Сказание о пальме

Глава двадцать восьмая

12 сентября от турок к англичанам перебежал некий араб. Он сообщил, что турки готовятся к решительному штурму Баку 14 сентября, причем поведут наступление на левый фланг бакинской обороны, опять в районе Волчьих Ворот.

Денстервиль сразу понял, почему выбран именно левый фланг: 900 штыков английской 39‑й бригады, как и 500 человек бичераховцев, прибывших недавно в Баку из Петровска, находились на правом фланге, на позициях, значительно укрепленных проволочными заграждениями и прочими оборонительными сооружениями, в то время как находящиеся на левом фланге местные войска, плохо вооруженные, неорганизованные и страшно уставшие за эти месяцы войны, не имели защитных укреплений.

Узнав от перебежчика о намерениях противника, бакинцы получали возможность подвести к угрожаемому району свежие силы с правого фланга, создать новые окопы, ходы сообщения. Об этом и просил Денстервиля генерал Докучаев. Но в штабе англичан этот вопрос обсуждали до... середины следующего дня, после чего ответили, что ослабить правый фланг ни в коем случае нельзя.

Такой ответ вконец ошеломил командование местных сил. Он означал, что англичане не только не намерены подвезти новые войска в Баку, но не хотят пускать в дело и находящиеся здесь части. Растерянность и уныние охватили штаб Докучаева и «Диктатуру».

На следующий день в четыре часа утра турки начали наступление. Обороняющиеся на левом фланге армянские части дважды храбро бросались в штыковые контратаки, но были вынуждены отойти перед превосходящими силами противника. К полудню они сдали Волчьи Ворота и отступили к городу.

Казалось, турки на плечах отступающих сразу ворвутся в Баку, но они вдруг остановились в нерешительности. Они знали, что на правом фланге противника находятся английские свежие части и войска Бичерахова с сильной техникой, и опасались удара их с фланга. Штаб Докучаева тоже видел эту возможность и снова настойчиво просил Денстервиля бросить 39‑ю бригаду в бой. Но генерал и на этот раз заявил, что нельзя ослабить правый фланг.

Тем временем турки подтянули силы и, выставив заслон против правого фланга, продолжили наступление и вышли на окраину города. Тогда Денстервиль счел судьбу Баку предрешенной и дал приказ об эвакуации английских войск.

А командование английских войск уже давно и тщательно готовилось к этому. Отход должен был начаться в восемь часов вечера под прикрытием левого фланга, где северо-стаффордцам приказано было держаться до девяти часов. Каждому подразделению и даже солдату были заранее даны подробные инструкции на случай эвакуации. На улицах, по которым должны были пройти англичане к порту, были расставлены патрули, чтобы защитить отступающих солдат от нападения разъяренных бакинцев. Денстервиль понимал, что есть все основания ждать этого.

Когда был дан приказ на эвакуацию, Денстервиль решил совершить последнюю формальность: известить «Диктатуру» об уходе английских войск из города. Он направил своего «русского» адъютанта Брея к «диктаторам».

Брей вернулся быстро.

— По-моему, им не до нас, сэр, — доложил Брей. — Когда я пришел к ним, штаб как раз подвергся сильному артиллерийскому обстрелу, и те немногие из «диктаторов», кого я там застал, были в таком смятении, что крикнули мне: «Делайте что хотите!». Я счел этот ответ вполне удовлетворительным.

С заходом солнца сражение стало затихать: беспрерывный шестнадцатичасовой бой утомил обе стороны. А к десяти часам вечера английские войска и часть техники уже были на борту «Крюгера». «Курск» и «Або» были направлены в Энзели еще раньше.

Когда «Крюгер» был готов к отплытию и ждали только приказа Норриса «в путь», генералу сообщили, что к нему прибыли Садовский и Лямлин.

Они вошли в кают-компанию бледные и растерянные от бессильной злобы.

— Я имею письменное постановление «Диктатуры Центрокаспия», — едва сдерживаясь, начал Садовский, — в котором вас предупреждают, что ваше отступление будет рассматриваться как предательство, против которого будут предприняты соответствующие меры. Если вы уже сняли ваши войска с позиций, то должны немедленно послать их обратно. Турки еще не вошли в город, и мы намерены продолжать сражаться.

«Боже мой, какие же они все-таки олухи!» — подумал генерал.

И, снова сама вежливость, он ответил:

— Будьте добры довести до сведения бакинского правительства, что мой уход отнюдь не является предательством, так как мой намерения были в точности известны вашему правительству. Мои солдаты принимали участие в бою в продолжение всего дня, не получая ни смены, ни подкрепления...

Садовский хотел что-то сказать, но задохнулся от возмущения, а Денстервиль продолжал как ни в чем не бывало:

— При таких условиях я отказываюсь жертвовать жизнью моих солдат. Я не могу выполнить ваше требование о немедленном возвращении моих частей на передовые позиции, так как солдаты фактически не в состоянии продолжать сражение.

Садовский пустил в ход последнее средство:

— В таком случае наш флот откроет огонь и потопит ваши суда!

Денстервиль встал в знак того, что больше не намерен говорить.

Садовский и Лямлин направились к выходу. Полковник Кейворт, глядя им вслед, нагнулся к Денстервилю:

— Почему бы не арестовать их и не взять с собой? — шепнул он.

В других условиях Денстервиль, ни секунды не колеблясь, последовал бы этому совету, но сейчас он поморщился.

— Не стоит прибегать к таким мерам, Кейворт. Они не посмеют осуществить свою угрозу, так как потом им некуда будет деваться: в Астрахань, к большевикам, они не пойдут, а все остальные порты на Каспии в наших руках — и Энзели, и Красноводск, и Петровск.

Как только стало известно, что англичане уходят, паника охватила город. Обезумевшие от страха толпы стариков, женщин и детей бросились в порт. А над головами их рвались снаряды, и смерть косила мечущихся в панике людей на каждом шагу.

Но воинские части, успевшие отступить с передовых, захватили все суда, и солдаты пропускали на борт только своих близких. У трапов возникали давки, людей сталкивали с пирса прямо в море. Крики, плач, мольба, ругательства, угрозы висели в воздухе. Наконец в порту появился Амазасп и, чтобы успокоить народ, закричал:

— Дорогие, милые, эти пароходы предназначены для солдат, а для вас в Черном городе выделены специальные суда!

Люди кинулись к Черному городу. Там, на пристани, действительно стояло несколько пароходов, но они были заняты семьями избранных. При виде приближающейся толпы суда немедленно снялись с якорей и ушли в море...

Бакинские комиссары продолжали оставаться в тюрьме. Но о них не забыли. Не забыли ни враги, ни друзья.

Накануне наступления турок пришел из Астрахани пароход «Севан», на котором прибыл представитель Астраханского Совета, чтобы узнать о судьбе Шаумяна и других комиссаров и принять меры к их освобождению. В городе он сразу связался с Микояном, и уже 14 сентября они явились к Садовскому и Багатурову.

— Они преданы военно-полевому суду. Вот отгоним турок — и суд решит, как с ними поступить, — ответили те.

— Как «отгоним турок»! — вспылил Микоян. — Они же сегодня ворвутся в город!

— Ерунда! — усмехнулся Багатуров. — Не наводите панику, Микоян!

И тогда Микояну стало ясно, что они задумали: оставить комиссаров на расправу туркам...

Микоян и представитель Астрахани ушли, так ничего и не добившись. В Бакинском комитете партии снова и снова обсуждали, что делать, как отвести от комиссаров кровавый меч расправы.

И вдруг Сурен предложил:

— Можно устроить налет на тюрьму! Я был там и знаю, где их камеры. А тюремная охрана сейчас вряд ли очень сильна. Если даже она и осталась там, то не думаю, чтобы оказала какое-либо сопротивление.

Баиловская тюрьма была похожа на крепость, и захватить ее маленькой группой было сложно. Но Сурен продолжал настаивать:

— Пробьемся, вот увидите! Я соберу ребят из Интернационалистического союза молодежи, вооружимся гранатами, взорвем ворота и проникнем в тюрьму!

Оставалось так мало времени, что нельзя было пренебрегать и этим вариантом.

— Давайте, действуйте! — сказал Микоян. — А я снова пойду к этим мерзавцам...

Представителю Астрахани он сказал, чтобы тот подогнал «Севан» к одному из причалов Баиловского военного порта. Варвара Джапаридзе, Ольга Фиолетова, жены и близкие других арестованных должны были тоже направиться туда и ждать корабль. Если удастся освободить арестованных, то их немедленно направят прямо к этому причалу.

Сурен весь вечер бегал из дома в дом, пытаясь организовать группу для налета на тюрьму. Парни, которых он собирал, были членами «Союза молодежи», руководимого Суреном. Эти молодые рабочие — русские, азербайджанцы и армяне — в дни Коммуны дрались вместе со взрослыми, а после падения Советской власти скрывались в городе. Закопали винтовки, револьверы и гранаты до той поры, когда вновь можно будет принять участие в борьбе за Советы.

Но теперь в обстреливаемом врагом, охваченном паникой городе найти их было не так-то легко. Поэтому удалось собрать только человек пять-шесть.

Было уже около одиннадцати часов ночи, когда они миновали центральные улицы города, темную узкую улочку, ведшую к военному порту и тюрьме. И вдруг недалеко от порта в темноте раздался окрик:

— Стой, кто идет? — и щелкнули затворы.

Ребята даже и не предполагали, что в эту ночь всеобщего замешательства и паники кто-то мог обратить на них внимание.

— Кто идет, отвечай! — снова окликнули их. — Стрелять будем!..

— Свои, джанум, свои! — поспешно отозвался Рваев, наборщик из «Гуммета».

Из темноты к ним шагнули один матрос, потом — второй, третий... «Патруль моряков!» — наконец понял Сурен.

— Свои? Кто — свои? — Матрос провел руками по карманам Рзаева и воскликнул: — Ага, гранаты! Держи их, братва, тут что-то не чисто!

Сурен хотел отпрянуть назад, но его сразу схватили чьи-то дюжие руки, сжали в железных тисках. Потом он почувствовал, как у него из карманов вытащили револьвер и гранату. Остальных товарищей тоже разоружили.

— Э, да тут у них у всех гранаты и револьверы, братцы! — воскликнул один из матросов. — Это какая-то банда! Ну-ка, посветите, поглядим, что за птицы!

Кто-то чиркнул спичкой и при ее колеблющемся свете оглядел схваченных.

— Черт те что, мальцы какие-то!.. — чертыхнулся он. — Ну-ка, выкладывайте: кто такие, куда идете с оружием?

— Да пустите же! — наконец выговорил Сурен.

И тот, что держал его сзади, несколько ослабил тиски.

«Сказать им? — думал Сурен. — Ну нет, это же те самые, что стреляли по нашим кораблям. Эсеровская сволочь и примкнувшая к ним портовая шваль».

Но что-то сказать нужно было, и он выпалил:

— Мы бежали в военный порт... чтобы сесть на корабли.

— На корабли? В военном порту?

— Так там же все пароход уже занит! — честно старался помочь Сурену Рзаев. — Думаль, ви вазмьош нас!

— Что-то вы не похожи на беженцев... — все более недоумевали моряки. — Хотели бежать, а вооружились до зубов.

— А не турецкие ли это шпионы, братва? Вон тот и балакает вроде по-турецки.

— Да какой такой турецки! — возмутился Рзаев. — Я бакински, понимаешь? Мусульман я, азербайджан!

— Ну-ка, пошли, пошли! Там разберемся!

И матросы потащили обезоруженных ребят в сторону военного порта.

«Влипли!.. — с отчаянием думал Сурен. — Ох, и бездарно же попались! Еще расстреляют как турецких шпионов, сейчас ведь долго разбираться не станут!»

Пока Сурен бегал по городу, собирая группу для налета на тюрьму, Микоян снова отправился в здание, где помещалась «Диктатура».

На улице продолжали рваться турецкие снаряды, и все окна здания были выбиты. Всюду — в комнатах, в коридорах — под ногами хрустело битое стекло, на полу валялись обрывки бумаг, окурки... Какие-то незнакомые люди торопливо складывали в ящики папки из шкафов, выносили имущество. Но Микоян решил, что представителей «Диктатуры» лучше все-таки дождаться здесь, чем искать в обстреливаемом городе.

И не ошибся. Примерно через час появились два эсера — член «Диктатуры» Велунц и заместитель председателя контрразведки Далин. Они с недовольством посмотрели на Микояна, — видимо, сразу догадались, зачем он пришел.

— Ничего не выйдет, Микоян, — с усталым видом произнес Велунц. — Если вы пришли просить об освобождении арестованных комиссаров, то я не в состоянии сделать этого.

— Ох, и подлецы же вы, господа!.. — Микоян опустился на стул и устало откинул голову на спинку. — Ну прямо подлец на подлеце!..

Он отлично знал, как умеют эсеры пускать в ход оружие и что им ничего не стоит пристрелить его. Пристрелить и уйти, в уверенности, что никогда и никому не придется отвечать за это... Но ему сейчас было все равно, и он продолжал так же устало:

— Подлостью и обманом пришли вы к власти. Подлостью и обманом арестовали их и так же подло хотите расправиться.

— Замолчи, слышишь?.. Замолчи, а то получишь пулю! — Далин сделал шаг назад и выхватил револьвер.

А Микоян не только не пошевелился, но даже не повысил голоса.

— Вы подло обманули народ, уверяя, что англичане спасут город. Вот до чего довели ваши «спасители» Баку! Бросили, ушли, не предупредив даже вас. Признавайтесь, ну признавайтесь же: ведь никто даже с собакой своей так не поступил бы!

Быть может, Микоян и сам не подозревал, как больно задел их. В словах этого чернявого худого молодого человека была оскорбительная правда: да, с ними поступили, как с паршивыми собаками... Использовали, когда нужно было, и выбросили в мусорный ящик. И они знали почему: их просто сочли неспособными справиться с теми, что работали на промыслах и заводах. Решили, что куда уж лучше впустить сюда турок — они, мол, расправятся со всеми получше!..

— Вот так вы и живете: подлец на подлеце, — продолжал так же бесстрастно Микоян. — Они вас предали, а вы нас предавали сто раз, и хотите предать в сто первый. Вы же иначе не умеете, не приучены!..

Тут он вдруг вскочил на ноги, стукнул кулаком по столу и закричал в исступлении:

— Да вы кто — люди или нет? Люди вы или нет?! Не смеете вы так поступать с ними — со Степаном и Алешей, с Иваном и Мешади, с Гришей и Павлом! Не смеете, сволочи, мерзавцы! Вы же покроете навечно позором не только ваши имена, но и ваши проклятые партии!.. — Он схватил со стола лист бумаги, сунул под нос Велунцу и приказал: — Пишите! Сейчас же пишите распоряжение в тюрьму об освобождении арестованных...

И вдруг Велунц произнес обмякшим голосом:

— Да пойми ты, Микоян, мы не можем отпустить арестованных просто так, на волю!..

— А почему не можете эвакуировать отсюда?

— Потому что у нас нет парохода и нет охраны. Понимаешь?!

— Это я могу сделать сам как депутат Бакинского Совета, избранный при вашей власти, — заявил Микоян.

Велунц и Далин посмотрели друг на друга.

— А пароход? — теперь начал упираться Далин. — Где же найдете пароход, на котором можно вывезти их?

— Это не ваше дело. У меня уже все организовано, — отрезал Микоян. — Вы только дайте распоряжение начальнику тюрьмы.

— Все равно без конвоя их отпустить нельзя, — снова и снова твердил Далин.

— Здесь в здании я видел солдат из старых рабочих. Я уговорю их конвоировать арестованных, — настаивал Микоян.

— Пойдут они в такое время в тюрьму, как же! — буркнул Далин.

— Я уговорю их: ради Степана и других они пойдут, — уверенно сказал Микоян. И снова чуть не закричал: — Да пишите же, пишите эту проклятую бумажку, слышите!

Велунц, шумно вздохнув, оттолкнул бумажку Далину и, не глядя на Микояна, буркнул:

— Пиши, Далин... Пиши, чтобы под конвоем эвакуировали из Баку в любой ближайший порт. В любой, кроме Астрахани.

Микоян смерил его презрительным взглядом, но больше настаивать не стал.

Далин, схватив перо, быстро черкнул что-то на бумажке и протянул Микояну. Тот взял, направился к двери, но в последнюю минуту остановился.

— Вы знаете, что за ними прибыл пароход из Астрахани?.. — спросил обернувшись. — Я увезу их туда, слышите?

И, не дождавшись ответа, вышел.

— Тоже нашли ишпиён... — громко ворчал Рзаев, шагая между матросами. — Изначит, если челавек пилохо говорит по-русски, он ишпиён, да?

— И не говори: сколько развелось дураков, ужас!.. — поддержал его Лагутин.

— Но, но, потише, а то получишь за «дурака» дуру пулю! — пригрозил один из матросов.

Где-то сзади, вероятно в районе торгового порта, продолжали надсадно реветь сирены уходящих в море кораблей, доносился грохот разрывов снарядов. Потом уже ближе грохнуло орудие какого-то корабля, на секунду осветив зарницами темную бухту.

— Стой! — вдруг сказал старший патруля. Когда остановились, спросил: — Ну-ка, скажите начистоту: куда следовали с оружием?

— Вот уж, господи, в самом деле!.. — Сурен вложил в это восклицание максимум отчаяния. — Да говорят же — к вам бежали, к вам!..

— Какое же это «следование»? — поспешил ему на помощь один из товарищей, Арзуманов. — Солдаты никого не пускают на пароходы, кроме своих. Вот мы и решили бежать к вам. Попросить, чтобы взяли с собой. А вы — «следовали»!

— А что с оружием — так у кого сейчас нет оружия? — прибавил Лагутин.

— А как же вы так: одни, без родителей? — допытывался патрульный.

— Так родители и отправили нас. Турки, говорят, будут первым долгом молодых хватать, спасайтесь. А мы старые, нас не тронут, да и некуда нам идти из своего дома!

— А этому зачем — ведь мусульман же, — старший показал на Рзаева.

— Ну и что мусульман? — закричал Рзаев. — А я в эсер вступил, панимаешь?.. А наш сосед, Махмуд-ага, ругал моя папа: «Зачем оглан эсер, зачем нет мусават? Придут турки, мы ему резать будем!..» А моя папа говориш мне: «Ит оглы, ит,[9] зачем палез эсер, сичас давай удирай!» Панимаешь?

— А где эсеровская книжка, покажи?

— Эх, совсем дурак!.. — махнул рукой Рэзаев. — Хочешь, турки меня паймай с книжка, савсем зарезал, да?.. Сам садись параход, уходи, а я тут бегай с эсерски книжка в карман, да?

— Значит, нету? — заупрямился старший. — Тогда знать не знаю! Пошли, и пусть там разбираются!

— Ну и пошли! — зло сказал Сурен. — Как будто мы не этого хотим.

В это время послышался треск пулеметов. Пули просвистели над головой. Все невольно пригнулись.

— Слышь! — вдруг закричал один из патрульных, обращаясь к старшему. — Отпусти ты их к черту, ну? Отпусти, и пошли отсюда... — Он даже не дождался, пока это сделает старший, и сам заорал: — А ну, катись-ка отсюда! Убирайтесь, живо!

Ребята, повернувшись, пустились бегом в сторону тюрьмы. У них не было оружия, чтобы осуществить свой замысел, но все равно они продолжали бежать туда, надеясь на чудо...

В одиннадцать часов ночи коммодор Норрис, взявший на себя командование, отдал приказ отчаливать. Огни на мачтах были погашены. «Крюгер», осторожно лавируя между отплывающими кораблями, направился к выходу из бухты.

Когда миновали траверс Наргена, вдруг со стороны Баилова какое-то судно открыло огонь по «Крюгеру». На пароходе поднялась паника, все были уверены, что «Крюгер» сейчас будет пущен на дно... Рулевой, бросив штурвал, бежал, и никем не управляемый пароход шел прямо на стреляющее судно.

На место рулевого бросился сам Норрис, дал команду: «Полный вперед!» Через минуту быстроходный пароход помчался прочь от Баилова. И тогда стрельба прекратилась — так же внезапно, как и началась.

Отойдя подальше от Баку, начали осматривать пароход: не получил ли он пробоины? Выяснилось, что ни один снаряд так и не попал в него.

К Денстервилю подошел Кейворт.

— Говорил я вам, сэр: нужно было арестовать тех молодчиков! — сказал он с укором. — Чуть не пустили нас на корм рыбам.

Денстервиль минуту смотрел в ту сторону, где остался город. Потом ответил уверенно:

— Это были не они, Кейворт. Они бы выпустили против нас «Ардаган», «Карс» и другие суда... А это было какое-то маленькое сторожевое судно, действовавшее, так сказать, по собственной инициативе...

Когда начало светать, принялись подводить итоги всей бакинской экспедиции. Оказалось, что за этот месяц отряд потерял 180 человек убитыми и пропавшими без вести. В числе последних были майор Суттер, унтер-офицер Бумер из австралийских войск и — что было самое странное — вице-консул Бойль...

— Они были до самой последней минуты с нами, сэр, — с огорчением говорил Стокс. — Просто уму непостижимо, куда они могли запропаститься...

Денстервиль, не глядя на него, проговорил:

— Сегодня из Баку в Красноводск и Петровск отплывают пароходы мистера Куна и бичераховцев. Будем надеяться, что наши выберутся из Баку на одном из них...

Ребята бежали к пристани в центральной части города...

После того как удалось получить разрешение и вырвать комиссаров из тюрьмы, Микоян бросился искать Сурена и его группу: они должны были ждать его возле тюрьмы. Но ребят нигде не было.

Тогда он кинулся в сторону Баиловского порта, где их должен был ждать пароход «Севан». Там у причалов стояло несколько старых барж и вышедших из строя нефтеналивных судов, но ни одного парохода не было видно. Но потом совсем рядом начали рваться турецкие снаряды, и он понял, что зря теряет время. Конечно, десятки тысяч солдат и горожан, ринувшихся в порт, чтобы уйти из Баку, захватили пароход. Наверное, ворвались на борт, смяли команду и, грозя оружием, заставили выйти в море...

Он кинулся обратно к тюрьме, чтобы увести комиссаров в город и начать поиски судна, на котором можно будет выбраться из этой западни...

Чем ближе они подходили к центральным пристаням, тем чаще попадали под обстрел вражеской артиллерии.

Наконец добрались до пристани Камво, неподалеку от городского бульвара. Здесь по-прежнему многотысячная толпа штурмовала последние три парохода. Два из них уже были полностью заняты воинскими частями и беженцами, но не могли отчалить: сотни людей вцепились в поручни трапа и с плачем и проклятиями молили взять их на борт. А на третьем пароходе погрузка еще не закончилась. Это был «Туркмен», на который грузилась, видимо, только что подошедшая воинская часть. Солдаты, расталкивая толпу прикладами и стреляя в воздух, с трудом пробивались к трапу.

— Что творится!.. Что творится, а? — тихо произнес Шаумян, глядя на этот ад кромешный.

Было ясно, что нет никакой надежды сесть ни на один из этих пароходов. Да Шаумян уже и не думал об этом. Снова в его сознании со всей четкостью пронеслись события этих последних месяцев. Картина невиданного бедствия, которое обрушилось на город, ставший жертвой обмана и предательства!

— Татевос!.. — вдруг громко закричал Арсен Амирян. — Татевос!

И тогда все увидели Татевоса Амирова, стоявшего у нижней ступени трапа. На «Туркмен» грузился его отряд.

Но Татевос не слышал кричащих.

— Давай за мной, Арсен! — Микоян врезался в толпу.

Шаумян увидел, как он, таща за собой Арсена, таранил толпу, шаг за шагом пробиваясь к трапу, как они наконец добрались до Татевоса, начали говорить ему что-то, показывая рукой в сторону комиссаров. И как затем, предводительствуемые огромным Татевосом, начали продвигаться обратно.

Выбравшись из толпы, Амиров крепко обнял младшего брата и, тотчас выпустив из объятий, обернулся и обвел взглядом комиссаров — Шаумяна, Джапаридзе, Корганова, Петрова, Фиолетова, Азизбекова. И снова взглянул на Шаумяна...

— Ай-яй-яй! — сказал наконец Татевос. — Ай-яй-яй... Подождите минутку, друзья!

Он быстро подошел к группе солдат, пробирающихся к трапу, и вместе с ними вернулся к комиссарам.

— Помогите товарищу Шаумяну и комиссарам подняться на пароход! — приказал он.

Те сначала недоуменно таращили глаза, но потом, словно очнувшись, начали прокладывать им дорогу в толпе, крича:

— А ну, расступись!.. Дорогу, давай дорогу!..

Микоян снова побежал к Амирову.

— Татевос! Надо послать кого-либо в город, разыскать Варо Джапаридзе, Ольгу Фиолетову и других женщин.

— Ладно, пошлю, сейчас же пошлю. А вы поднимайтесь скорей!

К рассвету все суда ушли из Баку. Отплыл генерал Денстервиль, ушли «Диктаторы» и лидеры правых партий, не успев погрузить на пароходы даже все свои войска, но зато захватив семьи и личное имущество.

Ушла флотилия.

Под утро на фронте рассеялись и те немногочисленные отряды, которые, не будучи предупреждены об эвакуации, продолжали упорно драться, всю ночь сдерживая натиск противника. Говорили, что у Сальянских казарм один из таких отрядов за ночь отогнал на своем участке противника на полторы версты и лишь утром, обнаружив, что турки находятся в его тылу, рассеялся.

Еще долгое время по городу ходили слухи о том, что в эту ночь турки, понеся значительные потери и отчаявшись взять город, решили наконец отступить. Будто их обозы уже двинулись назад, но в это время их агенты из города сообщили об эвакуации англичан и местных войск.

Утром 15 сентября они вошли в никем не защищаемый город. Три дня и три ночи разнузданная орда аскеров и мусаватистов бесчинствовала в городе. Хватали и убивали людей на улицах и в домах. Врывались в госпитали и больницы, расстреливали и резали раненых. Выкидывали из окон домов детей. Насиловали женщин и девушек. С радостным воем растаскивали из магазинов и квартир ковры и драгоценности богачей и жалкий скарб бедняков. Убивали и грабили в основном армян, но не щадили также ни русских, ни азербайджанцев. Не щадили никого, кто подозревался хотя бы в сочувствии большевикам, в малейшем содействия обороне города...

Тридцать тысяч убитыми, не считая раненых и погибших в дни обороны, — такой ценой пришлось заплатить бакинцам за наивную веру в иноземных «спасителей».