сказал он.

— Скажите, а по чьему совету вы решили начать вашу дипломатическую карьеру именно на Кавказе? — неожиданно спросил Голдсмит.

— Ни по чьему. После окончания Оксфорда мне предложили поехать сюда, и я не отказался. Вот и все.

Консул поставил свой бокал на мраморную доску камина и, поднявшись, подошел к большой карте Баку и его окрестностей, висевшей над письменным столом. Минуту он сосредоточенно рассматривал карту, затем произнес, не оборачиваясь:

— Только что вы очень хорошо сказали о разнице между Баку и теми городами Азии, которые мы знаем... Вам, действительно, очень повезло, мой друг: в годы моей молодости, чтобы изучить восточную политику Британской империи, мы ехали в Индию. Там находились источники сырья — джут, хлопок, чай, кокосовое масло, пряности, — следовательно, там и был центр нашей восточной политики. Однако теперь, в век моторов, центрами этой политики становятся те страны, где имеется нефть... — Мак-Донелл наконец повернулся, но не к Бойлю, а к Голдсмиту, и пристально взглянул на него. — А в этом отношении Баку не имеет себе равных, капитан. Если нефть — королева, то Баку, несомненно, ее трон!

Голдсмит тоже поставил на стол свой бокал, и его лицо сразу стало озабоченным.

— Не кажется ли вам, что мы слишком долго ходим вокруг да около, Мак? — После разговоров о Будде и английском шкипере он не считал это обращение слишком фамильярным. — Выкладывайте, что вы предлагаете.

— Охрана у трона разбежалась, Голдсмит, — негромко, но с силой произнес Мак-Донелл. — Но ненадолго. Не случайно Шаумян вернулся в Баку. Не случайно так оживились здешние мусульмане. Первый представляет Ленина, русских, вторые — турок, немцев. Мы должны торопиться, Голдсмит!

— О, господи! — Теперь в голосе Бойля уже не было равнодушия. — Вы забыли, что тот, кто должен захватить этот трон, недавно был изгнан кучкой солдат во главе с писарем пароходной компании!

И тогда взорвался Голдсмит. Нахмурив брови, он прогремел:

— Мистер Бойль!.. Я попросил бы вас подумать прежде чем высказывать ваши нелепые суждения!

Но оказалось, что теперь уже Мак-Донелл настроен благодушно.

— Не сердитесь, Голдсмит, — сказал он примирительно. — Наш молодой друг просто еще не понял сути моего предложения... — И он обратился к Бойлю. — Я вижу, из рассказа о том, как английский шкипер готовит пунш, вы сделали только один вывод: что чистый ром лучше?

Бойль, затаив дыхание, смотрел на него. Потом спросил:

— Вы хотите начать готовить здесь пунш по-английски, сэр?

— Вот именно! — Мак-Донелл усмехнулся. Он сел к камину и начал ворошить угли. — Вот вы довольно подробно и достаточно безнадежно описали здешнюю политическую ситуацию: множество национальностей, которые в результате политики царского правительства враждуют между собой, причем каждая тянет в свою сторону... В каждой из этих наций — множество партий и группировок: левые и правые эсеры, дашнаки, кадеты, меньшевики, мусаватисты и, наконец, большевики!.. Запутанная ситуация. Но ведь это и дает возможность варить пунш по рецепту нашего милейшего шкипера! Я знаю: турки и немцы будут опираться на мусульман. Ленин — только на большевиков. А мы... О, мы будем пользоваться услугами всех, всех без исключения, Патрик. И мы выиграем, мой мальчик!

Хотя план Мак-Донелла был еще очень неясен, однако Бойль невольно разволновался. По замыслу его шефа, этот уголок света должен стать одной из арен большой политики британской дипломатии. Молодой дипломат быстро обернулся и снова налил себе рому. Но консул, поднявшись с неожиданной легкостью, подошел к нему.

— И я бы хотел, чтобы мы осуществили это вместе, Патрик! — Он мягко, но решительно отобрал у Бойля бокал и поставил на стол. — Привыкайте пить пунш, Бойль. Уверяю вас, это неплохой напиток.

— Кажется, вы считаете это решенным делом, Мак, — сказал Голдсмит. Он стоял в стороне и с улыбкой наблюдал за двумя дипломатами. — А ведь нужно, чтобы с этим согласились Денстервиль и Лондон!

— Разумеется, Голдсмит. Поэтому я завтра же утром направляюсь в Персию, к генералу.

— Вы? — Тонкие брови Голдсмита полезли на лоб.

— А что?.. Выбрались же вы оттуда.

— Что ж, желаю вам удачи, Мак, — только и мог сказать Голдсмит. Потом прибавил: — Я же все-таки направляюсь в Тифлис. Нам нужны войска, понимаете? А они есть только у армян и грузин.

— Ол райт, Голдсмит. Только учтите: я уговорю Денстервиля, чтобы армянские войска, находящиеся в Баку, оставались здесь. Обойдитесь там без них, иначе мусульмане захватят Баку.

— Это как будет угодно генералу.

— А вы, Патрик, должны подготовить мою встречу с политическими противниками большевиков, как только я вернусь. Со всеми, кроме мусаватистов. Их мы оставим на последний случай!

— Слушаю, сэр, — охрипшим от волнения голосом произнес Бойль. — Все будет в порядке, сэр!

— Только поосторожнее, Патрик. Эта встреча должна быть проведена так, чтобы не создалось впечатления, будто мы вмешиваемся во внутренние дела России.

— Понимаю, сэр.

Но поздно ночью Бойлем снова овладели сомнения. Он ворочался в постели с боку на бок и вспоминал все повороты этого разговора. Конечно, на него произвела сильнейшее впечатление уверенность консула в успехе задуманного предприятия. И внутренняя согласованность Мак-Донелла и Голдсмита — тоже. Всегда проникаешься почтением к людям, которые понимают друг друга с полуслова. И начинаешь думать, что они, наверное, знают нечто, до чего ты еще не дорос!

Да и потом, ведь они ничего нового не придумали. Разве не с теми же планами направлялся сюда Денстервиль? Мак-Донелл с Голдсмитом только уточнили точку приложения политики, которая была выработана богами, восседающими на политическом Олимпе в Лондоне. В том-то и вся загвоздка! Именно там было задумано осуществить далеко идущие планы на Кавказе при отсутствии реальных сил...

Вот почему Бойль заколебался тогда. Ведь против такой политики и пытался выступить он в своем докладе. Правда, он не решился сказать все начистоту. Просто испугался, что на него цыкнут за то, что лезет не в свое дело. Он лишь пытался доказать неумолимыми фактами, что англичанам на Кавказ лезть не следует. Но именно потому, что он не высказал всего открыто, Мак-Донелл — хитрая шотландская лиса! — ловко повернул его доводы в свою пользу...

И теперь Бойль сожалел, что не оказался достаточно твердым. В голову приходили запоздалые возражения и доводы, которыми он мог бы сразить их. Ну хотя бы консула, так как ему-то он имеет право возражать и советовать.

«Да, сэр, и вы и я более или менее хорошо знаем, насколько слабы наши позиции на Ближнем Востоке... Да и вообще вся война там велась нами до позорного плохо. Взять хотя бы высадку на Галлиполийском полуострове в апреле 1915 года. Уже тогда выявилась полнейшая неспособность нашего командования. Черт бы побрал этих тупиц, покрывших позором британское оружие! Они начали высадку с таким малым количеством войск, что не смогли продвинуться вперед, и дали туркам возможность создать превосходство в силах. Подумать только: семь английских дивизий занимали узкую береговую полосу, в то время как восемь турецких дивизий с окружающих высот держали под огнем наших парней!.. И так до самого лета, когда в Лондоне наконец надумали послать на помощь десанту еще пять дивизий. Но к этому времени турки подтянули туда уже пятнадцать дивизий. И тогда наступил крах. К концу года мы были вынуждены эвакуировать полуостров, потеряв в общем 150 тысяч убитыми и еще 120 тысяч больными и ранеными!

Да, сэр, вспомните в этой связи горькое признание Ллойд Джорджа, нашего премьера: «Мы всегда запаздывали, — говорил он. — Мы состязались в медлительности с неторопливыми турками, и каждый раз турки выигрывали в этом состязании, приходя первыми к цели».

Ну а что было в Месопотамии? Вы помните, как в мае того же пятнадцатого года генерал Таунсенд начал свое наступление по берегу Тигра от Басры на север? Он занял Амару и Нисирие, затем, оттеснив Нуреддина-пашу, захватил Кут-эль-Амару. Мы трубили победу, а Таунсендом овладела такая гордыня, что в сентябре, дойдя до Ктезифона, он решил захватить сердце Месопотамии — Багдад. Но мы снова переоценили свои и недооценили силы противника, медлили с доставкой резервов на фронт и дали туркам возможность создать перевес в силах. Получив сокрушительный контрудар на окраине Ктезифона, Таунсенд с большими потерями отступил к Кут-эль-Амаре и был блокирован там...

На наше счастье, в это критическое время развернулось великое наступление русских в «турецкой» Армении, начатое в феврале шестнадцатого года. Русские заняли Эрзерум, затем Битлис, Эрзинджан и Трапезунд. Одновременно корпус Баратова начал успешное наступление в Северной Персии. Для него создалась прекрасная возможность развивать с востока наступление на турок и не только деблокировать окруженного в Кут-эль-Амаре Таунсенда, но и взять Багдад.

И тут в нас, которых считают мастерами таскать каштаны из огня чужими руками, неожиданно заговорило чувство национальной гордости. Вспомните статью в журнале «Ниир Ист», которую в те дни вы дали мне прочесть. Там говорилось: «Было бы в высшей степени несправедливо, если бы мы возложили на наших союзников дополнительное бремя, связанное с захватом Багдада. Хотя не имеет значения, какие именно союзные войска первыми входят в тот или иной город либо район, все же следует подчеркнуть, что Великобритания, предпринявшая Месопотамскую кампанию, должна довести ее до конца своими собственными силами. И не следует поощрять политику «laissez faire»[2], которая способна ослабить наши усилия на Тигре в надежде на то, что русские будут работать на нас».

Давайте не будем делать секрета из того, откуда появилась эта щепетильность, сэр. Мы попросту предпочитали, чтобы в Месопотамии были скорее турки, чем русские! И мы сделали все, чтобы не допустить русского наступления на Багдад. А чем кончились наши хитросплетения? Отправленный из Басры маленький отряд оказался бессильным вызволить окруженные войска и был отброшен назад. И в начале апреля Таунсенд был вынужден сдаться на милость победителя.

Вот так-то, сэр. И давайте признаемся еще, что тогда от окончательного разгрома нас спасли опять-таки русские. Турки были настолько умны, что направили высвободившиеся из-под Кут-эль-Амары силы не в сторону Басры, — тогда гибель английских войск в Месопотамии была бы неизбежной! — а против русских: ведь именно они представляли для них настоящую опасность! Это дало нам возможность доставить в Месопотамию новые резервы и в начале 1916 года снова взять Кут-эль-Амару, Ктезифон, а затем и занять Багдад.

Ключ от этих успехов был в руках русских, сэр. До тех пор, пока русские обескровливали войска Оттоманской империи в «турецкой» Армении, мы могли с малыми силами занимать Месопотамию и Южную Персию. Но когда разразилась эта злосчастная революция и Россия вышла из игры, ситуация на Среднем Востоке резко изменилась. Понимаете ли вы это, сэр? Понимаете ли, что теперь вести старую политику мы просто не можем? На что мы надеемся? На собственные силы? Их нет, сэр. И вы это отлично знаете!..»

Бойль еще раз повернулся в постели, потом зажег свет и посмотрел на часы. Скоро утро, шесть часов. А он все еще не спал.

— «Охрана разбежалась...» — пробормотал он. — Ах, старый шут! А нам-то какое дело, спрашивается?

Потом стал прислушиваться. Где-то наверху, где были расположены апартаменты консула, раздавались шаги. Это «старый шут» готовился к походу. «Все-таки наши старики энергичны и не лишены романтики. Ведь переодевается русским солдатом, чтобы направиться в Персию и встретиться с Денстервилем... Что ж, мне надо тоже вставать. Провожу его и Голдсмита, потом высплюсь».