Сказание о пальме

Глава пятнадцатая

Из письма Совету Народных Комиссаров от 24 мая 1918 года.

«Уважаемые товарищи!

Вчера я послал вам радио с кратким сообщением о положении в Закавказье. Это уже четвертое радио, посылаемое вам через Ташкент и Астрахань, но они, по-видимому, до вас не доходят. К сожалению, до сих пор мы не дождались от вас более мощной станции, хотя хлопочем уже третий месяц.

Я уже сообщал вам о занятии турками Александрополя и переброске войск в Джульфу. Это имеет двоякую цель — занятие Северной Персии и движение на Баку. По нашим сведениям, они хотят сорганизовать в Северной Персии армию в 200 тысяч человек. Около 40 тысяч штыков местных курдов и шахсеванов имеется, и они будут подвозить по Александрополь-Джульфинской дороге оружие для сформирования войска. Нужно сказать, что Северная Персия сильно туркофильская. Подпадает под их влияние и Кучук-хан. Больше интересует нас в данную минуту другая цель — переброска войск на Баку: от Джульфы до Баку строилась железная дорога. Сейчас все земляное полотно уже готово, готов мост через Куру, проложены рельсы от станции Алят (недалеко от Баку) на расстоянии 30 верст. Весь материал заготовлен — рельсы, шпалы и т. д., все на местах. Помимо того, рядом с полотном хорошая грунтовая дорога от Джульфы по берегу Аракса и дальше через Мугань до Баку. Все это создает большие удобства для противника. При этом по обе стороны линии сплошное мусульманское население. Расстояние от Джульфы до Баку, кажется (точно не проверял), 320 верст. Возможно и вероятно, что они двинутся в этом направлении немедленно. Нами принимаются меры заграждения пути, усиливаем наши отряды в Аджикабуле, посылаем один батальон по пути Баку — Джульфа, вывозим богатейшее имущество, заготовленное для железной дороги.

Одновременно мы получаем сообщение за сообщением из Тифлиса о том, что главное требование турок и германцев в Батуми — переброска войск в Баку. В Тифлисе усиливается германо-турецкая «ориентация». Вчера английский консул читал мне письмо, полученное от тифлисского английского консула, помеченное 10 мая (сегодня 24‑е), в котором отмечалось, что даже самые верные друзья англичан (очевидно, армяне) отворачиваются от них, и англичанам ничего не остается, как бежать оттуда. Вы, вероятно, уже знаете, что правительство Гегечкори оказалось: слишком «левым», и его заменил Чхенкели...

Обращаюсь к вопросу о наших ближайших военных целях. Как я уже сообщал вам, мы готовимся в ближайшее время пойти на Елизаветполь. Мы перехватили телеграфные разговоры из Елизаветполя о готовящемся оттуда движении на Баку с регулярными войсками (по сведениям, их уже около 6 тысяч в Елизаветполе во главе с грузинским князем Магаловым). 4 дня тому назад наши отряды в Аджикабуле имели уже стычки с их конницей. Возможно, что они опередят нас. Если это будут только елизаветпольские силы, то их легко будет разбить здесь и сразу очистить путь до Елизаветполя, а может быть, и до Тифлиса. Если за ними будут идти турецкие войска из Батума (и с юга), нам, во всяком случае, необходимо будет занять Евлахский мост и оборонительную линию по Куре. Нужно торопиться в Елизаветполь, чтобы там, а затем и дальше, вызвать восстание армян. Это повлияет и на грузинское крестьянство, и Сейм будет разогнан. Если этого восстания не произойдет и турки успеют закрепить за собой Грузию и Тифлис, тогда мы будем совершенно изолированы и нам придется оборонять только Апшеронский полуостров. Движение на Елизаветполь мы не можем начать, потому что не готовы. Как увидите из прилагаемого мною доклада нашего комиссара по военно-морским делам тов. Корганова, силы наши разбросаны по Бакинской губернии и Дагестанской области. Нет командного состава, не можем найти даже командующего войсками, которые должны быть двинуты к Елизаветполю. При этих условиях очень остро стоит вопрос о Бичерахове, о котором я уже несколько раз писал вам...

На Северный Кавказ мы послали товарищей с просьбой о немедленной помощи. Вчера из Петровска мы получили сообщение (по радио), что наш отряд в 2 тысячи человек во главе с Нанейшвили (Сталин его знает) прочистил уже путь до Червленной. Таким образом, сношение с Северным Кавказом облегчается. Если оттуда подоспеет к нам помощь, мы будем спокойны за Закавказье (с одновременной помощью от Бичерахова). В ожидании помощи деньгами, оружием, людьми, указаниями.

С горячим приветом С. Шаумян».

Напуганные неожиданным поворотом под Сардарабадом, турки теперь опасались развивать наступление в сторону Караклиса. Они хорошо понимали, что оторвались от своих тылов и что до сих пор они добивались успеха не благодаря превосходству в силе, а в результате бездарности армянского командования. Но теперь было похоже, что противник пришел в себя, а главное, в дело вмешался народ, отчаявшийся и обозленный, готовый стоять насмерть.

При первой же вести о поражении под Сардарабадом ферик (маршал) Вехиб, руководивший мирными переговорами с Закавказским сеймом в Батуме, помчался в Александрополь, чтобы лично возглавить боевые действия.

После разгрома дивизии «Гелиболу» армяне перебросили с сардарабадского направления в сторону Башабарана войска под командованием дашнакского комиссара Армянского корпуса Дро Канаяна. Эти войска; соединившись с партизанскими отрядами, действующими в Башабаранском районе, сумели сковать и серьезно потеснить 10‑ю дивизию Эсада-паши. У Караклиса вернувшиеся из Дилижана армянские части и отряды ополченцев тоже образовали новую линию фронта. Это направление, имеющее важнейшее значение для продвижения турок к Баку, требовало особого усилия, а у Вехиба резервов не было.

Новый командующий армянскими войсками на караклисском направлении, до этого безвестный полковник Бей-Мамиконян, приземистый, с красным лицом и пышной черной бородой, поручил оборону левого фланга — от высоты Маймех до села Кишлаг — пехотным частям под командованием полковника Самарцева. В центре — под селением Дарбаз — размещались остатки Первого конного полка Мелик-Шахназарова, пехотные и добровольческие отряды с приданной батареей Нерсесяна под общим командованием полковника Корганова. А на правом фланге — до селения Бзовдал — находились пехотные части, добровольцы и отряды дашнакского офицера Нждэ.

Десятитысячной турецкой армии, усиленной 70 орудиями и 40 пулеметами, на этом направлении противостояло не более 6 тысяч армянских войск, слабо организованных, наскоро сколоченных из солдат разных частей и крестьян-добровольцев, с 10 орудиями и 20 пулеметами.

24 и 25 мая, пользуясь пассивностью противника, эти войска продолжали укрепляться на новой оборонительной линии, вели перестрелку со сторожевыми подразделениями турок и разведку в сторону Амамлы. Спешно обучались стрельбе вновь влившиеся в отряды крестьяне-добровольцы.

26 мая с утра было тихо. Батарея капитана Нерсесяна размещалась на окраине села Дарбаз и, являясь главной огневой силой на этом направлении, должна была поддерживать оборону наших частей и намечавшиеся наступательные действия. Поэтому Нерсесян изучал в бинокль местность.

— Послушай, Вартан, — позвал он, — видишь вон ту высоту в полуверсте отсюда?.. Не дай бог туркам забраться туда: сразу возьмут под пулеметный огонь позиции батареи!

— Это правда, — согласился Вартан. — Но насколько мне известно, там находится спешенный эскадрон конников. Они прикроют нас.

— Да? Это хорошо. Но все-таки возьми несколько человек и поезжай туда. Осмотри как следует местность и уточни силы эскадрона. А я поеду в штаб к Мелик-Шахназарову.

В штабе полка как раз завтракали и радушно пригласили артиллерийского офицера к столу.

— Так как у нас очень мало артиллерии, мы решили приблизить наши орудия вплотную к передовым позициям, чтобы оказать непосредственную огневую поддержку вам и пехоте, господа, — говорил Нерсесян. — Но мы безоружны — отдали свои карабины ополченцам. Мы надеемся только на ваше прикрытие.

Полковник Мелик-Шахназаров, слушая его, даже не вспомнил, что еще вчера спешенный эскадрон полка, занимавший безымянную ключевую высоту перед селом, отошел на ночлег в село и до сих пор не вернулся на свои позиции.

— Разумеется, капитан, разумеется! — успокоил он Нерсесяна. — Но я не думаю, чтобы сегодня нам пришлось вообще отражать какие-либо вылазки противника... Послушайте, какая тишина царит на фронте.

После завтрака Вартан с ординарцем и коноводом подъехал к безымянной высоте и, оставив коней в небольшой лощине у подножия, полез по крутому склону вверх. Его удивило, что их не окликают и что кругом никого нет.

Добравшись до вершины, он понял, что никакой охраны здесь нет. Вартан осмотрелся. У самого подножия высоты голубая лента — речка Кара-Чобан. А дальше Вартан вдруг увидел блеск штыков... Цепи турецких солдат поднимались по пологому склону от селения Хаджи-Кара к высоте. Их было около батальона, а сзади на вьюках везли пулеметы. Справа по дороге скакал кавалерийский взвод...

— Ложись! — крикнул он в следующую секунду своему ординарцу. — Огонь по туркам!

Хорошо, что у ординарца был карабин, один из немногих, оставшихся у батарейцев. Ординарец, старый фронтовик, залег за скалу и начал стрелять. Вартан открыл огонь из нагана. Он, конечно, и не думал остановить противника или нанести ему урон. Просто надеялся, что в деревне, услышав стрельбу, поймут, в чем дело, и пошлют подкрепление.

Турки остановились, залегли и открыли частый огонь по высоте. Пулеметчики сняли с вьюков пулеметы, и их тарахтение заполнило ущелье. Теперь уже в деревне обязательно должны были услышать звуки боя и принять меры... Вартан стрелял и все оглядывался назад: не подходит ли подмога? Но ее не было.

Конный взвод турок, растянувшись цепочкой, обходил высоту.

Вартан подумал: скоро здесь оставаться будет невозможно... И в это время раздался крик ординарца:

— Патроны кончились, господин поручик!

А Вартан смотрел назад в надежде увидеть скачущих сюда конников.

— Турки обходят, господин поручик, уходить надо! — снова крикнул ординарец.

Делать было нечего. Они кубарем скатились с вершины и, вскочив на коней, помчались к селению. Теперь оставалось думать только о том, как бы успеть отвести батарею.

Вартан издали увидел разъезжающего между орудиями Гургена, видимо отдающего какие-то распоряжения прислуге.

И тут сзади, со стороны высоты, оглушительно затрещали пулеметы... Вартан еще ниже нагнулся над седлом. И, словно в кошмарном сне, увидел, как Гурген, странно дернувшись в седле, начал медленно валиться на бок. Потом на секунду выпрямился, схватился за грудь, и его будто вышибло из седла...

Рискуя поломать себе ноги, Вартан на всем скаку спрыгнул с коня и подбежал к Гургену... Схватил руку капитана, прощупал пульс, увидел рваную рану на груди, и сердце его похолодело. Гурген был убит.

Солдаты, подхватив тело капитана, побежали за щиты орудий. Кто-то толкал Вартана, уводя из-под обстрела. Потом труп Нерсесяна положили на лафет, и Вартан опустился рядом.

Гурген Нерсесян был душой батареи, только на его авторитете, только из любви к нему держались солдаты все эти дни. А теперь нет Гургена, значит, нет и батареи.

Он так и остался сидеть на лафете, обхватив тело Гургена руками, чтобы оно не свалилось, когда пушка тронулась с места. Сколько они ехали, он не помнил, очнулся, почувствовав, что его трясут за плечо:

— Господин поручик!..

Он обернулся и увидел унтер-офицера Хачикяна.

— Стрелять надо, господин поручик, — тихо сказал он.

И, видя, что Вартан не трогается с места, снова потряс за плечо.

Вартан, все еще ничего не соображая, пошел за ним. Только мельком успел заметить, что орудия снова расставлены на каком-то поле и упряжки уведены в укрытие... Постепенно приходя в себя, он понял, что батарея заняла новую позицию вне обстрела пулеметов и готовится к бою. Кто-то распорядился об этом. Скорее всего — сами солдаты...

Селение было где-то в полуверсте, чуть слева. И по нему с вершины безымянной высоты продолжали вести огонь пулеметы турок...

— Перво-наперво надо выбить их оттуда! — с ненавистью прохрипел Хачикян.

И тут Вартан наконец осознал: от него требуют, чтобы он командовал. Чтобы он заменил Гургена в бою. И отомстил за него.

Он поднес к глазам бинокль, определил расстояние до вершины. Потом, не оборачиваясь, крикнул:

— Первому орудию: угломер тридцать восемь — ноль, прицел двадцать. Один снаряд!

Он подождал, пока Хачикян повторил его команду, потом крикнул:

— Огонь!

Сзади грохнуло орудие, в воздухе засвистел снаряд. На переднем скате высоты, ниже вершины, взметнулся фонтан огня и пыли.

— Недолет! — крикнул Хачикян, хотя Вартан и сам отлично видел это.

Он прибавил одно деление и скомандовал дать два выстрела. Они разорвались как раз над вершиной.

Тогда он открыл огонь всей батареей, и над высотой поднялся огненный смерч, сметающий оттуда все живое. Пулеметы турок прекратили стрельбу. А чуть погодя раздался крик Хачикяна:

— Господин поручик, поглядите-ка!.. Трахтарарах!

Со стороны высоты донесся глухой, завывающий звук, и Вартан увидел цепи пехотинцев, карабкающихся к вершине. Он дал еще несколько залпов из орудий, а потом перенес огонь на другую сторону высоты — по подходившим резервам турок...

В тот день, когда разгорелось Караклисское сражение, оставшийся в Батуме главой турецкой правительственной делегации Халил-бей предъявил делегации сейма новый ультиматум. Турки требовали открыть им дорогу на Баку, где «сотни тысяч турок и мусульман терпят... кровавое ярмо безжалостных бандитов, так называемых революционеров». Кроме того, в ультиматуме содержались новые требования «дальнейшего исправления» границ Турции с Закавказьем, означавшие, по существу, захват большей части Армении и ряда районов Грузии. Для ответа на этот ультиматум турецкая делегация дала срок 72 часа.

Ультиматум, переданный в Тифлис, снова накалил страсти среди националистических партий сейма. Мусаватисты стояли за полное удовлетворение требований турок, грозили, что в противном случае выйдут из федерации и объявят Азербайджан независимой республикой. Дашнаки отвергали его, требовали продолжать борьбу и указывали на успехи армянских войск под Сардарабадом. Решающее слово, таким образом, оставалось за грузинскими меньшевиками.

С момента ухода русских войск из Закавказья вожди грузинских меньшевиков считали враждебными две силы: с одной стороны, Советскую власть в Баку, с другой — солдатские массы Армянского корпуса, о прорусских настроениях которых Жордания и другие отлично были осведомлены. Они понимали, что если эти настроения возьмут верх, то они увлекут за собой народы Грузии и Азербайджана. И тогда произойдет слияние этих двух сил.

Надо было предотвратить это любыми средствами — согласиться с турецким ультиматумом, впустить оттоманские войска в Закавказье.

После долгих споров сейм вынес роковое решение: «Ввиду того, что по вопросу о войне и мире обнаружились коренные расхождения между народами, создавшими Закавказскую независимую республику, и потому стало невозможно выступление одной авторитетной власти, говорящей от имени Закавказья, сейм констатирует факт распадения Закавказья и слагает свои полномочия».

Сразу после этого Грузинский национальный совет провозгласил создание «независимой Грузинской республики» и начал сепаратные переговоры с турками о приеме условий ультиматума Халил-бея.

На следующий день мусаватисты тоже объявили Азербайджан независимой республикой, и их Национальный совет выехал в Гянджу — создавать правительство.

Только дашнаки еще ждали какого-то чуда, хотя сами своей политикой давно предопределили судьбу собственного народа...

Между тем контрудар армянских сил под Караклисом именно 27 мая достиг своего апогея. С самого утра они штыковыми и конными атаками теснили турецкие части к Амамлу.

Но на следующий день высшее командование армии узнало о распадении сейма. Наладившееся было общее руководство и взаимодействие между отдельными участками фронта снова расстроилось. А этим не замедлил воспользоваться противник.

Севернее Караклиса, в селе Дсех, находился пятитысячный отряд Андраника, отступившего туда после сдачи Карса. Полковник Бей-Мамиконян отправил к нему гонца с просьбой выступить на помощь караклисцам. Но еще раньше Андраник получил от Назарбекова из Дилижана, точно не знавшего о положении на фронте, приказ: выступить к железной дороге Караклис — Тифлис и оборонять ее. И надо же было, чтобы Андраник, в прошлом не раз действовавший вопреки приказам начальства, но в соответствии с действительной ситуацией, теперь решил неукоснительно следовать приказу главнокомандующего, чтобы «самовольными действиями не расстроить его замысла» (которого на этот раз и не было!).

Одновременно с этим к левому флангу караклисских войск со стороны Сардарабада спешно подходил шеститысячный отряд Дро Канаяна. Он Уже находился у Спитакского перевала, в двадцати верстах западнее горы Маймех, на склонах которой находился левый фланг караклисцев под командованием полковника Самарцева. Но между двумя этими группами не было связи. Самарцев даже не знал о подходе подкрепления. Турки, отступившие перед войсками Дро, воспользовавшись этим, пошли на грубую хитрость, на которую Дро и попался. Эсад-паша послал к нему парламентеров с белым флагом и убедил, что между турецкими и армянскими войсками под Караклисом заключено новое перемирие с условием не подводить к месту сражения резервов. Дро прекратил продвижение к Караклису.

А турки в конце дня 27 мая незаметно сняли с этого участка два полка 10‑й дивизии и направили в обход горы Маймех. Этот маневр и решил судьбу караклисских армянских войск. 28 мая с утра 11‑я турецкая дивизия с фронта и 10‑я — с фланга перешли в контрнаступление. Утомленные беспрерывными трехдневными боями, без смены, без пищи, а главное, без боеприпасов, армянские части еще несколько раз бросались в штыковые атаки. Но, понеся страшные потери, они начали отступать. Турки, заняв селения Арчут и Дарбаз, повели наступление на Кишлаг и Караклис. Командование армянских войск опустило руки. Части, оставшиеся без руководства, стали разваливаться...

28 мая Вехиб-паша, все еще под впечатлением событий на армянских участках фронта, вернулся в Батум в смятении и тревоге. Пыльный и усталый, он тут же вызвал к себе Халил-бея.

— Где армянские делегаты? Давайте подпишем с ними мир и покончим с этим, пока не поздно... Эти проклятые здорово дерутся, у меня под рукой всего двенадцать тысяч войск, а позади никаких сил. Ежели мехмет[6] покатится назад, остановимся разве только в Эрзеруме!

Но Халил, лучше знающий настроение делегации, успокоил его:

— Паша, если в таком виде явишься к армянам, мира не получишь. Пойди умойся и отдохни немного, будем полагаться на милость аллаха...

Раньше чем Вехиб успел отдохнуть и привести себя в порядок, армянская делегация заявила о своем согласии принять ультиматум турок. В тот же день Армянский национальный совет, по примеру соседей, объявил Армению «независимой» республикой и выехал из Тифлиса в Эривань.

Так на карте появилась крохотная республика с территорией менее 10 тысяч квадратных километров, с населением около трехсот тысяч человек, да с таким же числом беженцев, которых нельзя было ни обеспечить кровом, ни прокормить, ни лечить от страшных эпидемий.

И тем не менее героическое сопротивление армянского народа заставило турок внести значительные коррективы в свои планы. Они отказались от дальнейших наступательных операций в Армении. Вехиб, снова воспрянувший духом, заявил своим приближенным:

— Что ж, будем водить армян за нос до тех пор, пока нам нужны солдаты для Баку. А потом при помощи татар и курдов заставим их задохнуться в том мешке, в котором они сидят!..

А пока что все освободившиеся в Караклисе войска турки направили на восток — против Баку!

Страшная весть о катастрофе в Армении и распаде сейма дошла до Баку 29 мая. В этот день проходило торжественное заседание Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов совместно со съездом Совета крестьянских депутатов Бакинского уезда.

Шаумян выступил с большой речью, посвященной политике сейма и положению народов Закавказья, создавшегося в результате этой политики. Впервые за многие месяцы он говорил так взволнованно.

— То критическое положение, в которое поставлен армянский народ, побуждает его выступать с оружием в руках и низложить бесстыдных руководителей своих, дашнакцаканов, которые позорно предали их! В их руках находилось около 30 тысяч армянских солдат. С этой силой можно было творить чудеса. Я не говорю уже о вооруженных крестьянах, которые и без армии могли бы справиться с турками, и со всеми контрреволюционными силами в Закавказье! Если бы во главе армянских крестьян стояли не предатели, ничем не отличающиеся от Чхенкели и Жордания, а действительно революционеры, то не было бы такого позора для народа!..

А когда дашнак Зарафян начал возражать ему, что не большевикам осуждать Качазнуни и других дашнакских вождей за подписание этого позорного мира с Турцией, ибо они сами подписали еще более позорный мир с Германией, Шаумян уже более спокойно ответил:

— Одно дело — объективная неизбежность, безвыходное положение, когда идешь на уступку, признаешь кабальные условия мира, сознавая, что это неизбежно... Брестский мир подписан с одобрения и согласия всероссийского пролетариата и крестьянства, что подтверждено целым рядом съездов. Даже те, кто были против подписания мира тогда, теперь признают его необходимость. За нашим правительством идет пролетариат и крестьянство, а за вашим — Качазнуни, Чхенкели и мусаватисты... За ними нет не только опоры и поддержки пролетариата, но они всем закавказским крестьянством и рабочими объявлены врагами народа. Вот какая разница существует между этими двумя случаями! Они говорят, что были вынуждены капитулировать перед турками, а я сказал и повторяю, что объективные условия сложились так, что в Закавказье была громадная вооруженная сила, готовая выступить против слабой Турции. Одних только армянских сил было достаточно, чтобы справиться с ними, но вы с меньшевиками и мусаватистами дезорганизовали ряды войск, — не тех войск, которые жаждали мира после трехлетней войны, а тех армянских войск, которые готовы были умереть, лишь бы удержать свою страну. Вы развратили это войско — вот в чем ваша вина, вот в чем ваше преступление! То же самое сделали по отношению к грузинским войскам и грузинские меньшевики... Когда ваши друзья сеймовцы увидели, что одних сил сейма даже совместно с турецкими бандами недостаточно, они, чтобы укрепить сеймовскую политику и повести войска против Бакинского Совета, обратились за помощью к Германии...

Далее Шаумян перешел к задачам Бакинской Советской власти в связи с начавшимся походом турок на Баку.

— Со дня создания Советской власти в Баку мы всегда говорили, что Баку есть база для Советской власти, что, укрепляясь здесь, мы должны протянуть братскую руку грузинскому, армянскому и мусульманскому крестьянству в Закавказье, помочь ему сбросить иго беков и ханов, создать Советскую власть в Закавказье... В последнее время мы стояли перед вопросом о том, что турецко-германские и сеймовские вооруженные силы могут двинуться на нас, и нам придется или победить и продвинуться вперед, чтобы утвердить свою власть, или с честью пасть в неравной борьбе. И в том, и в другом случае бакинский пролетариат не может оставить свои позиции, не может отказаться от исполнения долга, который возложили на нас судьба и весь ход революции. Это, товарищи, остается в силе и сейчас. Как до сих пор мы готовились грудью встретить идущую на нас вражескую силу и силы предателей Жордания и Чхенкели, так и сейчас мы должны быть готовы к этой борьбе!..

Бакинцы готовились к борьбе не на жизнь, а на смерть с регулярной армией германо-турок.

И в это время они получили новый страшный удар. Вечером, когда Совнарком собрался, чтобы обсудить конкретные меры по подготовке к войне с турками, из Астрахани пришла радиограмма:

«25 мая Чехословацкий корпус, движущийся на Дальний Восток для отправки морским путем на Западный фронт, поднял восстание в Поволжье и Сибири. В Пензе, Самаре и ряде других городов Советская власть свергнута. Полагаем, что восстание организовано Антантой. Связь с Москвой сильно затруднена».

Минуту все молчали, ошеломленные. Потом Шаумян поднялся с места, медленно прошел к стене, раздвинул занавеску над картой России и начал изучать район восстания. Оно грозило отрезать последний путь — волжскую артерию, — через который поддерживалась связь с Россией...

— Проклятие! — раздалось за его спиной. Это был, конечно, Корганов.

— Да, Григорий, видишь, какой ход сделали эти «политически неграмотные люди»? — напомнил ему Джапаридзе о том дне, когда англичане в первый раз пришли на переговоры.

— А наше наступление, Прокофий Апрасионович? — почти крикнул Корганов.

— При чем тут наше наступление? — не понял его Джапаридзе.

— Как при чем?! Ведь турки идут на Гянджу, а там мусаватисты готовят для них «армию Ислама»... Сорокатысячное войско!

Шаумян слушал их, не отрывая взгляда от карты. Но он как никто понимал, что тревожит Корганова.

— Если речь идет о помощи из России, ждать ее пока не следует. Им придется бросить все имеющиеся силы против чехословаков.

— Да поймите, — зло закричал Корганов, — мы не можем ждать, пока эта махина двинется на нас!.. Теперь — в особенности. Мы должны упредить их, сами начать наступление на Гянджу!

Шаумян наконец обернулся в его сторону:

— На кого, интересно, ты сердишься, Григорий Николаевич?

Корганов заметался по кабинету. Шаумян и остальные молча наблюдали за ним. Наконец Корганов остановился и сказал упавшим голосом:

— Ну что за невезение такое, а?.. Почти одновременно армяне терпят уму непостижимое поражение и против нас выпускают турецкую армию, а чехословаки поднимают восстание и лишают нас помощи из России! — И снова воскликнул с горечью: — О, господи! Вести наступление с таким союзником, как этот кавказский полковник, выкормыш англичан!

— Погоди, — прервал его Фиолетов. — Еще обсудим: может, и не примем его...

— Примем!.. — махнул рукой Корганов. — Ведь своих-то сил не хватит!

Да, они вновь стояли перед страшной силой неизбежности. Москва пока не могла помочь им. В сущности, теперь нужно было думать о том, как помочь Москве — помочь нефтью, хлопком и всем, чем можно. Поэтому они должны были выкручиваться сами, изыскивать свои средства. И тогда их взгляды обращались на юг, к манящей и пугающей силе с хромоногим полковником-осетином во главе...

Поздно вечером Джапаридзе, оставшийся один в кабинете Шаумяна, тоже поднялся с места.

— Что ж, и я пойду, дел уйма... — сказал он, но вдруг остановился. — Степан...

— Да?.. — казалось, Шаумян знал, что он не уйдет, не поговорив об этом.

— Да нет, ничего... — Пышные усы Алеши печально повисли, весь он как-то сник. Шаркающей походкой он направился к двери. Шаумян остановил его:

— Алеша... Хочешь, я задам вопрос, который тебя мучает? Что мы делаем? Правильно ли, что так рискуем, суем голову прямо в петлю?

Джапаридзе стремительно вернулся к столу и взволнованно сказал:

— Понимаешь, я о людях думаю... Они же верят нам! Верят, что Советский Баку выстоит под нашим руководством! А мы что делаем?.. Сначала приняли дашнаков в нашу армию, теперь собираемся принять этого Бичерахова... Это же правда, что они — «троянские кони» англичан!

— Вот, вот! Те же мысли, что и у меня... — Шаумян опять остановился перед картой. — Но ведь другого выхода нет, Алеша! И бакинский пролетариат поймет это, я уверен!

— Надо думать, поймет! — нехотя кивнул Джапаридзе.

Шаумян заговорил горячо, страстно:

— Помнишь, в девятьсот четырнадцатом году я вернулся в Баку из ссылки? Тогда мне показалось, что бакинский пролетариат погряз в узких рамках экономических интересов, что он готов за малейшие подачки пойти на сговор с предпринимателями, что поднять его на политическую борьбу просто невозможно... Помнится, я написал тогда Ильичу горькое письмо. А прошлое несколько месяцев, и бакинцы поднялись на ту знаменитую стачку, которой руководил ты. И я вынужден был написать Ленину новое, уже покаянное письмо. Это был для меня большой урок, Алеша. С тех пор я верю в рабочий класс Баку, верю, что он способен стать выше узкоместных интересов и выполнить свою роль в общероссийской революции!

— Собственно, на этой вере мы и держимся... — подтвердил Джапаридзе. — Если бы наши меньшевики, эсеры и дашнаки не были уверены в том, что пролетариат поддержит нас, то давно сожрали бы с потрохами!

— Ну, а раз так — мы можем спокойно выполнять наш долг перед Россией, перед революцией! — воскликнул Шаумян. — Сейчас во что бы то ни стало нужно увеличить вывоз нефти туда. Может быть, потребуется твоя помощь, Алеша...

— А что? — удивился Джапаридзе. — Фиолетов, по-моему, работает прекрасно.

— Я имею в виду твою помощь в качестве наркомвнудела... На случай, если капиталисты начнут саботировать.

— Пусть попробуют! — взъерошился Джапаридзе. — Диктатура так диктатура!..

— И еще — продовольствие... Из России мы теперь его, видимо, тоже не получим. Надо побыстрее убирать хлеб в Сальянском и Кубинском уездах. И главное, навести порядок в распределении. В продовольственный аппарат затесались черт знает какие типы... Придется и это возложить на тебя. Мне самому нужно направить все внимание на военные и внешние дела. Нужны энергичные и смелые действия, Алеша.

— Ладно, — усмехнулся Джапаридзе. — Как говорил Дантон? «Смелость, смелость и еще раз смелость»?.. Нам приходится быть смелыми, а, Степан?

— Да, — невесело кивнул Шаумян. — Другого выхода у нас нет!

Поздно вечером Альхави позвонил в консульство и сообщил, что свежая икра, заказанная господином консулом, будет доставлена завтра. Разумеется, он не назвал себя: его узнали по голосу.

Когда Бойль, положив трубку, передал это сообщение консулу, тот почти без сил упал в кресло. Минуту сидел в такой позе, затем повернулся к вице-консулу и спросил победным тоном:

— Ну, мой друг, что вы теперь скажете?

Бойль понимал, что потерпел поражение, и честно признался:

— По-видимому, я был о них слишком хорошего мнения, сэр!

— Вот именно!.. — Мак-Донелл вскочил на ноги и энергично подошел к карте Баку. — Нет, уважаемые джентльмены, мы все же примешали серу к вашей стали! Вам не удастся вести здесь самостоятельную политику. Мы заставим вас смирить гордыню и поклониться нам в ноги!

Теперь британский консул собирался сделать последний ход в сложной шахматной партии...