Советский Союз. История власти. 1945–1991

Возвратившись из Пекина, Косыгин полагал, что Китай разрешит использовать свое воздушное пространство для перевозки советской военной техники и военнослужащих. 23 февраля 1965 г. было принято Постановление Совета Министров СССР об усилении противовоздушной обороны Демократической Республики Вьетнам. Для этой цели предполагалось использовать одну зенитно- ракетную бригаду системы «Волхов» и до 4 тыс. человек. В конце февраля 1965 г. планировалось перебросить военную технику 45 самолетами АН-12 через территорию Китая.

Однако осуществление этого плана с самого начала встретилось с серьезными трудностями. В усилении позиций СССР в Индокитае не были заинтересованы ни Китай, отказавшийся разрешить использовать свое воздушное пространство, ни, как ни удивительно, Северный Вьетнам.

23 марта 1965 г. Брежнев на митинге на Красной площади в честь космонавтов заявил: «В наши центральные органы поступает немало заявлений от советских граждан, выражающих готовность принять участие в борьбе вьетнамского народа за свободу и независимость. Нам хорошо понятны чувства братской солидарности, социалистического интернационализма, которые находят свое выражение в этих обращениях советских людей». Позднее та же тема была отражена в коммюнике от 17 апреля 1965 г. по итогам переговоров в Москве Л. И. Брежнева с северовьетнамской делегацией во главе с Ле Зуаном. Там было зафиксировано, что, «если агрессия США против Демократической Республики Вьетнам будет усиливаться, Советское правительство в необходимом случае, при обращении Правительства ДРВ, даст согласие на выезд во Вьетнам советских граждан, которые... выразили желание сражаться за справедливое дело вьетнамского народа...»⁴¹

Но это были заявления-декларации, заявления «на вынос», не отражавшие реально складывавшихся отношений между Северным Вьетнамом и СССР. Уже в марте 1965 г. министр обороны ДРВ Во Нгуен Зиап дал ясно понять, что Вьетнам нуждается только в военной технике и не заинтересован в советских военных специалистах. Он выразил заинтересованность в подготовке вьетнамских военно- технических специалистов. И позже в закрытом порядке тема посылки добровольцев обсуждалась неоднократно. Точка зрения вьетнамского руководства: прежде всего нужна помощь военной техникой и военно-техническим имуществом, а людских ресурсов во Вьетнаме достаточно⁴²

За позицией северовьетнамской стороны просматривался явный прагматический расчет: руководствуясь соображениями «социалистического интернационализма», своими политическими обязательствами, СССР будет вынужден оказывать помощь практически на любых условиях. Так, по подсчетам советской стороны, к апрелю 1965 г., накануне нового этапа массовых поставок вооружений во Вьетнам, СССР уже поставил туда вооружений — безвозмездно — на 191,5 млн. руб., по клирингу — на 2,3 млн. руб., в кредит — на 6,95 млн. руб.

Политическое доктринерство СССР оказывалось дипломатической ловушкой, где интересы собственно СССР его партнерами могли не приниматься во внимание.

В апреле по итогам поездки Косыгина и постановлений ЦК КПСС и СМ СССР принято решение поставить во Вьетнам вооружений на сумму 140 млн.

руб. Во второй половине 1965 г. и первой половине 1966 г. планировалось поставить береговой ракетный дивизион «Сопка». 2 июля 1965 г. во Вьетнаме было 332 специалиста из СССР. (Заметим, что численность военных советников СССР в течение всего периода военного конфликта не превышала 500 человек, то есть почти в 10 раз меньше первоначально намеченной.) К июлю 1965 г. советские специалисты фактически обслуживали пусковые установки зенитных ракет. Усиление американских бомбардировок Северного Вьетнама вынудило его руководство запросить у СССР военных летчиков, но, по мнению советской стороны, это представлялось нецелесообразным: «С первых минут боя станет ясно, что их [самолеты] пилотируют русские».

Драматическая ситуация складывалась вокруг советских ракет ПВО, размещенных в Северном Вьетнаме. О ней сообщил в своей телеграмме от 31 июля 1965 г. в ЦК КПСС посол СССР во Вьетнаме А. С. Щербаков⁴³ Он писал, что первые боевые действия ракетного полка пришлись на 24 и 26 июля. Вьетнамская сторона не слишком верила в эффективность этой техники. «Накануне боя,— по словам Щербакова,— китайские специалисты внушали, что техника старая и ненадежная». Ракеты эти действительно были произведены в 1956— 1958 гг. «Поставив боевую задачу,— продолжал посол,— вьетнамцы по существу уклонились от боя. Бой вели советские специалисты при наличии 25% комплекта личного состава дивизиона». Идея «смешанных расчетов», состоявших из советских и вьетнамских специалистов, была преднамеренно не осуществлена. В случае неудачи вьетнамцы «умыли бы руки».

Однако первый опыт применения советских ракет ПВО спутал многие расчеты. Семью советскими ракетами было сбито 5 американских самолетов. Итоги первого боя обсуждались в высшем вьетнамском руководстве на уровне Фам Ван Донга и Во Нгуен Зиапа. «Хо Ши Мин обещал прислать поздравление,— писал посол,— но до 31 июля не прислал».

Во втором бою 26 июля уже участвовали смешанные расчеты (командир стрелкового дивизиона — майор Ильиных). Посол жаловался на скверное отношение со стороны вьетнамцев к советским специалистам. 26 июля их даже не накормили. Вьетнамские офицеры и солдаты «на ходу спят». Зато советскую технику в полной мере оценило американское командование: американцы немедленно покинули воздушное пространство и в этот день больше не появлялись.

К 1 октября 1965 г. в ДРВ было 413 ракетчиков и 44 авиационных специалиста, 18 специалистов по другим видам техники. Всего во Вьетнаме находилось 475 человек из СССР.

Наряду с военной помощью СССР оказывал дипломатическую и общественную помощь Северному Вьетнаму. 6 апреля 1966 г. было принято Постановление Секретариата ЦК КПСС «О всемирной кампании за полное и окончательное прекращение бомбардировок ДРВ» с указаниями советским представителям в международных организациях⁴⁴.

В свою очередь руководство Северного Вьетнама всячески стремилось обострить советско-американские отношения. 18 июля 1966 г. в письме Министерства морского флота СССР в ЦК КПСС сообщалось о сложностях, связанных с доставкой грузов во Вьетнам, и непростых отношениях, которые складывались между советской и вьетнамской сторонами.

В письме сообщалось, что советские суда постоянно подвергаются облетам американскими самолетами, при входе в Тонкинский залив преодолевают зону, где непрерывно дежурят 2-3 авианосца, вокруг которых постоянно курсируют крейсер и 6-8 эсминцев у каждого авианосца. Советские суда вынуждены проходить фактически через блокируемую авианосцами, эсминцами и самолетами с воздуха морскую зону под непрерывными облетами и конвоированием.

Однако советскую сторону тревожило другое: «Анализируя условия работы советских судов в районе Хайфона за последнее время, министерство считает необходимым доложить о следующем:

1. Вьетнамские морские власти искусственно задерживают разгрузку советских судов, считая, что чем больше советских судов находится в порту и в районе порта Хайфон, тем безопаснее положение в порту».

Министерство приводило многочисленные примеры, подтверждавшие этот вывод, когда суда неделями и месяцами стояли в ожидании разгрузки, даже когда на их борту находились опасные грузы, например бензин.

«2. Советские суда,— писало министерство,— ставились у наиболее опасных мест, например у зенитных береговых батарей, по-видимому имея в виду, что американцы воздержатся от бомбежки таких батарей ввиду наличия около них советских судов, а может быть, для создания вынужденного положения по желанию некоторых лиц, чтобы советское судно было разбомблено.

Во время налетов к борту советских судов подходят военные катера и открывают стрельбу из-под бортов советских судов, вызывая тем самым огонь с американских самолетов на советские суда; были случаи, когда китайские суда, находившиеся рядом, открывали огонь из автоматов.

Во время одного из налетов на район Хайфона с американских самолетов были сброшены неизвестные предметы... Можно было предполагать, что это были донные мины. Мы,— ссылаясь на моряков, писало Министерство морского флота,— обратились с просьбой к вьетнамским друзьям проверить. Вьетнамские друзья очень хладнокровно отнеслись к нашей просьбе и фактически как следует не проверили. Между тем 10 июля китайское судно вьетнамские лоцманы направили в обход опасной зоны, а 11 июля советский пароход "Челябинск" сознательно направили прямо через опасный район, по-видимому желая этим проверить, действительно ли есть донные мины или нет? Этим явно ставился под угрозу советский корабль. Вьетнамские лоцманы не сообщили советскому капитану о возможной опасности».

Вывод Министерства морского флота был незамысловат и соответствовал его компетенции — сообщить вьетнамским друзьям о том, что советская сторона не прекратит направления судов с грузами во вьетнамские порты, и одновременно обратить внимание вьетнамской стороны на необходимость не допускать со стороны морских и портовых властей задержки судов и создания для них угрозы и принять необходимые меры по максимальному ускорению разгрузки и погрузки советских судов⁴⁵.

Сложно складывались отношения между советскими и вьетнамскими военными. Военный атташе в Ханое жаловался на то, что «вьетнамская сторона в более или менее резкой форме продолжала проводить курс на отгораживание советских представителей в ДРВ от всякой возможности оказывать влияние на развитие событий в стране. Удалены многочисленные военные советники по родам войск, а сохранились только военные и гражданские советники, имеющие узкие задачи технической консультации. Это результат взятого руководством ДРВ

„ ~ 46

прокитаиского курса в проведении своей политики»

Советская сторона, естественно, стремилась ознакомиться с образцами американской военной техники. Как и в других войнах, должны были тщательно изучаться обломки сбитых самолетов, трофейные образцы. СССР, поставляя вооружение во Вьетнам, явно продемонстрировал свою заинтересованность в сотрудничестве с северовьетнамцами в этой области. Однако, судя по Справке о работе спецгруппы советских специалистов по изучению американской военной техники, датированной 14 марта 1967 г., на пути выполнения имевшихся договоренностей пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Процитируем справку:

«Приходится работать в ДРВ в трудной обстановке, которая нередко искусственно осложняется вьетнамскими товарищами. Известно, что основным методом отбора образцов советскими специалистами, по установленному вьетнамской стороной порядку, являются их поездки к местам падения сбитых американских самолетов. Однако вьетнамские товарищи, используя различные предлоги, скрывают от нас места падения самолетов и оттягивают поездки к ним даже при положительном решении вопроса о поездке. ...Имеется немало примеров, когда до прибытия наших специалистов сбитые самолеты осматриваются квалифицированными специалистами, как теперь выяснилось, китайскими. Так, в январе с. г. был сбит ракетой разведывательный самолет усовершенствованного образца. Наших специалистов пригласили осмотреть этот самолет, но когда они явились на место, то там оказались китайцы, которые уже сняли все ценное оборудование и подготовили остатки самолета к взрыву.

Нередки случаи, когда советским специалистам отказывали в осмотре сбитых самолетов и в передаче уже отобранных образцов под различными необоснованными предлогами...

...Аналогичным образом обстоит дело и с обменом военной информацией. Как правило, наших военных информируют в самом общем виде, упрощенно, а иногда и просто скрывают истинное положение, что по существу ведет к дезинформации. Фактически слабо выполняется достигнутая договоренность о том, что наших специалистов будут ежемесячно информировать об обстановке и действиях противника, о воздушных боях, регулярно будут передаваться допросы пленных американских летчиков, читаться обобщенные доклады о применении помех, по использованию американских ракет и тактике авиации ВВС и ВМС США»⁴⁷

Кстати, в этой справке в косвенном виде сформулирован ответ на вопрос, имели ли советские военные доступ к американским летчикам, сбитым над Вьетнамом. Советских специалистов не только не допускали до пленных, но зачастую и не знакомили с материалами допросов, в которых особую важность для советской стороны представляли сведения об эффективности применения советской военной техники.

Заслуживает также быть отмеченным, что с 5 августа 1964 до 1 ноября 1968 г., по предварительным, ориентировочным данным, силами ПВО Вьетнама было сбито 3 243 самолета ВВС и ВМС США.

Подводя итоги развитию СССР с октября 1964 по 1968 г., следует отметить, что это был внутренне противоречивый процесс, в котором попытки экономической модернизации сочетались со стремлением укрепить консервативные тенденции в политической жизни. Это было время, когда была предпринята, пожалуй, первая попытка сформулировать альтернативу власти КПСС, когда оформилось диссидентское движение.-Наконец, это время, когда СССР не без успеха противостоял США по всему миру.

Особое значение в этой связи представляли события в Чехословакии, которые поставили перед руководством СССР много сложных задач.

Чехословакия-1968. Взгляд из Москвы

То, что происходило вокруг событий в Чехословакии, стало поворотом во всех сторонах развития Советского Союза — от расстановки сил в Политбюро ЦК КПСС и изменения внешней политики страны до развития экономики, культуры, общественного движения. Послехрущевское время вновь поставило перед высшим политическим руководством вопрос: насколько далеко могут зайти эти реформы? Где та грань, после которой реформы могут затронуть и поколебать основы социализма? Сама постановка этого вопроса для коммунистического руководства была вполне закономерна: убеждение в существовании враждебного империалистического окружения, постоянные военные конфликты (война во Вьетнаме, «семидневная война» и разгром союзников СССР на Ближнем Востоке), интеллектуальное давление вроде пропаганды теории конвергенции У. Ростоу — неизбежного сближения и взаимопроникновения социализма и капитализма — создавали ощущение постоянной внешней угрозы, ощущение, понятное для того поколения политиков, которому пришлось принять непосредственное участие во Второй мировой войне.

Не было и полной уверенности в прочности лагеря социализма, социалистической системы. Не были забыты ни берлинское восстание 1953 г., ни венгерские события 1956 г., ни волнения в Польше, ни попытки более или менее далеко уйти от союза с КПСС в Югославии, Китае, Албании, Румынии.

Значение событий «пражской весны» для СССР нельзя понять вне их социально-политического контекста. То, что происходило в Чехословакии, встречало отклики в различных кругах советского общества.

Политбюро и Секретариат ЦК КПСС были в курсе многого происходившего тогда в Чехословакии. Было налажено систематическое информирование Кремля и Старой площади — и по каналам посольства и очень активно работавшего Генерального консульства в Братиславе, и напрямую от чехословацких деятелей, учившихся в Москве в различных партийно-учебных заведениях, приезжавших по делам службы, и от представителей компартий других социалистических стран. Информация поступала практически из всех слоев чехословацкого общества и отражала взгляды всех течений в рамках КПЧ. Создается впечатление, что этот мощный поток сведений стал следствием стремления различных групп политической элиты Чехословакии доказать правильность именно своей точки зрения и заручиться поддержкой Москвы в своих действиях. Эта информация анализировалась. Но было бы упрощением считать, что результаты этого анализа имели только внешнеполитические следствия. «Братский лагерь социалистических стран» с неизбежностью проецировал происходящее в Чехословакии на свои внутренние дела. Шел опасный эксперимент возможности реформирования «реального социализма». Поэтому его итоги должны были иметь, и имели, не только чехословацкие следствия.

Уже в 1967 г. в информации из советского посольства в Праге отмечались неблагоприятные тенденции в развитии идеологии в Чехословакии. Не прошли незамеченными выступления пражских студентов в ноябре 1967 г. Отмечалась критика политического курса страны, раздававшаяся на собрании чехословацких писателей. К событиям в соседней стране с тревогой присматривалось партийное руководство Польши. Так, 19 декабря 1967 г. из Польши поступила подробная информация, содержавшая сведения об угрозе идеологического перерождения Чехословакии⁴⁸

Смена руководства в ЧССР

В самой Чехословакии вспыхнула борьба за власть внутри высшего партийного руководства страны. С различных сторон велась резкая критика деятельности А. Новотного, являвшегося одновременно Первым секретарем ЦК КПЧ и президентом Чехословакии. Отнюдь не случайным стал в этих условиях визит в декабре 1967 г. в Прагу Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Формальным поводом для визита стало приглашение А. Новотного отдохнуть и поохотиться в Чехословакии. Однако Брежнев потратил время не на охотничьи развлечения, а на многочисленные консультации с чехословацкими лидерами. В результате Брежнев дал фактическое согласие на замену Новотного. «Это ваше дело»⁴⁹ — такие слова Генерального секретаря ЦК КПСС отдавали судьбу А. Новотного в руки его соперников в Президиуме ЦК КПЧ. Полагаем, что для Кремля А. Новотный слишком ассоциировался со своим недавним покровителем Н. С. Хрущевым. Того также критиковали за совмещение партийных и государственных должностей, за волюнтаризм, отсутствие «коллективного руководства». Не была, конечно, забыта и попытка А. Новотного иметь собственное, отличавшееся от московского, мнение об отставке Хрущева.

На декабрьско-январском Пленуме ЦК КПЧ разгорелась политическая схватка, в которой переплелись и взаимодействовали три группировки (впрочем, и здесь, и ниже следует иметь в виду, что сколько-нибудь четко организованных групп в руководстве КПЧ не сложилось, по крайней мере, до августа 1968 г., поэтому все попытки как-то структурировать высшее политическое руководство Чехословакии будут более или менее условными). Первая — «коммунистические фундаменталисты» — оказалась на пленуме в абсолютном меньшинстве. Наиболее ясно их позицию выразил Председатель Словацкого национального совета М. Худик. Он, по словам В. Биляка, относившегося к своему словацкому коллеге с явной иронией, «спасал третьего рабочего президента. Он буквально кричал, что есть люди, которые хотят видеть партию иной, чем она есть сейчас, не заботятся о ее единстве, что они хотят принести т. Новотного в жертву студентам и распоясавшимся профессорам»⁵⁰. Любопытен вывод Биляка: Худик противопоставил себя руководству Президиума ЦК КПЧ.

Вторую группировку можно условно назвать «реформаторским крылом в партии». По оценке Худика, поступившей по каналам консульства в Братиславе в Москву, лидером этого направления был экономист О. Шик. Предложенный им на декабрьском пленуме план демократизации КПЧ оценивался Худиком как курс на раскол партии. «Шиковцы», по его мнению,— это О. Черник, Д. Кольдер и Гендрих⁵¹ •

И наконец, в полной мере проявилась словацкая группировка в КПЧ. Словаки были раздражены сокращением местных полномочий, проведенным А. Новотным в начале 60-х гг. Словацкие учреждения оказались в прямой зависимости от центральных пражских министерств и ведомств⁵² Позиция словацких делегатов определялась не в последнюю очередь и воздействием местной интеллигенции. Словацкие писатели жаловались, что ни одного словака не было в составе Верховного суда; из 318 врачей, командированных за границу, было только 14 словаков. Мелкой, но больно задевавшей деталью было то, что фирма «Артия», специализировавшаяся на торговле изделиями искусства и художественных промыслов, возглавляемая сыном Новотного, по словам братиславских писателей, на 99% закупает изделия чехов-художников и только на 1% — словаков⁵³ По мнению самого А. Новотного, лидером словацкой группировки, словацким националистом был А. Дубчек.

Позиции А. Новотного в Президиуме ЦК были относительно прочными, но недостаточными, чтобы обеспечить ему сохранение поста Первого секретаря ЦК КПЧ. Президиум раскололся, по словам Кольдера, пополам: пять на пять. На пленуме же большинство принадлежало противникам А. Новотного: за его отставку выступали Кольдер, Гендрих, Черник, Доланский и Коуцкий. Эта позиция активно была поддержана В. Биляком. Они настаивали на разделении постов Первого секретаря ЦК и президента ЧССР.

В защиту Новотного выступали только два члена Президиума ЦК — Шиму- нек и Худик. Была у Новотного и поддержка за стенами зала, где шел пленум. В его защиту решительно высказался партком Министерства национальной обороны. В резолюции своего расширенного заседания, направленной на пленум, партком выразил «глубокое беспокойство в связи с проникновением в парторганизацию министерства часто противоречивых взглядов на реализацию тезисов, принятых на Пленуме ЦК КПЧ в октябре 1967 г. Эти взгляды ведут к изменениям в руководстве КПЧ, и в частности к разделению функций Первого секретаря и президента республики. Они ведут к подрыву идейного и организационного единства не только нашего министерства, но и всей партии». В резолюции содержалось требование, чтобы пленум учел это мнение⁵⁴

Но для большинства участников пленума ответ на вопрос о разделении высших государственных и партийных должностей был уже предопределен. В кулуарах пленума обсуждался вопрос о том, кому стать Первым секретарем ЦК КПЧ. Дубчек, Барбирек, Яник, Садовский считали, что самая реальная кандидатура на этот, пост — О. Черник, который являлся кандидатурой № 1. Они допускали возможность выдвижения «чешскими товарищами» А. Дубчека, но полагали, что это нежелательно, так как он словак. Это мнение разделяли Дворский и Бодя. Кроме Черника и Дубчека как возможные претенденты на высший партийный пост рассматривались Председатель Национального собрания И. Смрков- ский и секретарь ЦК КПЧ А. Индра, «несколько догматики», однако «весьма фундаментальные и положительные деятели, преданные делу партии и СССР».

В результате споров на пленуме было принято решение о разделении постов. 5 января 1968 г. Первым секретарем ЦК КПЧ был провозглашен А. Дубчек. А. Новотный остался (впрочем, ненадолго) президентом ЧССР.

Нового Первого секретаря поздравил по телефону Брежнев и пригласил совершить официальный визит в Москву. А. Дубчек, приняв это предложение, попросил о возможности своей личной поездки, предварявшей официальный приезд, чтобы «посоветоваться по некоторым вопросам». Этот визит вскоре состоялся. С этого времени контакты Брежнева с Дубчеком стали постоянными. Полагаем, что Брежнев осознавал свою персональную ответственность за избрание Дубчека, что придавало их отношениям личный характер и до известной степени влияло на развитие событий в течение всего 1968 г.

В первый раз Политбюро ЦК КПСС рассматривало вопросы, связанные с Чехословакией, 18 января 1968 г. Эта тема была вскользь затронута Брежневым в его информации о беседах с руководителями СЕПГ и ПОРП. Он отметил, что «тов. Гомулка... в связи с пленумом в Чехословакии... выражал некоторое опасение в том смысле, как бы не произошло какого-то иного поворота, чтобы сейчас помочь тов. Дубчеку проводить твердую линию, которую занимала до сих пор Чехословацкая коммунистическая партия как во внутренних вопросах, так и в международном коммунистическом движении»⁵⁵. Там же Брежнев сообщил о своем телефонном разговоре с Дубчеком⁵⁶

Но все это лишь предшествовало обстоятельному обсуждению вопроса о положении в Чехословакии. Докладчиком был посол СССР в Чехословакии С. В. Червоненко. Примечательно начало его сообщения:

«Мы подробно информировали обо всей ситуации, которая сложилась в Чехословакии. До последних пленумов мы это делали в записках, а затем в телеграммах. Эта обстановка назревала давно, как видно из нашей информации. А информация наша была основана с начала и до конца на вполне проверенных и надежных источниках»⁵⁷

Оценивая обстановку в ЧССР, посол заявил, что, «во-первых, процесс идет. И этот процесс остается сложным». Положительным результатом Пленума КПЧ Червоненко считал единство при избрании Первого секретаря. Посол указал, что на пленуме речь шла о слабости централизованного руководства, об обстановке на идеологическом фронте, о том, что в Чехословакии обострились национальные проблемы. Червоненко отметил, что, «правильно критикуя Новотного за негибкость в решении многих вопросов, обвиняя его в догматизме, кое-кто попытался расшатать основы партии, ревизовать основные позиции партии, основные направления в политике и практике партийной линии в Чехословакии. ...Кадровые вопросы. ...Конечно, сейчас Запад работает над тем, чтобы Ленарта (Председателя Совмина Чехословакии.— Авт.) освободить. Кто может прийти вместо Ленарта? Очевидно, Черник».

Основным же положительным итогом пленума он считал то, что «пленум предупредил раскол, который мог быть в партии. Это заслуга... своевременного вмешательства в эти вопросы КПСС, ЦК нашей партии и, в частности, приезда т. Брежнева перед пленумом»⁵⁸. Посол отметил, что «Дубчек чувствует себя сейчас пока неуверенно... Т. Дубчек — безусловно, честный, преданный человек, очень преданный друг Советского Союза»⁵⁹

Червоненко внес ряд предложений, направленных на укрепление связей с новым партийным руководством КПЧ. С этой целью он считал целесообразным пригласить Дубчека посетить Москву с неофициальным визитом, направить в Чехословакию делегацию «высокого уровня» в феврале на празднование 20-летия прихода коммунистов к власти, рассмотреть ряд вопросов экономического сотрудничества.

На этом заседании Политбюро поднималась еще одна тема — о подготовке проекта советско-румынского Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Румынское правительство настояло на изменении в проекте статьи 7 договора, включив положение, согласно которому совместные военные действия возможны лишь при «нападении империалистических государств или группы империалистических стран». Это исключало возможность использования румынской армии против одной из социалистических стран. Брежнев прокомментировал: «Суть этого замечания, очевидно, состоит в том, что они подразумевают Китай и возможность возникновения конфликта с Китаем». Докладывавший этот вопрос заместитель министра иностранных дел Л. Ф. Ильичев подтвердил, что румыны именно этого и опасались. Однако эта статья, как скоро выяснилось, исключила применение румынских военных в акции Варшавского Договора против ЧССР.

В Чехословакии же происходившие перемены в партии, отставка Новотного в известной мере ассоциировались с отстранением от власти в СССР Хрущева. В феврале в ЦК КПСС поступило любопытное письмо от делегатов городской конференции КПЧ в Бошковице. В нем содержалась «благодарность за вашу принципиальную позицию на Пленуме ЦК КПСС в октябре 1964 г. Эта позиция вдохновила нас на решительные действия, направленные на преодоление субъективизма в собственных рядах и методах партийной работы»⁶⁰

Намеченные на заседании Политбюро ЦК действия были осуществлены — продолжались личные контакты Брежнева и Дубчека, в том числе и по телефону, советская партийно-правительственная делегация на высшем уровне была в Праге в феврале. В Софии на совещании Подготовительного консультативного комитета по подготовке Международного совещания коммунистических и рабочих партий в начале марта 1968 г. состоялись многочисленные встречи Дубчека с Брежневым и Председателем Совета Министров СССР Косыгиным.

«Методы, которыми сейчас ведется работа в Чехословакии, очень напоминают венгерские»

Политическая ситуация и в «социалистическом лагере», и в СССР, и в Чехословакии на протяжении февраля — начала марта стала осложняться. Первым чрезвычайно тревожным сигналом стали волнения польских студентов. Существенной деталью этих волнений были лозунги, выражавшие поддержку событиям, происходившим в Чехословакии. Снятие А. Новотного ассоциировалось там с победой над остатками сталинизма. Чрезвычайно важным явлением и во внутренней жизни Чехословакии, и в отношениях между КПЧ и другими компартиями стала фактическая отмена цензуры в чехословацкой прессе.

В это же время продолжали осложняться отношения с Румынией. Реальной стала угроза выхода Румынии из Варшавского пакта. Министр обороны СССР маршал А. А. Гречко на Политбюро ЦК 3 марта 1968 г. сообщил: «Теперь ясно, что они (румыны.— Авт.) за пересмотр всего Варшавского Договора в целом. ...Мы создадим штаб (объединенного командования Варшавского пакта.— Авт.) вполне боеспособный, и Варшавский Договор не пострадает, если уйдут румыны»⁶¹.

Критика, раздававшаяся в чехословацкой прессе в адрес Варшавского Договора, свидетельствовала об угрозе, что следом за Румынией может пойти Чехословакия. А это привело бы к фактической ликвидации или, по крайней мере, значительному ослаблению западных границ Варшавского Договора.

Осложнилась и идеологическая ситуация в самом СССР. Классическое коммунистическое единомыслие стало расшатываться, причем с разных сторон. Старый смутьян, великий военачальник Второй мировой войны маршал Жуков пришелся не ко двору не только Сталину и Хрущеву, но и Брежневу. Брежнев с негодованием говорил своим соратникам по Политбюро 3 марта 1968 г.: «У нас появилось за последнее время много мемуарной литературы... Освещают, например, Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в архивах, искажают, перевирают эти документы... Где эти люди берут документы? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?

Гречко. ...С архивами мы разберемся и наведем порядок. О мемуарах Жукова мы сейчас пишем свое заключение. Там много ненужного и вредного».

Доставлял проблемы и другой сановный мемуарист — Никита Сергеевич Хрущев. О его мемуарах докладывал Андропов, говорили Косыгин и Брежнев. Было принято решение: «Андропову усилить наблюдение за этой работой и принять меры к изъятию материалов. А через некоторое время, может быть, следует вызвать т. Хрущева в ЦК КПСС и предложить ему прекратить эту работу»⁶²

Усиливалось и диссидентское движение. «Разного рода писатели,— говорил на том же заседании 3 март . Брежнев,— например Якир, Есенин и другие, пишут письма, передергивают факты, письма идут за границу и пере, ся по Би-би- си...» Ему вторил Подгорный: «Надо посмотреть Союз писателен. Что это за организация, в которую вступают совершенно непонятные люди, написавшие две заметки в газету». Андропов сообщал о готовившейся демонстрации, «связанной с Литвиновым». В отличие от Подгорного, предлагавшего «продумать серию мер, в том числе выселения из Москвы этих типов, послать туда, откуда они приехали»⁶³, Брежнев, активно участвовавший в этой дискуссии, сформулировал широкий спектр мер воздействия на творческую интеллигенцию — от рекомендации «подумать над тем, чтобы в зародыше убить те бациллы, которые могут нанести нам серьезный вред» до глубокомысленного признания, что «вопросы работы с интеллигенцией — это серьезный вопрос, и просто так административными мерами эти вопросы не решишь. Всегда, на всех этапах жизни и борьбы, до

Советской власти и в первые годы Советской власти, этим вопросам придавалось особое значение, и определенную категорию интеллигенции, в частности писателей, всегда поощряли. Может быть, нам подумать и над этими мерами, в частности, может быть, создать академию литературы и искусства, сделать хороший отбор в эту академию, создать им условия для работы».

До создания академии дело не дошло, но комиссию Политбюро по первоочередным вопросам идеологической работы в составе Кириленко, Шелепина, Пельше, Демичева и Андропова образовали...⁶⁴

В феврале — начале марта значительно осложнилась политическая ситуация в Чехословакии. В стране практически перестала действовать цензура. 3. Млынарж отмечает, что «началась открытая критика... методов работы КПЧ, профсоюзов, органов госбезопасности и юстиции и, как следствие, сняли с постов ряд секретарей ЦК, руководителей Центрального совета профсоюзов, министра внутренних дел и Генерального прокурора»⁶⁵ Ситуация дополнительно осложнялась противоречиями в руководстве КПЧ. Многочисленные противники Новотного уже добивались его отставки с поста президента ЧССР. В этом случае против Новотного объединялись разнородные политические силы. Его отставки уже требовали на массовых митингах.

Обострение обстановки в Чехословакии стало причиной обсуждения этого вопроса на Политбюро ЦК КПСС 15 марта 1968 г. Из хода обсуждения очевидно, что в Москве не одобряли готовящуюся отставку А. Новотного. Шли интенсивные консультации руководства КПСС с В. Гомулкой и Я. Кадаром. Ситуация в Чехословакии рассматривалась рядом с волнениями польских студентов. Судя по «Рабочим записям заседаний Политбюро», именно 15 марта 1968 г. в позиции Политбюро произошел перелом в отношении к процессам, происходившим в Чехословакии. Настороженное отношение к пражским реформам сменилось на плохо скрываемую враждебность тогда, когда в Чехословакии была отменена цензура, начались вынужденные отставки просоветски настроенной части чехословацкого руководства. Политбюро считало целесообразным обратиться с письмом в адрес Президиума ЦК КПЧ, в котором следовало бы, по предложению Б. Н. Пономарева, «сказать, что у них начался разгул в печати, по радио и телевидению, сказать, что все это направлено на отрыв Чехословакии от социалистического лагеря, от СССР, сказать яснее и подробнее об этом. ...Сказать в письме и о том, что они находятся рядом с ФРГ...». «Положение действительно очень серьезное. Методы и формы, которыми ведется сейчас работа в Чехословакии, очень напоминают .венгерские. В этом внешнем хаосе... есть свой порядок. В Венгрии тоже с этого начиналось, а потом пришел первый, второй эшелон и, наконец, социал-демократы» — это было заявление Ю. В. Андропова, непосредственного участника подавления венгерского восстания 1956 г. и председателя КГБ. Сам Брежнев считал, что «надежды на Дубчека не оправдываются, он может вылететь, так как события, которые происходят, им мало управляются... Ведь может случиться так, что они снимут Новотного. Они сняли прокурора, начальника КГБ, на очереди Ломский (министр национальной обороны ЧССР.— Авт.), а потом и за Дубчеком дело».

Во время этого заседания Брежнев позвонил в Прагу Дубчеку и, вернувшись, сообщил его участникам о только что состоявшемся разговоре. Дубчек уверял, что «у нас ни в Праге, ни в стране не будет никаких событий, что вот плоховато в Польше, им бы нужно помочь. ...Мы справимся с событиями, которые у нас происходят».

Брежнев проинформировал Дубчека о готовившемся письме; они договорились о встрече между Кадаром и Дубчеком (Кадару в течение всего 1968 г. отводилась роль постоянного связного между ЦК КПСС и ЦК КПЧ, не отраженная, кажется, в литературе). Была также достигнута договоренность о встрече между лидерами КПСС и КПЧ.

Однако ситуация продолжала быстро ухудшаться. Вскоре после массового митинга, участники которого требовали ухода Новотного с поста президента, он подал заявление об отставке. Новотный хотел выступить по телевидению. Его выступление было уже подготовлено. В нем Новотный отказывался от активной политической деятельности. Однако он высказал беспокойство интенсификацией крайних политических взглядов. В тексте Новотного содержалась полемика со Смрковским. Он резко отметал обвинения Смрковского в том, что в декабре или январе на защиту Новотного должны были выступить органы безопасности⁶⁶ Однако выступление Новотного не выпустили в эфир.

20 марта в Москву передали разговор с Биляком. Он утверждал, что «центральное руководство положением в партии и стране не владеет... группа Новотного тянет влево, группа Смрковского — вправо, и тов. Дубчеку приходится буквально "драться" за каждый пункт того или иного решения. Словацкие коммунисты, как и все трудящиеся, требуют создания федеративной ЧССР». Биляк информировал, что на пост президента выдвигались Л. Свобода, И. Смрковский и «окруженный ореолом героя и мученика» Г. Гусак⁶⁷

В Москве уход А. Новотного с поста президента, отставки людей, которые считались сторонниками просоветской ориентации, вызвали раздражение и новые опасения. Выступления участников заседания Политбюро ЦК 21 марта 1968 г. отличались прежде не свойственной им резкостью. На этом заседании началась выработка конкретных мер по противодействию чехословацким реформам. Брежнев, открывший заседание, подробно рассказал об отношениях между Политбюро ЦК КПСС и ЦК КПЧ зимой и весной 1968 г. Этот своеобразный экскурс в историю должен был свидетельствовать о быстром ухудшении положения в Чехословакии, утрате ЦК КПЧ контроля за положением в стране. Брежнев привел многочисленные факты контактов с Дубчеком, его постоянные заверения, что «у них все спокойно, что события не выйдут на улицу», од i, по мнению Брежнева, «митинги, собрания, активы и т. д.— многие из них нисят направленность антисоветскую. Все больше проглядывается, что направляет эти события не ЦК КПЧ, а Смрковские, Шики и другие обиженные люди. Видно, они твердо решили или, во всяком случае, предрешили окончательно об освобождении тт. Новотного, Ленарта, Ломского и некоторых хороших и искренних друзей Советского Союза». Брежнев проинформировал, что Дубчек просил его лично и через посла Червоненко, чтобы письмо, подготовленное в Политбюро ЦК КПСС на предыдущем заседании, не направлялось в ЦК КПЧ, так как оно могло ухудшить личное положение Дубчека. Брежнев согласился с этим и задержал отправку письма.

Этот своего рода отчет Брежнева о его действиях по отношению к Чехословакии похож на попытку оправдаться перед Политбюро за такое развитие событий.

По словам Брежнева, ситуация в Чехословакии сильно тревожила лидеров ряда социалистических стран. «В Софии и уже после к нам обращались тт. Живков. Гомулка, Кадар с просьбой о том, чтобы КПСС приняла какие-то меры к урегулированию положения в Чехословакии, но они не высказали, какие именно меры. За последние дни мы вели ежедневные переговоры». В результате договорились встретиться в Дрездене с чешским руководством. На этой встрече кроме делегаций от ЦК КПСС и КПЧ должны были быть представители ГДР, Польши и Венгрии. По настоянию Живкова и советского руководства в Дрезден должна была прибыть и болгарская делегация.

По мнению Брежнева, положение в Чехословакии было настолько сложным, что его необходимо было обсудить на специальном Пленуме ЦК. Для этого он предложил отказаться от проведения очередного пленума по сельскому хозяйству, провести его позднее, а в апреле подробно проанализировать ситуацию в Чехословакии и те ее уроки, которые касались КПСС и Советского Союза. «После октябрьского Пленума ЦК КПСС мы провели большую работу как в области политики, так и в области экономики. Но есть у нас, как во всех больших делах, факты и явления, которые нас не могут не беспокоить и не могут не настораживать. Есть у нас еще разного рода брюзжащие люди, особенно среди интеллигенции, студенчества, причем это, как правило, относится не ко всему студенчеству, не ко всей интеллигенции, а к небольшой группе людей и к некоторым районам. Таких явлений нет, скажем, в Сибири, на Урале, в Донбассе, но они есть во Львове, есть в Москве и Ленинграде». Брежнев потребовал улучшить идеологическую работу, организовать пропагандистскую кампанию о событиях в Чехословакии и Польше.

При обсуждении участники заседания не скрывали своего раздражения.

Косыгин заявил: «...Он [Дубчек] очень разбросан, неуравновешен, на некоторые вещи он смотрит просто наивно. Например, ему задается вопрос, как у вас дела в армии? "В армии у нас все в порядке... так как большинство командиров дивизии — мои личные знакомые"

О КГБ вопрос — также полный порядок, отвечает он, а через несколько дней снимают председателя КГБ.

Задаешь ему вопрос: а на кого вы опираетесь в Президиуме сейчас? Отвечает: "Откровенно говоря, не знаю, на кого можно опереться" Отношение к т. Новотному, по-моему,'просто озлобленное. Для нас понятно сейчас, что нет, конечно, силы спасти Новотного... На мой взгляд, в Чехословакии готовится венгерский вариант, но они пока еще боятся осуществлять этот вариант». Косыгин был убежден, что «события в Польше выросли из чехословацких событий».

Двусмысленно прозвучала косыгинская оценка деятельности Брежнева: «Я считаю большой заслугой нашего Политбюро и лично т. Брежнева, что мы спокойно и вместе с тем уверенно, по-товарищески принципиально вели линию на то, чтобы отрегулировать в положительном плане все вопросы Чехословакии. Но, как видите, это не удалось сделать до конца».

Первый секретарь Компартии Украины П. Е. Шелест посетовал на отрицательное воздействие чехословацких событий на положение на Украине: «Несмотря на плохую информацию в нашей печати... все-таки разными путями расползаются среди народа, партии факты о событиях в Чехословакии...» Он приводил примеры конкретного и вредного, по его мнению, влияния КПЧ на партийные организации Украины. Вывод Шелеста: «Речь идет о судьбе социализма в одной из социалистических стран, о судьбе социалистического лагеря. Необходимо более активно использовать и изыскивать здоровые силы в Чехословакии. При этом должны побеспокоиться наши органы, и надо эту работу вести активнее. И по линии военной тоже надо принять меры».

Полянский прямо» поддержал деятельность Брежнева: «Мне кажется, все, что сделано до сих пор, сделано правильно. ...При встрече надо иметь в виду, что есть вопросы прямые и ясные, есть вопросы деликатные. Например, вопрос кадровый... В Польше тоже у нас неспокойные дела. Мы неправильно поступаем, что не информируем народ и партию об этих событиях. Надо идти на прямой разговор и давать больше информации».

Шелепин в ходе обсуждения высказался за применение разнообразных методов давления на чехословацкую сторону. По его мнению, для этого могла бы быть использована информация Я. Кадара, адресованная чехам, о венгерских событиях 1956 г. «Надо исходить из того, что Чехословакию мы никому не отдадим,— говорил Шелепин.— Дубчек, очевидно, временная фигура. Правильно, что нужно проявить твердость, но нужно подумать: что будет дальше?» Шелепин предлагал активнее применять прямые контакты между советскими и чешскими партнерами — заводами, партийными организациями, городами — для оказания влияния на широкие слои чехословацкого общества. «Надо быть готовым и к крайним мерам,— продолжал Шелепин.— Верно, что Новотного не спасешь, но надо, пока есть Новотный, Ленарт, Ломский, чтобы до пленума обратились к нам за помощью, чтобы у нас эта просьба была. А что им помочь надо — это ясно. Эта помощь отрезвит всех, прежде всего наших врагов».

Шелепин, следом за Брежневым и Шелестом, указал на идеологические следствия чехословацких событий для СССР, призвав обратить особое внимание на студенчество: «Слушают "Голос Америки", пьют, наблюдается пренебрежение к общественным наукам...» Он внес предложение поскорее принять решение по вопросам идеологии.

Попытку проанализировать расстановку сил в составе чехословацкого руководства предпринял Демичев. Он выделил три линии в руководстве: Дубчек, Черник, Кольдер — это, по его словам, любители модных слов, модных реформ; Ленарт, Давид, Новотный по существу разбиты; Смрковский, Шик и другие — это реставраторы, самые отъявленные враги. «Нам не надо бояться, что нас обвинят во вмешательстве. Это время уже прошло. События в Польше развертываются по чехословацкому сценарию»,— заключил он.

Секретарь ЦК М. С. Соломенцев говорил только о внутренних, советских событиях, развивавшихся по чехословацкому варианту: неблагополучно среди интеллигенции, в оппозиционных настроениях часть технической интеллигенции объединяется с писателями, сетовал на недостаточное освещение прессой «судов над Гинзбургом и другими. Надо в зародыше ликвидировать гнойники». Он поддержал Шелепина в необходимости принятия специального постановления по идеологии.

По мнению Андропова, «по линии военной нам нужно также принять конкретные меры, во всяком случае разрабатывать их хотя бы».

Ход дискуссии на заседании Политбюро 21 марта свидетельствует об усилении сомнений партийного руководства в Москве в способности Дубчека сдержать рост антипартийных и антисоветских настроений в Чехословакии, об осознании неразрывной связи между чехословацкими событиями и положением в других странах «лагеря социализма», и прежде всего в Польше и самом Советском Союзе. Этот подход и определил позицию делегации КПСС на встрече в Дрездене. По итогам этого заседания была подготовлена информация ЦК КПСС для партийного актива страны, в которой содержался анализ ситуации в Чехословакии, указывалось, что «в КПЧ в настоящее время происходят сложные, порой противоречивые процессы»⁶⁸

23 марта состоялось совещание в Дрездене. На этой встрече руководству КПЧ было высказано, что КПСС непонятна концепция его деятельности. Острой критике было подвергнуто то, что «печать, радио и телевидение... вышли из подчинения», в результате нападок средств массовой информации «хорошо проверенные, закаленные в борьбе кадры партии и государства» снимаются с занимаемых постов, 80% уволенных — это люди, которые обучались в Москве, начались массовые отставки секретарей райкомов и обкомов. Было указано на начавшееся разложение армии, втянутой в митинги вместо службы, на то, что подорваны основы внешней политики, проводимой прежде ЧССР.

По сути с тех же позиций выступили и представители других компартий. Встреча в Дрездене стала первым совместным выступлением большинства европейских участников Варшавского Договора против тех политических процессов, которые происходили в Чехословакии.

В свою очередь, позиция Политбюро была утверждена и подкреплена спешно подготовленным и проведенным 9-10 апреля Пленумом ЦК КПСС. Основным его рефреном было: «Социалистическую Чехословакию мы не отдадим».

Определение позиций

Апрель стал своего рода временем определения позиций сторон. 4 апреля КПЧ утверждает «Программу действий»; наивно считать, что это была только программа так называемых реформаторских сил. Она отвечала интересам гораздо более широких слоев чехословацкой партийно-государственной элиты. Не случайно же словацкий Первый секретарь В. Биляк, не стеснявшийся в оценках, говорил своему советскому собеседнику: «Кто за программу действий — тот с нами, а кто не согласен с ней — тот против нас»⁶⁹.

Первоначально отношение к «Программе действий» в соцлагере было противоречивым. Ее проект критиковал на дрезденской встрече польский лидер В. Гомулка, но «Правда» 12 апреля публикует на своих страницах выдержки из нее. 18 апреля венгерский лидер Я. Кадар публично высказывает свое одобрение ряду действий ЦК КПЧ.

Избрание на пост президента генерала Людвига Свободы казалось также обнадеживающим сигналом. Для Москвы это был, безусловно, более приемлемый кандидат, чем Смрковский, также имевший шансы стать президентом. После

Дрезденской встречи, которая должна была по замыслу ее организаторов повлиять на ситуацию в Чехословакии, ТАСС 3 апреля перепечатывает (без комментариев!) фрагменты выступления А. Дубчека на заседании ЦК КПЧ. Трудно не сделать вывода, что стороны искали возможности сблизить позиции. Однако это были попытки, шедшие «сверху». Общественно-политическая ситуация развивалась в другом направлении.

В апреле пресса Чехословакии продолжает наносить мощные удары по компартии. Продолжалось противостояние «реформаторского крыла» КПЧ «консервативному». Наряду с этим растет антикоммунистическое движение, открыто действуют антикоммунистические организации. Во второй половине апреля в прессе появляется требование провести чистку КПЧ от тех, кто был причастен к репрессиям прошлого. Такой тезис, конечно, не мог не встретить поддержку части общественности, и прежде всего молодежи. Однако его реализация в жизнь в условиях государства с тоталитарным прошлым грозила непредсказуемыми последствиями. Сотрудничество с советским подпольем в годы войны, участие в «победе социализма» в ЧССР, политические последствия февраля 1948 г., запутанные дела с политическими репрессиями конца 40-х — начала 50-х гг., более чем неоднозначная роль Р. Сланского и его сподвижников, политический экстремизм, рожденный убеждением участвовать в классовой борьбе,— все это могло стать обвинением в участии в репрессиях прошлого. Наивная (и удобная) схема о «советских приспешниках Берии», руками которых проводились репрессии, конечно, не выдерживала серьезной критики. Об этом хорошо знали и осведомленные люди в Чехословакии. Реализация этих призывов рисковала взорвать всю политическую систему Чехословакии, непосредственно угрожала практически всем представителям партийно-государственной элиты страны.

Показательным в этом смысле стало выступление 26 апреля 1968 г. в Праге, в Доме Чехословацкой армии, писателей Э. Гольдштюккера и Я. Прохазки. Это был митинг, на котором речь шла вовсе не о литературных делах. Выступавшие попытались дать свое обоснование происходивших в стране изменений. Они подвергли резкой критике весь путь развития ЧССР после февраля 1948 г., указав, что в результате изменений, происходящих весной 1968 г., в стране появляется совершенно новая социальная система — демократический социализм. Советский Союз оценивался Гольдштюккером как «классическая страна диктатуры»; волнения в Польше и события в Чехословакии, по его словам, объединяло одно — требование свободы.

Его дополнил Я. Прохазка. Он заявил, что кандидатура генерала И. Павела как министра внутренних дел неудачная, так как «он связан с минувшими неблаговидными делами». Комментируя самоубийство генерала Янко, одного из ответственных за политические процессы начала 50-х гг., писатель заявил, что тот «поступил как честный человек», и тут же неудачно пошутил: «Но я не рекомендую, чтобы перестрелялся весь Генеральный штаб»⁷⁰.

Майские маневры

4 мая в Москву прибыли Дубчек, Черник, Смрковский и Биляк. С советской стороны во встрече участвовали Брежнев, Косыгин, Подгорный, Катушев и Русаков. На этой встрече будущие политические противники говорили Брежневу, что «внутриполитическое развитие Чехословакии выходит за пределы наших чисто внутренних дел и затрагивает братские страны, например СССР»⁷¹ Беседа продолжалась долго — более девяти часов. Вместе с тем эта встреча вызвала в Москве нескрываемое раздражение.

Информируя Политбюро, Брежнев на заседании 6 мая говорил: «Когда вспоминаешь все этапы наших отношений после первой беседы с т. Дубчеком, в частности моей беседы в Праге, и последующие беседы, то создается такое впечатление, что он намеренно говорит одно, а делает абсолютно другое, хотя и говорит он вихляя, неконкретно». Брежнев приводил в качестве примера заверения Дубчека сохранить кадры. Однако, по мнению Генерального секретаря ЦК КПСС, Первый секретарь ЦК КПЧ сменил все кадры снизу доверху. Дубчек «обезглавил партию». Брежнев исключительно резко высказался и в адрес «Программы действий». Период колебаний в оценке этого документа быстро завершился: «Мне кажется, мы едины в том, что это плохая программа, открывающая возможности для реставрации капитализма в Чехословакии, правда завуалированная разной фразеологией... Это выражение мелкобуржуазной стихии».

По словам Брежнева, Смрковский на этой встрече говорил немного. Основным в его выступлении было осуждение прежних репрессий. При тех спорах, которые возникли между чешской и советской сторонами, Смрковский произвел на Брежнева, видевшего его впервые, впечатление сильного, основательного человека. Однако никакой заботы и тревоги, по словам Брежнева, никаких позитивных предложений в выступлении Смрковского он не разглядел. Генсек ЦК КПСС дал невысокую оценку выступлению Черника, по его мнению — путаному, содержащему неподкрепленные обещания.

Выше всего Брежнев оценил позицию Биляка, у которого «чувствовалась действительно тревога за состояние дел, за развитие событий. Он, например, говорил, что события развиваются в гаком направлении, что это угрожает Коммунистической партии Чехословакии и социалистическим завоеваниям, что подняли голову все некоммунистические партии...».

Любопытен вывод Брежнева: «Сегодня на Военном совете мы рассмотрели вопросы, у нас обсуждались уже конкретные планы о наших практических мерах в связи со сложившейся обстановкой. Первым нашим шагом было: мы сообщили им предложение послать 20-25 наших маршалов и генералов во главе с маршалами Коневым и Москаленко на празднование Дня Победы... Мы также обсудили целый ряд других мер, о которых я скажу несколько позже».

Косыгин добавил к выступлению Брежнева новые жесткие детали. Он считал, что руководители КПЧ, готовя реабилитацию (это слово в протоколе заседания Политбюро поставлено в кавычки), «думают обыграть это, считая, что руки у Готвальда и Запотоцкого в крови и что они действовали вместе с Советским Союзом. На этом фоне они и думают организовать новую партию, собственно буржуазную партию, и буржуазные порядки».

По мнению Косыгина, просьбы чехословацкой стороны о займе 500 млн. руб. золотом носят но сути провокационный характер: «Они знают, что мы откажем в этом, что мы на таких условиях, как они предлагают, не дадим этого займа.— и они на этом тоже хотят сыграть».

Другой участник переговоров с советской стороны — Подгорный — сообщил о своих разговорах со Смрковским. Подгорный, в частности, спросил его: «Как же вы можете терпеть, ведь вы же знали, что возникают партии, эти "клубы"?» Смрковский ответил: «О "клубах" узнал неделю назад, а об оживлении партий узнал месяц назад». Подгорный также сказал о заверениях Смрковского в том, что будет наведен порядок, что Президиум возьмет в руки прессу. Вместе с тем Смрковский постоянно подчеркивал, что в Чехословакии имеется большая специфика, там существует много особенностей.

После этого обсуждения Брежнев внес свои предложения о необходимости провести на территории Чехословакии военные учения как способ оказать давление на чехословацкое руководство. Он отдавал себе отчет в том, что введение войск в ходе маневров вызовет протесты в буржуазной и чехословацкой прессе. «Ну что ж, не впервой,— говорил Брежнев.— Зато мы сохраним социалистическую Чехословакию, зато каждый подумает после этого, что шутить с нами нельзя».

Брежнев, указывая на так называемые здоровые силы, распределил их следующим образом: «Первый — Индра, второй — Кольдер, третий — Биляк, четвертый — Садовский, пятый — Черник».

Предложение Брежнева на Политбюро нашло полную поддержку. Министр иностранных дел А. А. Громыко, комментируя решение о сборе руководителей компартий в Москве, заявил, что «разгулялась контрреволюция, что в лучшем случае это вторая Румыния. А это уже полный развал Варшавского пакта». В ходе дальнейшего обсуждения уточнялись детали. Было решено командировать Шелеста на связь с Биляком; Мазуров призывал действовать без оглядки; Полянский предупреждал, что в случае отстранения Дубчека на Пленуме ЦК КПЧ положение только ухудшится. Он считал, что необходимо также вводить войска других стран Варшавского Договора. Шелепин соглашался, что необходимо вводить войска Варшавского Договора; в связи с этим необходимо вызвать в Москву первых секретарей и глав правительств соцстран; учения, по его мнению, необходимо начинать как можно быстрее⁷²

8 мая в Москве прошла встреча руководящих работников БКП, ВСРП, КПСС, ПОРП, СЕПГ. 13 мая в ЦК была подана записка министра обороны маршала А. А. Гречко и командующего Объединенными вооруженными силами Варшавского Договора И. И. Ркуб некого о подготовке к пребыванию военной делегации в ЧССР. Мероприятия, намеченные на заседании Политбю\ ачинали реа- лизовываться.

16 мая на Политбюро вновь возник вопрос о Чехословакии — на этот раз в связи с предстоявшим визитом в Прагу А. Н. Косыгина. В центре внимания оказался на первый взгляд протокольный вопрос — должен ли Косыгин встречаться с Дубчеком? Но это только на первый взгляд был вопрос протокола. По сути, спор шел о том, стоит ли вообще встречаться с Первым секретарем ЦК КПЧ, можно ли ему оказывать впредь политическое доверие.

Вместе с тем обсуждался вопрос: а кто же входит в так называемое здоровое ядро в КПЧ и существует ли оно вообще? По мнению Брежнева, это Биляк, Кольдер, Индра, Ленарт и в «какой-то степени» Смрковский. Подгорный же высказал сомнения: «Мы здесь говорим о здоровых силах, здоровом ядре, предполагая тт. Биляка, Индру, Кольдера. Но посмотрите на них, как они оценивают выступление Дубчека на последнем совещании. Они говорят, что выступление хорошее. Я не берусь сказать, что они не правы. Может быть, в их обстановке это и нужно делать».

Ему вторили Демичев и Косыгин. Демичеву не нравилось, что представители «здорового ядра» «вдолбили себе в голову, что они за свою "модель социализма" Вот почему, мне кажется, все они ведут против нас линию, и добиться решения вопроса в этих условиях можно только силой». Косыгин, подводя своего рода итог дискуссии, согласился с негативной оценкой Дубчека, но одновременно высказался: «Есть ли у них единство между Биляком, Кольдером, Индрой и другими, есть ли у них какие-то конкретные планы действий? Наверное, это можно выяснить только в беседах». Касаясь ввода войск в предстоящих маневрах, Косыгин задавал вопрос: «Вот введем мы войска, а дальше что делать? Нам тоже не все ясно. И решать этот вопрос здесь не так просто, его надо решать, скорее всего, там, вместе с ними, этими здоровыми силами. Надо использовать все, чтобы припугнуть Дубчека... Главное — надо предвидеть, чем закончить. Если действительно эти здоровые силы скажут, что у них есть силы... тогда можно с ними вести работу и, может быть, вести дело к тому, чтобы во время пленума или перед пленумом вывести рабочие вооруженные отряды, которые у них есть, на улицы Праги. Вот это будет сила. А если они еще будут чувствовать нашу поддержку, это может произвести внушительное впечатление».

Однако на Политбюро прозвучали и иные оценки. Андропов настаивал, что следует «работать со здоровым ядром, это не исключает, на мой взгляд, а предполагает ввод войск». Ему вторил Устинов: «Время работает не на нашу пользу. Дубчек нас обманывает. Если мы дождемся пленума, тогда будет поздно... Готовить дополнительно — военные силы».

Брежнев закончил обсуждение словами, что встречаться с Дубчеком (а планы встречи были), по всей вероятности, не следует. Надо добиваться согласия чехословацкой стороны на ввод войск для учений, но если согласия не будет дано, то «нам нужно принимать другое решение о вводе войск».

Разрешение на проведение маневров было получено. Делегация высшего генералитета прибыла в Чехословакию. У советских маршалов были многочисленные встречи с высшим политическим руководством ЧССР. Посол СССР в Чехословакии С. В. Червоненко направил в ЦК КПСС информацию об итогах деятельности этой делегации. Его вывод: «Визит нашей военной делегации способствовал убеждению чехословацких друзей в искренних намерениях СССР оказать необходимую помощь... не вмешиваясь во внутренние де^ страны».

Однако и в чехословацком, и в советском руководстве были сторонники именно вмешательства во внутренние дела. Так, например, Кольдер на приеме в честь советской военной делегации в частных беседах уговаривал: «Не медлите, вводите скорее свои войска». Все эти высказывания передавались в Москву и учитывались как проявление определенной политической тенденции.

23 мая А. А. Гречко отчитывался на Политбюро об итогах визита делегации Вооруженных Сил СССР в Чехословакию. По его мнению, в чехословацкой армии развал: приказы не выполняются, армия митингует, пресса Чехословацкой народной армии объявила себя независимой от собственного начальства, дивизии, стоящие на границе с ФРГ, укомплектованы всего на 40-50%. В ходе обсуждения было принято решение о создании специальной комиссии — оперативной группы по ситуации в Чехословакии. В нее вошли Подгорный, Суслов, Пельше, Шелепин, Мазуров, Русаков, Андропов, Громыко и Епишев^

мая Брежнев направил Дубчеку письмо о встрече руководителей КПСС, БКП, СЕПГ и ПОРП в Москве.

мая в Политбюро Косыгин отчитывался об итогах своей поездки в Чехословакию. Выводы, к которым он пришел, изучая ситуацию на месте, оказались существенно иными, чем виделись ему совсем недавно из Москвы и отстаивались им в Политбюро ЦК КПСС. Важнейший вывод Косыгина: «Сейчас в стране нет другой силы, которая могла бы взять в свои руки все события, кроме существующего Президиума ЦК». Иначе ему стала представляться и расстановка сил в Президиуме КПЧ, в руководстве ЧССР. Он выделил три группы в Президиуме: первая — Дубчек, Черник, Смрковский, Свобода; вторая — Кольдер, Биляк, Штроугал; третья — Кригель, Цисарж, Славик и некоторые другие. По мнению Косыгина, «большой разницы между первой и второй группами нет. Они одинаково понимают обстановку, одинаково ставят вопросы. Но вторая группа в несколько иной форме понимает их решения, выступает за более решительные действия. Но суть у них одинаковая. По всем принципиальным вопросам они едины». Косыгин открыл для себя еще одну политическую реальность и познакомил с этим открытием членов Политбюро: «Анализ всех бесед, встреч и материалов... говорит о том, что сейчас в данной обстановке более авторитетных людей в партии, в стране, чем Дубчек, Черник и Свобода, нет. И поэтому, очевидно, мы тоже должны строить свою работу соответствующим образом».

Нетрудно заметить, что косыгинская информация подрывала все прежние рассуждения о «здоровом ядре». Обращает на себя внимание и объективное сближение оценок Косыгина и Брежнева по чехословацкому вопросу.

Косыгин также сообщил о всеобщей ненависти в стране и партии к Новотному, повсеместно обвиняемому в интриганстве и высокомерии.

Косыгин, а вместе с ним и Брежнев явно надеялись на возможность повторения в Чехословакии своего рода февраля 1948 г., когда силами самих чехословацких коммунистов, при поддержке СССР, были разгромлены буржуазные партии.

Давая характеристики отдельным чешским лидерам, Косыгин высоко оценил Смрковского, который после московской поездки стоит «очень фдо на принципиальных позициях». Председатель Совмина СССР убедился ь отсутствии каких-либо противоречий между Дубчеком и Черником, слухи о которых ходили в Москве. Беседуя с Дубчеком, он услышал от Первого секретаря ЦК КПЧ надежду на решения очередного пленума, которые, в случае успеха, развяжут ему руки. Однако «если остро развернутся события, а этого нельзя исключить, то они (чехословацкие руководители.— Авт.) видят выход в рабочей милиции, в обращении к рабочему классу». Отметил Косыгин и надежду на помощь «наших войск».

Отмечая острую классовую борьбу в стране, Косы/ин считал, что с чехословацким руководством «говорить значительно легче, даже в этой обстановке, чем с Чаушеску, чем с Тито, чем с Фиделем Кастро».

Но на этом заседании Политбюро была своя интрига. Когда закончился отчет Косыгина, когда ему до известной степени удалось показать, что в сложной социально-политической ситуации в стране виноват не десяток руководителей Чехословакии, а сама обстановка классового противостояния, что ни Дубчек, ни Смрковский не являются противниками СССР, что слухи о «здоровых силах» слишком преувеличены, что и теперешнее руководство ЧССР готово пойти на те шаги, которых ожидали от этих «здоровых сил»,— словом, когда могло сложиться понимание проблем чехословацкого руководства, Брежнева пригласили к телефону.

Звонил Шелест. Он сообщал о своих разговорах в Словакии с Биляком. То, что Биляк передавал в Москву, могло вызвать только одно чувство — панику. По его мнению, «если в течение месяца не будет наведен порядок в стране, то мы все полетим. Полетит и наш "апостол" (Дубчек.— Авт.)... нам вместе, словакам и русским, очевидно, придется еще раз освобождать Чехословакию». Он просил, в случае если будет сложная обстановка, а он этого не исключал, чтобы можно было их семьям переехать в Ужгород. «...Нужно бороться за социалистическую Чехословакию», советское руководство не должно упускать это, «а мы, словаки, всеми силами поддержим это». Биляк говорил о «втором центре» в руководстве КПЧ.

Брежневу оставалось только сказать, что Биляк, наверное, более реалистично смотрит на вещи. На этом, по существу, и закончилось обсуждение доклада Косыгина, в котором содержалась попытка найти какие-то иные, отличавшиеся от уже ранее применявшихся подходы к анализу событий в Чехословакии.

На перепутье между политическими и военными методами

4 июня по дипломатическим каналам состоялась еще одна беседа с Биляком. На этот раз он подробно охарактеризовал положение в руководстве КПЧ, уделив особое внимание так называемому пражскому центру, куда входят, по его словам, Шик, Шпачек, Цисарж, Кригель, Павел. К ним присоединились зав. организационно-политическим отделом ЦК Коларж и зав. отделом административно- государственных органов Прхлик. Эти люди проводят заседания в здании ЦК КПЧ, в кабинете Цисаржа. Они пытаются действовать в пражских районах, дискредитируя Дубчека.

Биляк предложил обсудить ситуацию сначала вдвоем или втроем — А. Дубчек, В. Биляк, может быть, О. Черник, «которому... оба полностью доверяют», а затем в более широком составе — с Ф. Барбиреком, Ш. Садовским, И. Ленартом, А. Индрой и некоторыми другими. Министр обороны Дзур и милиция, по его словам, «при определенных обстоятельствах в предсъездовский период, во время съезда или после него... могут быть приведены в действие в интересах сохранения партии и страны от раскола». Он также отметил, что наряду с этим у тов. Дубчека в качестве оперативной силы имеется до 10 тыс. наиболее преданных солдат и офицеров, которые «при нажатии им кнопки» будут немедленно приведены в готовность⁷⁴

Между тем во внутриполитической ситуации в самой Чехословакии усиливалась еще одна сильно тревожившая советские власти тенденция. В руководстве

Чехословацкой армии все громче раздавались голоса за пересмотр места страны в Варшавском Договоре и военно-политической концепции. Инициаторами этого стали Военный институт социальных исследований, Военно-политическая академия имени К. Готвальда и отдел военно-административных органов ЦК КПЧ во главе с генералом Прхликом.

В конце мая высшему политическому руководству Чехословакии были представлены два меморандума, разработанные в этих учреждениях. Первый предлагал «сформулировать и зафиксировать государственные интересы в военной области»⁷⁵, второй — обсудить «Программу действий Чехословацкой народной армии»⁷⁶. Эти документы объединяла критика состояния обороноспособности страны, ее следования в фарватере советской политики, неоправданных, с точки зрения авторов, затрат на поддержание армии как составной части сил Варшавского Договора, противостоявших НАТО, неравноправности отношений в Варшавском Договоре. «Сами извращения в военном строительстве,— сообщалось в "Программе действий Чехословацкой народной армии",— можно коротко охарактеризовать следующим образом: полностью принята советская модель, что вытекало из общего курса на создание социалистического общества по единому образцу»⁷⁷

Определяя альтернативные концепции защиты Чехословакии, авторы этого документа предлагали следующие варианты:

оборона государства в рамках Варшавского Договора с близкой перспективой его обоюдного или одностороннего роспуска;

обеспечение безопасности государства в условиях нейтрализации территории;

участие страны в европейских региональных органах коллективной безопасности;

самооборона государства⁷⁸

Нетрудно увидеть, что все варианты будущей военной политики были ориентированы на радикальный пересмотр прежних связей ЧССР с Варшавским Договором и в конечном счете с СССР. Прогнозы Громыко об угрозе развала Варшавского Договора начали сбываться.

В течение всего июня продолжались интенсивные контакты с чехословацким руководством. 6 июня состоялась встреча посла Червоненко с Дубчеком, 8-го — беседа Брежнева с министром культуры, кандидатом в члены ЦК КПЧ Б. Хноупеком, 11 июня на Политбюро было утверждено устнос ;лание Брежнева Дубчеку о проведении конфиденциальной встречи, 13-го ьрежнев информировал Политбюро о своей беседе с Я. Кадаром о положении в Чехословакии.

Обострялась обстановка в Праге. 20 июня было принято письмо общего собрания актива народной милиции. Сведения о нем уже на следующий день появились в «Правде»⁷⁹, а 22 июня это письмо было полностью опубликовано. Этому документу в Москве было придано особое значение. Можно утверждать, что с ним были связаны надежды противопоставить «правым» вооруженных рабочих, повторить в 1968 г. февраль 1948-го. В Прагу полетели телеграммы поддержки от парторганизаций страны на имя Первого секретаря ЦК КПЧ, командующего народной милицией ЧССР А. Дубчека⁸⁰. Понятно, что эта кампания направлялась из ЦК КПСС и была по сути способом давления на Дубчека.

Однако надеждам на повторение февраля 1948 г. в 1968 г. не суждено было осуществиться.

В ЦК КПСС была подготовлена информация «О положении в Чехословакии и некоторых внешнеполитических шагах румынского руководства», направленная во все парторганизации страны. С особым тщанием этот документ обсуждался на Украине и в Москве, так как считалось, что там влияние чехословацких идей сильнее всего. По всей стране было организовано обсуждение этого письма в производственных коллективах. Как обычно, в ЦК КПСС направлялась информация об итогах подобных, собраний. В. В. Гришин, первый секретарь МГК КПСС, сообщал о тех вопросах, которые чаще всего задавали на обсуждении информации ЦК: каковы причины студенческих волнений в Югославии, каково экономическое и политическое положение в Польше и Югославии⁸¹.

В июле развернулись споры о целесообразности непосредственного военного вмешательства в чехословацкие дела, спровоцированные публикацией «Две тысячи слов»⁸². На заседание Политбюро 2 июля 1968 г. был вызван посол в ЧССР С. В. Червоненко. Оценивая этот документ, он заявил, что это «новый, открытый этап борьбы за ликвидацию КПЧ, это моральный "расстрел" всех основополагающих идей, за которые боролась КПЧ до сих пор, это разложение руководящих работников снизу доверху. Неблаговидную роль центристов играют Дубчек и Черник. Они своим поведением, своими действиями создают благоприятные условия для борьбы правых с КПЧ... Дубчек и Черник не имеют никаких планов борьбы с правыми и не противопоставляют этому ничего. Теперь уже ни для кого не секрет, что существует второй центр. В него, бесспорно, входят такие, как Кригель, Цисарж, Славик и другие. К ним примыкает Павел — министр КГБ (так в тексте.— Авт.)... Решение Президиума ЦК КПЧ об отделении КГБ он по существу блокировал, и Президиум отступил от своего решения». Вместе с тем Червоненко предлагал политические методы выхода из конфликта. Настаивая на выводе войск, расквартированных в Чехословакии под предлогом учения стран Варшавского Договора (срок «учений» уже заканчивался), он говорил, обращаясь к членам Политбюро: «...войска нужно сейчас выводить, так как в этой ситуации присутствие наших войск народ не поддержит. Сейчас отношение к нашей армии очень хорошее. Но если мы оставим сейчас войска, все обернется против нас».

Выводы Червоненко поддержал главный редактор «Правды» М. В. Зимянин, которого Политбюро специально направляло в Прагу для дополнительного изучения ситуации. Он говорил о том, что Дубчек растерян, деморализован, не способен принимать решения. По мнению Зимянина, КПЧ расколота, идет погром руководящих кадров, более двухсот секретарей обкомов и горкомов оказались безработными, решения Президиума не выполняются даже его членами. Прямо в тот день, когда Президиум принял документ, осуждавший «Две тысячи слов», Кригель выступил по телевидению с критикой этого решения. Сам Дубчек, добавил Брежнев, отказался подписать это решение, «подставив» других членов Президиума. Зимянин согласился с необходимостью быстро, но осмотрительно искать политический выход из конфликта. Его поддержали Суслов и, с оговорками, Шелепин.

Но большинство участников заседания с выводами Червоненко не согласились. Подгорный, Пельше, Шелест, Мжаванадзе, Андропов настаивали на сохранении войск. Сторонником жестких и скорых действий был Громыко, доказывавший, что время работает против советских интересов: «Здесь т. Гречко говорит, что 80% армии за нас. А завтра неизвестно, сколько будет за нас». Громыко заявил: «Теперь уже ясно, очевидно, что нам не обойтись без вооруженного вмешательства». Мнение министра иностранных дел разделял Косыгин.

Сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев постарался занять осторожную позицию: «Важно нам уяснить четко сейчас, не ошибаемся ли мы в оценке событий в Чехословакии. От этого будут зависеть все наши меры». По сути он поддержал политические методы давления на Чехословакию.

На следующий день, 3 июля, Политбюро продолжило свое заседание, что случалось только в кризисной ситуации. Брежнев начал заседание с информации о его консультациях с венгерским лидером Я. Кадаром. Судя по «рабочей записи» этого заседания, Кадар выступил как ярый сторонник военно-политического вмешательства в чехословацкие события. Будучи проинформирован Брежневым о том, что Политбюро ЦК КПСС готовит письмо Президиуму ЦК КПЧ, он заявил, что «Две тысячи слов» — «это контрреволюционная программа, направленная на свержение Советской власти в стране, на разложение партии, на передачу руководящей роли социал-демократии». Согласившись с предложением Брежнева направить в Прагу совместное письмо, он утверждал, что обстановка складывается таким образом, что придется, очевидно, оккупировать Чехословакию. Если потребуется, мы пойдем на это без сомнения». Он сказал далее, что эти вопросы они обсудят на Политбюро, но он уже заранее знает, что Политбюро поддержит точку зрения, которую он высказал. «На встрече,— продолжал Брежнев,— присутствовали с венгерской стороны Фок, Ацель, Эдери. Фок что-то пытался сказать, но инициативу взял Кадар, и он сидел бледный, ничего не говоря»⁸³.

В перерыве этого заседания Брежнев позвонил в Варшаву В. Гомулке. Как потом он сообщил другим членам Политбюро, «т. Гомулка согласен с мерами, которые мы предпринимаем, в частности с письмом, и сообщил, что они обсудят это на Политбюро и подготовят соответствующее письмо от себя чехам». Гомулка согласился провести планируемое совещание руководства компартий в Польше, в Варшаве.

Резко враждебное отношение Кадара к чехословацким событиям, очевидно, было вызвано публикациями в чешской прессе о венгерских событиях 1956 г., о судьбе Имре Надя. Это представляло личную политическую угр цля Кадара. 5 июля Кадар направил Брежневу письмо, посвященное «опасному положению, сложившемуся в Чехословакии», пытаясь использовать советское влияние для оказания давления на чехословацкую прессу. В эти дни Кадар писал и Дубчеку.

Письмо Политбюро ЦК КПСС было получено в Праге, сразу же стало достоянием прессы, и, по словам Дубчека, «о письме ЦК КПСС идет сейчас большой шум». В телефонном разговоре между Брежневым и Дубчеком выяснилось, что чехи отказываются от совместной встречи, они считают более целесообразными двухсторонние контакты и на очереди у них прежде всего встречи с румынами и югославами.

Брежнев обрушился на Дубчека с обвинениями, заявил, что отказ от встречи означает новый этап в отношениях между КПСС и КПЧ. Дубчек оправдывался, говорил, что действительно допущены ошибки в прессе, в частности изданием статьи об Имре Наде, что допускались отдельные антисоветские выпады, «но сейчас этого нет... все в порядке»⁸⁴

Такие обещания Брежнева не устроили. Он связался с Гомулкой, передав ему свой разговор с Дубчеком. Гомулка, по словам Брежнева, заявил, что от Дубчека лучшего ожидать и не следовало и что встречу необходимо проводить, даже если там не будет чехов. Я. Кадар также согласился на встречу без чехов, но рекомендовал Брежневу провести с ними двухстороннюю встречу.

На заседании Политбюро ЦК КПСС 9 июля уже было известно, что Президиум ЦК КПЧ отказался от участия во встрече в Варшаве. Косыгин обратил внимание на то, что чехословацкое руководство стремится заручиться поддержкой: «Они сразу переориентировались, как мы видим, на Румынию и Югославию — "теперь мы не одни, нас трое"». Основное место на заседании занял вопрос о способах оказания поддержки Биляку, Индре, Кольдеру, Швестке. Биляк предлагал целую программу действий, которую Андропов прокомментировал так: «Дело-то уж очень серьезное. Нам надо хорошо обсудить его».

«Письмо пяти», как его называли в Праге,— приглашение чехословацких лидеров в Варшаву — было расценено в Чехословакии, и не без оснований, как вмешательство во внутренние дела. Конфликт обострился. Президиум ЦК КПЧ не участвовал в этой встрече. За день до ее начала, 13 июля 1968 г., в Москву поступил ответ из ЦК КПЧ. «Президиум ЦК КПЧ,— сообщалось в нем,— принял единогласное решение попросить вас (то есть руководство КПСС.— Авт.) о встрече на уровне Президиумов ЦК обеих наших партий в возможно ближайшее время в Праге»⁸⁵ Эта инициатива тогда имела целью отказаться от переговоров с компартиями Варшавского пакта и найти согласованное решение именно с советским руководством.

14—15 июля состоялась Варшавская встреча руководителей социалистических стран. Чехов и словаков там не было.

Параллельно с этим в июле шли интенсивные консультации и по межпартийной, и по военной линии. Интенсивнее стали контакты с представителями так называемого здорового ядра в руководстве ЧССР. 10 июля Червоненко сообщал о встрече с Ленартом. 11 июля в Москву поступила очередная информация о расстановке сил в Праге. В ней говорилось, что за поездку в Варшаву были Биляк, Риго, Кольдер, против — Кригель, Цисарж, Шпачек, Млынарж. Смрковский чуть-чуть поддерживает группу Кригеля. Дубчек занимал в этом споре привычную для него центристскую позицию. Здесь же отмечалось, что в Словакии быстро растет авторитет Г. Гусака, в особенности среди интеллигенции и студенчества, а также то, что Гусак практически не имеет никаких контактов ни с советским посольством, ни с консульством в Братиславе, игнорирует все встречи⁸⁶ 16 июля поступила записка Пономарева о беседе с Биляком.

Из Праги же в Москву поступали плохие новости. Член ЦК КПЧ, заведующий отделом ЦК сообщал, что установлена слежка за советским посольством, за виллами, где живут советские дипломаты, контролируются все их встречи, вплоть до протокольных церемоний в аэропорту. Он же предупреждал, что правое крыло ЦК КПЧ готовится накануне XIV съезда партии уволить с партийной работы большую группу партийных работников.

Активизировалась деятельность КГБ на территории СССР. Периодически подготавливалась информация госбезопасности о реагировании населения страны на события в Чехословакии. Кроме чисто информационной функции эти справки, предназначавшиеся самому высшему слою политического руководства Советского Союза, содержали рекомендации КГБ на будущее развитие событий, влияли на принятие решений в Кремле и на Старой площади. 16 июля КГБ СССР сообщал, что среди населения распространено убеждение в необходимости ввода советских войск «для наведения там порядка»⁸⁷ С сочувствием к событиям в ЧССР относятся в Закарпатье, их поддерживают студенты МГУ, которые требуют свободы слова.

июля состоялся Пленум ЦК КПСС, на котором рассматривался вопрос о Чехословакии. Основной его итог сводился к утверждению: «Социалистическую Чехословакию не отдадим!» Не внося ничего принципиально нового в оценку событий в Чехословакии, пленум давал своего рода «политическую легитимацию» будущим действиям руководства КПСС и СССР.

июля, по информации КГБ, во «Франс-суар» были опубликованы сведения о концентрации советских войск на чехословацкой границе.

июля на заседании Политбюро обсуждался вопрос о целесообразности двухсторонней встречи с лидерами Чехословакии. Брежнев заявил, что в отношениях с этой страной наступил новый этап и время, по его словам, «работает не в нашу пользу, а против нас. Сейчас в Праге ждут приезда Чаушеску и Тито, идет разговор о каком-то дунайском сговоре, дунайской встрече». Отметив поддержку, которую Чехословацкая компартия получила в европейском коммунистическом движении, обращения Итальянской и Французской компартий о созыве европейского совещания, где действия ЦК КПЧ могут получить одобрение, Брежнев сделал ряд важных замечаний. Прежде всего, он высказал предположение, что «здоровые силы сейчас не обратятся к нам за помощью». Отсюда следовал другой вывод: «Возник не только новый момент, но и новые требования к нашим действиям... Возникает один вопрос: все ли мы исчерпали из арсенала политического воздействия, все ли мы сделали до того, как принять крайние меры? Мы и на пленуме заявили о том, что примем все зависящие от нас меры политического воздействия. Если это не даст соответствующего эффекта, только тогда предпримем крайние меры».

Брежнев ясно показал, что он — сторонник политического давления на ЦК КПЧ, что он с большой настороженностью относится к перспективе применения «крайних мер». С ним согласился Косыгин, который считал, что двухсторонняя встреча может стать такой формой оказания политического давления.

Однако позицию Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР не разделяли ряд участников заседания Политбюро. Они полагали, что пора переходить к крайним мерам. Развязалась прямая полемика между участниками совещания. Так как напрямую критиковать Генерального секретаря не полагалось, то объектом критики стал Косыгин. Председатель КГБ СССР Андропов: «Я считаю, что в практическом плане эта встреча мало что даст, и в связи с этим вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня. Они сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением... Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся очень тщательно. Они сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас»⁸⁸

«Я хотел бы также ответить т. Андропову,— возражал Косыгин,— я на вас не наступаю, наоборот, наступаете вы⁸⁹. На мой взгляд, они борются не за свою собственную шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот суть их борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, за то, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию».

Андропова поддержали "Устинов, Мазуров, Капитонов.

Большинство же считало, что встречу следует провести как последнюю меру оказания давления на руководство КПЧ. Заслуживает особого интереса позиция министра иностранных дел Громыко: «Апрельский и июльский Пленумы ЦК подтвердили, что мы не отдадим Чехословакию... Двухсторонняя встреча, я считаю, в данной обстановке необходима. На этой встрече нам нужно выложить им все. Очевидно, они не пойдут на наши предложения. Но тогда уже мы осознанно будем подходить к решению вопроса о применении крайних мер. Они сейчас очень много болтают о дружбе с СССР. ...Мы знаем цену этих разговоров. О такой дружбе, как они сейчас говорят, говорит и Джонсон, и все другие кандидаты на пост президента Соединенных Штатов, которые рвутся к нам на прием. ...Надо подумать о том, что же вызовут крайние меры? Я думаю, что сейчас международная обстановка такова, что крайние меры не могут вызвать обострения, большой войны не будет... Но если мы действительно упустим Чехословакию, то соблазн великий для других. Если сохраним Чехословакию — это укрепит нас»⁹⁰.

24 июля Андропов вновь сообщает в Политбюро ЦК КПСС о реакции населения на решения июльского пленума по поводу событий в ЧССР. По его (точнее — КГБ) информации, большинство населения поддерживало эти решения. Он не преминул высказать свои взгляды на развитие событий. Существующее положение в Чехословакии, сообщал он, требует немедленного вовлечения рабочего класса и народной милиции в борьбу с антисоциалистическими силами, а при необходимости — и создания рабочих революционных отрядов. КГБ зафиксировал и другую точку зрения. Она принадлежала ветерану советской дипломатии, академику И. М. Майскому. Он критиковал письмо «братских партий», так как считал, что оно способно вызвать конфликт с Англией и США⁹¹.

Однако вскоре выяснилось: прав был Громыко, а не Майский. Встреча с госсекретарем Д. Раском, состоявшаяся 22 июля 1968 г., показала: американцы не хотят вмешиваться в конфликт. Он заявил: «Правительство США стремится быть весьма сдержанным в своих комментариях в связи с событиями в Чехословакии. Мы определенно не хотим быть как-то замешаны или вовлечены в эти события. Поэтому мы особенно удивлены тем обстоятельством, что Советский Союз пытается втянуть нас в эти события... США с самого начала не были намерены вмешиваться в дела Чехословакии. Это дело прежде всего самих чехов. Кроме того, это дело чехов и других стран Варшавского Договора». В свою очередь американцы добивались встречи на высшем уровне по проблемам разоружения⁹².

Политическому руководству СССР стало ясно: реализация «крайних мер» не приведет к активному противодействию со стороны США.

Согласно решениям Политбюро от 19 и 22 июля, началась спешная проработка этих «крайних мер». В стадии практической разработки оказались два направления. Первое предполагало необходимость ввода войск Варшавского Договора в Чехословакию и смену политического руководства. 20 июля была подготовлена первая, а 26 июля — вторая редакция Декларации Политбюро ЦК КПЧ и Революционного правительства ЧССР о внутренней и внешней политике, Обращения к гражданам Чехословакии, к Чехословацкой армии⁹³

Эти документы находились в прямой связи с проектом другого — заявления ЦК КПСС «К советскому народу». В нем утверждалось, что социалистическая Чехословакия оказалась на пороге смертельной опасности и, «сознавая всю глубину опасности, нависшей над страной, лучшие представители чехословацких коммунистов, члены Президиума ЦК партии, представители партийных организаций на местах образовали Президиум ЦК Коммунистической партии Чехословакии и Революционного правительства ЧССР, принявшего на себя всю полноту ответственности за руководство делами Чехословацкого государства. ...В этих условиях Советское правительство приняло единственно необходимое решение и дало приказ частям Советской Армии оказать помощь Революционному правительству Чехословакии. ...Такие же решения приняли правительства Польской Народной Республики, Венгерской Народной Республики, Народной Республики Болгарии, которые вместе с нами выполняют свой интернациональный долг»⁹⁴

26-27 июля на заседании Политбюро ЦК КПСС были полностью подготовлены документы для вторжения — заявление «К советскому народу», Декларации Политбюро КПЧ и Революционного правительства ЧССР и Обращения к гражданам ЧССР и Чехословацкой армии.

Однако сохранялся и второй путь — продолжение переговоров с руководством ЧССР, путь политических решений. Шла интенсивная подготовка к встрече с Президиумом ЦК КПЧ.

22 июля 1968 г. решением Политбюро оба этих направления закреплялись формально. Советскому послу в Праге было дано указание передать согласие с чехословацким предложением о встрече Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ и предложено провести эту встречу в Чиерне-над-Тисой. Одновременно другим пунктом — «К положению в Чехословакии» — было записано: «Утвердить предложения, изложенные... А. А. Гречко. Разрешить т. Гречко принимать меры, вытекающие из предложений по срокам, в соответствии с обменом мнениями на заседании Политбюро».

Окончательно позиция советского руководства, предусматривавшая возможность развития ситуации по двум вариантам — по пути политических решений и по пути применения «крайних мер», была утверждена Политбюро ЦК КПСС 26- 27 июля 1968 г.

При обсуждении позиции ЦК КПСС на будущей встрече в Чиерне-над-Тисой разгорелась примечательная дискуссия. Тон ее был задан П. Е. Шелестом. «Мне кажется,— говорил первый секретарь ЦК Компартии Украины,— что некоторые вопросы не надо поднимать: субъективизм, культ личности и т. д. Зачем их вытаскивать, зачем им давать возможность уцепиться?..» Ему вторил Н. В. Подгорный: «Я думаю, что в таком плане, в таком виде, как представлен материал, он не подходит. Этот материал для другого мероприятия... Надо сказать о главных вопросах: над чем работает партия в области промышленности, сельского хозяйства, культуры и т. д. ...Надо обязательно сказать, над чем работает наша партия после XXIII съезда КПСС, какие мы имеем успехи, что мы не такие слабаки, не такая уж деревня, не консерваторы»⁹⁵ Критиковался не только подготовленный проект — критиковались люди, его создавшие, в данном случае секретарь ЦК КПСС К. Ф. Катушев и заведующий отделом ЦК К. В. Русаков, отвечавшие за работу с социалистическими странами. Вырабатывалась позиция Политбюро в области идеологии, исключавшая возможность исследовать недостатки в истории советского общества. •

В борьбе с инакомыслием в Чехословакии укреплялось официальное единомыслие в СССР.

Встрече в Чиерне-над-Тисой придавалось особое значение. Был подготовлен многостраничный доклад-обвинение Брежнева, другие участники переговоров получили памятку для конфиденциальных бесед. В ней были сжато сформулированы основные требования: запрещение деятельности всех политических организаций, партий и клубов, выступающих против социализма; обеспечение контроля партии за средствами массовой информации; восстановление руководящей роли компартии в чехословацком обществе; отставка Кригеля, Шпачека, Цисаржа, Славика, Шика, Павела, Прхлика⁹⁶. В Памятке для делегации КПСС на совещании братских партий содержалось требование к чехословацкой стороне: «Только проведение этих мероприятий не на словах, а на деле позволит нам — социалистическим странам — не прибегать к крайним мерам. В противоположном случае, и мы говорим вам со всей прямотой, у нас не остается другого выхода, как прибегнуть к крайним мерам». Эти требования носили откровенно ультимативный характер.

Первоначально рассчитывали, что переговоры в Чиерне-над-Тисой будут короткими — всего один день 29 июля. Уже на 30-31 июля была запланирована встреча в Москве руководителей КПСС, БКП, В СРП, СЕПГ и ПОРП. Планируемый провал переговоров открывал путь к «крайним мерам». Однако переговоры пошли не так, как ожидалось. 30 июля Политбюро дало указание послам посетить Ульбрихта, Гомулку, Кадара и Живкова и сообщить, что «во время переговоров между Политбюро ЦК КПСС и Президиумом КПЧ по нашему предложению достигнута договоренность обеих делегаций». Переговоры продолжились. Курс сторонников политических решений на этом этапе явно брал верх. Встреча лидеров компартий из Москвы была перенесена на 3 августа, и не в Москву, а в Братиславу.

В ходе переговоров возник компромисс. Угроза военного вмешательства отодвинулась. КПСС прекращала полемику с КПЧ. Это почти автоматически значило и ослабление конфликта с руководством других компартий, прежде всего с Венгерской, Польской и СЕПГ. Однако и чехословацкое руководство должно было заплатить за этот компромисс свою цену. Прежде всего, это гарантия управляемости партии, а следовательно, и страны с позиций «пролетарского интернационализма», сохранения места Чехословакии в Варшавском Договоре. Для этого следовало восстановить контроль над средствами массовой информации, и прежде всего над телевидением. Были даны обещания вывести из секретарей ЦК КПЧ Цисаржа, считавшегося руководителем так называемого пражского центра в партии⁹⁷, исключить возможность того, что процесс подготовки XIV съезда окажется в руках «правых», вывести из-под контроля министра внутренних дел ЧССР Павела часть милиции путем разделения МВД на министерства охраны общественного порядка и госбезопасности.

Результатом этих переговоров стали краткое коммюнике и взаимные обязательства, принятые руководством двух компартий, носившие устный, недоговорный характер. На совещании в Братиславе Брежнев и Черник проинформировали руководителей компартий об итогах договоренностей, продемонстрировав до известной степени единство подходов. На время публичная полемика утихла, появились надежды на сохранение компромиссов. Однако для каждой из партий, для их партийного руководства оставались болезненные вопросы — не слишком ли далеко зашли они на этом пути. Для одних это была опасность ограничения национального суверенитета и достоинства, окончательного превращения правящей партии в марионетку другого государства; для других — угроза уступок ревизионизму, пересмотр послевоенного соотношения сил в Европе, соблазнительность чехословацкого своевольства для Восточной Европы и для населения самого СССР.

Компромисс, рожденный в Чиерне-над-Тисой, был хрупок. Договаривающиеся стороны не слишком доверяли друг другу. Примечательно, что во время Бра- тиславской встречи руководству КПСС было передано так называемое пригласительное письмо, призывавшее войска Советского Союза и подписанное Биляком, Индрой и др.⁹⁸

Диалог JI. И. Брежнев — А. Дубчек 13 августа

События, происходившие на неделе, последовавшей за совещанием в Чиерне- над-Тисой, до сих пор малоизвестны. Причина тому рутинная — начинался сезон отпусков руководства КПСС. В Москве почти не осталось членов Политбюро. Заседания Политбюро в отсутствие большинства его членов вел А. П. Кириленко. Штаб партийного руководства на время переместился на южные дачи членов Политбюро. Понятно, что тамошние разговоры, обсуждения, дискуссии документировались хуже, чем в Москве.

8 августа на заседании Политбюро ЦК КПСС была утверждена Информация ЦК КПСС для партийного актива о переговорах между членами Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ в Чиерне-над-Тисой и результатах совещания руководителей партий социалистических стран в Братиславе. Информация была подготовлена секретарями ЦК КПСС К. Ф. Катушевым, Б. Н. Пономаревым, М. А. Сусловым и заведующим отделом ЦК К. В. Русаковым. В ней сообщалось о наличии серьезных противоречий между КПСС и руководством КПЧ и о внутренних конфликтах в самой КПЧ. В этом документе содержалось краткое изложение советской позиции, заявленной в Чиерне-над-Тисой. «Политбюро ЦК КПСС считало,— сообщалось партактиву,— что в сложившейся обстановке целесообразно ставить вопрос в наиболее резкой, откровенной форме». Выступления Дубчека, Черника, Смрковского на прошедшей встрече определялись как «некритические, недооценивавшие опасность контрреволюции». Вывод не вызывал особого оптимизма: «Как позиция ЦК КПЧ, так и наблюдение за развитием событий после встреч в Чиерне-над-Тисой и в Братиславе не дают пока достаточной уверенности в том, что положения, зафиксированные в совместном Заявлении шести братских партий, заверения, сделанные Президиумом ЦК КПЧ на

... _ 99

двухсторонней встрече, будут выполнены на деле»

Брежнев в телефонном разговоре с Дубчеком 9 августа уже высказывал свои претензии по поводу публичных выступлений секретаря ЦК КПЧ Цисаржа, в которых тот критиковал недавнее соглашение. Советский лидер требовал провести кадровые перестановки в руководстве КПЧ. Дубчек, соглашаясь, говорил, что произвести их стане^ возможным на ближайшем Пленуме ЦК КПЧ. «Соберем пленум дней через десять»,— заверял он Брежнева. Брежнев напомнил, что в Чиерне сам Дубчек вместе со Смрковским и Черником обещали в несколько дней провести реорганизацию и разделение МВД. Черник и Ленарт, заверил Дубчек, разрабатывают меры по запрету стихийных митингов. «Эти митинги... не такие уж стихийные,— возразил Брежнев.— Они созываются Цисаржем и другими антипартийными элементами»¹⁰⁰.

Политбюро ЦК КПСС сообщило В. Ульбрихту об итогах беседы 9 августа с Дубчеком, указав, что главной темой стала реализация договоренностей в Чиер- не-над Тисой, в частности:

о мерах по овладению средствами массовой информации;

о мерах по прекращению деятельности социал-демократической партии и клубов. «Тов. Брежнев надеется,— сообщалось в послании Политбюро,— что и Вы, товарищ Ульбрихт, во время двухсторонней встречи с чехословацкими товарищами также обратите главное внимание на необходимость точного выполнения Заявления братских партий, на выполнение договоренности, которая была достигнута на встрече в Чиерне-над-Тисой, о которой тов. Брежнев информировал братские партии в Братиславе в присутствии тов. Дубчека и тов. Черника»¹⁰¹.

13 августа не случайно было выбрано для нового телефонного разговора. Это был вторник — день заседания Президиума ЦК КПЧ. Брежнев, звоня Дубчеку, несомненно, рассчитывал на его немедленные действия или, как минимум, на возможность предупредить о советской позиции высшее партийное руководство в Праге.

Брежнев начал свой разговор с того, что обвинил чехословацкие средства массовой информации в критике недавних соглашений, в антисоветской, антисоциалистической пропаганде. Отсюда следовал вывод: «Мы обменялись у себя на Политбюро мнениями¹⁰² и единодушно пришли к выводу о том, что есть все основания расценивать складывающееся положение как нарушение договоренностей, достигнутых в Чиерне-над-Тисой. Я имею в виду ту договоренность, которая была с тобой при разговорах один на один, я имею в виду ту договоренность, которую мы имели при встречах наших четверок, я имею в виду ту договоренность, которая имела место между Политбюро нашей партии и Президиумом Центрального Комитета вашей партии»¹⁰³

Попытка Дубчека сообщить, что, насколько ему известно, «за последнее время не было никаких выпадов против КПСС, Советского Союза, против социали-

₁

стических стран», вызвала убедительные возражения из Москвы. Там было известно лучше, с указанием статей и печатных изданий. «За последние два-три дня... газеты упорно продолжают заниматься публикацией клеветнических измышлений в адрес Советского Союза и других братских стран. Мои товарищи по Политбюро,— продолжал Брежнев,— настаивают на том, чтобы мы сделали вам срочное представление по этому вопросу, дали соответствующую ноту, и я не могу удержать своих товарищей от этой ноты...» На слова Дубчека: «У нас было совещание работников печати. Оно осудило, как неправильные, действия репортеров этих газет...» — последовало брежневское: «Саша, не в этом дело... Мы договаривались не о совещании... Тут нужны конкретные меры. Ведь мы конкретно договорились в отношении роли Пеликана в этом деле и о том, что Пеликана необходимо убрать. Это — первый шаг для наведения порядка в органах массовой информации».

Две другие темы — обещанные изменения в МВД и в партийном руководстве — снова и снова поднимались Брежневым во время его телефонных переговоров. Ситуация в МВД не могла не настораживать советское руководство. Уже в июне 1968 г. сотрудники Посольства СССР получили данные о начале слежки за собой; были приняты меры, затруднившие контакты между ними и чехословацкими функционерами¹⁰⁴. Позже в своей записке, направленной 29 сентября 1970 г. в Президиум ЦК КПЧ, бывший Председатель Правительства Чехословакии О. Черник сообщал о том, что руководству КПЧ было известно о плане чрезвычайных мер, разработанных министром внутренних дел И. Павелом, входившим в «пражский центр». В той же записке указывалось, что А. Дубчек и О. Черник считали необходимым подготовиться к открытому выступлению правых¹⁰⁵ Подтверждением возможности подобного обострения событий служат и слова В. Биляка, сказанные в начале июня 1968 г., о возможности использования милиции «в предсъездовский период, во время съезда или после него... в интересах сохранения партии и страны от раскола», как и его заявление, что у «тов. Дубчека в качестве оперативной силы имеется до десяти тысяч наиболее преданных солдат и офицеров, которые "при нажатии кнопки" будут немедленно приведены в готовность»¹⁰⁶.

Дубчек сообщил Брежневу, что 13 августа в повестку заседания Президиума КПЧ включен вопрос о разделении МВД «так, как условились в Чиерне-над- Тисой.

Брежнев. А как этот вопрос будет решен? ...Я хочу тебе напомнить; ты помнишь, когда тебе этот вопрос был задан, ты обратился к Чернику. Черник тебе сказал, что уже этот вопрос решен, что уже подготовлена кандидатура на второй пост и что в течение пяти дней они передадут это дело Смрковскому. Тогда ты обратился к Смрковскому, а он сказал: как только пришлет Черник этот документ, наш Совет решит его в течение пяти дней,

Дубчек. Да, тогда в Чиерне так говорили, но сейчас сильно изменилась ситуация. У нас сейчас происходит процесс федерирования. Будет федерация Словакии, федерация Чехии... Поэтому мы сегодня на Президиуме можем решить этот вопрос только как поручение правительству и министру подготовить соответствующие соображения... несколько позже.

Брежнев. Когда?

Дуб чек. В октябре месяце, в конце октября.

Б р е ж н е в. Но что тебе сказать на это, Саша, разве это не проявление нового обмана?..»

Провалились и все обещания кадровых перемен. Брежнев напоминал, что в Чиерне «сложность решения этих вопросов и тогда была ясна и вам, и Чернику, и Смрковскому, и Свободе, когда мы встречались четверками. Но вы тогда очень легко и очень самостоятельно, без нашего принуждения какого-то, сами выдвинули эти вопросы и сами обещали их решить в ближайшее время». Он настаивал на отстранении от руководства Цисаржа, Кригеля и Пеликана. Дубчек же повторял, что все кадровые вопросы можно будет решить только на пленуме, что обстановка изменилась. Брежнев вновь напоминал об обещаниях Дубчека, данных 9 августа, что пленум буд£т собран в ближайшие десять дней. В ответ его чехословацкий собеседник обещал провести пленум в конце августа, а скорее всего — в начале сентября...

В этой вязкой беседе, с частыми повторами, взаимными упреками и обидами, были тем не менее сформулированы позиции сторон. Для Брежнева — это обвинения Дубчека в обмане, в отказе от принятых обязательств. Он постоянно подчеркивал: «Мне Политбюро поручило переговорить...», «Мои товарищи интересуются, и я просил бы тебя сообщить для того, чтобы я передал членам нашего Политбюро». Анализ текста позволяет утверждать, что сам Брежнев пытался несколько дистанцироваться от мнения «коллективного руководства», стремился выступить в роли сторонника компромиссов, «уговаривающего».

Стоит отметить, что не было заседания Политбюро как формальной процедуры, на котором бы Брежневу было поручено провести этот разговор. Суть дела, на наш взгляд, проясняют брежневские слова «мои товарищи интересуются...». В это время вне Москвы, на южных дачах, находились сам Брежнев, Воронов, Косыгин, Пельше, Подгорный, Суслов, Шелепин, Шелест — члены Политбюро, а также кандидаты в члены Политбюро — Гришин, Кунаев, Мазуров, Машеров, Рашидов. Вместе с членами Политбюро отдыхал и венгерский партийный лидер Кадар. Так что было кому интересоваться ходом выполнения недавно подписанных договоренностей.

Дубчек постоянно ссылался на изменившиеся обстоятельства, на невозможность решать поставленные вопросы на Президиуме:

«Мы твердо стоим на том, что это мероприятие (раздел МВД.— Авт.) нужно провести. Изменилась только ситуация. И этот вопрос нужно уже рассматривать по-другому. И это его решение от нас уже не зависит.

Брежнев. Саша, разреши задать тебе вопрос, что же тогда зависит от вашего Президиума?..

Я только констаГирую,— продолжал Брежнев,— что у вас Президиум ЦК ничем не руководит и что нам очень жаль, что мы этого не знали на совещании в Чиерне-над-Тисой...»

Брежнев уговаривал Дубчека принять решения по кадровым вопросам немедленно, на заседании Президиума 13 августа: «Если ты эти вопросы поставишь на Президиуме, возможно, это последний шанс спасти дело без больших издержек, без больших потерь. Хуже будет, когда потери могут быть крупными».

Дубчек снова настаивал на том, что эти вопросы будут решаться пленумом.

«Но ты пойми,— обращался Брежнев к Дубчеку,— что... такое отношение к выполнению обязательств, принятых в Чиерне-над-Тисой, создает совершенно новую ситуацию... очевидно, она вынуждает нас по-новому оценивать обстановку и принимать новые самостоятельные меры.

Дубчек. Тов. Брежнев, принимайте все меры, которые ваше Политбюро ЦК считает правильными.

Брежнев. Но если ты мне так отвечаешь, то я должен тебе сказать, Саша, что это заявление несерьезное...»

Для Брежнева было очевидно, что такими мерами станет вторжение войск Варшавского Договора в Чехословакию. Но ведь это прекрасно знал и Дубчек, по крайней мере обязан был знать и понять это в ходе переговоров в Чиерне-над- Тисой!

Дубчек же, пытаясь доказать, что делается все возможное для выполнения договоренностей и больше сделать за 10 дней попросту невозможно, говорил Брежневу: «Если вы считаете нас обманщиками, то принимайте меры, которые ваше Политбюро считает нужными».

Попытки Дубчека добиться отсрочки выполнения обязательств без каких- либо гарантий с его стороны (а если точнее — при невозможности дать такие гарантии) встретили твердые возражения Брежнева: «Я не могу за спиной членов моего Политбюро решать новые вопросы. Я не могу согласиться ни с какими твоими доводами... Получается, что у тебя появились новые условия, а когда теперь ты выполнишь нашу договоренность о разделе МВД, неясно и непонятно. Ты пойми, что мы договаривались на самом высоком уровне... А теперь оказывается, что эти люди ничего не могут решить. И теперь ты мне говоришь, принимайте такие меры, которые считает нужными Политбюро ЦК КПСС. Конечно, придется, очевидно, с тобой согласиться принимать такие меры, которые мы сочтем необходимыми...

К середине разговора Дубчек, измученный собственными же невразумительными ответами, взрывается: «На очередном пленуме будет избран другой Первый секретарь». «Саша, не впадай в крайность, это совсем ненужный разговор»,— возражает ему Брежнев. Однако Дубчек снова и снова возвращается к этой теме: «Я пошел бы куда угодно работать. Я этой должностью не дорожу. Пускай кто угодно этим занимается, пускай кто угодно будет Первым секретарем ЦК КПЧ, я не могу работать больше без отсутствия поддержки, в обстановке постоянных нападок. Иссякли силы,— продолжал Дубчек,— я не случайно вам сказал, что новый пленум изберет нового секретаря. Я думаю уходить с этой работы. Дорогой Леонид Ильич, я прошу меня извинить за то, что, может быть, сегодня я несколько раздраженно говорил».

Брежнев пытался успокоить Дубчека, но вновь и вновь задавал одни и те же вопросы: намерен ли Президиум ЦК КПЧ выполнять решения, принятые в Чиерне-над-Тисой? Ответы Дубчека свидетельствовали, что Президиум ЦК не способен их выполнить, хотя сам Дубчек не переставал подтверждать верность прежним договоренностям.

Оба собеседника умалчивали, хитрили, недоговаривали. Брежнев надеялся, что в момент разговора рядом с Дубчеком будет В. Биляк. Эта просьба была заранее передана в Прагу. Но рядом с Дубчеком был Смрковский. Брежнев рассчитывал, что содержание разговора сразу же будет сообщено членам Президиума и секретарям ЦК КПЧ. Но и это не случилось. Для Москвы становилось ясно, что новую ситуацию... очевидно, она вынуждает нас по-новому оценивать обстановку и принимать новые самостоятельные меры.

Дубчек. Тов. Брежнев, принимайте все меры, которые ваше Политбюро ЦК считает правильными.

Брежнев. Но если ты мне так отвечаешь, то я должен тебе сказать, Саша, что это заявление несерьезное...»

Для Брежнева было очевидно, что такими мерами станет вторжение войск Варшавского Договора в Чехословакию. Но ведь это прекрасно знал и Дубчек, по крайней мере обязан был знать и понять это в ходе переговоров в Чиерне-над- Тисой!

Дубчек же, пытаясь доказать, что делается все возможное для выполнения договоренностей и больше сделать за 10 дней попросту невозможно, говорил Брежневу: «Если вы считаете нас обманщиками, то принимайте меры, которые ваше Политбюро считает нужными».

Попытки Дубчека добиться отсрочки выполнения обязательств без каких- либо гарантий с его стороны (а если точнее — при невозможности дать такие гарантии) встретили твердые возражения Брежнева: «Я не могу за спиной членов моего Политбюро решать новые вопросы. Я не могу согласиться ни с какими твоими доводами... Получается, что у тебя появились новые условия, а когда теперь ты выполнишь нашу договоренность о разделе МВД, неясно и непонятно. Ты пойми, что мы договаривались на самом высоком уровне... А теперь оказывается, что эти люди ничего не могут решить. И теперь ты мне говоришь, принимайте такие меры, которые считает нужными Политбюро ЦК КПСС. Конечно, придется, очевидно, с тобой согласиться принимать такие меры, которые мы сочтем необходимыми..

К середине разговора Дубчек, измученный собственными же невразумительными ответами, взрывается: «На очередном пленуме будет избран другой Первый секретарь». «Саша, не впадай в крайность, это совсем ненужный разговор»,— возражает ему Брежнев. Однако Дубчек снова и снова возвращается к этой теме: «Я пошел бы куда угодно работать. Я этой должностью не дорожу. Пускай кто угодно этим занимается, пускай кто угодно будет Первым секретарем ЦК КПЧ, я не могу работать больше без отсутствия поддержки, в обстановке постоянных нападок. Иссякли силы,— продолжал Дубчек,— я не случайно вам сказал, что новый пленум изберет нового секретаря. Я думаю уходить с этой работы. Дорогой Леонид Ильич, я прошу меня извинить за то, что, может быть, сегодня я несколько раздраженно говорил».