Сказание о пальме

Глава двадцать первая

13 июля к полудню в штаб пришла телеграмма из Баку. Джапаридзе сообщал, что утром прибыл некий комиссар Петров со штабом из 39 человек и что требуется срочное возвращение Шаумяна в город. Шаумян быстро закончил дела и через час выехал.

На вокзале его встретили Джапаридзе и Азизбеков. Они были озабоченные и немного растерянные. Молча пожав руки, все трое направились к машине. И Джапаридзе, и Азизбеков втиснулись на заднее сиденье рядом со Степаном Георгиевичем. Теперь у Шаумяна не осталось сомнений: они хотят сообщить что-то тревожное.

— Ну? — не выдержал он, когда машина тронулась.

— Он прибыл без войск, Степан, — сказал Джапаридзе. — Уверяет, что добрался до Царицына с шестью полками, но Коба задержал эти полки, а его отправил только со штабом...

— Нет, дал ему немного моряков и кавалеристов, которые сейчас находятся в Астрахани и прибудут сюда через несколько дней, — поправил его Азизбеков.

— Понимаешь, этот Петров — бывший полковник и левый эсер! — вдруг со злостью сказал Джапаридзе.

— Ну и что из того? — спросил Шаумян.

— Как что! Левые эсеры сейчас там подняли восстание!

— Да что мы ходим вокруг да около... Видишь ли, Степан, у него имеется мандат, по которому выходит, что не он подчиняется тебе, а вроде ты должен подчиняться ему... — сказал устало Азизбеков.

— Не понимаю, братцы, что это означает: отстранен я, что ли?

— Официально нет, — ответил Азизбеков. — Просто он назначается командующим советскими силами на Кавказе, а нам, «гражданским властям», вменяется в обязанность во всем слушаться его.

— Понимаешь? — снова загремел Джапаридзе. — Ждали войск, а вместо них получили какого-то полковника, левого эсера, да еще с такими полномочиями, которыми он, видимо, намерен воспользоваться!

— А, черт!.. Ну как мог Владимир Ильич допустить такое — два человека с чрезвычайными полномочиями! — воскликнул Шаумян.

— Ленин? Да ты что!.. — перебил его Джапаридзе. — Мандат подписан Троцким.

— Троцким?

— Ага. Как главковерхом.

Шаумян, шумно вздохнув, откинулся на спину. Теперь ему все стало понятно. «Ну, конечно, Троцкий!.. Посылая по приказу Ленина сюда войска, Троцкий снабдил командующего такими полномочиями, которые означают если не мое отстранение (на это он, конечно, не решится), то крайнее ограничение моих прав».

И тем не менее ему стало легче от мысли, что Ленин тут ни при чем, что все это — интриги Троцкого. Уже повеселевшими глазами он посмотрел на друзей и вдруг улыбнулся, только теперь понимая, почему они так удручены и злы. «Это из-за меня». Он повернулся к Джапаридзе.

— Ты уже поцапался с ним?

Тот усмехнулся в усы. Вместо него ответил Азизбеков.

— Петров этот очень молод и тоже из горячих... Вот и нашла коса на камень!

— По-моему, его надо посадить на пароход и отправить вместе с этим мандатом к его хозяину! — решительно заявил Джапаридзе.

— Воображаю, какое тогда ликование будет у всех айолло, саакянов, и гюльханданянов: большевики выгнали представителя Москвы, присланного им на помощь! — возразил Азизбеков.

Шаумян тоже понимал, что надо искать другие пути, совсем другие.

— Где он сейчас? — спросил он.

— У Шеболдаева... Знакомится с обстановкой.

— Поехали туда.

— Как, ты даже не хочешь заехать домой?

— Успеется. Надо сначала разобраться с этим... И не обижайтесь, но мне хочется поговорить с ним с глазу на глаз. Ведь это касается первым долгом меня!

Григорий Петров был даже моложе, чем представлял себе Шаумян, — лет двадцати шести. Высокий и плечистый, с такими же синими глазами, как у Шаумяна, с тонкими русыми усами над четким ртом и коротко остриженной бородкой от уха до уха... Видно, он был очень храбрым человеком и чем-то отличился. Этим можно было объяснить высокий для его возраста чин полковника царской армии. И, вероятно, по молодости и избалованности успехами был честолюбив и заносчив: это чувствовалось и по его позе, и по манерам. И тем не менее Степан Георгиевич, разглядывая его ладную фигуру, обтянутую черкесской с газырями, не испытывал к нему никакой неприязни. Было в этом человеке что-то от детской наивности и чистоты, невольно вызывавшее симпатию.

Петров сел к столу молча, не проронив ни слова.

Шаумян устроился напротив него и спросил:

— Скажите, это правда, что с вами было шесть полков и что Сталин задержал их в Царицыне?

В глазах Петрова вспыхнули злые огоньки, и он мрачно кивнул.

— И это диктовалось серьезной военной необходимостью?

— Мало ли что?! — наконец выпалил Петров. — У меня был приказ главковерха. И если каждый будет самовольничать! Где же революционная дисциплина? А еще обвиняют нас, левых эсеров... Но я такого отношения к себе больше не потерплю!

Уже из этих не очень связных выкриков Шаумян понял, что произошло там, в Царицыне. Он представил себе столкновение горячего северянина с холодным южанином. И подумал: вот, наверное, было треску и шуму! Как от соприкосновения куска раскаленного металла с ледяной горой! Но, конечно, не этому парню было тягаться со Сталиным, который, преспокойно отобрав у него войска, выпроводил его сюда, на мою голову! А Петров, одумавшись по дороге, конечно, решил, что здесь-то он не даст себя в обиду!

— Насколько понимаю, речь идет о ваших полномочиях, полученных от Троцкого? — спросил Шаумян.

— Да. От верховного главнокомандующего вооруженными силами республики! — Петров поспешно вытащил из кармана документ и положил перед Степаном Георгиевичем. — Вот, прочтите!

Шаумян отстранил рукой бумагу и сказал спокойно:

— Не нужно, товарищ Петров. Хотя я и не ношу в кармане мандата, выданного мне товарищем Лениным, но, поверьте, он у меня есть... Следовательно, дело здесь не в бумажках, которые мы можем предъявить друг другу.

— А в чем же? — почти враждебно спросил Петров.

— Допустим, что Троцкий, прежде чем выдать вам этот мандат, получил согласие товарища Ленина. Допустим также, что Ленин дал это согласие, исходя из следующих соображений: советские войска, направляемые под командованием полковника Петрова в Баку, становятся костяком Кавказской Красной Армии; их появление сплачивает вокруг Советской власти все революционные силы и превращает эту армию в самую могучую военную силу в крае; в таком случае становится возможным быстрое изгнание интервентов и их местных пособников военной силой, в связи с чем, хотя бы на первое время, делами там должен вершить назначенный нами командующий, а именно — товарищ Петров...

Петров невольно кивнул в знак согласия.

— Правда, зная Ленина, я уверен, что в таком случае он письменно известил бы меня о возложении всей ответственности за здешние дела на вас... Но допустим, что такое письмо было написано и лишь из-за превратностей военного времени не дошло сюда. — Шаумян вдруг печально улыбнулся. — Видите, товарищ Петров, сколько разных «допустим» я готов изыскать, чтобы свалить ответственность за наши дела на вас?

В глазах Петрова появилось выражение настороженности.

— Да, дорогой Григорий Константинович. Явись вы сюда с войсками, мы могли бы прийти к вышеприведенному выводу даже и в том случае, если бы у вас не было никакого мандата. Но вы прибыли без войск, и, следовательно, ожидать всех этих приятных перемен нет оснований. А дела здесь приняли скверный оборот. В армии начался развал, она отступает. Вчера мы перехватили письмо, посланное тифлисскими дашнаками их бакинским коллегам, с предложением вывести свои войска из-под нашего подчинения, то есть открыть фронт туркам. И у меня нет уверенности, что они не послушаются этого совета. Далее: англичане продвигаются к Энзели, а правые партии требуют пригласить их в Баку. Ну, понимаете теперь, каким ангелом-спасителем являетесь вы для меня?.. Ведь я в случае неудачи буду иметь вполне законное оправдание: в решительную минуту меня лишили полномочий и передали их другому, с него и спрашивайте!..

В глазах Петрова уже не было прежней самоуверенности.

— Что же, давайте обратимся с письмом к Ленину и спросим, как нам быть.

Шаумян покачал головой.

— Нет, товарищ Петров, я не намерен ввергать Владимира Ильича в изумление таким письмом. Видите ли, он всегда доверял мне самостоятельно решать самые коренные вопросы, сообразуясь с положением дел на месте. Например, после победы над мусаватистами мы самостоятельно организовали местное правительство, потом провели национализацию нефтяной промышленности, флота и банков при довольно сильном сопротивлении некоторых товарищей из Москвы. Тогда я писал Ленину: «Нам здесь лучше видно положение: полагайтесь на нас». Да и наступление наше на фронте мы начали вопреки совету Ленина — укрепляться в Баку и ждать лучших времен... Поэтому данный вопрос я должен решить сам, а я, в свою очередь, возлагаю решение на вас. Подумайте: считаете ли вы в создавшихся условиях возможным взять на себя ответственность если не за все, то хотя бы за военные дела?

Шаумян подождал ответа, но Петров молчал, потупив взор. Тогда Степан Георгиевич поднялся с места.

— Уверяю вас, Григорий Константинович, что вы очень поднялись в моих глазах, воздержавшись от немедленного ответа на этот вопрос. Вы были бы просто несерьезным человеком, если бы с ходу, не разобравшись в местной политической обстановке, решились расхлебывать ту кашу, которую заварили другие. Поэтому давайте условимся: вы поживите здесь недельку, осмотритесь, и, если после этого у вас еще останется желание воспользоваться вашим мандатом, мы снова вернемся к этому вопросу...

А потом он сидел в одиночестве, откинувшись на спинку стула, в полном изнеможении. Он был готов ко многому, но такого удара, такого краха он не ожидал... Он ни минуты не сомневался, что Сталин задержал войска в Царицыне потому, что там обстановка еще тяжелее. «Вся наша беда в том, — думал он, — что мы находимся на отшибе, на самом краю света, и войска, направленные к нам, по дороге неизбежно оказываются втянутыми в боевые действия. Но правильно ли они там определяют — что важнее для революции?.» Шаумян вспомнил свой разговор с Коргановым о том, какие важные изменения в судьбах революции могут вызвать войска, присланные из России, победа в Закавказье... Но если даже оставить вопросы стратегии, то разве для революции наша нефть, наш мазут и бензин менее важны, чем хлеб? В особенности сейчас, когда донецкие шахты заняты врагом! Без горючего остановится и промышленность, и транспорт, да и тот же царицынский хлеб не попадет в Москву и Питер. Шесть полков?.. Господи, хотя бы два, пусть даже один полнокровный советский полк с верным командным составом!..

У Шаумяна впервые вкралось сомнение: быть может, во всем виноват он сам. Не требовал настойчиво помощи, успокаивал, что справится собственными силами. Вот там и решили: Шаумян сидит в Баку крепко, сам выкрутится из тяжелого положения.

Он взял со стола несколько листков бумаги и начал писать текст телеграмм: в Астрахань — Совдепу, в Царицын — Сталину и в Москву — Ленину:

«Положение на фронте ухудшается. Одних наших сил недостаточно. Необходима солидная помощь из России. Я телеграфировал в Астрахань и Царицын Сталину. Распорядитесь Вы. Положение слишком запутанное. Так называемые ориентации быстро меняются. Англичане продвигаются к Энзели. Неопределенное политическое положение в новой связи с убийством Мирбаха, а также события на Северном Кавказе еще более затрудняют положение. Жду срочной военной помощи и Ваших руководящих указаний, вышлите немедленно».

Но он понимал, что помощь не может прийти завтра. А схватка в Баку предстоит завтра же. Джапаридзе и Азизбеков рассказали, что вопрос о приглашении англичан начали ставить даже в самых верных воинских частях, на кораблях и промыслах. Правые партии требуют обсуждения этого вопроса в Совете. Теперь, после неудачи на фронте, после того как ожидаемая помощь не пришла, этого уже нельзя избежать.

Обсуждение вопроса о приглашении англичан было назначено на 16 июля. Зал Бакинского Совета опять был переполнен, как в тот памятный день, когда большевики, одержав победу над Мусаватом, готовились изложить свою декларацию. Но какая разница между том и этим днем в настроении аудитории! Депутаты от изголодавшихся, уставших рабочих и разуверившихся после недавних поражений солдат встретили Шаумяна сдержанно, без аплодисментов. Зато те, кто тогда прятали глаза и хранили молчание, сейчас смотрели на Шаумяна с неприкрытой ненавистью.

Шаумян чувствовал оттенки этих настроений и думал: «Да, сегодня трудно будет расшевелить своих. Вот уже почти полтора года, как выступаю я в этом зале, с этой трибуны, вечно разъясняю и уговариваю одних, спорю с другими. Ну когда же кончится это? Когда мы сможем хотя бы здесь, в Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, чувствовать себя хозяевами положения?!»

И, невольно поддавшись этому настроению, он начал свой доклад словами:

— Я сожалею, что, выступая с докладом по столь важному вопросу, чувствую себя настолько утомленным, что едва надеюсь довести свой доклад до конца. Но ввиду важности вопроса, ввиду того, что у меня имеются некоторые материалы, которые я хотел бы сообщить вам, я все-таки решил выступить сам...

По залу прошел какой-то шорох, заставивший его насторожиться. Он скользнул взглядом по лицам, увидел глаза, то насмешливо-ликующие, то сочувственно-одобряющие. И понял: так нельзя! Нельзя показывать, что устал, заколебался. Это окрылит врагов, придаст им новые силы!

Расправив плечи и подняв голову, Шаумян продолжал твердым, решительным голосом:

— Я полагаю, что борьба, которую мы ведем здесь, тесно связана с борьбой, происходящей во всей России, и вопрос этот нельзя решить независимо от общероссийского... Быть может, в Баку имеется национальность, которая заинтересована в том, чтобы решить этот вопрос независимо от России, но на данном заседании, где нет представителей национальностей, где представлен весь пролетариат, вопрос о Баку не может быть разрешен иначе, чем в общероссийском масштабе.

Вот на что решил он сделать упор. Эсеры, меньшевики и дашнаки еще не смеют открыто порывать с Россией, говорят о своей «советской ориентации», предлагают пригласить англичан якобы ради спасения Баку для России. Значит, надо доказать, что это не соответствует интересам России, что это будет изменой по отношению к ней.

— Перед нами теперь стоит вопрос: быть ли России униженной, разделенной, урезанной, но все-таки независимой или превратиться в колонию англичан, французов и воюющих с ними на нашей территории германцев? — Шаумян повысил голос, чтобы его услышали даже собравшиеся в коридорах и на лестницах рабочие и служащие: — Наша партия и наше правительство ведут борьбу за независимость и свободу России в самых адских, тяжелых условиях. Политика же приглашения союзников ставит крест над независимой Россией. Она означает раздел России между германскими империалистами, с одной стороны, и английскими, французскими — с другой!

Объяснив, почему страны Антанты стремятся во что бы то ни стало втянуть Советскую Россию в войну на своей стороне, Шаумян продолжал:

— Сторонники англичан и французов утешают себя тем, что союзники будут умирать за нас, а нам оставят нашу независимость. Это же невероятная близорукость, детская наивность! Достаточно хоть чуточку вдуматься в положение вещей, чтобы было ясно, что это будет означать воцарение англичан у нас, это будет началом войны империалистов за дележ России...

По залу прошел тяжелый вздох. И только теперь Шаумян вспомнил, с каким воодушевлением раньше встречали мужественную и суровую правду его речей, выражая одобрение аплодисментами и криками. А теперь присутствующие, чувствуя правду его слов, только сгибались под ее тяжестью. Но надо было продолжать обнажать перед ними до конца действительность, как бы ни была она неприглядна.

— Независимо от партийных соображений у нас в Баку идет выравнивание всего фронта. Даже меньшевики поддерживают нашу политику, политику большевиков. Мы пригласили в ряды наших войск отряд Бичерахова, о политических взглядах которого нам или ничего не известно, или известно, что он непосредственно к советским партиям отношения не имеет. Во имя отстаивания Баку и Закавказья для Российской революции мы выравниваем фронт до казацкого отряда Бичерахова!.. Я обращаюсь к вам, чтобы подчеркнуть необходимость сохранения единого фронта во имя независимости России, Баку и Закавказья!..

Далее Шаумян описал ход боев под Баку. Рассказал, как успешно двигались вначале наши войска и как затем, почти на пороге победы, вдруг начались неудачи. Он не хотел обострять отношений, поэтому не стал указывать подлинных виновников неудач. «У солдат не хватило сил, и крайняя усталость заставила их, несмотря на победу, все-таки отступить вместо того, чтобы закрепить победу», — сказал он. Потом рассказал о своей поездке на фронт, о парламентере, доставившем пакет со стороны турок. И снова он не сказал ничего о содержании этого пакета: о предложении тифлисских дашнаков бакинским — отвести свои войска с фронта и, по существу, сдать Баку туркам. Он только обрисовал положение на фронте и постарался доказать, что турки тоже находятся в не менее тяжелых условиях, без воды и продовольствия, и, чтобы сломить их сопротивление, нужно совсем немного усилий.

— В настоящее время необходимо перебросить около двух тысяч войск, чтобы сохранить наши позиции, — продолжал он. — Выяснив соотношение сил, я пришел к заключению, что средства наши еще далеко не исчерпаны. Бакинский пролетариат очень легко дал добровольческие отряды, которые мы двинули на фронт... Если мы, как до сих пор, будем сохранять единый фронт в вопросе о защите независимости, то бакинский пролетариат найдет в себе силы, чтобы выделить несколько тысяч человек для войска, которое двинется на подмогу нашим товарищам, находящимся на фронте. Этого убеждения у меня отнять никто не может!..

И снова по залу прошел тяжкий вздох, вызванный справедливостью этих слов и одновременно чувством протеста, нежеланием слушать эту горькую правду. Это наконец вывело Шаумяна из себя, и он крикнул:

— Мы не исчерпали все наши революционные силы, а сразу, как обыватели, завопили об англичанах. Я считаю это позором!

И, понизив голос, продолжал уже более спокойно:

— Но даже если говорить просто об обороне, то и тех сил, которые имеются, достаточно, чтобы защищать Апшеронский полуостров. Кроме наших местных сил, мы должны рассчитывать также на российские силы... Россия предоставила в наше распоряжение громадное количество технических средств. Сюда направляется решительно все, что могут уделить нам. Еще вчера получены в большом количестве орудия для фронта. В Саратове погружены 300 вагонов военного снаряжения для Баку. Мы должны получить орудия, броневые автомобили, винтовки, 20 миллионов патронов. И это громадное вооружение наши товарищи из России предоставляют в наше распоряжение, чтобы мы защищались. Мало того, несмотря на тяжелые условия, несмотря на отсутствие войск для защиты России, для нас уделяются из России некоторые воинские части. На днях сюда прибыл штаб бывшего полковника товарища Петрова из 39 человек. За ним идет кавалерия, которая находится в Астрахани и должна прийти сюда... Я сообщаю это для того, чтобы подчеркнуть, что великое значение Баку для России сознается всеми, все стараются оказать нам всяческое содействие, но, вместо того чтобы направить наши взгляды к России, мы по-обывательски кричим об англичанах!..

Шаумян снова сделал паузу, так как почувствовал, что по залу прошел гул одобрения. Теперь надо было раздуть эту слабую искру в пламя веры в собственные силы. Он вытащил из кармана бумагу.

— Письмо, которое я прочту вам сейчас, показывает, что общее положение несколько облегчается: «Общая наша политика по вопросу о Закавказье состоит в том, чтобы заставить немцев официально признать грузинский, армянский и азербайджанский вопросы внутренними вопросами для России, в разрешении которых немцы не должны участвовать. Именно поэтому мы не признаем независимости Грузии, явно продиктованной Германией. Возможно, нам придется уступить немцам по вопросу о Грузии, но уступку эту мы сделаем лишь при условии признания немцами невмешательства в дела Армении и Азербайджана... Немцы согласны оставить за нами Баку и просят уделить им некоторое количество нефти за «эквивалент»...

В зале раздался смешок, и Шаумян, подождав, пока оживление утихнет, снова начал разъяснять смысл этого письма.

— Я обращаю ваше внимание на это письмо, в особенности на следующие пункты: первое — наше правительство старается всеми силами отстоять независимость Закавказья, второе, что немцы готовы согласиться на оставление Баку за Россией... Повторяю, мы еще не исчерпали революционных средств, мы можем оказать еще сопротивление, и при этих условиях преступно говорить о приглашения иноземных сил.

В зале многие уже улыбались, настроение делегатов менялось, и Шаумян еще настойчивее продолжал развивать свою мысль:

— Кроме того, о крупной военной силе англичан в Персии даже говорить не приходится. Когда бичераховский отряд прибыл сюда, в Реште у англичан было менее тысячи человек. За это время, может быть, это количество увеличилось, но надеяться на крупные силы, которые они смогли бы перебросить к нам, просто нельзя... Но даже если они перебросят свои силы, то вы думаете, они пойдут на передовые позиции, чтобы продвигаться вперед, имея целью создание Советской власти в Закавказье? Или по крайней мере организуют широкую оборону Баку? Ничего подобного!.. Им нужна лишь оборонительная линия Керманшах — Энзели — Баку, которая закрывает Каспийское море и Туркестан от германцев... Это во-первых. А во-вторых, пусть кто-нибудь из вас, кто считает себя серьезным человеком, ответит на вопрос: не пожелают ли англичане, укрепившись здесь, при помощи некоторых несоветских сил похоронить Советскую и пролетарскую власть и устроить здесь английскую колонию?.. Я категорически заявляю, что приглашение англичан, не давая нам значительных сил для ведения борьбы, может только превратить Баку в собственность Англии, и для России Баку будет потерян навсегда!.. Передавая добровольно источники нефти в руки англичан, мы совершаем величайшее преступление перед российской революцией. Такова точка зрения нашей партии и нашего Российского правительства!.. Я обращаюсь к вам с товарищеским призывом взвесить всю серьезность нашего положения. Во имя нашей независимости, во имя нашей революции я призываю сохранить Баку для России!

Впервые в этот день в зале раздались аплодисменты; правда, не такие дружные, как прежде, но подающие надежду, что лед сломан и Совет найдет правильное решение.