Сказание о пальме

Глава девятая

Сурен слышал выстрелы, свист пуль и думал: «Это и есть бой?»

Он представлял все иначе: более торжественно и картинно. А тут суматошно, путано и непонятно... Ты лежишь за «кольтом» и стреляешь куда-то... Наконец-то стреляешь!.. Держишься обеими руками за рукоятку пулемета, большим пальцем левой руки толкаешь вверх затвор предохранителя, а пальцем правой жмешь на шершавую поверхность гашетки. И пулемет трясется, торопливо заглатывая из ленты патроны и тут же вместе с пламенем выплевывая пули, словно сливовые косточки. А ты водишь стволом пулемета налево и направо, поливая улицу огнем... Может быть, в этом и нет никакой надобности, но приятно, что ты наконец поливаешь из пулемета огнем, как это описывается в книгах о войне.

А потом раздается голос командира дружины Кости Батманова: «Вперед!..» Справа и слева вскакивают дружинники и, стреляя на бегу, бросаются вперед. И тогда ты тоже вскакиваешь и вместе с Лукичом, вторым номером, тянешь пулемет до следующей позиции. Именно в это время больше всего слышны чужие выстрелы и свист пуль мимо ушей... Становится зябко, и под ложечкой как-то сосет, но ты все равно бежишь и бежишь...

На улице грязно, лужи — ночью, кажется, шел дождь, хотя никто и не заметил его. Ночью также шел бой, и тогда было страшней. И если команда Батманова «Ложись!» застигает тебя возле одной из этих луж, плюхаешься в нее. Быстро поворачиваешь пулемет, нажимаешь одним пальцем на предохранитель, другим — на гашетку и снова ощущаешь лихорадочную дрожь пулемета и видишь впереди мечущиеся фигуры.

Пробежали мимо реального училища. Здесь учится много знакомых ребят. Интересно, что делают теперь они? Сидят по домам или тоже дерутся на улицах? Снова бросок... Сердце колотится от быстрого бега, и шаги огромного Лукича бухают в ушах, как большой барабан... А вот и серые башни самой крепости. Невдалеке показалась толпа бегущих к крепости. Но оттуда раздаются частые выстрелы, и толпа поворачивает обратно, рассыпается...

Последняя перебежка — и вот баррикада из булыжника. Бойцы дружины смешиваются с красногвардейцами. Слышен чей-то знакомый голос:

— Ну, молодцы, вовремя подоспели! Сейчас будем штурмовать крепость. Все дело в напоре, поняли?.. Бежать вперед без оглядки, пока не выйдем из зоны их огня. Потом взорвать гранатами ворота — и туда!

Сурен вытягивает шею и наконец видит говорившего. Конечно же это Микоян!.. Ему еще нет двадцати трех, он недавно приехал в Баку из Тифлиса, а уже назначен командиром одного из отрядов Красной гвардии...

— Пулеметчики! — кричит Микоян. — Где пулеметчики?

— Здесь мы, Анастас! — отвечает ему Сурен.

— А, наш молодежный вождь! — Микоян подходит и кивает на пулемет: — Ну как, овладели этой штукой?

— Ого, еще как!

— Вот и хорошо. Будете прикрывать штурм. Держите под огнем верхнюю кромку стены, оттуда больше всего стреляют. Ведите огонь, пока не дойдем до ворот.

— Хорошо, Анастас. — И Сурен торопливо заменяет пустую ленту.

Микоян снова уходит к стрелкам, и через минуту раздается его команда «Вперед!». Сурен целится в верхнюю кромку крепостной стены и открывает огонь. Сначала кажется, что взял слишком высоко, но потом он видит брызжущие от зубьев стены осколки кирпича и камня... Тогда Сурен строчит по всему ряду зубьев слева направо, а потом — обратно. Он так занят этим, что не видит ничего вокруг, не видит, как бойцы падают. И лишь когда кончилась лента и нужно перезарядить пулемет, он замечает бегущих обратно бойцов и среди них прихрамывающего Микояна. «Ранен...» — проносится в голове, и Сурен, быстро продернув ленту в казенник, снова начинает стрелять...

Сурен опускает ствол пулемета ниже, строчит по бойницам башни, пока бегущие назад не укрываются за каменной баррикадой. Потом прекращает стрельбу.

— В чем дело? — кричит он Лукичу.

— Ни черта не вышло, — отвечает тот. — Верхних-то ты прижал, но из бойниц внизу нашим дали жару!..

— Ах, черт!.. Значит, отбили атаку? Ложись-ка вместо меня!

Сурен, нагнувшись, бежит к Анастасу. Тот сидит на камнях и, сняв сапог, перевязывает платком ногу. «Сейчас мне попадет», — почему-то решает Сурен, но тем не менее подходит к Микояну.

— Рана серьезная, Анастас?

Тот поднимает на него глаза и улыбается:

— Ерунда, ничего страшного. А ты молодец, здорово поливал!

— Но атаку они отбили!

— Это потому, что у нас мало пулеметов, огневое прикрытие слабое... Там же не какие-нибудь «гочи», а опытные бойцы из Дикой дивизии!

— Что же будет дальше?

— Что? Штурмом не вышло — осадой возьмем! Ты теперь стреляй пореже, короткими очередями, береги патроны. И все время поглядывай на крепость — они могут сами попытаться пойти на нас в атаку.

— Хорошо, Анастас. — Сурен поворачивается, бежит к своему пулемету. И едва устраивается, как над ним вырастают фигуры огромного Анвара и низкорослого Вагана — шофера отца.

— Салам, Сурен-джан, как ты, жив-здоров? — справляется Анвар.

А Ваган попросту приседает рядом на корточки и щупает ноги и руки Сурена.

— Да жив, жив я, ничего со мной не случилось! — смеется Сурен. — А вы зачем пришли сюда?

— Товарищ Степан прислал за тобой, — говорит Анвар серьезно. — Очень важное дело.

— Какое? — настораживается Сурен.

— Понимаешь, — нагибается к нему Ваган, — у товарища Нариманова и Мешади-бека семьи остались там...

— В мусульманской части?.. Где идут бои? — прерывает его Сурен.

— Ага... — Анвар качает головой. — Товарищ Степан беспокоится. Ведь может плохо случиться, ой плохо.

Сурен и сам знает, как это должно беспокоить отца, поэтому напряженно ждет, что же они скажут дальше.

— Товарищ Степан послал нас за тобой, чтобы ты еще взял кого-нибудь и вместе с нами пробрался туда и привез их всех к вам домой, понимаешь? Мы ему говорим: «Сами пойдем». А он: «Нет, пусть Сурен будет там и скажет от моего имени!» Понимаешь?

Сурен вскакивает с места.

— Будешь заменять меня, — говорит он Лукичу. — Подбери себе второго номера потолковей. — И повторяет: — Стреляй реже, короткими очередями. И поглядывай на крепость: они каждую минуту могут пойти в контратаку.

— Ну, пошли, пошли! — торопит его Ваган.

А через несколько минут после их ухода большая группа людей в шинелях и папахах кидается из крепости в атаку. И тогда снова, уже в руках Лукича, как живой, начинает трепетать пулемет, и Лукич видит, как бегущие падают или замедляют шаг, потом поворачиваются и бегут обратно к воротам...

И снова над площадью ненадолго нависает тишина, прерываемая редкими выстрелами. Так и остаются они, два враждебных лагеря, не одолевшие друг друга и ждущие, пока помощь извне даст одной из сторон такой перевес, чтобы можно было сломить сопротивление противника...

В первые дни начавшихся в городе боев войска Армянского национального совета держались в стороне. Дашнаки приказали своим отрядам оцепить армянские районы города якобы для того, чтобы «всякие мародеры» не переходили из одного района в другой. Но на деле они просто ждали, на чью сторону склонится чаша весов...

Скоро рядовые солдаты Армянского полка и отрядов Амазаспа начали сами рваться в бой, считая — и не без основания, — что если победит Мусават, то в Баку не миновать новой армянской резни. А после покушения на генерала Багратуни многие офицеры, еще накануне желавшие союза с Мусаватом, теперь хотели отомстить предателям за вероломство.

Утром 1 апреля Гюльханданян, Мелик-Еолчян и полковник Аветисов, вступивший в командование Армянским полком, направились в комитет революционной обороны Баку и тоже предложили свое содействие в подавлении мусаватистского мятежа.

Предложение это вызвало среди членов комитета немалое смущение. Они понимали, что участие дашнаков неизбежно придаст борьбе нежелательный националистический оттенок. Но, с другой стороны, отказаться от них — значило открыть возможность противнику перетянуть дашнакские войска на свою сторону. А случись такое — победа Советской власти в Баку стала бы весьма сомнительной.

Так на улицы вышли отряды Амазаспа и Армянский полк — около четырех тысяч хорошо вооруженных людей. Соотношение сил на поле боя резко изменилось в пользу большевиков.

Но враг продолжал отчаянно сопротивляться. В занятых им районах города по советским бойцам стреляли с крыш, из окон и из-за углов. Каждый дом приходилось брать с боем. А главная военная сила — Каспийская флотилия, — притаившаяся в Баилове, все еще продолжала молчать. И обе борющиеся стороны со страхом и нетерпением ждали — что предпримет она? На чью сторону в конце концов станет?..

— Нет, ребята, так больше нельзя! — говорил председатель судового комитета канонерской лодки «Карс» комендор Аркадий Кузьминский. — Надо пробиться в город и связаться с нашими...

Вокруг него кроме членов судового комитета «Карса» собрались представители остальных кораблей флотилии. Всех тревожил один и тот же вопрос: почему комитет революционной обороны не дает указаний?

Впрочем, Кузьминский уже догадывался, что комитет, отрезанный от Баилова мятежниками, не в курсе событий, происшедших в течение этих двух дней на флотилии.

Весь первый день боев в городе на кораблях шли митинги. Эсеровское руководство Центрокаспия и почти весь командный состав кораблей уговаривали экипажи судов примкнуть к Мусавату, разогнать Бакинский Совет и военревком, которые, по их словам, давно уже хотят прибрать к рукам флотилию и восстановить старорежимную «железную дисциплину». А на кораблях было немало людей, которым большевики стали поперек горла и кому не терпелось наконец умыться их кровью... Вскакивая по очереди на импровизированную трибуну на юте, они надсаживали глотки: «Долой проклятых комиссаров!.. Братишки, неужто дадим скрутить себя в бараний рог?.. Неужто сухопутная шушера будет измываться над нами и пить из нас кровь?!»

А потом брали слово большевики. Их было мало — Кузьминский, Бойцов, Пендюра, Куликов и еще два-три человека. Но были все они какие-то тяжеловесные, словно литые из металла. Они не орали, не били себя кулачищами в грудь и не кидали бескозырки на палубу, а всё вроде посмеивались. Идти на Баку, говорите?.. Ну, конечно же, идти надо, только за кого и против кого — вот в чем загвоздка! Ежели ты, братишка, из голубых кровей, ежели у тебя есть поместья в России или промыслы здесь, в Баку, то, конечно, надо идти громить Совет рабочих и солдатских депутатов вместе с Ашуровым и Мусой Нагиевым... Ну, так на чьи поместья и промысла зарятся эти гады — Шаумян и Фиолетов, Джапаридзе и Азизбеков? Ах, нет у вас промыслов!.. Ай, ай, ай! Что же вы так: прожили столько, а не догадались обзавестись?.. Сухопутная шушера, говорите? Вот притащат мусаватисты сюда турок, станут хозяевами Каспия, тогда посмотрим, на каком море вы будете плавать. Забыли, как этот Мусават расправился с фронтовиками в Шамхоре? А с нашим братом морячком уж и подавно цацкаться не будут...

И добились своего. Оказалось, что даже эта политически темная, анархически настроенная масса понимает — идти с Мусаватом против Бакинского Совета ей не с руки. А тут еще пришло известие: в городе правые эсеры и меньшевики дерутся вместе с красными. Сако Саакян вошел в комитет революционной обороны Баку. Тут заткнулись даже самые ярые горлопаны. А что же делать? Не звать же братишечек громить своих. Центрокаспий и офицеры махнули рукой и ушли с кораблей: черт с вами, делайте, что хотите!

После этого на «Карсе» и на других кораблях было принято постановление: «В ответ на подлые происки ханской, бекской, а также мировой контрреволюции всем судам выступить на защиту Бакинского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов!»

Весть об этом, видимо, дошла до мусаватистов, потому что на следующее утро их отряды появились поблизости Баилова и начали обстреливать моряков. Те выставили вокруг порта охрану, преградив путь мятежникам, и стали ждать указаний комитета революционной обороны. И только к вечеру догадались, что в комитете ничего не знают о флотских делах и связь нужно устанавливать самим.

Собрав с десяток боевых ребят, Кузьминский двинулся к центру города. Но группа попала под сильный огонь мусаватистов. В завязавшейся перестрелке был убит рулевой Куликов и двое ранены. Пришлось Кузьминскому дать команду на отход.

Снова потянулись часы ожидания. Всю ночь из города доносился гул перестрелки, свидетельствуя о накаливании борьбы.

На следующее утро попытались снова пробраться в город, на этот раз уже морем. Развели пары на катере «Перебойна», и Кузьминский с двумя матросами направился к пристани.

Причалив к берегу, они снова попали под огонь мусаватистов, но им удалось перебежать набережную, а затем благополучно добраться до гостиницы «Астория».

Здесь, в штабе комитета революционной обороны, они застали только Джапаридзе и Сако Саакяна. Остальные были в районе боев, на месте помогая командирам руководить отрядами. На смуглом лице низкорослого Саакяна, когда он слушал рассказ Кузьминского о событиях во флотилии, то появлялась, то исчезала вымученная улыбка. Зато Джапаридзе чуть не прыгал от радости.

— Ай молодцы, ребята! — гремел он. — Ай, орлы!..

Он бросился к желтому ящику телефона, бешено закрутил ручку и начал требовать сейчас же найти Шаумяна. Не дождался, бросил трубку и потащил Кузьминского к плану города, разложенному на столе.

— Куда стрелять, говоришь?.. Вот вам первая цель — крепость. Там сидят «дикие», и мы с нашими пулеметами ничего с ними поделать не можем: раздолбайте их к черту, понятно?.. А вот здесь, в доме Муса Нагиева, — штаб Дикой дивизии. Тоже надо выкурить их оттуда... А в здании «Исмаилии» — самые главари Мусавата сидят: влепите туда парочку тяжелых!.. И еще сюда, по этим улицам Нагорного района, где отряды «гочи» и всякий сброд... Ну, хватит вам целей?

— Хватит, товарищ Алеша. Будет исполнено! — Кузьминский хотел повернуться и выйти, но его остановил Саакян:

— Да что вы делаете, товарищи!.. Стрелять из орудий по городу? Это же значит поджечь город, да еще такой, как Баку!

— Чепуха! — возразил Джапаридзе. — Где промыслы, а где город? Никакого пожара не будет.

— Но от артиллерийского огня пострадает население.

— Ну, а что же делать? Говорится же: «Когда дерутся — не кишмиш раздают!» — сердито пожал плечами Джапаридзе. — Если не стрелять из пушек, население пострадает больше, потому что придется дольше и упорнее бороться! — И Джапаридзе снова повернулся к Кузьминскому: — Выполняйте, товарищ, ответственность я беру на себя... Только вот кто же поведет ваши корабли? Ведь офицеры, говорите, разбежались?

— Найдем, товарищ Алеша, — ответил Кузьминский. — А нет — сами как-нибудь!

Через полтора часа «Карс» и посыльное судно «Красноводск» приблизились к набережной. Кузьминский сам навел носовое 120-миллиметровое орудие на здание «Исмаилии» и сделал первый выстрел. Несколько секунд он прислушивался к шелесту уходящего к цели снаряда и, когда раздался грохот разрыва, услышал ликующий крик впередсмотрящего:

— Есть! Попадание в самую точку!

Кузьминский повернул орудие в сторону крепости и один за другим послал несколько тяжелых снарядов.

В то же время «Красноводск», курсируя против набережной, обстреливал из пулеметов и малокалиберной артиллерии Садовую улицу и здания, в которых засели мусаватисты.

Выступление флотилии на стороне Совета и грохот ее мощных орудий положили конец колебаниям морской авиационной школы. Правда, большинство офицеров оттуда уже сбежало, но оставшиеся, несмотря на плохую погоду, подняли в воздух свои гидропланы и начали кружить над мусаватистскими позициями.

Сопротивление Мусавата было сломлено. Кузьминский на «Карсе» первым увидел мчавшийся по Садовой к набережной фаэтон, над которым развевался белый флаг, и подал команду:

— Прекратить огонь!

В тот же день, приняв мирную делегацию, возглавляемую Муштеидом[5], комитет революционной обороны предъявил ей ультиматум: вывести Дикую дивизию из города, а оставшиеся отряды разоружить; принять меры к открытию железнодорожного пути до Тифлиса и Петровска; прекратить всякую деятельность Мусавата в Баку...

Мусават все условия принял.

Поздно вечером, едва держась на ногах после трехдневного крайнего напряжения, Шаумян вернулся домой. Спросил у жены: «Сурена еще нет?.. Ну, ну, он жив и здоров. И мы победили!» И тут же завалился спать, ничего не поев и даже не раздевшись. Но среди ночи вдруг проснулся от кольнувшей мозг мысли: «А не слишком ли легко далась нам победа?»

Он перебирал в памяти все события этих дней. Вспомнил и взвесил все «за» и «против». Конечно, действовали неплохо. И люди дрались просто геройски. Все это да еще вероломное поведение Мусавата и заставило дашнаков и прочих переметнуться на сторону большевиков, изменить прежнему союзу... Кажется, все произошло закономерно... И все же тут что-то не так. Что-то не так!..

Он никогда не слышал сказку о пальме, но какое-то чувство подсказывало ему, что этот быстрый и резкий поворот враждебных партий произошел не только под давлением объективных условий...