Сказание о пальме

Глава двадцать седьмая

Четвертого августа Денстервиль перенес свой главный штаб в Энзели. Наконец-то, спустя почти полгода, генерал снова возвращался туда, но уже полноправным хозяином...

К вечеру, переправившись через Менджильский мост, он остановился у маленькой сторожки перед въездом в город. Здесь генерал обычно устраивался на ночлег, когда совершал поездки из Казвина в Решт. И вдруг с противоположной стороны подъехали три крытых «форда». Из первой машины выскочил офицер, а из третьей — группа солдат.

— Майор Браун! — позвал Денстервиль, узнав в офицере одного из работников своей контрразведки.

Светлоглазый человек атлетического телосложения быстро подбежал, отдал честь. И вдруг, совсем не по-уставному ухмыльнувшись, многозначительно кивнул через плечо в сторону машин.

— Уже? — улыбнулся в ответ Денстервиль. — Удалось найти хоть какой-либо формальный повод для этого?

— О, еще какой, сэр! — воскликнул Браун. — Мы обыскали их логово и нашли замечательный документ: копаю письма этого гаденыша Кучук-хану!

— Письмо Бабуха? Что же там написано?

— Он поздравляет хана с его недавней попыткой разгромить наш отряд, сэр! И настаивает на необходимости возобновления подобной акции, обещая оказывать всяческую помощь, сэр!

— Случайно, это письмо не при вас, Браун?

Майор, лишь на секунду замявшись, ответил:

— Я не рассчитывал встретиться с вами, сэр, поэтому не захватил его. Но я представлю вам письмо попозже.

Денстервиль имел некоторое основание сомневаться если не в существовании этого письма, то, во всяком случае, в том, что Браун в точности передал его содержание. Ведь Кучук вел бои не с англичанами, а с Бичераховым. А большевики с нетерпением ждали подхода Бичерахова им на помощь — с какой стати они стали бы подстрекать Кучука к сопротивлению?..

— Можете не беспокоиться, Браун, — сказал он майору. — Достаточно, если вы представите рапорт с кратким изложением содержания письма.

— Есть, сэр! — Браун был отличным офицером и не позволил себе даже вздоха облегчения при старшем начальнике.

А Денстервиль тем временем повернулся в сторону «фордов». Солдаты уже стояли с двух сторон второй машины и, видимо, ждали сигнала. Генерал кивнул им, и они открыли дверцу с этой стороны.

Первым вышел Челяпин, затем — Бабух, последним же — человек не старше тридцати лет, Лазарев. Все трое были в выгоревших гимнастерках, без поясных ремней и фуражек. Видимо, они еще в машине увидели генерала и теперь реагировали на его присутствие каждый по-своему. Челяпин демонстративно отвернулся. Лазарев с равнодушным видом потягивался, разминая онемевшие члены. И лишь Бабух с откровенной ненавистью поглядывал на Денстервиля.

Генерал медленно направился к арестованным. Он не мог, ну никак не мог отказать себе в этом удовольствии!

— О, кого я вижу! — радостно воскликнул он. — Здравствуйте, господа!

— Вы объявили войну Советской России? Объявили, да? — не отвечая на его приветствие, резко спросил Бабух.

— Войну?.. Упаси боже, мистер Бабух! — замахал на него руками Денстервиль. — Мы все еще считаем Россию нашей союзницей и хотим помочь ей отбить нашествие центральных держав, разве вы этого не знаете?

— Тогда на каком основании вы арестовываете граждан Российской республики? Какое вы имеете право ликвидировать наш комитет?

— Но ведь это не означает объявить войну, мистер Бабух... — принимая серьезный вид, начал объяснять Денстервиль. И, обернувшись к спине Челяпина, продолжал: — Согласитесь, что я всегда относился с достаточным уважением к вашему комитету... Например, в феврале этого года, когда вы так нелюбезно попросили меня покинуть Энзели... Но после того как правительство мистера Шаумяна в Баку подало в отставку, согласитесь, что ваш комитет стал анахронизмом.

Челяпин все еще стоял спиной к генералу, хотя по его напряженной позе чувствовалось, что он внимательно слушает. Денстервиль снова обернулся к Бабуху:

— Что касается вашего ареста, то он имеет иные основания, мистер Бабух. Сейчас я с огорчением узнал от майора Брауна, что вы лично находились в тайных сношениях с нашим врагом Кучук-ханом и подстрекали его на выступление против нас... То есть что именно вы, мистер Бабух, несмотря на ваш молодой возраст, объявили войну Англии!

— Это неправда! — выкрикнул Бабух. — Я сообщал Кучук-хану только то, что мы не раз официально объявляли вам: что англичанам дальше Решта не следует двигаться. И мы имели на это право. Вы сами признавали это наше право и обещали не идти дальше!

— О, значит, вы считаете, что вас арестовали по недоразумению? — явно забавляясь, воскликнул Денстервиль. — В таком случае, уверяю вас, что по наведении справок вы будете освобождены с приличествующими данному случаю извинениями... Дело лишь в том, что я лично не совсем разбираюсь в тонкостях международного права, о которых вы так уверенно упоминаете, мистер Бабух. Поэтому вам придется совершить небольшое путешествие к нашим специалистам...

И тут наконец Челяпин повернулся к ним.

— Брось разоряться, дружок, — сказал он Бабуху усталым голосом. — Не видишь, он же над тобой издевается... — И Денстервилю: — Куда нас везут?

— Я очень рад, мистер Челяпин, что вы наконец соблаговолили заметить мое присутствие, — церемонно поклонился Денстервиль. — А я, признаться, так хотел предаться с вами воспоминаниям!.. Помните, как я говорил вам, что обязательно буду в Баку?.. Тогда мистер Бабух даже назвал меня хвастуном. Но вот я сейчас еду в Баку, господа. И — с войсками!

— Что ж, ваша пока что взяла, — с горечью сказал Челяпин. — Но не надейтесь, что вы там долго усидите. Не надейтесь!

— Вы меня простите, мистер Челяпин, но я считаю себя вправе больше не верить вашим пророчествам, — усмехнулся Денстервиль.

— Время покажет, — махнул рукой Челяпин. — И все же, куда нас везут?

И тут впервые в голосе генерала прозвучала жесткая нотка.

— В Индию, Челяпин, в Дели! И надеюсь, это путешествие научит вас уму-разуму!..

И, уже не обращая внимания на арестованных, генерал энергично зашагал к сторожке.

На следующий день, прибыв в Энзели, Денстервиль начал наводить там свои порядки. Первым долгом он собрал руководящий персонал морского порта и объявил об отмене национализации, проведенной большевиками. Все сооружения, суда и имущество должны быть возвращены старым владельцам. Он, как представитель английского правительства, брал на себя выплату жалованья служащим и расходы по эксплуатации порта. Но он оставлял за собой и получение доходов.

Отпустив служащих, генерал пошел осмотреть порт. И первое, что он увидел, был «Президент Крюгер», красавец пароход, присланный из Баку за ним и его войсками. На нем можно было разместить более 800 солдат, если использовать и верхнюю палубу. Такого количества английских войск в Энзели, конечно, не было. Денстервиль только-только начинал подтягивать сводные батальоны Гентского и Северо-Стаффордского полков...

Ночью от полковника Стокса он получил тревожную шифровку и решил, что надо поторопиться с отправкой войск в Баку. Положение там создавалось такое, что большевики снова могли прийти к власти.

Это мнение еще более укрепилось, когда 6 августа в Энзели прибыл член Бакинского армянского национального совета доктор Араратянц. После событий 5 августа он спешил лично сообщить о сложившейся в Баку опасной ситуации.

— Поймите, господин генерал, — возбужденно говорил он, — положение в Баку чревато огромной опасностью. Вчера Баку был спасен отрядом Петрова! И вот получается: англичане бессильны помочь Баку, а большевики спасают нас от турок...

— ...И вы спешите отблагодарить их! — укоризненно вставил Денстервиль.

— У нас другого выхода не было, — с отчаянием воскликнул Араратянц. — Поймите, в конце концов речь идет о наших жизнях, наших семьях и нашем имуществе!.. Я примчался сюда, чтобы сказать вам: если вы не пришлете войска, много войск, то население снова повернется к Шаумяну, который на деле доказал, что турок можно отразить и без помощи англичан!

Они говорили до поздней ночи. Араратянц, видимо, искренне верил в то, что у англичан здесь огромная армия, и требовал помощи не только для Баку, но и для Нахичеванского уезда и Эривани. В Нахичеванском уезде турки уже захватили Джульфу, и местное население теперь возлагает все надежды на Андраника, который объявил себя сторонником большевиков...

Оставшись один, Денстервиль задумался. Конечно, он не мог сейчас доставить в Баку столько войск, чтобы защитить город. Но нужно было возродить веру бакинцев в помощь Англии и ликвидировать опасность возвращения большевиков к власти. И в это же время надо было подготовить нынешних правителей города к будущим событиям. Вернее, иметь «оправдательный документ», когда эти события совершатся.

И он на следующий день после встречи написал Араратянцу письмо:

«Казвин, 7 августа 1918 года.

Глубокоуважаемый д‑р Араратянц.

Для того чтобы у Вас не оставалось никаких сомнений, я желал бы изложить мои взгляды по вопросам, предложенным мне Вами вчера вечером.

Ваши вопросы сводились к следующим трем:

1. Оборона Баку.

2. Положение армян в Эривани.

3. Положение армян в Джульфе.

На Ваш первый вопрос я Вам отвечаю следующее.

Оборона Баку представляется делом выполнимым, захват же города неприятельскими силами, по-моему, маловероятен, конечно, при условии, если население Баку будет поддерживать нас всеми силами в нашем решении отразить врага... Оборона может быть вполне успешной только тогда, когда защитники Баку сами перейдут в наступление и, выйдя из города, нанесут поражение противнику на поле битвы...

Последнее особенно относится к армянам, которые составляют большую часть защитников города. Силы осажденных страдают от недостатка правильной организации, в результате чего большая доля их доблести пропадает даром. Я вскоре буду располагать достаточным числом офицеров, чтобы исправить этот недочет.

Оборона Баку не может быть возложена исключительно только на английские войска, которые, как Вы знаете, разбросаны по многочисленным фронтам, и в данном случае при таком большом расстоянии от Багдада до Баку и при отсутствии железной дороги поддержка наших сил в Баку является делом довольно сложным.

Во всяком случае, могу Вас уверить, что в Баку будет послано все, что только можно послать. Если с помощью английских войск Ваши товарищи готовы взять на себя оборону города, то победа обеспечена. Если же Ваши сограждане нерешительны и мало надежны, то было бы лучше для Вас сказать мне сейчас же, что Вы не намерены сражаться до конца, и я бы советовал в таком случае прийти к какому-нибудь соглашению с противником, чтобы вывести мои войска из Баку.

Что касается второго вопроса, то остается только пожалеть, что отличный материал, который можно было бы получить в Эривани, не может быть использован союзниками. Пока что я не имею возможности выразить какую-либо надежду на оказание в ближайшем будущем помощи в этом отношении.

То же относится и к третьей проблеме, хотя армяне в этом районе находятся несравненно ближе к сферам действия союзников.

Я излагаю все это, дабы в будущем меня не могли обвинить в том, что я вводил Вас в заблуждение...

...Никаких сомнений в окончательной победе союзников быть не может, что, в свою очередь, будет несомненно иметь результатом восстановление Армении; одно это положение может служить Вам путеводной звездой во тьме Вашего беспросветного отчаяния.

О всяком изменении в курсе нашей политики, могущем так или иначе отразиться на нашем образе действий в указанных районах, я немедленно сообщу Вам».

Доктор Араратянц, получив это письмо, был не вполне удовлетворен ответом, хотя англичане и обещали послать в Баку все необходимое для обороны города. Но он успокаивал себя: не отдадут же они нефть туркам и немцам!

И в тот же день Араратянц уехал обратно в Баку.

Сборы в Баку затянулись. Пока подходили батальоны из Казвина и Решта, пока обсуждали вопросы обороны Энзели и Решта от возможного нападения Кучук-хана, отряды которого вновь сосредоточивались в гильянских джунглях, пока перевозили боеприпасы и технику и размещали на «Крюгере», прошло шесть дней.

За это время Денстервиль послал в Баку офицеров во главе с полковником Кейвортом. Тот, ознакомившись с состоянием бакинских войск, прислал письменный доклад: войска плохо обучены, на оборонительной линии нет ни проволочных заграждений, ни ходов сообщения. Люди сведены в 22 батальона, причем в одних по 150 человек, а в других — по 500.

В свою очередь Стокс докладывал, что он взял два крупных парохода — «Курск» и «Або» — и поставил на пристани «Кавказ и Меркурий» у центральной части города на случай эвакуации английских войск... И писал о развернутой в городе пропагандистской кампании против большевиков.

14 августа Стокс сообщил, что утром большевики на шестнадцати кораблях отправились из Баку в Астрахань, получив на это предварительное согласие местного правительства.

Первой мыслью Денстервиля было: «Слава богу, избавились от них! Пока они были в городе, никто не чувствовал бы себя в безопасности». Но затем он подумал: «Ведь Шаумян не делает секрета из того, что уходит в Астрахань, чтобы потом вернуться и изгнать из Баку и нас, и турок!..» И он послал Стоксу краткую, но многозначительную радиограмму:

«И вы отпустили их с миром?»

Чувство досады не покидало его долго. И вдруг 16‑го вечером, когда шторм стал стихать и он дал приказ об отплытии в Баку, была получена новая радиограмма:

«Корабли Шаумяна укрылись от шторма в бухте острова Жилой. Высылаем погоню».

17 августа «Крюгер» после 18‑часового перехода достиг Баку. Проплывая в фарватере между островом Нарген и Апшеронским полуостровом, Денстервиль увидел сразу две вожделенные цели: вышки Биби-Эйбатских промыслов слева и шестнадцать кораблей, стоявших под охраной у Наргена, — корабли Шаумяна.

«Крюгер» бросил якорь на пристани «Кавказ и Меркурий», рядом с «Курском» и «Або», усиленно охраняемыми английскими часовыми. На этот раз были приняты меры, чтобы на пристани во время высадки англичан находились лишь официальные представители «Диктатуры».

Зато часа через два бакинцы были обрадованы, видя английские войска, бесконечной вереницей марширующие по улицам Баку. И лишь некоторое время спустя они обнаружили, что это впечатление «бесконечности» создается многократным прохождением нескольких подразделений по одним и тем же улицам...

В тот же день Денстервиль встретился с членами «Диктатуры» Ермаковым и Лямлиным, затем — с генералом Докучаевым и начальником штаба Аветисовым, с членами Армянского национального совета и генералом Багратуни. Во время всех этих встреч его неприятно поразило то, что хотя большевистские лидеры арестованы, а их войска разоружены и загнаны в концентрационный лагерь на острове Нарген, они продолжают оставаться силой, с которой в городе считаются.

Об этом полковник Аветисов сказал очень резко и определенно:

— Я не люблю большевиков и большевизм, генерал, но я месяцами был рядом с ними — с Шаумяном, Коргановым, Шеболдаевым и другими, — и не могу не признать, что они искренне стремились защитить Баку от турок. Отряд Петрова самоотверженно сражался с врагом и дважды в самые критические минуты спасал город. И если англичане не превзойдут их по численности и доблести, то наши войска не только будут разочарованы, но, возможно, пожелают снова увидеть рядом прежних соратников.

На вопрос Денстервиля, как намерены поступить «диктаторы» с арестованными лидерами большевиков, Садовский ответил:

— Мы бы с удовольствием расстреляли их, генерал, но рабочие не дадут! Они все еще считают их своими вождями, причем, если раньше думали, что эти вожди заблуждаются насчет английской помощи, то скоро начнут и сами сомневаться — так ли это? Поверьте, только при наличии значительных сил англичан, дающих возможность держать в узде рабочих и оборонять город, мы можем расправиться с Шаумяном и его компанией.

Вечером, подводя итоги в гостинице «Европа», где разместился штаб англичан, Кейворт печально констатировал:

— Хозяевами положения здесь являемся отнюдь не мы, сэр. А эти так называемые «диктаторы» тем более не являются ими. Подлинные диктаторы в этом городе — это рабочие на промыслах и заводах, матросы флотилии и рядовые солдаты на фронте, то есть те, кого здесь принято называть «революционной массой». Они глубоко убеждены, что наша роль здесь должна заключаться в том, чтобы проливать кровь в борьбе с турками, в то время как они будут укреплять власть Советов. И все эти джентльмены — эсеры, меньшевики и дашнаки — вынуждены плясать под их дудку, лгать и изворачиваться и даже осмеливаются упрекать нас за то, что мы их обманули, доставив сюда мало войск!

— А как обстоят дела у турок? — спросил Денстервиль.

— Наша воздушная разведка не обнаружила никаких признаков их серьезной активности, сэр, — отвечал тот. — Похоже, что после тяжелых событий пятого августа они еще не скоро решатся на новую атаку.

Денстервиль досадливо крякнул. Это значило, что придется еще некоторое время проторчать здесь в ожидании, когда представится удобный повод для эвакуации.

— Эти сведения не совсем соответствуют истине. По сообщению нашей главной квартиры, турки перебрасывают в Баку крупные силы, в том числе и авиацию, — сказал он убежденно. — Поэтому мы должны быть готовы ко всяким неожиданностям. Очень прошу усилить охрану «Курска» и «Або» и в особенности «Крюгера». На них нужно устроить госпитали и наших раненых держать только там... Наши части должны занять такие участки фронта, чтобы количество раненых и убитых было возможно меньше! На этих кораблях должен быть также достаточный запас продовольствия и питьевой воды. Кроме того, коммодору Норрису следует подобрать и вооружить еще несколько судов — на случай, если флотилия вздумает слишком активно проявлять недовольство по поводу малочисленности наших сил...

— Есть, сэр! — понимающе кивнули в ответ офицеры.

Чтобы оправдать арест и содержание комиссаров в тюрьме, «диктаторы» вынуждены были продолжать лить неудержимый поток клеветы по адресу Шаумяна и других большевистских лидеров, обвиняли их в намерении сдать город туркам, в нежелании участвовать в защите города, в хищении денег и т. п.

Но Микоян, Стуруа и «гумметовцы», оставленные в городе для организации подпольной работы, почти открыто действовали в рабочих районах. Уже на следующий день после ареста комиссаров Микоян выступил на конференции промыслово-заводских комиссий и рассказал рабочим, как «Диктатура», разрешив Бакинскому Совнаркому выехать из города, потом предательски напала на их корабли в море.

— Это было заранее продуманной и подлой провокацией, попыткой контрреволюции расправиться с нашими вождями, товарищи! — говорил он. — И теперь они хотят подготовить то преступление, которое им не удалось совершить раньше!

Проходили дни, и все тяжелее становилось как военное, так и хозяйственное положение города. Народ ждал, что англичане привезут хлеб, но хлеба по-прежнему не было. На рынке фунт его стоил 20 рублей, пучок лука — 4 рубля, за ведро колодезной воды приходилось платить рубль. Поскольку Шолларская насосная станция была захвачена турками, пришлось пустить в ход старые коппелевские опреснители, в цистернах которых в последние годы хранилась нефть. И теперь по водопроводным трубам гнали не успевшую остыть, отдающую нефтью воду, которую можно было пить, лишь примешав к ней лимонную кислоту или варенье...

Еще в дни коммуны вместо хлеба выдавали орехи — по стакану на день. Люди щелкали их везде, и улицы сплошь были покрыты хрустевшей под ногами скорлупой. Но теперь кончались и орехи. Конка не работала — сначала потому, что не было корма для лошадей, а затем потому, что лошадей стали резать на мясо.

Микоян добился свидания с Шаумяном. Когда тот вышел к нему, Микоян поразился — такой был усталый и подавленный вид у Степана Георгиевича. Но, слушая рассказ Микояна о той работе, которую проводят оставшиеся на воле товарищи, Шаумян оживился. Он был даже несколько удивлен, что Микояну и его друзьям удается так много делать. Анастас рассказывал ему о всех новостях в городе, об освобождении из «Шемахинки» Левона, которого удалось взять на поруки, и главное — о нарастании недовольства рабочих интервентами и правыми партиями и об усилении влияния большевиков на массы.

— Я так и знал, так и знал! — повторял Шаумян. — Господство эсеро-меньшевиков временно. Вести за собой массы наглой ложью и клеветой можно день-два, не больше. Скоро откроется правда, и одержанная таким подлым способом «победа» обернется крахом и страшным провалом аферы проходимцев и лжецов!

Под конец свидания Шаумян сказал Микояну:

— Добейтесь у этих подлецов, чтобы они выпустили из тюрьмы хотя бы Сурена. Скажите, что недостойно из ненависти к отцу держать под стражей его несовершеннолетнего сына!

— Хорошо, Степан Георгиевич, мы этого добьемся, и не только для Сурена. Мы выручим вас всех, вот увидите.

И действительно, большевики на свободе самым энергичным образом добивались освобождения комиссаров. Все чаще на заводских митингах рабочие выносили резолюции с требованием освободить Шаумяна и других руководителей.

28 августа были проведены новые выборы в Бакинский Совет. У большевиков уже не было ни своих газет, ни других средств печатной агитации. Дашнакские маузеристы и эсеровские террористы запугивали большевистских ораторов, выступающих на предвыборных собраниях. Угрожали расправой всем, кто будет голосовать за большевиков, и, наконец, фальсифицировали бюллетени. И несмотря на это, оказалось, что в Совет прошло 27 большевиков: из оставшихся на свободе — Микоян, Стуруа и другие, из арестованных — Шаумян, Джапаридзе, Азизбеков, Фиолетов, Корганов, Зевин, Басин, Малыгин, Богданов и Везиров.

В штабе Денстервиля и «Диктатуре» хватались за голову при мысли, что было бы, если бы большевики имели равные со всеми возможности на выборах.

И Денстервиль вновь и вновь приходил к выводу, что есть только одно средство наверняка покончить и с комиссарами, и с «революционными массами» — пустить сюда тех, кто способен не церемонясь, по-азиатски расправиться и с теми, и с другими.

На следующий день после выборов в Баку из Красноводска приехал полковник Баттин. Он уверил, что эсеровская власть в Красноводске держится прочно, а стоящий во главе ее Кун, человек решительный и жестокий, является верной опорой англичан.

— А мои «диктаторы» здесь ни на что не годны! — пожаловался Денстервиль. — Боюсь, что им скоро придет конец и мы вынуждены будем эвакуироваться отсюда. И мне хотелось бы согласовать с вами, полковник, некоторые дальнейшие планы...

Эти планы сводились к тому, что после сдачи Баку Денстервиль намеревался перебазировать свои войска в Энзели, оттуда двинуться в Красноводск и действовать совместно с войсками генерала Малессона, оперирующего по линии железной дороги к северу от Мешхеда.

В эти дни турки после долгого пассивного выжидания снова предприняли атаки на Баку. И этого было достаточно, чтобы Денстервиль известил «Диктатуру», что ввиду усилившихся действий противника и недостаточной активности местных войск он не видит возможности удерживать дольше Баку.

Это было громом среди ясного неба даже для «Диктатуры», и 4 сентября она направила Денстервилю письмо, подписанное Тюшковым, но на деле составленное Садовским, Сако Саакяном, Ермаковым и Лямлиным:

«Генерал-майору Денстервилю.

Ваше превосходительство!

Ваше письмо «Диктатуре» от 31 августа, затем Ваши собственные устные заверения о том, что «Баку должен быть сдан, что, кроме находящихся сейчас в городе английских войск, вы не имеете возможности дать нам ни одного солдата» и, наконец, Ваше письмо генералу Докучаеву от 3 сентября понуждает «Диктатуру» обратиться к Вам как к командующему английскими войсками, а равно и как к представителю британского правительства с нижеследующим меморандумом.

Когда мы заключили с Вами военное соглашение, мы приняли на себя, совместно с Вами, ответственность за свободу города и бакинского района как для Российской республики, так и в интересах общесоюзного фронта.

Наш союз с Вами привел к полному разрыву с властью российских большевиков. Их помощь Баку людьми, оружием, военными материалами и продовольствием прекратилась тогда же окончательно. Полагаем, что Вам было небезызвестно, что после того, как власть большевиков в Баку была свергнута, представители Ленина хотели сформировать здесь коалиционное правительство, обещая снабжать нас всеми необходимыми военными материалами и оказывать нам самую действенную поддержку в борьбе против турок при условии, что английские войска уйдут из Баку и его районов.

Эти условия были для нас неприемлемы. Мы знали, что для спасения демократического мира в Европе, для уничтожения позорных условий Брест-Литовского мирного договора, а также для того, чтобы помешать выполнению немцами своего военного плана, нам необходимо было действовать совместно с англичанами.

Исходя из изложенных соображений, а также основываясь на наших с Вами переговорах и на заверениях, данных нам Вами и Вашим правительством, мы рассчитывали, что Вы прибудете в Баку с числом войск, достаточным не только для успешной обороны Баку, но и вполне достаточным для очистки всего Закавказья, которое было оторвано от Российской республики.

К несчастью, мы ошиблись: за все время до 3 сентября (больше месяца) Вы доставили в Баку немного больше одной тысячи людей с шестнадцатью орудиями и небольшим количеством технического материала.

Не говоря уже о том, какое количество войск потребно для изгнания неприятеля из пределов Закавказья, помощь, присланная Вами, совершенно недостаточна даже для обороны Баку.

Какие бы доводы Вы ни приводили в оправдание и как бы ни превосходны были военная выправка и техническое оборудование Вашего бакинского отряда, мы считаем необходимым довести до Вашего сведения (и просим сообщить об этом Вашему правительству), что Вы не оказали нам помощи в таком размере, в каком мы были бы вправе ждать ее от Вас, основываясь как на Ваших собственных заверениях, так и на обещаниях Вашего правительства.

К тому же, имея в виду условия, предложенные правительством Ленина, мы утверждаем, что Ваши войска не только не увеличили, но даже уменьшили силы бакинских защитников, ибо мы могли бы значительно пополнить их ряды, если бы приняли условия партии большевиков.

...Мы настаиваем на том, чтобы Вы немедленно доставили в Баку достаточное число войск либо из Персии, либо из Багдада. Мы считаем эту помощь необходимой для нас и обязательной для Вас...

Председатель Тюшков.

Секретарь Бушев».

Но садовоким, ермаковым, тюшковым и бушевым было трудно тягаться с таким интриганом, как Денстервиль. На следующий день он послал «диктаторам» учтивое ответное письмо, ничего не меняющее в его решении.

«Милостивые государи!

Я получил Ваше письмо от 4 сентября, содержание которого мною уже передано высшему командованию в Багдаде.

Я вполне согласен с Вами относительно всего сказанного Вами о важности обороны Баку, и я не перестаю настаивать на своей точке зрения перед моим правительством. Однако я принужден отметить, что Ваше мнение о поведении британского правительства в связи с посылкой в Баку недостаточно сильного отряда войск для защиты города от неприятеля основано на ложных предпосылках. Ни я, ни мое правительство никогда не заявляли, что мы можем доставить в Баку столько войск, чтобы спасти город без посторонней помощи. Напротив, нас информировали, что в Баку уже имеется десять тысяч защитников под ружьем, которые нуждаются всего лишь в правильной организации и в небольшом подкрепляющем английском отряде для того, чтобы успешно отразить противника. Я не имею желания преуменьшать доблесть бакинских солдат и еще меньше хотел бы вступать с Вами в спор по этому вопросу, а потому говорю лишь, что ни в отношении дисциплины, ни в отношении стойкости под огнем неприятеля они не оправдали моих надежд (я в последний раз касаюсь этого вопроса).

Теперь остается объединиться перед лицом надвигающихся событий и принять все меры, чтобы встретить их достойным образом. Я представил военному министру проект переформирования бакинских войск в бригады, что, я уверен, даст самые лучшие результаты. Если у Вас имеются какие-либо на это возражения, я надеюсь, что Вы откровенно выскажетесь о них.

Обещание помощи из Петровска плюс полная реорганизация местных войск при условии повышения их боеспособности могут временно улучшить положение, но я все же считаю своим долгом уведомить Вас, что возможность спасения Баку военной силой кажется мне весьма проблематичной. Я имею достоверные сведения о том, что турки и германцы шлют своей армии, осаждающей Баку, очень большие подкрепления с аэропланами и тяжелыми орудиями. Я самым настоятельнейшим образом советую Вам принять все зависящие от Вас меры к эвакуации отсюда женщин и детей.

5 сентября 1918 г. Баку».

5 сентября открылось первое заседание вновь избранного Совета.

После пространной речи председателя Сако Саакяна (он таки добился своего: Шаумян и Джапаридзе были в тюрьме, и он теперь председательствовал на этом сборище, не думая о том, что его «торжество» продлится всего десять дней!) выступил Георгий Стуруа — один из руководителей большевистской фракции.

— Мы требуем немедленного освобождения депутатов данного Совета, арестованных по незаконным и ложным обвинениям! — заявил он. — Мы утверждаем, что пролетариат Баку, избрав товарищей Степана Шаумяна, Прокофия Джапаридзе, Ивана Фиолетова, Мешади Азизбекова, Григория Корганова, Якова Зевина и других своих вождей в новый Совет, тем самым выразил им доверие и признал несостоятельными все лживые обвинения против них. Продолжая держать этих товарищей в тюрьме, вы бросаете вызов избирателям, всему рабочему классу Баку, именем которого здесь клянетесь!

Один за другим на трибуну поднимались Садовский, Багатуров, Далин. Они повторяли старые и выдвигали новые обвинения против большевиков и клялись, что скоро представят документальные доказательства этих обвинений.

Большинство Совета, не поддержав требования большевистской фракции о немедленном освобождении арестованных, постановило ускорить следствие и представить на рассмотрение Совета доклад и документы по делу комиссаров.

Председателем следственной комиссии был назначен бывший царский следователь Жуков. Со многими из арестованных Жуков встречался и раньше, до революции. И он рьяно принялся вести следствие по делу тех, кто лишил его спокойствия, богатства и надежд на будущее.

Но вскоре даже Жуков пришел к выводу, что ни одно из обвинений против комиссаров не выдерживает с точки зрения юридической никакой критики. Тогда он решил попытаться допросить Шаумяна в надежде, что из его ответов удастся выудить что-нибудь, за что можно будет зацепиться.

«Баиловская тюрьма, 26 августа 1918 г.

Здравствуй, дорогая Анна!

Еще раз признателен за память и внимание. Тебе, наверное, передали лист с нашей распиской в получении всего принесенного. Сегодняшней ночью перевели к нам товарищей — станет веселей. Условься с Агамировым и Микояном, чтобы держать с ними связь, т. к. они организуют корреспонденцию с нами. В тюрьме питание заключается в 1/2 фунте черного хлеба, в 6 золотниках сахару и в отвратительной похлебке, именующейся обедом. Не удивительно, что долго сидящие мрут чуть не каждый день... Консервы найдутся в продаже у солдат. Также и сахар. Остальное можно достать на рынке. Я пекусь не о себе только. Сейчас нас всех тут больше 35 человек: очевидно, если сговориться, можно организовать питание на всех.

Поговори подробно с Микояном на эту тему и приведи все мои практические соображения. Очевидно, раз встает вопрос о всех, то и средства денежные должны быть изысканы общие (партийные или другие). Ведь у моих товарищей деньги на исходе и никаких семей или знакомых у них тут нет, а у кого семья, так тому еще нужно подумать о поддержке ее.

Теперь мои личные просьбы. Пришли мне 2 простыни и 2 наволочки (найдутся в моих вещах), 1 пару носков, 1 чайную ложку. Отдай в стирку мое белье и летнюю солдатскую одежду. Только убедительная просьба поручить это дело прислуге и самой не беспокоиться. Посылая в тюрьму, обертывай все в свежие газеты всех изданий. На внутренней стороне мешочков черкай что-нибудь. Но ответственные послания надо посылать только через лиц. Сообщи о получении этого письма. Не удивляйся его характеру и содержанию. Это естественная реакция на положение. Пока addio!

Г. К.

К сведению — теперь моя камера № 7. Как-нибудь перешли штук 10 малых конвертов».

После того как заключенных из «Шемахинки» перевели в Баиловскую тюрьму, у комиссаров прибавилось забот о питании военревкомовцев, а также Петрова и Полухина, не имевших в Баку ни родных, ни друзей. Но недаром Шаумян, Джапаридзе, Зевин и их товарищи имели такой богатый опыт пребывания в тюрьмах. Они потребовали собрать всех иногородних в одной камере с бакинцами и организовали артель для обеспечения продуктами питания. Таким образом, в камере № 7 собралось 27 человек. Старостой выбрали Корганова, а тот возложил доставку продуктов на Анну. И она, призвав на помощь Анвара и Вагана, целыми днями бегала по голодному Баку, скупала у солдат и спекулянтов продукты и передавала их в тюрьму. А Корганов распределял их среди заключенных по особому списку.

В камере было тесно и душно, но скучать не приходилось. В первые дни выяснили — кому же удалось спастись тогда, в ночь на 17 августа? И с радостью узнали, что на рыбачьей лодке ушел в море Шеболдаев. Но еще удивительней было, что в последнюю минуту одному из пароходов с бронеотрядом Егорова удалось проскользнуть мимо военных кораблей и уйти в Астрахань.

Были споры и шутки, грусть и смех. Однажды Петров вдруг ни с того ни с сего так раскатисто рассмеялся, что все невольно повернулись в его сторону.

— Помните, Степан Георгиевич, нашу первую встречу? Ну то, как я совал вам мой мандат! Хотел взять на себя полномочия... В такой-то заварухе!

Шаумян с улыбкой смотрел на него и молчал.

— Скажите, а что бы вы сделали, если бы я продолжал настаивать, арестовали бы? — продолжал Петров.

— Скорей всего, посадил бы на первый же пароход и отправил обратно, вместе с вашим мандатом, — сказал Шаумян.

— Очень сожалею, что я тогда не оказался столь настойчивым, — шутливо говорил Петров. — Вот бы сейчас злорадствовал!

Между Петровым и Джапаридзе часто возникали споры. Оба они были людьми горячими, и их нетрудно было «завести». Товарищи по камере, зная, что между ними нет серьезных разногласий, нередко специально сталкивали их, чтобы посмотреть, что из этого получится. Особенно хорошо это получалось у Мир-Гасана Везирова, бывшего наркома сельского хозяйства и тоже левого эсера. Подойдет он к Прокофию Апрасионовичу, скажет что-нибудь насчет «неправильной установки большевиков, считающих рабочий класс главной движущей силой революции в крестьянской стране», потом втянет в спор Григория Константиновича, а сам, отойдя в сторону, любуется делом своих рук...

В их спорах уясняли для себя многое не только Петров и Везиров — левые эсеры, но и молодые коммунисты из военревкома, которые вступили в партию на фронте и пока не имели возможности заниматься серьезной теоретической учебой. Теперь они учились у старших товарищей — Джапаридзе, Зевина, Азизбекова, Корганова и Амиряна, и в особенности у Шаумяна, которого недаром называли в партии «тяжелой артиллерией теоретического марксизма».

Когда заключенные узнали о результатах выборов в Совет, они потребовали немедленно освободить депутатов для того, чтобы они могли занять свои места в Совете, хотя самые опытные из них были уверены, что их требование не будет выполнено.

Вскоре после выборов Шаумяна вызвали на допрос.

Войдя в канцелярию тюрьмы, Степан Георгиевич с удивлением остановился. Правда, на следователе не было старой формы чиновника судебного ведомства — Жуков был в светлом костюме, — однако все остальное живо напомнило о прежних встречах: и борода клинышком, и пенсне, и сухие, нервно барабанящие по столу пальцы. В синих, сразу похолодевших глазах Шаумяна можно было прочесть: «Ах, вот кто будет снова допрашивать меня!»

— Да, да, Степан Георгиевич, это я! — Жуков несколько суетливо поднялся с места. — Садитесь, пожалуйста...

Степан Георгиевич подошел и молча сел перед следователем. Тот по привычке минуту барабанил пальцами по столу, на лице его еще блуждала угодливая улыбка.

— Видите, какая неприятная обязанность возложена на меня, Степан Георгиевич. Уверяю вас, мне было крайне нелегко дать согласие! Но ведь это моя профессия, ничего иного я делать не умею, понимаете?

Шаумян продолжал молчать.

— Так вот, приступив к выполнению этой обязанности, я обнаружил в материалах массу необоснованных, я даже сказал бы чепуховых обвинений, которые ни один уважающий себя следователь (а я имею нескромность причислить себя к их числу!) не может принимать во внимание... — Жуков сделал паузу, ожидая, что хоть теперь Шаумян скажет что-либо, но так и не дождался. — Я их отбросил, Степан Георгиевич! И лишь два момента мне показались более или менее достойными внимания. Первый из них связан с приездом капитана Шнейдера и прибывших вместе с ним немецкого офицера Руста и еще одного турецкого офицера. Понимаете, мне хотелось бы уяснить для себя, почему они сначала были арестованы, а затем по вашему распоряжению освобождены и отправлены в Астрахань?..

— Так, так... — наконец промолвил Шаумян, прищурив глаза.

— Да, да... Просто маленькая справка о том, как все это произошло! — обрадованно закивал Жуков. — И затем второй вопрос... Понимаете, бакинцы и в том числе Бакинский Совет весьма встревожены всякими слухами, что из Москвы для Баку, — Жуков подчеркнул эти слова, — было прислано более двухсот миллионов рублей, в то время как в архивах бывшего министерства финансов... простите, наркомата... и банка не удалось обнаружить оправдательных документов на довольно большую сумму...

Тут Жуков внезапно запнулся, так как Шаумян вдруг резко подвинулся к нему.

— Слушайте, вы! — Он не крикнул, но в его голосе было что-то страшное. — Вы же знаете меня давно. Знаете, что поймать меня на такую жалкую провокацию нельзя, как же вы посмели прийти сюда с этим?!

— Да нет, Степан Георгиевич!.. — отшатнулся Жуков. — Поверьте, я лишь хотел выяснить, насколько это правдоподобно...

Шаумян встал:

— Я не скажу, что вы потеряли стыд: его у вас никогда и не было. Но раньше вы хоть понимали, из чего можно состряпать «дело», а из чего нельзя... Убирайтесь вон, Жуков, я не намерен отвечать ни на один ваш вопрос!..

...Потом, как первый луч надежды, — первое освобождение! Товарищи на воле все же добились разрешения взять на поруки Сурена.

Через несколько дней ушел из камеры еще один, но не на свободу, а в тюремную больницу: заболел Самсон Канделаки, бывший комиссар бронепоезда.

Аккуратный Корганов старательно вычеркнул из своего списка фамилии обоих, не догадываясь, что этим спасает две жизни. Теперь в списке оставалось двадцать пять фамилий. Двадцать пять!..

После попытки допросить Шаумяна Жуков вынужден был доложить «Диктатуре», что предъявить какое-либо обоснованное обвинение бакинским комиссарам невозможно.

И тогда «диктаторы» решили обойтись без обвинительного заключения. 7 сентября было объявлено, что дело комиссаров будет рассматриваться военно-полевым судом. В тот же день было опубликовано наспех составленное Положение о военно-полевом суде. В нем предусмотрительно отменялись предварительные следствия и вызовы свидетелей. Судебное заседание должно было происходить при закрытых дверях. Приговор вступал в силу немедленно по объявлении его на суде. Признанные виновными подвергались «смертной казни через расстреляние».

Это означало, что «Диктатура» решила расправиться с комиссарами, обойдя контроль со стороны Совета. Микоян и его товарищи решили на следующий же день дать бой контрреволюции на заседании Совета и добиться отмены Положения о военно-полевом суде.

Но 8 сентября начались такие события, которые и без того перепутали карты «Диктатуры».

В 12 часов дня, когда открылось заседание Совета и Сако Саакян начал вступительную речь, над городом загромыхали турецкие снаряды. Первый из них угодил в колокольню армянского кафедрального собора и разогнал молящихся. Второй снаряд вызвал пожар на Михайловской улице. Третьим, попавшим в здание Бакинского Совета, было ранено и убито несколько депутатов.

С этого дня обстрел города не прекращался ни на один час. Теперь не только англичане, но и дашнаки и прочие партии начали готовить пароходы для эвакуации из города...