Сказание о пальме

Глава двадцатая

Назим-паша, командующий турецкой дивизией, держал в пухлой руке пакет с сургучной печатью и обмахивал им маленькую голову с коротко остриженными серебристыми волосами и толстую, всю в складках шею. Хотя и вечерело, но стояла удушливая жара. Воздух был неподвижен, и деревья словно окаменели: ни один листок не шелохнется. Паша расстегнул все пуговицы френча. Белая шелковая сорочка плотно облегала его жирный потный живот. В голове мутилось, мысли растекались, словно кисель. Хотелось выпить чашечку крепкого черного кофе, но его не было в этом богом забытом Евлахе. Да покарает аллах этих «единокровных братьев» за их привычку целый день пить чай, от которого весь исходишь по́том!..

Назим с отвращением оттолкнул круглый низенький столик, на котором стояли пузатый фарфоровый чайник с цветочным узором, чашка и сахарница, и хлопнул в ладоши.

— Полковника Рюштю ко мне! — крикнул он вошедшему денщику.

Пакет, полученный из Гянджи, был от Нури-паши. Нерадостные вести сообщил он: его сводный брат Энвер, «опора трона», гневается по поводу «столь недопустимого промедления с освобождением Баку»... Назим, конечно, понимает нетерпение Энвера: дела турок на всех фронтах — и в Месопотамии, и на египетском, и на европейском — шли более чем скверно, и всесильный Энвер надеялся, воспользовавшись хаосом на Кавказе, добиться хоть бы здесь успехов. Захватом Баку, самого богатого месторождения нефти в мире, важнейшего порта на Каспии, города, где больше промышленных предприятий, чем во всей Турции, он поднял бы упавший дух турецкого народа, возродил его веру в победу.

Но видит аллах, это не так просто, как кажется из далекого Стамбула. Большевики дерутся упорно.

Еще в середине июня Назим писал в Стамбул, что одних его сил для взятия Баку недостаточно, что нужно прислать еще одну-две дивизии. Иначе, писал он, престиж Турции упадет и местное население снова отвернется от турок... Ведь эти большевики в Баку объявили, что отдадут крестьянам безвозмездно все ханские и бекские земли! А кто не знает, на что способны крестьяне ради того, чтобы получить землю?! Пока лишь страх перед мощью Османской империи держит их в повиновении, но, упаси аллах, если они усомнятся в этой мощи!..

И вот Нури пишет, что хотя Энвер и распорядился прислать на помощь Назиму 38‑й пехотный полк — 2500 человек при четырех орудиях, но вместе с тем он напоминает, что в расчеты турок вовсе не входит захват Баку ценой истощения в кровопролитных боях и без того слабой турецкой армии. До сих пор, указывает Энвер, османская армия одерживала победы в Закавказье благодаря умелому использованию раздоров между различными народами и партиями. Так нужно продолжать и впредь. В частности, в Баку для этого есть прекрасные возможности. Взять хотя бы то, что 60—70 процентов солдат и офицеров бакинской армии состоят из армян, большинство которых находится под влиянием и руководством дашнаков. А с дашнакским правительством Армении 4 июня в Батуме заключен договор, статья 11 которого гласит:

«Правительство Армянской республики обязуется приложить все усилия, чтобы после подписания договора немедленно удалить из города Баку находящиеся там армянские силы и обеспечить, чтобы это удаление не привело ни к каким столкновениям».

Об этом и напоминает Энвер. Если войска дашнаков выйдут из подчинения большевиков, Баку можно будет взять и имеющимися силами. А Нури-паша в свою очередь сообщал, что во исполнение указания Энвера на днях из Тифлиса на фронт должна прибыть делегация Армянского национального совета с письмом к бакинским дашнакам о выполнении этой статьи Батумского договора...

Это было бы лучшим выходом из создавшегося положения! Назим, который считал, что силы его дивизии истощены до предела и скоро придется отступить на правый берег Куры (если не дальше!), теперь несколько воспрянул духом. Лишь бы бакинские дашнаки согласились выполнить этот пункт договора, — тогда Баку падет к ногам турок, как спелый абрикос от легкого дуновения ветерка...

В комнату вошел Рюштю, начальник штаба дивизии, худощавый и смуглый полковник. Прошедший выучку в германском генеральном штабе, он во всем старался подражать немцам и теперь, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы. Он громко щелкнул каблуками и вытянулся перед своим начальником.

— Почему так долго? — недовольно буркнул Назим. От одного взгляда на этого затянутого в мундир человека ему становилось дурно.

— Простите, ваше превосходительство, но я задержался по важному делу: только что в штаб прибыли два делегата Армянского национального совета в сопровождении одного турецкого, двух азербайджанских и одного армянского офицеров!

Назим вскочил на ноги.

— Уже? Где они, почему не привели ко мне?

— Они попросили разрешения почиститься и привести себя в порядок, прежде чем предстать перед вами, ваше превосходительство.

— По-европейски, значит? — усмехнулся Назим. — Что ж, садитесь, полковник, нам тоже надо подготовиться к этой встрече... Читали письмо нашего командующего?

— Разумеется, ваше превосходительство.

— Как вы считаете, согласятся дашнаки выполнить это требование договора?

Рюштю помялся, затем спросил:

— Позволено ли будет мне говорить начистоту, ваше превосходительство?.. — И когда Назим кивнул, он продолжил: — С точки зрения самой элементарной логики они не должны сделать этого. Во-первых, бакинские дашнаки не участвовали в подписании Батумского договора и, насколько мне известно, даже поносили своих тифлисских коллег как изменников. Во-вторых, они должны знать, что́ будет означать такой шаг и для всего армянского народа, и для них самих!

— Ну, если бы эта ваша «элементарная логика» действовала, мы никогда бы не дошли сюда! — Назим сердито отогнал зажужжавшего над ухом комара. — Но, по милости аллаха, мы еще дойдем до Баку!

— Да, но в Баку у власти стоят люди, которые поражают умением использовать ничтожные ошибки своих противников!

— Но ведь наши люди сообщают из Баку, что между большевиками и дашнаками страшные противоречия! — воскликнул с горячностью Назим. — Что они каждую минуту готовы вцепиться друг другу в горло!

— И тем не менее они должны прислушиваться к голосу армянского населения города, которое страшно боится нашего прихода в Баку.

Назим смотрел на своего начальника штаба почти с ненавистью. «Вот оно — тлетворное влияние проклятой Европы! «Элементарная логика»... Настоящий турок должен руководствоваться не такими рассуждениями, а непоколебимой верой во всемогущего и всеблагого аллаха, который никогда не оставит мусульман!»

— Так что же, по-вашему, нам придется отступить? — почти с угрозой спросил он.

— Что вы, ваше превосходительство? Баку должен быть взят во что бы то ни стало!

— Но как, ради аллаха?! Ведь вы отрицаете единственный выход, на который мы можем рассчитывать! — воскликнул пораженный Назим.

— Вы не совсем правильно поняли меня, ваше превосходительство. — На худом лице Рюштю наконец появилось подобие улыбки. — Великий Энвер совершенно прав, предписывая нам путь дальнейших действий. Дашнаки действительно заколебались и, вероятно, их можно будет оторвать от большевиков, но... только в одном случае — мы должны одержать хотя бы одну значительную победу на фронте!

— Легко сказать: одержать значительную победу! Наши силы совершенно истощены, аскеры обносились и изголодались, питьевую воду на фронт приходится везти отсюда, из Евлаха, в цистернах, а мазута для паровозов осталось на несколько дней!..

— Но у большевиков те же трудности, ваше превосходительство, — наклонился к нему начальник штаба. — И еще развал в дашнакских частях. Срыв их наступления на Геокчу — верное тому свидетельство! Теперь мы должны напрячь последние силы и во что бы то ни стало захватить Кюрдамир. Только после этого дашнакская делегация будет иметь успех у своих бакинских единомышленников.

Назим тяжело задумался. Рюштю был прав в одном: без такого успеха, хотя бы и не очень значительного, бакинские дашнаки не имели бы повода последовать совету тифлисских коллег и вывести войска из подчинения большевиков. Назим наконец решился:

— Готовьте последнее наступление на Кюрдамир. Передайте солдатам, что позади них будут поставлены пулеметы и отступающие будут расстреляны. А что касается этих делегатов, то сообщите им, что я занят подготовкой нового наступления и сегодня не смогу принять их. Будем делать вид, что в их помощи мы не очень нуждаемся!

Делегатами Армянского национального совета, прибывшими на фронт, были видные деятели дашнакской партии Микаел Арзуманян и Мартирос Арутюнян, а сопровождавшим их армянским офицером — Вартан.

После памятного разговора в лесу он в сопровождении Хачикяна и других солдат долго пробирался по лесным тропам до Джалалогли. Оттуда до Тифлиса шел один. Все дороги к Тифлису были перехвачены турками, которые немедленно расстреливали всех армян, спасшихся под Караклисом. И это путешествие, полное опасности и лишений, отняло у него последние силы. Попав опять к родственникам в Тифлисе, Вартан недели две отдыхал, приходил в себя, словно после тяжелой болезни. Но, едва окрепнув, стал искать способ, чтобы вернуться в Баку.

В Тифлисе знали о начавшемся походе бакинской Красной Армии на Гянджу и Тифлис. Этот поход и ожесточенные бои с турками на левобережье Куры делали совершенно невозможным возвращение Вартана в Баку через Елизаветполь. Оставалось повторить путешествие, которое он проделал в апреле. Но и этот путь стал значительно труднее, так как Северный Кавказ полыхал в огне восстаний и междоусобиц.

Как раз во время этих раздумий и поисков Вартану сообщили, что его вызывает к себе Хатисов, министр иностранных дел новоиспеченного правительства Армянской республики. Это правительство, образовавшееся после распада сейма, уже частично находилось в Эривани, но некоторые министры и члены Национального совета продолжали оставаться в Тифлисе для ведения переговоров с турками и немцами и ликвидации здесь дел. Но всем было очевидно, что главная причина этого крылась в нежелании оставить свои удобные квартиры и переселиться в захолустную столицу карликовой и голодной республики.

Каким образом Александр Хатисов, бывший городской голова Тифлиса, тучный человек лет пятидесяти, с породистым лицом и двойным подбородком, оказался лидером дашнакской Армении, для всех было загадкой. В довоенное время Хатисов не только не был членом этой партии, но даже слабо владел армянским языком. Только с началом войны, когда дашнаки начали организовывать добровольческие отряды в помощь Кавказской армии, в Хатисове вдруг проснулись «патриотические чувства» и он стал принимать участие в организации этих отрядов.

— Господин поручик, вы, кажется, бакинец? — спросил министр, пригласив Вартана сесть и изучая его большими, чуть навыкате глазами.

— Да, господин министр, — коротко подтвердил Вартан.

— По имеющимся у нас сведениям, вы до ранения генерала Багратуни были его адъютантом, — продолжал Хатисов. — Каким же образом вы оказались в Армянском корпусе?

— Во всяком случае, это произошло с ведома и разрешения моего шефа, господин министр, — не очень любезно ответил Вартан.

— Знаю, знаю, — помахал полной рукой министр. — Нам известно даже то, что ваша сестра — большевичка и личный секретарь Шаумяна и что небезызвестный большевик Григорий Корганов — ее жених, поручик Тер-Осипов!

Эта манера беседы, скорее напоминающая допрос провинциального Пинкертона, больше рассердила, чем испугала Вартана. Он ответил еще резче:

— Тогда вам должно быть известно и то, что я не разделял взглядов моей сестры и Корганова и ушел из Баку после ссоры с ними!

Хатисов откинулся в кресле и самодовольно улыбнулся.

— Да, милейший поручик, нам известно и это! Мы знаем, с какими приключениями вы добрались до Александрополя и какое доблестное участие принимали в Караклисском бою. Именно это и привело нас к мысли, что вы — тот самый человек, который сегодня нам нужен! Что вы скажете, если мы отправим вас обратно в Баку? — интригующе спросил Хатисов.

— В Баку? Каким образом?

— Вы будете сопровождать нашу делегацию, которая направляется туда с важным поручением армянского правительства и Национального совета!

— И турки пропустят ее через линию фронта?

— Турки-то пропустят, — уверенно сказал Хатисов, — но вот большевики... Мы боимся, что их командование, в частности ваш будущий зять, может воспрепятствовать проезду в Баку. Но мы надеемся, что вы, пользуясь, так сказать, родственными связями, сумеете передать письмо начальнику их штаба полковнику Аветисову или доставите его господину Гюльханданяну в Баку.

Вартан медлил с ответом, мысль его лихорадочно работала: «Так, значит, они направляют делегацию не к правительству, а к дашнакам... Готовится какое-то новое предательство. И в пользу турок, поэтому они и согласны пропустить делегацию».

— Скажите, господин министр, буду ли я знать содержание этого письма? — наконец спросил он.

— Нет! — коротко отрезал Хатисов.

— Почему?

— Странный вопрос... — Пожав плечами, Хатисов с апломбом произнес: — Пора вам, молодой человек, привыкнуть к мысли, что мы, армяне, приобрели свою государственность, что у нас есть своя дипломатия, свое министерство иностранных дел, которое может поручить вам, как офицеру армянской армии, важные задания, не посвящая в государственные тайны, являющиеся достоянием лишь нескольких человек, ответственных за судьбы нации!

«Плохо же вы начинаете свою дипломатию, — подумал Вартан, но тут же спохватился: ведь это — единственный шанс попасть в Баку! И если они задумали новую подлость, я должен помочь бакинцам разоблачить их».

— Разумеется, господин министр. — Вартан впервые любезно улыбнулся. — Я имею в виду тот случай, если мне придется уничтожить письмо и передать содержание устно.

— Нет, мы предпочли бы избежать этого. Потому вы и должны приложить все усилия, чтобы господин Корганов пропустил вас в Баку.

...Однако в тот же день Вартан узнал от знакомого офицера то, что министр иностранных дел хотел сохранить от него как величайшую дипломатическую тайну. Условия Батумского договора между Турцией и Арменией были общеизвестны, и дашнаки сами разболтали по всему городу, что скоро в Баку выедет их делегация, чтобы уговорить бакинских собратьев выполнить статью 11 этого договора.

Во время встречи с делегатами Назим-паша, конечно, в первую очередь поинтересовался: как они намереваются передать свое предложение Бакинскому национальному совету? Микаел Арзуманян объяснил, что они думают послать парламентера к красным и потребовать, чтобы их пропустили в Баку. Паша удивленно воскликнул:

— Вот как вы просто представляете себе это дело! — И насмешливо продолжал: — Должен сообщить, что мы, воюя с большевиками, несколько лучше узнали их, и можем заверить, что это очень серьезные люди, господа, поэтому с подобной миссией едва ли пропустят вас в Баку!

Вартан слушал эти слова с ликованием. Ага, наконец-то вы встретились на Кавказе с серьезными людьми! То-то вы топчетесь здесь со своей армией!

— Но дашнаки в Баку — вторая по значению партия, с которой большевики вынуждены считаться! — возразил Мартирос Арутюнян. — Впрочем, на крайний случай у нас есть и другой вариант.

— Какой? — Назим повернулся к нему всем телом.

Арзуманян рассказал о Вартане.

Назим на этот раз повернулся к Вартану:

— Значит, вы были адъютантом того генерала, который собирался возглавить борьбу с нами и чуть не был убит неизвестными злоумышленниками?

— Хотя злоумышленников и не арестовали, господин генерал, но ни для кого не секрет — кто были они! — невольно вырвалось у Вартана.

Назим резко подался вперед, задышал ему в лицо.

— Так, так... А затем, значит, вы вступили в Красную Армию и дрались против имама Гоцинского? — продолжал он.

Вартан побледнел, но решил не сдаваться.

— Так точно, господин генерал!

— Потом дезертировали из Красной Армии, — он подчеркнул слово «дезертировали», — пробрались в Армению и дрались против нас?

— Так точно, господин генерал! — Вартан был почти уверен, что наступил его последний час.

— А теперь вы опять хотите вернуться в Баку, где ваша сестра служит у Шаумяна, а ее жених является главнокомандующим армией и военным министром?.. — И, не дав Вартану ответить, Назим резко повернулся к Арзуманяну и Арутюняну: — Может быть, для вас, армян, в таком поведении ничего необычного нет, но мы, турки, никогда не стали бы доверять такому человеку!

Вартан мельком посмотрел на делегатов и по их лицам понял: они смертельно перепуганы и, если сейчас паша арестует и казнит его, пальцем не шевельнут в его защиту. Опыт военного, а еще больше инстинкт самосохранения подсказали Вартану, что его спасти сейчас может только решительная контратака, крайний риск.

— Если вы позволите, господин генерал, то я укажу в моих действиях на один мотив, который, быть может, убедит вас, что и среди армян есть люди с твердыми принципами. — И, не дожидаясь согласия, он продолжал, все более повышая голос: — Да, это правда, что моя сестра — член большевистской партии и невеста командующего красными войсками. Но я придерживался совершенно иных взглядов и осуждал их за то, что они распыляют в этот роковой час силы нашего народа, борются за Баку, вместо того чтобы сосредоточить их против вас — там, в Армении! Я намеревался направиться вместе с войсками генерала Багратуни туда, но, к сожалению, генерал был ранен, а армянские войска в Баку примкнули к большевикам. И тогда я решил добиться своей цели один: вступить в Красную Армию, пробиться с ней в Дагестан и оттуда кружным путем добраться до Армении. Так я и сделал, господин генерал. Я присоединился к нашим войскам и до последней минуты участвовал в сражении под Караклисом. Вы должны признать, что мы там неплохо дрались, господин генерал. И не наша вина — таких, как я и наши солдаты, — что это сражение было проиграно! А затем, уже в Тифлисе, наш министр иностранных дел сказал, что мне поручается важное задание, от которого зависит спасение армянского народа. Я сразу согласился, хотя, уверяю вас, в Баку меня вовсе не ждут с распростертыми объятиями!

Назим смотрел на Вартана сузившимися до едва заметных щелочек глазами. Но Вартан выдержал, не отвел взора. В комнате воцарилась мертвая тишина. Назим не дышал, а хрипел, как старые кузнечные мехи. Он бы с удовольствием предал этого наглого офицера самым страшным пыткам, если бы не приказ Энвера, невыполнение которого грозило ему самому серьезными последствиями. Он понимал, что делегация может выполнить свою миссию только благодаря этому офицеру. Нет, придется потерпеть, пока Баку будет взят... Тогда, даст аллах, он снова попадет ему в руки!..

— Что ж, поручик, я ценю вашу храбрость. И ту, которую вы проявляли на поле боя, и еще больше ту, которую продемонстрировали сейчас! Идите, идите в Баку и спасите ваш народ... — На его лице мелькнула едва уловимая усмешка, но он сейчас же погасил ее и повернулся к делегатам: — Но в наш план необходимо будет внести некоторые изменения, господа...

— Какие именно, господин генерал? — поспешно наклонился к нему Арзуманян.

— Нужно, чтобы вы и этот молодой герой действовали врозь. Вы пошлете к красным парламентера и потребуете пропустить вас в Баку для встречи с Армянским национальным советом (хотя я не сомневаюсь, что получите отказ!), а поручик должен попасть туда как перебежчик. — Назим снова повернулся к Вартану и вонзил в него свои острые глаза. — Вероятно, для большей убедительности вам придется заявить, что вы разочаровались в своих идеалах и стали большевиком, а?

Примерно так и собирался поступить Вартан: рассказать Григорию честно обо всем, что видел и понял за это время. Рассказать о позоре под Карсом, Александрополем и Караклисом. О Гургене, о солдатах, которые спасли его и ждут бакинцев... Но Назиму он ответил:

— Корганов достаточно хорошо знает меня, и ни за что не поверит в это «перерождение», господин генерал. Подобная ложь только насторожит его.

— Как же вы намерены объяснить ваше возвращение в Баку?

— Тем, что здесь против вас еще ведется война — и не только большевиками, но и дашнаками. В это он поверит, будьте спокойны!

Назиму пришлось перенести и эту дерзость.

— Ладно, вам лучше знать, как спасти свою шкуру, поручик!

К лету 1918 года положение немцев на решающем для них Западном фронте стало весьма тяжелым. Туда прибыли свежие и отлично вооруженные американские войска. Антанта готовила последнее грандиозное наступление против Германии. Немцы вынуждены были оттянуть часть войск с Украины, из Польши и Прибалтики на Западный фронт.

Пользуясь этим, Советское правительство снова поставило перед Германией вопрос о прекращении турецкой агрессии на Кавказе. В конце июня посол РСФСР в Берлине Иоффе имел встречу с руководителем германской делегации на Брестской мирной конференции Рихардом Кюльманом, который обещал принудить турок прекратить военные операции дальше границ, установленных Брестским договором, если Россия согласится продать немцам некоторое количество нефти.

Одновременно с этим Советское правительство перебросило часть войск с Украинского фронта под Царицын. Предполагалось некоторое количество войск направить и в Баку.

Все это пришлось не по душе туркам и тем более Антанте. Впервые за всю войну Турция, верный вассал германского империализма, восстала против своего сюзерена. В ответ на энергичное заявление Людендорфа о том, что он не потерпит, «чтобы из-за явно вероломного поведения турецких ответственных лиц возникла опасность новой войны с Россией», Энвер указал фельдмаршалу, что продвижение турецких войск в Закавказье вызвано угрозой распространения в этом крае большевизма и армянскими «жестокостями» в отношении мусульман. В турецких же газетах появились статьи с еще более решительными заявлениями о том, что «Турция, принесшая тяжелые жертвы общему делу, вправе, не считаясь на этот раз с интересами союзников, защищать свои собственные интересы на Кавказе». И наступление турецких войск на Баку продолжалось.

Страны же Антанты, стараясь сорвать улучшение отношений между Германией и Россией, предприняли другие меры. Орудием их политики на этот раз стали левые эсеры. 6 июля члены этой партии — Блюмкин и Андреев — по подложным документам пробрались в германское посольство якобы для ведения переговоров с послом Мирбахом и, бросив бомбу, убили его.

Поздно ночью с шестого на седьмое июля Ленин телеграфировал Сталину в Царицын:

«Сегодня около 3‑х часов дня левый эсер убил бомбой Мирбаха. Это убийство явно в интересах монархистов или англо-французских капиталистов. Левые эсеры, не желая выдать убийцу, арестовали Дзержинского и Лациса и начали восстание против нас. Мы ликвидируем сегодня же ночью беспощадно и скажем народу всю правду: мы на волосок от войны. У нас заложниками сотни левых эсеров. Повсюду необходимо подавить беспощадно этих жалких и истеричных авантюристов, ставших орудием в руках контрреволюционеров. Все, кто против войны, будут за нас.

Относительно Баку самое важное, чтобы Вы были непрерывно в сношениях с Шаумяном и чтобы Шаумян знал предложение германцев, сделанное послу Иоффе в Берлине, относительно того, что немцы согласились бы приостановить наступление турок на Баку, если бы мы гарантировали немцам часть нефти. Конечно, мы согласимся. Итак, будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще».

10 июля турецкие войска на Бакинском фронте, казавшиеся совершенно выдохшимися после предыдущих безуспешных атак, неожиданно перешли в наступление в районе Кюрдамира и Ахсу. На этот раз они рвались вперед с необычайным ожесточением, не считаясь ни с какими потерями. Кюрдамирская группа советских войск, дравшаяся без смены и отдыха в течение месяца, стойко отражала все попытки врага захватить эту важную станцию. И она, наверное, удержала бы свои позиции, если бы вдруг не пришло известие об ухудшении положения на правом фланге. Обороняющиеся там части бригады Амазаспа, хотя турки наносили по ним лишь отвлекающий удар, начали отходить на Шемаху, обнажив фланг кюрдамирской группировки. Тогда она тоже вынуждена была начать 11 июля отход на Керар, находящийся в двенадцати верстах восточнее.

Узнав об этом, Шаумян помчался на фронт, чтобы лично ознакомиться с положением дел на месте.

На станции Аджикабул его ждал Григорий Корганов. Шаумян ужаснулся при виде своего друга: выгоревшая пыльная гимнастерка висела мешком на его исхудавшем теле, на скуластых щеках под густой щетиной засохла грязь. В ввалившихся глазах застыло какое-то упорство, губы плотно сжаты. Видимо, в последнее время он не только не спал, но и не умывался и не брился.

— Зайдем в вагон, поговорим, Григорий, — предложил Шаумян.

В салоне он положил руки на плечи Корганова, спросил тихо:

— Ну что, Гришенька, тяжело тебе тут?

Корганов посмотрел ему в глаза и, видимо, впервые за эти дни ослабил в себе какие-то до предела натянутые пружины.

— Плохо дело, Степан Георгиевич, — глухо произнес он, — очень плохо... Они потеряли веру в победу, когда она была почти в наших руках!

Он не сказал, кто «они», но Шаумян и так понимал, о ком идет речь. А Корганова словно прорвало: он слишком долго молчал, и теперь ему нужно было выговориться перед единственным человеком, которому он мог доверить всю правду.

— Да, да, я понимаю, наши люди очень устали, — почти кричал он, бегая по салону. — Целый месяц в боях, без смены, без отдыха, всегда под огнем. И часто без воды, без горячей пищи... Комары, малярия, раненые не получают медицинской помощи, не хватает врачей, нет медикаментов! И все же я знаю, что мы сильнее турок... Я еще не могу понять, почему Назим-паша предпринял это новое наступление, но уверен, что оно — из последних сил! Пленные турки рассказывают: у них в тылу были поставлены пулеметы, и Назим приказал расстреливать всех, кто посмеет отступить. И турки шли вперед с каким-то звериным ревом. Это была не храбрость, а бешенство отчаяния. Но ведь на этом долго не продержишься! Да, Степан Георгиевич, уже второй раз нам для победы не хватает выдержки еще на какие-нибудь сутки, может быть, даже на часы!.. И все потому, что кто-то шепчет солдатам о несметных силах противника, о наличии у него газов, аэропланов и даже танков!.. И еще — об англичанах, которые-де только и спасут нас!

— Ты бы сел, Гриша, — мягко прервал его Шаумян. — Качаешься на ногах, страшно смотреть.

Корганов остановился, посмотрел на него и вдруг признался очень усталым, глухим голосом:

— Не могу, Степан Георгиевич. Боюсь: сяду и сразу свалюсь. Не помню, которые сутки не сплю. И, кажется, не ем тоже...

Шаумян решил уложить его спать. Но прежде надо было выяснить еще кое-что.

— А как Бичерахов? — спросил он.

— Эх, навязали вы его на мою голову! — сквозь зубы произнес Григорий Николаевич. И провел пальцем по горлу. — Вот где он сидит у меня, этот ваш Бичерахов!

Степана Георгиевича не возмутил тон Корганова; в эту минуту он был готов простить ему все. В конце концов ему труднее всех. Он здесь почти один, в окружении этих аветисовых, бичераховых, казаровых и амазаспов. Тут взбеленишься!

— Рассказывай, Гриша, — попросил Шаумян.

Корганов снова начал ходить, видимо, чтобы овладеть собой.

— В первый же день я предложил ему план действий... Правда, рискованный, но верный. Он со своей конницей — сытой, свежей, отлично организованной и, наконец, храброй — совершает стремительный рейд в тыл турок и ударяет по Евлаху, где находится штаб Назима... У противника нет сплошного фронта, и выход в его тылы для такого отряда, как бичераховский, не представляет большой трудности. Кроме того, его прикрыли бы наши аэропланы, все время держали бы в курсе передвижений врага и предупредили бы, если турки предпримут попытку ударить ему в тыл или фланг... Словом, я уверен, что такой рейд если бы и не привел к захвату Евлаха, то вызвал бы там страшную панику. Это заставило бы турок прекратить наступление, оттянуть часть сил с фронта назад. И мы получили бы возможность перегруппировать войска, навести порядок, поднять дух людей...

— И что же он?

— А он ответил: «Господин штабс-капитан, ваш план противоречит всем законам стратегии и тактики! Такие рейды можно предпринимать лишь тогда, когда есть устойчивая оборона и рейдовый отряд может в случае неуспеха вернуться под прикрытие своих войск. А у вас на фронте творится такое, что у меня нет никакой надежды после возвращения вообще найти здесь какие-то части!»

— А может, с точки зрения тактики и стратегии он не так уж не прав, Гриша? — мягко заметил Шаумян.

— А разве с точки зрения стратегии и тактики допустимо, чтобы командир соединения один пошел с палкой на важнейшую точку обороны противника и решил успех операции? — сердито возразил Корганов. — А Бичерахов именно так и поступил под Менджилем, когда это нужно было ему!..

— И все же под Менджилем инициатива наступления была в его руках, а здесь мы упустили ее.

— Ладно, хотя я с этим не согласен, но не стал настаивать на этом предложении, — махнул рукой Корганов. — Я попросил его провести ряд энергичных конных атак по флангам турок, чтобы сбить темп их наступления. Но он и этого не хочет делать. И все с той же оговоркой: «Наша пехота отступает, я рискую потерять контакт с ней, попасть в окружение. Надо сначала стабилизировать фронт!» Поймите, Степан Георгиевич, этот казак воевать не желает, он намеренно бережет силы!

Шаумян мрачно хмыкнул. А Корганов снова, остановившись перед ним, спросил в упор:

— Скажите, когда придет помощь из России?

— Скоро, дорогой мой, скоро! Мы получили сообщение, что по распоряжению Владимира Ильича с Украинского фронта сняты значительные силы и направлены сюда.

— Правда? — Корганов сразу оживился. — Неужели это правда, Степан Георгиевич?

— Да, дружище, да!

— Ух, тогда мы им дадим! — мстительно потряс кулаком Корганов.

— Конечно, — согласился Шаумян. — Думаешь, нам в Баку не тошно? Народ, видя нашу слабость, склоняется на сторону предателей революции. А вот когда наших сил станет больше, когда все увидят, что Советская Россия способна оказать нам реальную и значительную помощь, тогда все изменится. Они больше не смогут вести агитацию за приглашение англичан, исчезнет страх и перед турками, массы снова поверят в нашу победу...

— А на фронте? — подхватил с воодушевлением Корганов. — Ведь, повторяю, турки ведут наступление из последних сил, и, если у нас будет подкрепление, мы прогоним их до самой границы!

— Да, да, Гришенька, — кивнул Шаумян. — Закавказье в случае нашей победы может сыграть значительную роль в изменении политического климата во всей России...

Корганов вопросительно посмотрел на него, и Шаумян разъяснил свою мысль:

— Главной опорой русской контрреволюции является Дон и Северный Кавказ. Недаром сразу после Октября и Корнилов, и Деникин, и Краснов кинулись сюда собирать силы для борьбы с революцией. И Закавказье пока является для них спокойным тылом, позволяющим направлять все силы на север и восток. Но как только мы разгромим турок, в Армении и Грузии вспыхнет восстание... Впрочем, восстания там возникают почти ежедневно. В Армении против турок действует много партизанских групп, а самая сильная из них — пятитысячный отряд Андраника, не признавшего Батумского договора дашнаков, — держит под своим контролем целые районы в Зангезуре и Нахичевани. В Грузии тоже за последние дни вспыхнули восстания против меньшевиков в Тионетах, в Душете, Шорапани, в Абхазии и в Горийском уезде... Наш успешный поход превратит эти разрозненные выступления во всеобщее восстание. Да и азербайджанское крестьянство, отданное турками во власть ханов и беков, я уверен, ждет первой возможности, чтобы свергнуть ненавистное иго... Таким образом Закавказье может быстро стать советским, и тогда у белых в тылу появится второй фронт, что заставит их разделить силы. Так что нам надо продержаться до прихода наших, во что бы то ни стало продержаться.

— А как идет мобилизация в Баку? — озабоченно спросил Корганов.

— Плохо, — честно признался Шаумян. — Из десяти тысяч, взятых на учет, удалось собрать едва две тысячи, да и то... — Он сделал паузу, потом сообщил: — Ты знаешь, на что мы были вынуждены пойти? Позавчера начали создавать Морской батальон. А туда, как ты понимаешь, в основном пошли большевики из флотилии и сочувствующие беспартийные матросы. Я отпустил туда и моего Илью, из охраны...

— Но ведь это же очень опасно, Степан Георгиевич! — воскликнул Корганов. — У нас во флотилии и без того не очень крепкие позиции!

— Еще бы! Ты бы слышал, сколько у нас было споров, пока мы приняли это решение! Но что поделаешь: мы давно уже стали «самоедами». Пожираем сами себя, чтобы продержаться до прихода подмоги, ведь тогда оправдаются все наши жертвы!.. — Шаумян снова сделал паузу: — Скажу еще: мы издали приказ о мобилизации кадровых рабочих с промыслов. Теперь в Баку у нас почти не остается верных сил, Гриша, и тем даже заговора не нужно устраивать, чтобы захватить власть: достаточно провести голосование в Совете!..

— Ну, а если помощь опоздает или окажется недостаточной?

— Ну, тогда... — Шаумян развел руками. — Мы ведь и это предвидим... Но я сказал, что наши уже идут на помощь!

Шаумян вдруг направился к двери и вызвал из тамбура Анвара.

Тот дружески улыбнулся Корганову.

— Здравствуйте, товарищ Гриша!

— Наш товарищ Гриша скоро попадет на небо, если мы не примем меры, Анвар, — сказал Шаумян. — Надо уложить его спать, сейчас же, здесь, на моей койке!

— Степан Георгиевич!.. — протестующе воскликнул Корганов.

— Это я поручаю тебе, Анвар, — не обращая внимания на протест, продолжал Шаумян. — У нас впереди еще много серьезных дел, Григорий Николаевич, и я не могу допустить, чтобы ты свалился с ног. Спи, а я пойду в штаб, к Аветисову.

Шаумян вызвал к себе Бичерахова. И убедился, что выводы Корганова были совершенно правильные: Бичерахов избрал очень тонкую линию поведения — не отказывался от активных действий, но считал, что раньше нужно стабилизировать фронт, подкрепив его новыми резервами, то есть тем, чего (он отлично знал это) сейчас не было у большевиков...

Как раз в этот день на передовых позициях у Керара заметили человека, идущего с белым флагом со стороны противника. Стрельбу прекратили. Парламентер, немолодой азербайджанец в замасленной одежде, подошел к позициям красных и заявил, что принес пакет от турецкого штаба начальнику штаба красных войск Аветисову.

Парламентера доставили в штаб армии, где еще находился Шаумян. Это был железнодорожник из Баладжар, прибывший недавно с эшелоном в Кюрдамир. В ночь, когда турки предприняли наступление, он спал в саду у своих знакомых, да так крепко, что не слышал стрельбы. А когда проснулся, увидел, что станция занята турками. Он был схвачен и ожидал всяких неприятностей для себя, но вдруг его позвали в турецкий штаб, где и предложили переправиться через линию фронта в Керар и доставить письмо Аветисову...

Аветисов, слушая парламентера, насупил брови и старался не смотреть в сторону Шаумяна. Потом вскрыл пакет, быстро пробежал глазами небольшое письмо и, бросив его на стол, сердито пробурчал:

— Черт знает что такое!..

— Можно узнать — в чем дело? — спросил Шаумян.

— Это пишут представители Тифлисского национального совета Арзуманян и Арутюнян. — Аветисов протянул письмо. — Оказывается, они прибыли на фронт и просят меня, чтобы я пропустил их в Баку для встречи с членами нашего национального совета... Но почему они обращаются именно ко мне?! В конце концов, здесь есть командующий.

Шаумян быстро просмотрел письмо и обратился к парламентеру:

— Значит, вам не нужно возвращаться с ответным письмом туда?

— Да нет, джанум, кто туда вернется! — воскликнул тот. — И они мне ничего об этом не говорили. Сказали только: «Отнесешь Аветисову».

— Ну, а как у них там дела? — спросил Шаумян. — Сколько войск, как вооружены, как с водой?..

Выяснилось, что железнодорожник — довольно наблюдательный человек. Он рассказал, что у турок в Кюрдамире примерно тысячи две войск, не больше, причем конников человек двести. Вооружены и одеты они плохо С водой тоже плохо: ее привозят в цистернах из Евлаха. Один знакомый машинист из Елизаветполя ему рассказал, что у турок мазута осталось дней на пять. И аскеры едят вместо хлеба какие-то жесткие лепешки, прямо рот раздерешь...

В это время вдруг вошел Федор Солнцев, бывший комендант Кюрдамира, и передал Шаумяну записку:

«Степан Георгиевич! Прошу на минуту вернуться в Ваш вагон по весьма важному делу! Корганов».

Шаумян вышел.

— Что случилось? — спросил он по дороге у Солнцева. — Почему Григорий Николаевич не спит?

— Час тому назад на стыке нашей группы и бригады Амазаспа фронт перешел поручик Тер-Осипов, брат вашего секретаря, Степан Георгиевич! — взволнованно сообщил Солнцев. — Он принес с собой письмо и заявил, что должен вручить его немедленно Григорию Николаевичу. Сказал, что письмо имеет весьма важное значение для нас. И я решился разбудить Григория Николаевича, несмотря на все протесты вашего Анвара...

Когда они вошли в салон, Григорий Николаевич схватил со столика письмо и бросился к Шаумяну:

— Посмотрите!.. Посмотрите, Степан Георгиевич, какую подлость приготовили для нас дашнаки!

Шаумян быстро пробежал глазами письмо.

— Так вот зачем хотят Арзуманян и Арутюнян попасть сюда! — воскликнул он.

— Значит, другое письмо тоже дошло до вас? — спросил Вартан, сидевший за столиком.

Только теперь Шаумян взглянул на него и поразился сходству Вартана с сестрой.

— Здравствуйте, поручик, — приветствовал он. — А вы очень похожи на Анну. Значит, ее предположение, что вы бежали от нас в Армению, было справедливо?.. Или дело было иначе?

— К сожалению, все было именно так, Степан Георгиевич. Я дезертировал из Красной Армии! — Вартан был бледен, но смотрел Шаумяну прямо в глаза. — А теперь вернулся и готов понести наказание.

Шаумян внимательно изучал его, стараясь понять, насколько искренен этот офицер в своем раскаянии.

— Мы должны еще разобраться, сколь серьезна ваша вина, — сказал он. — Но откуда вам известно, что сюда должны были направить еще одно письмо?

— Так ведь они это решили при мне — Назим-паша и эти...

— Вот как!.. Ну-ка, ну-ка, расскажите, как все это произошло. И вообще, как вы очутились снова здесь? Все расскажите.

И Вартан рассказал все. О том, как очутился в Армении. И о своих спорах с Гургеном. И о позоре под Александрополем и Караклисом. О Хачикяне в других солдатах, которые остались там, чтобы драться с захватчиками. И о своем решении вернуться в Баку. И о встречах с Хатисовым и Назим-пашой... Обо всем.

— Так, так... — задумчиво произнес Шаумян. — Значит, нас там ждут?

— Ждут, Степан Георгиевич, — ответил Вартан. — Теперь там наступила черная ночь, и все надежды только на вас!

— Я в этом не сомневался, — кивнул Шаумян. — Ну, а вы что намерены делать дальше?

— Я пришел сюда, чтобы драться. И прошу, если вы сочтете возможным, зачислить меня в вашу армию, на любую должность, хоть рядовым.

Шаумян вопросительно посмотрел на Корганова.

— Вартан — хороший артиллерист, Степан Георгиевич. А у нас, сами знаете, не хватает дельных командиров. Я предлагаю назначить его командиром батареи, — сказал тот.

— Согласен, — кивнул Шаумян. И обернулся к Вартану. — Но прежде поедете на два дня в Баку и повидаетесь с вашей сестрой. Она до сих пор не знает, что с вами.