Советский Союз. История власти. 1945–1991

ГЛАВА 5

ОТ ЗАСТОЯ — К КРИЗИСУ (1969 — начало 80-х гг.)

Реформа заключает в себе два действия: 1) отмену старого и 2) поставление на место оного чего-либо нового. Какое из сих действий вредно? И то, и другое одинаково...

А. Н. Островский.

На всякого мудреца довольно простоты

«Идеологическая дисциплина» в науке

Идеологическая погода менялась быстро. Ледяной ветерок, потянувший в 1968-1969 гг., к началу 70-х гг. перерастал в метель. Во весь рост встала угроза переоценки того, что в 60-х гг. ассоциировалось с достижениями в науке, литературе, искусстве. Это было наступление на позиции той части интеллигенции, которая считала идеи социализма исторически прогрессивными, но была убеждена в том, что в условиях СССР «в период культа личности» эти идеи были деформированы и изуродованность эта сохранилась и позже; тех людей, которые искренне были заинтересованы в исправлении социализма путем обращения к отечественному прошлому и культуре, к национальным традициям, к достижениям мировой цивилизации. Идеологический пресс на время объединил, сплотил вечных для отечественной общественной мысли соперников — «западников» и «славянофилов». Своего рода застрельщиком контрреформ стал заведующий Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС, фронтовой друг Л. И. Брежнева С. П. Трапезников. Его нетерпимость, догматизм стали притчей во языцех. Трапезников олицетворял и в самом ЦК те силы, которые укрепились вместе с Брежневым и боролись против идеологических вольностей предшествующего периода. В результате этого курса в опале оказались ряд деятелей Академии наук СССР, пришедших в науку из аппарата ЦК.

Нельзя сказать, что этот курс — курс Трапезникова — не встречал сопротивления. Академик А. М. Румянцев¹ в июле 1970 г. направил в ЦК письмо, ставшее своего рода мартирологом общественным наукам «эпохи оттепели». Академик сообщал, что обычными в руководстве наукой стали «грубые, неквалифицированные разносы... факты прямого произвола, особенно в организации научных дискуссий и определении судьбы ряда научных направлений».

Примеров тому было множество, и А. М. Румянцев приводит их. Это разносная критика в «Социндустрии» книги сотрудника Института экономики АН СССР Б. В. Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями», работ покойного академика Е. С. Варги. По словам А. М. Румянцева, эта критика велась с непосредственными ссылками на указания, полученные из Отдела науки ЦК, и при участии сотрудников этого отдела. Румянцев упоминает, что резкой и, по его мнению, безосновательной критике были подвергнуты философские работы А. П. Бутенко.

Особое место в его письме занял анализ положения в исторической науке. По мнению Румянцева, многочисленные реорганизации, происходившие в 1968- 1970 гг. (разделение Института истории на два — истории СССР и всеобщей истории, упразднение сектора методологии исторической науки), только ослабили теоретический уровень исторической науки. В этом же ряду, по его мнению, находятся безапелляционная критика в прессе заведующего сектором М. Я. Гефте- ра², увольнение ряда сотрудников, ликвидация группы по подготовке к конгрессу историков.

«..Хотят или не хотят люди, зараженные этим негативизмом,— делал вывод академик Румянцев,— их позиция и действия наносят прямой практический и политический ущерб. Страх — плохой советчик. Научные работники, которые боятся того, что их неправильно поймут, и потому стараются подогнать свои взгляды и предложения под привычные формулировки, не смогут оказать своевременную помощь партии в решении новых и сложных проблем общественного развития. Развитие социальных наук, как подчеркивали Маркс и Ленин, должно носить опережающий характер по отношению к текущим событиям, иначе наука и не нужна. А это опережение, в свою очередь, возможно лишь при условии свободного обмена мнениями в научной среде. Разнообразие точек зрения среди ученых, стоящих на почве единого мировоззрения, естественно и даже необходимо. Вредна лишь претензия какой-либо группы ученых на обладание истиной. Когда же монополистами пытаются стать люди, которым партия доверила руководство научной жизнью, и когда эти люди применяют для этого командные приемы, возникает угроза разрыва между наукой и политикой, блокирования выходов из науки в политику...»

У партии, привычно отождествляемой с ЦК КПСС, было иное мнение по поводу связи науки с политикой. Эту точку зрения и изложил заведующий Отделом науки ЦК КПСС С. П. Трапезников в своей записке, датированной 24 июля 1970 г. и обсужденной позже на Секретариате ЦК.

Он заявлял: «К большому огорчению, среди изданных работ имеются отдельные слабые и даже незрелые работы, в которых допущены крупные идейно- теоретические ошибки». Отсюда вполне логичный, для автора, вывод: усилить партийное руководство! Трапезников и сообщает: «В связи с этим Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС рекомендовал отделениям АН СССР и институтам силами ученых разобраться и помочь ошибающимся товарищам в исправлении их ошибок. Именно таким образом было организовано обсуждение ряда работ. Так, в отделении философии и права АН СССР под председательством академика Константинова Ф. В. проходило обсуждение книги "Ленинизм и диалектика общественного развития", в котором приняло участие около 30 человек и выступило 28 научных работников. Книга содержит ряд ценных разделов, но вместе с тем в ней имеются крупные ошибки принципиального характера, о чем нами уже докладывалось ЦК КПСС.

По отзыву большинства ученых,— заявлял зав. Отделом науки,— это обсуждение прошло на высоком уровне, в деловой, принципиальной обстановке и помогло определить правильные позиции в ряде крупных теоретических вопросов философской науки. Аналогичное обсуждение проходило под председательством академика Жукова Е: М. на бюро отделения исторических наук АН СССР книги "Историческая наука и некоторые проблемы современности" Книга имеет ряд полезных научных статей. Но в ней оказались и такие статьи, которые являются в корне ошибочными. Неудивительно поэтому, что подобного рода статьи вызвали не только негодование, но и озабоченность ученых. В этой книге содержится призыв к "новому прочтению" трудов Маркса, Энгельса, Ленина. Что же это за "новое прочтение"? ...Оказывается, под этим "новым прочтением" имеется в виду пересмотреть ленинское учение о партии, о социалистической революции, о государстве, об общественно-экономических формациях. Выступавшие крупные ученые — академики Минц И. И., Поспелов П. Н., Жуков Е. М., Рыбаков Б. А., Гафуров Б. Г., Ким М. И. и другие ученые в своих выступлениях дали принципиальную, глубоко научную, аргументированную критику серьезным ошибкам и извращениям, имеющимся в названной книге».

А далее, «доказав» ссылками на ученые авторитеты несостоятельность научной аргументации академика Румянцева, Трапезников обрушивается на своего оппонента уже с персональными обвинениями, постепенно перерастающими в политический донос, в известный жанр «письма в инстанцию»: «И, право говоря, мы никак не думали и совершенно не предполагали,— пишет Трапезников,— чтобы т. Румянцев взял под защиту эти явно ошибочные труды, подверг сомнению вполне демократический характер обсуждения. Более того, он устранился от участия в действительно научном и объективном обсуждении этих работ».

«Автор записки требует открытых "свободных" дискуссий,— продолжал Трапезников.— Позволительно спросить его, о какой это "свободе" идет речь? Все дело, видимо, в том, что т. Румянцев, будучи вице-президентом АН СССР, отвечающим за общественные науки, ослабил связь с отделениями, институтами Академии наук и оказался плохо информированным о подлинном состоянии дел вверенного ему участка работы».

Наконец, последовали и конкретные обвинения Румянцева в отсутствии необходимой политической бдительности, в ошибочной кадровой политике и прямом пособничестве «политически незрелым» людям. Трапезников перечислял: академик Румянцев принял к себе в институт некоего Левита, уволенного с работы Калужским обкомом партии; когда в Калуге стало об этом известно и обком начал преследовать Левита на новом месте службы, Румянцев перевел его в Институт информации по общественным наукам; так же он помог устроиться на работу Е. Амбарцумову, уволенному с должности заместителя директора Института истории международного движения, и даже экономисту Г. Лисичкину, прославившемуся своей открытой полемикой с первым секретарем Ставропольского обкома партии Л. Ефремовым³, за что был подвергнут критике прямо на Пленуме ЦК КПСС. Более того, Румянцев демонстративно отказывался не только согласовывать свои выступления с Отделом науки, но и представлять их в отдел (чем отличался, например, от президента Академии наук).

Естественным выводом из всего изложенного была плохо скрытая рекомендация Трапезникова освободить Румянцева от поста вице-президента академии, отвечающего за развитие гуманитарных и общественных наук.

Как уже отмечалось выше, письмо Трапезникова обсуждалось на Секретариате ЦК, где оно получило поддержку. На первой линии критики партии оказались процессы, происходившие в экономической и исторической науках. Фактический отказ от проведения экономических реформ повлек за собой критику тех экономистов, которые продолжали обосновывать необходимость применения рыночных механизмов в условиях советской экономики. Показательна в этом смысле судьба упоминавшейся в письме академика Румянцева книги Б. В. Ракитского «Формы хозяйственного руководства предприятиями». Книга получила многочисленные положительные отзывы — Л. Пекарского и Л. Бондаренко, Э. Дунаева, Ю. Субоцкого, Е. Ясина.

Но самые главные рецензенты, заказанные Отделом науки ЦК, придерживались иного мнения. Нельзя не отдать им должное: они последовательно выявили в книге все, что служило обоснованием необходимости отказа от социалистической уравниловки, любые попытки доказать необходимость рыночных методов управления экономикой. Не осталось без внимания положение о том, что «общественный материальный интерес» не служит стимулом для деятельности конкретного человека (то есть, попросту говоря, рассуждения о всенародном благе останутся пустым звуком, пока не превратятся в личную материальную заинтересованность); Ракитский позволял себе крамольные рассуждения о том, что «нецелесообразно, чтобы партийные и государственные вышестоящие органы вмешивались в определение экономического содержания договора». Рецензенты Отдела науки справедливо замечали: «Такая постановка вопроса ошибочна, т. к. она умаляет роль руководства (партийного! — Авт.) хозяйственно-производственной деятельностью государственных предприятий».

Рецензентов раздражали понятие «децентрализация управления», попытки Ракитского обосновать необходимость ответственности руководителя производства перед коллективом, признание необходимости конкуренции внутри отраслей. Однако наибольшее недовольство вызывали п|редложения Ракитского о «свободном» выборе партнера при заключении хозяйственного договора в условиях «гибкости цен». Выводы рецензентов строго укладывались в рамки защиты директивной экономики: необходимо строго соблюдать принципы планового ценообразования, контроля за денежным оборотом.

Разгром «нового направления»

В мае 1969 г. в Уральском университете состоялась научная конференция. Обычное для университета событие, скажете вы. Да, верно, но на этот раз конференция проводилась с необычной для подобных событий рекламой. Кроме университета ее устроителем был Институт истории АН СССР и Научный совет по проблеме «История Великой Октябрьской революции». Конференция объединила виднейших историков, исследовавших отечественную историю XIX — начала

XX в., а также специалистов по истории Западной Европы, Латинской Америки, востоковедов, юристов.

Уральский университет не случайно стал местом встречи историков. На его кафедре российской истории уже много лет существовала группа историков, лидером которой был В. В. Адамов, доказывавшая, что крупнейший промышленный регион дореволюционной России — Урал накануне революции 1917 г. в экономическом отношении не был однородным, наряду с капиталистическими отношениями в крае сохранялись и докапиталистические. Ссылки на ранние работы Ленина не меняли сути — промышленный, капиталистический Урал, традиционно оценивавшийся как форпост будущей пролетарской революции, оказывался в интерпретации В. В. Адамова и его учеников оплотом феодальных пережитков, а рабочие Урала — особой группой, сохранявшей многие докапиталистические черты.

Эти исследования, на первый взгляд частные, затрагивали несравненно более важную и общую проблему, которая вызывала бесчисленные споры в среде историков,— типичен или нетипичен путь России в истории, закономерна ли сама Октябрьская революция — является ли она результатом «пролетарской революции», а не совместного выступления против власти рабочих и всех крестьян — от бедняков и батраков до середняков и кулаков, или революция специфична, так как ее появление на исторической арене XX в. стало результатом стечения многих факторов, отнюдь не укладывавшихся в прокрустово ложе «империализма как высшей и последней стадии капитализма» и «Октябрьской революции как первой пролетарской революции эпохи империализма».

Спор об уровне развития России к началу XX в. стал, пожалуй, самым заметным и политически заостренным среди многих дискуссий, которые велись в советской историографии с конца 50-х гг. и получили название нового направления⁴. «Новое направление» — это своего рода движение в исторической науке, объединившее историков разных специализаций, часто значительно отличающихся друг от друга своими взглядами, но с общим стремлением пересмотреть накопившиеся историографические штампы 30—40-х гг., сложившиеся в условиях жесточайшего идеологического давления. Пожалуй, наиболее точно это определил известный историк И. Ф. Гиндин, резко выступивший против официальной концепции на советско-итальянской конференции историков в 1968 г.⁵ Вторая половина 50-х — 60-е гг. с или временем острых дискуссий по проблемам абсолютизма в истории России, уровня развития капиталистичесь отношений в XIX — начале XX в., многоукладное™ в экономике страны, предпосылок и движущих сил Октябрьской революции. Лидерами «нового направления» были П. В. Волобуев — директор Института истории Академии наук СССР, К. Н. Тарнов- ский, И. Ф. Гиндин, М. Я. Гефтер.

Однако свердловская конференция проходила в ту пору, когда идеологическая погода стала определенно портиться — в 1969 г. рассуждения о «специфическом пути России» не могли восприниматься вне контекста оценки последствий «пражской весны». Смеем предположить, что Свердловск был выбран местом конференции и из-за того, что в Москве подобную встречу организовать было уже сложно.

С начала 70-х гг. критику «нового направления» пытались, хотя бы внешне, сдерживать в рамках научной дискуссии. Но собственно научной дискуссии и не получилось. Автору этих строк пришлось быть свидетелем того, как в начале 1972 г. на длившемся несколько дней заседании ученого совета Института истории СССР, где сторонники «нового направления» пользовались очевидной поддержкой, обсуждение было пресечено самым бесцеремонным образом: на трибуну поднялся мало кому ведомый человек средних лет, представился сотрудником Отдела науки ЦК КПСС и в лучших большевистских традициях, коротко и ясно объявил, что «новое нанравление» и его сторонники, включая директора института члена-корреспондента АН СССР П. В. Волобуева, не правы, после чего приказал прекратить обсуждение.

Идеологическое вольничанье не прошло даром и в Свердловске. В газете «Уральский рабочий» появилось письмо профессора Высшей партийной школы В. Я. Кривоногова, обвинявшего своих коллег в измене марксизму-ленинизму, в отступлении от ленинского учения об Октябрьской революции, в извращении истории Урала. Преподавателей университета и других высших учебных заведений Свердловска собрали в роскошном зале Дома политического просвещения Свердловского обкома КПСС⁶ Там перед ними выступил заведующий отделом науки обкома и зачитал стенограмму совещания в ЦК КПСС историков, философов, экономистов и специалистов по научному коммунизму, организованного Отделом науки ЦК КПСС.

Тон обсуждению в ЦК задал старый партийный идеолог П. Н. Поспелов, кстати, тоже академик, награжденный Академией наук СССР незадолго до описываемых событий золотой медалью Карла Маркса за вклад в изучение общественных наук. Из стенограммы следовало, что академик Поспелов отметил важный вклад Генерального секретаря JI. И. Брежнева в теорию социализма, а затем указал, что буржуазная историография пытается доказать, что Россия до Великой Октябрьской революции была отсталой страной, а отдельные историки говорят о союзе рабочего класса и крестьянства в революции — это вопиющее, удивительное отсутствие идеологической дисциплины (тезис о союзе рабочих и всего крестьянства в Октябрьской революции был одним из главных в исследованиях П. В. Волобуева — автора обстоятельных монографий по истории революции). Директора Института истории СССР критиковали много и зло, не останавливаясь перед умозаключениями: не слишком ли часто новации историков похожи на буржуазное воздействие? Нашлось немало желающих заявить (вроде профессора Косульникова), что Волобуев объективно помогает буржуазной идеологии.

Досталось полной мерой и Свердловской конференции, ее организаторам и сборнику научных статей, вышедшему на основе этой конференции, так как «сборник Уральского университета содержал все идеи "нового направления"». Попытки П. В. Волобуева защитить сборник, сказать, что это была попытка разобраться в сложной проблеме многоукладное™, похоже, только разъярили его оппонентов.

Закончив читать стенограмму совещания в ЦК, заведующий отделом науки Свердловского обкома заявил: «Как такое могло случиться в Свердловске?» После дежурных обвинений в адрес парткома университета, райкома и горкома партии он потребовал «предотвратить в нашем рабочем крае возможности идеологических рецидивов».

Придя в Уральский университет, я увидел, как уничтожается тираж еще не распроданного сборника материалов конференции, дальше были заседания парткома, снятие с поста заведующего кафедрой В. В. Адамова, ликвидация подготовки специалистов по истории социально-экономической истории России XIX

начала XX в., запрещение в течение 10 лет даже ссылаться на статьи «идеологически вредного» издания, сломанные судьбы людей, десятилетиями работавших над этими проблемами.

Разгром «нового направления» произошел и в Москве. Сменилось руководство Института истории СССР, на годы перестали печататься авторы, связанные с «новым направлением», произошло очевидное историографическое отставание на десятилетия в изучении проблематики конца XIX — начала XX в.

Практически каждое политически окрашенное дело историков, экономистов, философов или социологов рассыпалось, как ртуть, по всей стране, через партийные комитеты внедрялось в научно-исследовательские учреждения, университеты, на кафедры общественных наук институтов, порождая сотни мелких, часто незаметных, но от этого не менее страшных процессов для тех, кто попадал под идеологический пресс⁷. Слова «идеологическая дисциплина» стали ключевыми для определения состояния общественных наук. ЦК КПСС дал ясно понять

разномыслие не допускается, роль общественных наук благополучно возвращается к комментированию «исторических решений партии и правительства».

Ситуация вокруг «Нового мира» и А. Т. Твардовского

Если споры вокруг экономистов, историков, социологов и философов носили по преимуществу «цеховой» характер и были сравнительно неизвестны широким слоям населения, то ситуация вокруг журнала «Новый мир» затрагивала практически каждую интеллигентную семью. Журнал имед устойчивую репутацию лидера «левой» интеллигенции в том смысле, как это понимали в 60-80-х гг. Его отличали не только хорошие литературные произведения, но и острая критика, отстаивавшая либеральные ценности. Этот журнал вошел в историю общественной мысли страны публикацией «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына, ставшей по значению своего рода «секретным докладом на XX съезде» отечественной литературы, мемуаров И. Эренбурга, содержавши' ^_1овое понимание истории страны. Идеологический поворот с неизбежностью .ватил и журнал, и его авторов. Резкой критике были подвергнуты Л. Чуковская, Л. Копелев, Б. Окуджава. Поводом для разгрома редакции «Нового мира» послужила публикация за рубежом поэмы А. Т. Твардовского «По праву памяти». 3 февраля 1970 г. на заседании секретариата Союза писателей было принято решение, что из состава редколлегии выводятся сторонники Твардовского — В. Я. Лакшин, А. И. Кондратович, Виноградов, на место первого заместителя редактора назначался человек, неизвестный Т' рдовскому.

Твардовский, по его сл , «опротестовал перед ЦК КПСС и секретариатом Союза писателей... это р 1ие (принятое не только без согласования со мной, но и в мое отсутствие) на том основании, что в глаза тов. Большова не видел, совершенно с ним незнаком и считаю назначение его без моего ведома и согласия беспрецедентным ущемлением прав главного редактора, носящим по отношению ко мне оскорбительный характер».

Твардовский пытался бороться. 7 февраля 1970 г. он обратился с письмом к Брежневу, в котором попытался объяснить, что его поэма была уже' набрана и подготовлена к изданию летом 1969 г., но неожиданно остановлена Главлитом (цензурой). Просьбы Твардовского, адресованные первому секретарю Союза писателей К. А. Федину, обсудить поэму в Союзе писателей и снять цензурные ограничения успеха не имели. Время шло, и, по словам Твардовского, без его согласия поэма была опубликована на Западе. После этого функционеры Союза писателей потребовали, чтобы автор осудил эту публикацию. «Я был готов это сделать со всей решимостью, во всю меру моего негодования и протеста против опубликования в зарубежной печати выкраденного и изуродованного моего произведения,— писал Твардовский Брежневу,— но считал и считаю, что наиболее действенной формой отповеди было бы опубликование (после соответствующего обсуждения) самой моей поэмы в подлинном ее виде, что свело бы на нет эффект провокационных попыток опорочить это мое произведение».

Следом за Твардовским 9 февраля 1970 г. обратились с письмом к Брежневу А. Бек, В. Каверин, Б. Можаев, А. Рыбаков, Ю. Трифонов, А. Вознесенский, Е. Евтушенко, М. Алигер, Е. Воробьев, В. Тендряков, Ю. Нагибин, М. Исаковский... Они писали:

«Дорогой, глубокоуважаемый Леонид Ильич!

Встревоженные положением, создавшимся в нашей литературе, мы считаем своим долгом обратиться к Вам. Против А. Т. Твардовского и руководимого им журнала "Новый мир" в последнее время ведется кампания, преследующая цель отстранить Твардовского от руководства журналом. Уже приняты решения об изменении редколлегии "Нового мира", по существу направленные к уходу Твардовского из журнала.

А. Т. Твардовского можно смело назвать национальным поэтом России и народным поэтом Советского Союза. Значение его творчества для нашей литературы неоценимо. У нас нет поэта, равного ему по таланту и значению. Руководимый им журнал является эталоном высокой художественности, чрезвычайно важной для коммунистического воспитания народа. Журнал проводит линию XX-XXIII съездов партии и с научной глубиной анализирует сложные проблемы современного общественного развития. Журнал собрал на своих страницах множество талантливейших современных советских писателей.

Не считаться с этим фактом было бы ошибкой с далеко идущими отрицательными последствиями. Мы совершенно убеждены, что для блага всей советской культуры необходимо, чтобы "Новый мир" продолжал свою работу под руководством А. Т. Твардовского и в том составе редколлегии, который он считает полезным для журнала».

Однако и обращение самого Твардовского, и письмо его коллег остались без результата. 11 февраля 1970 г. Твардовский написал заявление об уходе по собственному желанию. «Новый мир» 50-60-х гг. прекратил свое существование...

Для Твардовского это стало трагедией. КГБ продолжал за ним следить и подслушивать. Он мучился из-за издевательств в литературно-чиновничьей среде.

КГБ, явно опираясь на сведения «литераторов в штатском», передавал в ЦК подслушанные слова поэта:

«Я прекрасно знаю, что на мой счет идут насмешливые пересуды: Твардов- ский-де сообразил, что ныне Сталин не в моде, а в свое время чуть не пятьсот строк ему персонально посвятил... Не надо стыдиться, что мы написали во время финской войны поздравления Сталину в стихах. Мы верили, что делаем высокое дело. Стыдно должно быть тем, кто сегодня пытается обелить Сталина, ибо в душе они знают, что творят. Да, ведают, что творят, но оправдывают себя высокими политическими соображениями: этого требует политическая обстановка, государственные соображения!.. Вот увидите, в конце года в "Литературной газете" появится обзор о "Новом мире": какой содержательный и интересный теперь журнал!..»

Но говорить так не стали. «Новый мир» как явление литературной и общественной жизни перестал существовать на много лет. Но погиб и Твардовский.

«Есть много способов убить поэта.

Твардовского убили тем, что отняли "Новый мир"»,— писал А. Солженицын.

А. И. Солженицын и власть

Жесткое противостояние писателя и власти, в котором он отказался играть по правилам бесчисленных идеологических отделов, в том числе и главных — в ЦК КПСС и КГБ, нарастало. Серии демаршей А. Солженицына с его требованиями отмены цензуры, извинений за оскорбления, нанесенные ему партийными пропагандистами, обращением к западной общественности вызывали прежде всего замешательство «наверху». Но после событий в Чехословакии в 1968 г. оглядываться на реакцию советского и западного общественного мнения власти уже не хотели. 22 января 1969 г. заведующий Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро информировал Политбюро, что «высказывается мнение, что назрело время рассмотреть вопрос о пребывании А. Солженицына в рядах Союза (писателей.— Авт.). При этом отмечается, что исключение его из Союза писателей следовало бы провести в Рязанском отделении Союза писателей РСФСР, где этот литератор состоит на учете, с последующим утверждением принятого решения секретариатом Союза писателей РСФСР»⁸

4 ноября 1969 г. А. Солженицын был исключен Рязанской областной писательской организацией из Союза писателей «за антиобществе' '^е поведение, противоречащее целям и задачам Союза писателей СССР»⁹

Власти, однако, ждало другое испытание: исключение Солженицына спровоцировало мошную кампанию в западной прессе, где было опубликовано «Открытое письмо» А. Солженицына секретариату Союза писателей РСФСР; отнюдь не единодушны были и писатели в оценке действий своего начальства. Против исключения Солженицына, с требованием рассмотреть этот вопрос на пленуме Союза писателей высказались С. Антонов, Г. Бакланов, Б. Окуджава, В. Тендряков, Б. Можаев, А. Арбузов, Е. Евтушенко, А. Штейн, Л. Копелев, Л. Чуковская¹⁰.

А. Солженицын был выдвинут на Нобелевскую премию в области литературы и, несмотря на усилия советской пропаганды (а, может быть, в известной степени и благодаря им), 8 октября 1970 г. был провозглашен Нобелевским лауреатом. Этот акт зафиксировал очевидное, хотя и старательно замалчиваемое пропагандой обстоятельство: можно было исключить Солженицына из Союза писателей, но исключить его из литературы, российской и мировой,— невозможно. И вновь Солженицын требует от власти — на этот раз от ее «серого кардинала» М. А. Суслова — издания «Ракового корпуса», да к тому же и только оконченного романа «Август четырнадцатого»¹¹.

«Проблема Солженицына» требовала от властей решения. 29 октября 1970 г. председатель КГБ Ю. В. Андропов предложил следующий вариант: «В случае официального обращения Солженицына с ходатайством о выезде в Швецию для получения Нобелевской премии можно было бы пойти на удовлетворение этой просьбы. Что касается вопроса об обратном въезде в Советский Союз, то его следовало бы решать в зависимости от поведения Солженицына за границей. Если Солженицын решит остаться за рубежом, то, по нашему мнению, предпринимать какие-либо меры к его возвращению в Советский Союз вряд ли целесообразно»¹² Власть надеялась, что «само собой рассосется»: писатель уедет за премией, там сделает несколько заявлений, которые легко назвать антисоветскими,— и не пустить его домой, в Россию. А еще лучше, если он сам, добровольно, останется в Швеции, и тогда власть может обвинять его в измене Родине, в отсутствии патриотизма...

Но Солженицын расставленную ловушку видел и от поездки в Швецию отказался. Тогда Андропов вместе с Генеральным прокурором СССР Руденко спустя месяц — 20 ноября 1970 г.— внесли предложение «издать Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына гражданства СССР и принудительном выдворении его за пределы Союза ССР»¹³

В этой ситуации неожиданную позицию занял министр внутренних дел Н. А. Щелоков. Он обратился напрямую к Брежневу и получил в его лице заинтересованного читателя, испещрившего текст многочисленными подчеркиваниями. Эта позиция в корне отличалась от мнения Андропова. Щелоков констатировал, что Солженицын стал крупной фигурой в идеологической борьбе, что «объективно Солженицын талантлив. Это — явление в литературе». «При решении вопроса о Солженицыне,— писал Щелоков,— необходимо проанализировать те ошибки в отношении творческих работников, которые были допущены в прошлом». Щелоков напоминал, что сравнительно недавно, при Хрущеве, за одну книгу — «Один день Ивана Денисовича» — Солженицын был принят в Союз писателей, получил громкую славу, а за другую книгу, написанную с тех же позиций,— «Раковый корпус» — его изгнали из Союза писателей. «Проблему Солженицына создали неумные администраторы в литературе»,— утверждал министр МВД. Он припоминал многие ошибки прошлого в отношениях власти с писателями — от Бунина, Андреева, Куприна до Пастернака. В своем вольномыслии генерал Щелоков доходил до утверждения, в других устах звучавшего бы как антисоветское высказывание: «История показывает, что наше отношение к этим писателям было неправильным. Более того, в истории с Солженицыным мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые мы допустили с Борисом Пастернаком». По мнению Щелокова, серьезнейший просчет, допущенный запрещением писателю

Солженицын вовсе не страдал наивностью, адресуя свой трактат «вождям Советского Союза». Он понимал, что их «заветное желание, чтобы наш государственный строй и идеологическая система не менялись и стояли вот так веками. Но так в истории не бывает». Пожалуй, мы не ошибемся, если заявим, что и сейчас многие положения этого трактата писателя сохраняют свою актуальность.

После издания «Архипелага ГУЛАГ», ставшего документированным, страшным по своей убедительности обвинением коммунистического режима в преступлениях на протяжении всей советской истории, начинается новая волна преследований Солженицына. Вновь инспирировались многочисленные пасквильные публикации, вопрос о Солженицыне вновь замелькал в протоколах Политбюро ЦК КПСС. На заседании 7 января 1974 г. было принято решение о привлечении писателя к уголовной ответственности «за злостную антисоветскую деятельность, выразившуюся в передаче в зарубежные издательства и информационные агентства рукописей книг, писем, интервью, содержащих клевету на советский строй, Советский Союз, Коммунистическую партию Советского Союза и их внешнюю и внутреннюю политику, оскверняющих светлую память В. И. Ленина и других деятелей КПСС и Советского государства, жертв Великой Отечественной войны и немецко-фашистской оккупации...»¹⁷

КГБ вновь и вновь предлагал выслать Солженицына, лишив его гражданства. 11 февраля 1974 г. это предложение было одобрено Политбюро ЦК. 12 февраля вышел «не подлежащий опубликованию» Указ Президиума Верховного Совета СССР «О лишении гражданства СССР и выдворении за пределы СССР Солженицына А. И.».

КГБ по-своему постарался отомстить писателю — перед высылкой он был арестован и помещен в Лефортовскую тюрьму. Ему было предъявлено официальное обвинение в государственной измене. Только потом ему был объявлен Указ Верховного Совета СССР о высылке за границу¹⁸

Неосталинизм и борьба за «идеологическую чистоту»

Сталина зарыли. Его могила у Кремлевской стены долгое время была единственной в ряду могил партийных вождей, не снабженной памятником-бюстом. 30 лет назад, 17 декабря 1969 г., в перерыве во время сессии Верховного Совета СССР среди членов Политбюро неожиданно возник разговор о приближавшемся 90-летии со дня рождения И. В. Сталина.

Поводом для него стал вопрос: публиковать ли в «Правде» статью о Сталине? Вскоре этот разговор перерос в спор, причем спор принципиальный. Поэтому он и был записан и оформлен в виде «рабочей записи» Политбюро¹⁹

Брежнев задал вопрос: надо ли вообще публиковать статью?

Главный идеолог страны М. А. Суслов настаивал на публикации. «Я считаю,— говорил Суслов,— что такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждуг. ...Я думаю, что нас правильно поймут все, в том числе и интеллигенция, о которой здесь некоторые товарищи упоминали. Неправильно могут понять Солженицын и ему подобные, а здоровая часть интеллигенции (а ее большинство) поймет правильно».

Против выступил Н. В. Подгорный. Напомню, что именно он внес на XXII съезде проект постановления о выносе тела Сталина из мавзолея. Он и напомнил членам Политбюро, что и каждый из них, в том числе и Суслов, когда-то выступали против культа личности. «Я не думаю, что надо как-то отмечать 90-летие со дня рождения Сталина. Если выступать со статьей в газете, то надо писать, кто погиб и сколько погибло от его рук. На мой взгляд, этого делать не нужно, а не делать — это будет неправильно. ...Никто нас не тянет, чтобы мы выступали со статьей, никто не просит. Нас значительная часть интеллигенции не поймет. И, мне кажется, кроме вреда, ничего эта статья не принесет».

Против издания статьи был А. Я. Пельше. «Нанес он вреда очень много, и боль эта чувствуется до сих пор. Это поколение ведь еще живо у нас. 90 лет — это ничего особенного, ничего нового не произошло. Может быть, и не надо широкой статьи. Может быть, какую-то заметку дать». О возможном вреде статьи о Сталине в «Правде» заявил Б. Н. Пономарев.

Однако на Подгорного напал его преемник на посту первого секретаря ЦК компартии Украины — П. Е. Шелест. «Я, может быть, выскажу свою точку зрения, несколько противоположную Николаю Викторовичу, причем выскажу ее однозначно. Мне кажется, статья нужна... Мне кажется, статью небольшую, правильную, с положительным и отрицательным нужно дать. И большинство наших людей, в том числе и интеллигенция, поймут нас правильно: тем более надо учитывать, что за последние годы в мемуарах наших маршалов, генералов много понаписано о Сталине...»

Подгорный: «Тогда надо писать, если говоришь об истории, сколько им уничтожено было людей».

Шелест: «Дело не в том, чтобы называть цифры, но надо сказать, что у него были ошибки в том духе, как сказано в решениях ЦК. А война? Строительство социализма под руководством Сталина? Это же всему миру известно. Я думаю, что надо дать статью. Другое дело, что, может быть, над этим текстом надо еще поработать».

Шелеста поддержал К. Т. Мазуров. «Мне кажется, что опубликование статьи больше пользы принесет, чем умалчивание этого факта. Статья должна быть небольшой, но правильной. ...Как же бороться за чистоту марксизма-ленинизма, если нам не писать о том, что было в истории?

Мне кажется, более того, надо подумать о том, чтобы поставить бюст на могиле Сталина. Я вам скажу, как реагировал т. Гусак (Густав Гусак — первый секретарь ЦК Компартии Чехословакии, сменивший, с помощью Советского Союза, коммуниста-реформатора А. Дубчека.— Авт.) на этот факт, когда мы подошли с ним во время посещения Мавзолея к могиле Сталина. Он спросил, а почему нет бюста? Я ему сказал, что вначале мы не поставили, а потом как-то к этому вопросу не возвращались. Он говорит: по-моему, это неправильно. Надо было поставить бюст. Вот вам точка зрения т. Гусака, который был в свое время, безусловно, обижен Сталиным. Да, по-моему, и любой здравый человек рассудил бы так».

Более осторожную позицию занял А. П. Кириленко. Он высказался за публикацию статьи, но отметил, что «настроения есть разные, и трудно сейчас сказать, кто сейчас и сколько "за" и сколько "против"». Он же предупредил, что «нет такой партии в Европе, которая будет аплодировать подобного рода статье. Надо будет нам подумать».

Однако большинство членов Политбюро было за публикацию — В. В. Гришин, А. Н. Шелепин, Д. Т. Устинов, А. Н. Косыгин, Г И. Воронов, М. С. Соло- менцев, И. В. Капитонов, Д. А. Кунаев, Ш. Р. Рашидов, В. В. Щербицкий.

Шелепин напомнил: «Как, например, было встречено упоминание т. Брежневым в докладе о Сталине в связи с 20-летием победы над гитлеровской Германией? Поэтому, я думаю, в народе это будет встречено хорошо».

«Безусловно, такую статью нужно дать,— заявил Ю. В. Андропов.— Если мы опубликуем ее, мы не причиним никакого вреда. Конечно, не будет ничего, если мы и не опубликуем. Но вопрос этот, товарищи, внутренний, наш, и мы должны решать, не оглядываясь на заграницу. ...А насчет заграницы я вам скажу. Кадар, например, в беседе со мной говорил: почему вы не переименуете Волгоград в Сталинград? Все-таки это историческое название. Вот вам и Кадар. Я и считаю, что такую статью дать надо».

Ему вторил белорусский лидер П. М. Машеров. «Я совершенно однозначно и без колебаний считаю, что статью, безусловно, нужно дать в том духе, как здесь говорили товарищи. Народ примет хорошо. Отсутствие статьи вызовет много всяких недоуменных вопросов».

Брежнев, подводя итоги, отметил: «Я чувствую, что в основе своей все товарищи едины. ...То, что касается публикации статьи, то я скажу вам откровенно, что я вначале занимал отрицательную позицию. Я считал, что не следует нам публиковать статью. Причем исходил при этом из того, что у нас сейчас все спокойно, все успокоились... Стоит ли нам вновь этот вопрос поднимать? Но вот, побеседовав со многими секретарями обкомов партии, продумав дополнительно и послушав ваши выступления, я думаю, что все-таки действительно больше пользы в том будет, если мы опубликуем статью. ...И, конечно, речь не идет о том, чтобы перечислять какие-то цифры погибших людей и т. д. Не в этом дело. А в спокойном тоне дать статью, на уровне понимания этого вопроса ЦК КПСС и в духе принятых решений съездом и соответствующего решения ЦК».

Статью опубликовали. В 1970 году на могиле Сталина появился его бюст, изваянный скульптором Н. В. Томским.

В стране, пережившей поход против Чехословакии в 1968 г., спешно сворачивалась экономическая реформа — «реформа Косыгина». Устанавливался неосталинизм — верность старым идеологическим ценностям, «идеологической дисциплине», помноженной на неведомую при Сталине «стабильность в руководстве».

Политический барометр явно клонился в сторону сторонников «очищения» Сталина, поэтому критика прошлого становилась для КГБ свидетельством недовольства существующим строем с вытекающими отсюда последствиями.

...Несомненным лидером группы литераторов, противостоявших «Новому миру», был журнал «Октябрь» и его главный редактор В. С. Кочетов. В 1969 г. им был опубликован роман «Чего же ты хочешь?», ставший скорее не явлением литературы, а политическим скандалом. Роман полон желчи в отношении либеральной интеллигенции, неприятия разоблачений прошлого, сделанных на XX съезде партии, глубокого убеждения во вредоносности западного влияния на страну, описываемого и оцениваемого в границах между фашистским вторжением в СССР и действиями американских разведчиков, диверсантов, шпионов и растлителей традиционной морали. Политическая злость явно вредила литературному мастерству, и роман немедленно стал объектом пародирования и насмешек.

В апреле 1970 г. КГБ докладывал в ЦК о том, что в Москве распространяется машинописный текст пародии на роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?». Автором пародии, по мнению «литературоведов в штатском», был сатирик 3. Па- перный. Он использовал сюжетные ходы романа: там и русская жена итальянца, в Москве коммуниста, а в Италии — успешного предпринимателя, расставшегося со своим коммунистическим прошлым, и американская певица, приехавшая в Москву по заданию спецслужб для растления советских людей, и рабочая династия Самариных. Последуем за текстом пародии:

«...У рабочего человека Феликса Самарина не было конфликта отцов и детей с отцом.

Давай, отец, потолкуем,— сказал сын.

Изволь,— согласился отец,— но только о заветном. Размениваться на пустячки не намерен. Что тебя заботит, сынок?

Две заботы сердце гложут,— чистосердечно признался Феликс,— германский реваншизм и американский империализм. Тут, отец, что-то делать надо. И еще одна закавыка. Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?

Тридцать седьмой! Это надо же! — уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели.— Уравнение с тремя неизвестными,— сказал он молча,— икс, игрек, зет...

<...>

Прости, отец, опять к тебе,— сказал Феликс, входя.— Так как же все-таки — был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

Не был,— ответил отец отечески ласково,— не был, сынок, но будет».

Был ли тридцать седьмой год — год-символ советской истории? Все чаще

официальная пропаганда старалась руководствоваться рецептом сатирика — «после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой». Антисталинские рассуждения историка А. М. Некрича, возложившего на будущего генералиссимуса ответственность за ошибки во внешней политике, облегчившие фашистской Германии подготовку к нападению на СССР, его указания на личные просчеты Сталина, в значительной степени предопределившие трагическое начало войны, сделали историка объектом политического преследования, закончившегося его вынужденной эмиграцией.

Отношение к Сталину, к политическим репрессиям прошлого получило политически актуальный смысл. Критика прошлого становилась все в большей степени частью политического сознания интеллигенции, и это прошлое воспринималось в непосредственной связи с современной жизнью.

В поле зрения КГБ попал целый ряд организаций, по преимуществу молодежных и студенческих. Среди них были и относительно невинные. Так, в Туапсе существовал нелегальный «Клуб борьбы за демократию» из учащихся 8-9 классов средней школы № 3. Интересовались историей, под впечатлением «тенденциозных» выступлений родителей оценивали последствия культа личности Сталина, слушали Би-би-си и «Свободу», изготовили свою программу и устав, написали до сорока листовок.

Более серьезной была студенческая организация в Саратове. По данным КГБ, она существовала с начала 1967 до августа 1969 г. В нее входили студенты очных и заочных отделений высших учебных заведений, главным образом из Саратова. Ее участники, будучи несогласны с политикой Коммунистической партии и Советского правительства по вопросам государственного управления, экономического развития, социалистической демократии, ставили перед собой задачу борьбы с существующим строем. Они считали необходимым организовывать нелегальные кружки и группы с последующим их объединением в партию «нового, истинно марксистского типа», готовить пропагандистов для работы в массах, путем пропаганды создавать условия для совершения «новой революции» и свержения Советской власти. Группа имела устав, определявший ее структуру, порядок приема и обязанности членов, денежные средства, складывающиеся из уплаты ежемесячных членских взносов, изготавливала и различными способами размножала «антисоветские и политически вредные» документы.

В группу входили студенты Саратовского юридического института Сенин Олег Михайлович, Кириков Валентин Иванович, Бобров Виктор Александрович; студенты и выпускники Саратовского университета Романов Александр Иванович, Куликов Дмитрий Георгиевич, Фокеев Михаил Георгиевич.

Участники этой организации были хорошими студентами, активно участвовали в общественной жизни. Студенты старших курсов (среди них были уже и семейные люди) прирабатывали, устроившись на заочном и вечернем отделениях. Они происходили из типичных для студентов семей — их родители были учителями, рабочими, офицерами в отставке. Тем более примечательно, что вместо обычных для университетских общежитий и аудиторий разговоров они перешли к созданию организации. Эта организация воспринималась ими как социалистическая. Но это не был казенный социализм «курса научного коммунизма», незадолго перед этим введенный в учебную программу всех высших учебных заведений Советского Союза. Более того, их стремление самим разобраться в истории страны, самим понять противоречия, возникавшие при сопоставлении марксистской литературы и окружавшей их жизни, красноречивое молчание преподавателей, которым показывали эти очевидные противоречия, толкали их в научные библиотеки, заставляли самих браться за перо и пытаться изучить и понять тот строй, которым жила страна.

Последуем за текстом письма, направленного КГБ СССР в ЦК:

«При аресте у членов группы... изъято большое количество антисоветской литературы: 20 экземпляров рукописей на 167 листах; 72 экземпляра машинописного текста на 566 листах; 15 экземпляров фотокопий на 89 листах и 100 фотопленок с отснятым на них текстом антисоветских материалов и документов. Изъяты и средства размножения этих материалов — 4 пишущие машинки, 4 фотоаппарата и фильмоскоп для чтения текстов на фотопленках.

В изъятых материалах ("Закат капитала", "Трубы свободы", "Механизм лжи", "К вопросу о сталинизме", "Марксизм и колдуны", "Внешняя политика советского империализма" и др.) отрицается социалистический характер Октябрьской революции и извращаются основные этапы развития Советского государства;

утверждается наличие в СССР госкапитализма; излагаются программные установки по созданию в стране нелегальных кружков и групп, проведению враждебной пропаганды, организации забастовок, демонстраций и восстаний. Возводится клевета на общественные отношения, систему образования, деятельность государственных и партийных органов; грубо извращается национальная политика, содержатся призывы к свержению Советской власти».

Важную роль в формировании политических убеждений этих молодых людей сыграли литературные произведения и тогдашняя публицистика. В письме КГБ приводится своего рода библиографический перечень такой литературы, использованной в сочинениях участников саратовской организации. Это «Один день Ивана Денисовича)) А. Солженицына, «Не хлебом единым» А. Дудинцева, «Воспоминания террориста» Б.Савинкова (издательство «Прибой». Харьков, 1926), «Из жизни Федора Кузькина» Б. Можаева (Новый мир. 1966. № 7), «Моя биография» Е. Евтушенко (рукопись), «Ленин о Троцком и троцкизме» и «Новый курс» Л. Троцкого (Университет. 1925. № 1, 2), «Племена — партии — бюрократия» М.Френкеля (Мировая политика и международные отношения. 1968. №11), «Либерализм и демократия», «Дубинка для слишком умных» Л. Горбановского (Наука и жизнь. 1968. № 1), «Почему я не ношу жилет» Л. Плешакова (Комсомольская правда. 1967. 28 июня), «Мертвым не больно» В. Быкова (Новый мир. 1966. № 1), «Януш Корчак и наши дети» А. Шарова (Новый мир. 1966. № 10), «Кончина» В. Тендрякова (Москва. 1968. № 3), «Германский фашизм» А. Галкина (издательство «Наука», 1967). Очень популярна была автобиография Е. Евтушенко, которого они характеризовали как «революционного поэта, борца за социальную справедливость».

В ходу была и другая самиздатовская литература (читали выступления Ю. Даниэля и А. Синявского, письмо А. И. Солженицына съезду писателей).

Перед ними была карьера способных выпускников. Одного из студентов (Ки- рикова) приглашали в аспирантуру по кафедре истории КПСС, с неприличным, оскорбившим его цинизмом обещали блага «защищенного» историка партии; другие, вероятно, стали бы хорошими юристами, педагогами, учеными. Но вслух высказанные догадки, что СССР — страна государственного капитализма, что господствующим классом является бюрократия, в руках которой находится вся политическая и экономическая власть, а рабочий класс в СССР эксплуатируется бюрократией, стоили Сенину 7 лет лишения свободы и 2 лет ссылки, Кирикову — 6 лет лагерей и 2 лет ссылки, Романову — 6 лет лагерей, Куликову — 5 лет, Боброву — 4 лет, Фокееву — 3 лет лагерей.

Это было в точном смысле слова преследование за убеждения.

Молодежная группа, именовавшая себя «Партией свободной России» или «Революционной рабочей партией», была обнаружена в Свердловске. Туда входили главным образом молодые рабочие и студенты — два брата Пестовы, Шабуров, Узлов, Берсенев, Куликова, Ухабова. Впрочем, обнаружить эту группу было несложно. Она сама себя обнаружила и сделала это на глазах, без преувеличения, всего города. 7 ноября ее участники разбрасывали листовки в праздничных колоннах политехнического и юридического институтов. Листовки, отпечатанные на машинке, назывались «Нота Советскому правительству от трудящейся молодежи СССР» и «Минус будущее, плюс прошлое — современный социализм».

Вместе с тем в движении протеста наметились определенные изменения.

Позволим себе сформулировать их следующим образом: наивная вера в социализм, характерная для 50-х — начала 70-х гг., надежда на «социализм с человеческим лицом», на изменения в политической системе путем ее «десталинизации» постепенно уходит. Едва ли не центральной темой политического протеста становится борьба за права человека, за демократию не социалистического, а западного типа. На место веры в социализм приходит требование строгого соблюдения законов, изменения отечественного законодательства путем его приближения к международным юридическим стандартам.

Применение других методов протеста, апелляция к мировому общественному мнению создали, собственно, то, что и стало называться «диссидентским движением». Движения протеста становятся «более профессиональными», связанными с деятельностью международных правозащитных организаций. В 1970 г. В. Н. Чалидзе создал Комитет защиты прав человека, куда вошли академик А. Д. Сахаров и член-корреспондент И. Р. Шафаревич, в 1973 г. возникла русская секция «Международной амнистии» во главе с В. Ф. Турчиным и А. Н. Твердохлебовым.

Важнейшим событием для диссидентского движения стало подписание 1 августа 1975 г. Советским Союзом Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. В ответ на признание неприменимости силы или угрозы силой, признание нерушимости послевоенных границ и территориальной целостности государств политическое руководство СССР было вынуждено признать соблюдение прав человека, определенных политических свобод, как и тот факт, что контроль за соблюдением этих прав «интернационализировался», перестал быть вопросом только внутренней политики.

В результате в СССР появились правозащитные организации, деятельность которых оказывалась под определенным покровительством международного права. С этой ситуацией руководство СССР соглашаться не хотело. В свою очередь, оно расширило применение практики лишения гражданства и высылки за границу диссидентов, особенно тех, которые были известны на Западе и против которых не решались уже применять традиционные меры наказания. Перестраивалась и деятельность КГБ. Там была разработана особая форма досудебного или, точнее, внесудебного преследования, резко расширившая возможности КГБ²⁰

В письме, направленном в октябре 1975 г. в ЦК, сообщались на первый взгляд утешительные факты, свидетельствовавшие об уменьшении политических преследований: «Сопоставление двух периодов: 1959-1966 гг. и 1967-1974 гг.— показывает, что число привлеченных к уголовной ответственности в последний период сократилось почти в 2 раза (с 8 664 до 4 879 человек). По некоторым видам особо опасных государственных преступлений это сокращение еще более значительно: за измену Родине — с 1 467 до 773 человек (в 2 раза); за антисоветскую агитацию и пропаганду — с 2 103 до 739 человек».

Однако именно в середине 70-х гг. резко возросла так называемая предупредительно-профилактическая деятельность КГБ. Как писали сами чекисты, «соотношение числа лиц, подвергнутых уголовной репрессии и профилактированных органами КГБ в период 1967-1974 гг., составляет 1:25, а по такому виду особо опасных государственных преступлений, как антисоветская агитация и пропаганда,— 1:96». Так называемое профилактирование становилось способом прямого, санкционированного властью вмешательства в жизнь людей, мысли и действия которых не подпадали под осуждение советским законодательством, но потенциально считались опасными для власти. Из рядов профилактированных, запуганных людей КГБ вело вербовку своей агентуры.

В справке КГБ приводится важная статистика (см. табл. 1). Обратим внимание, что число «профилактированных» многократно превосходило (примерно в 20 раз) количество привлеченных к уголовной ответственности. Таблица убедительнейшим образом свидетельствует, что основной целью деятельности КГБ была именно борьба с политическими противниками — на десяток пойманных шпионов приходилось три-четыре сотни обвиненных в антисоветской деятельности и около 60 тыс. «профилактированных».

Таблица 1

Сведения о числе лиц, привлеченных к уголовной ответственности и подвергнутых профилактике органами КГБ в 1959-1974 гг.

1959-1962

1963-1966

1967-1970

1971-1974

Всего привлечено к уголовной ответст

5 413*

3 251*

2 456*

2 423*

венности

за измену Родине

I 010

457

423

350

за шпионаж

28

8

0

9

за антисоветскую агитацию и пропаган

1 601

502

381

348

ду

за контрабанду

47

103

183

474

за нарушение правил о валютных опе

587

474

382

401

рациях

за незаконный переход границы СССР

926

613

704

553

за разглашение гостайны

22

31

19

18

за другие преступления

1 003

1 011

328

258

Профилактировано всего

Учета не

Учета не

58 298

63 108

велось

велось

В том числе:

лица, имевшие подозрительные связи

с иностранцами и вынашивавшие

5 039

6 310

изменнические намерения

лица, допускавшие политически

35 316

34 700

вредные проявления

Профилактировано с участием общест

венности (на собраниях, товарищеских судах, в форме бесед с участием предста

23 611

27 079

вителей общественности)

Объявлено официальное предупреждение

981

(в 1973-1974 гг.)

1959-1962

1963-1966

19<-_1970

1971-1974

Привлечено к ответственности из числа

100

50

ранее профилактированных

Так в источнике

Борьба за «идеологическую чистоту» занимала едва ли не одно из главных мест в деятельности КГБ. Руководство КГБ сообщало, что в результате его «активных действий... сорваны попытки организационно сплотить антисоветские элементы, инспирировать" серьезные враждебные проявления внутри страны под флагом защиты "прав человека" в СССР, скомпрометированы акции противника, пытавшегося спекулировать во враждебных целях общими принципами Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Хельсинки.

Среди иностранцев, приезжавших в нашу страну по линии культурного, научного обмена и в качестве туристов, выявлено значительное количество эмиссаров зарубежных сионистских и других антисоветских организаций. За попытки проведения идеологической диверсии выдворено из СССР 114 иностранцев. 679 установленным эмиссарам и функционерам зарубежных антисоветских центров и другим иностранцам закрыт въезд в СССР.

Конфисковано свыше 290 тысяч идеологически вредных материалов, засылавшихся в страну зарубежными подрывными центрами... В 1975 году профи- лактировано около 20 тысяч человек, совершивших политически вредные поступки, не содержащие преступного умысла. Свыше 25 активных участников сионистских проявлений и других инспираторов антисоветских акций выдворены из страны по каналу эмиграции. ...В значительной степени снижена враждебная деятельность еврейских националистов. Предотвращены антиобщественные провокационные акции с их стороны, сорваны замыслы распространить свое влияние путем инспирации националистических настроений под лозунгом создания в СССР так называемой "еврейской культурной автономии", снижены эмиграционные настроения, внесен раскол в ряды активных националистов. Локализован ряд групповых антиобщественных проявлений со стороны некоторых граждан немецкой национальности и крымско-татарских "автономистов".

Локализована враждебная деятельность ряда главарей так называемого Совета церквей, реакционно настроенных ксендзов, епископов и других подобных лиц. Сорваны планы противника по созданию новых легальных и нелегальных церковно-сектантских формирований.

...В результате принятых мер предотвращено группирование на нелегальной ревизионистской основе отдельных научных работников институтов истории, философии, социологии и экономики АН СССР, а также некоторых литераторов, художников, музыкантов, кинематографистов, выступавших против партийности и идейности в литературе и искусстве.

Сорваны намерения Сахарова и его единомышленников взять на себя роль связующего звена различных групп враждебных элементов внутри страны, а также между ними и подрывными центрами за рубежом».

Эта обширная цитата из отчета КГБ за 1975 г. типична для других отчетов КГБ, составленных в 70-х — начале 80-х гг. и отражающих деятельность этой организации²¹.

Реформы политические

Вторая половина 70-х гг. стала временем принятия новой Конституции СССР. Эта Конституция должна была прийти на смену не только старой, сталинской, принятой еще в 1936 г., которую пытались заменить в последние годы правления Хрущева, но и в известной степени проваленной окончательно Программе КПСС, принятой на XXII съезде партии, обещавшем построить коммунизм через 20 лет, то есть к началу 80-х гг.

Конституция СССР 1977 г. провозглашала построение в СССР «развитого социализма». «Начался всемирно-исторический поворот человечества от капитализма к социализму,— заявлялось в Конституции.— Одержав победу в гражданской войне, отразив империалистическую интервенцию, Советская власть осуществила глубочайшие социально-экономические преобразования, навсегда покончила с эксплуатацией человека человеком, с классовыми антагонизмами и национальной враждой... Утвердились общественная собственность на средства производства, подлинная демократия для трудящихся масс. Впервые в истории человечества было создано социалистическое общество».

Конституция характеризовала СССР как «социалистическое общенародное государство, выражающее волю и интересы рабочих, крестьян и интеллигенции, трудящихся всех наций и народностей страны». «Основу экономической системы СССР,— по Конституции,— составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно- кооперативной собственности. ...Никто не вправе использовать социалистическую собственность в целях личной наживы и в других корыстных целях». Государственная собственность объявлялась общим достоянием всего советского народа, основной формой социалистической собственности. Кроме того, в СССР признавалась колхозно-кооперативная собственность (заметим: во многом декоративная, практически малоотличимая от государственной).

Впервые в Конституцию была включена специальная статья, провозглашавшая КПСС «ядром политической системы». Нетайная всегда роль партии как важнейшей государственной структуры СССР стала абсолютно явной. Это положение было подкреплено изменениями в Уставе КПСС, ставившими деятельность любых учреждений и предприятий под контроль их партийных организаций. В результате в стране как на дрожжах стали расти партийные учреждения — здания обкомов, райкомов, домов политического просвещения, высших партийных школ, партийных архивов и спецполиклиник.

КПСС пыталась контролировать все стороны жизни страны и руководить ими. Принять любое сколько-нибудь важное решение без одобрения местной парторганизации было невозможно. Как следствие этого, быстро увеличивалась численность членов КПСС. Это была обратная сторона существования государственной партии. Так как членство в партии становилось необходимым условием, в ней на различных уровнях оказывались прагматики, равнодушные к коммунистической риторике. Так было и раньше, но численность такого слоя в партии возрастала. Членство в партии становилось необходимой деталью любой карьеры. Стремясь руководить, партия должна была принимать в свои ряды, прямо рекомендовать стать коммунистами не только по идеологическим, но и по самым обычным, технологическим соображениям, для того чтобы не упустить контроля над любыми управленцами. Вместе с тем ясным становился отрыв большинства рядовых коммунистов от партаппарата.

Катившееся по рельсам заседаний Политбюро ЦК КПСС обсуждение новой Конституции и принятие на ее основе новых конституций союзных республик неожиданно натолкнулось на серьезные проблемы. Во вновь принятой Конституции СССР отсутствовала запись о государственном языке. Это соответствовало теоретической посылке о сближении наций и народностей СССР, о «создании новой общности — советского народа».

Однако в Конституциях Азербайджанской, Армянской, Грузинской ССР, а также Нахичеванской АССР уже имелись статьи о государственных языках. Угроза исключения записи о грузинском языке как государственном привела к открытым проявлениям протеста, прежде всего в среде грузинской интеллигенции и студенчества.

«Нельзя исключать, что изъятие из конституций Закавказских республик, особенно Грузинской и Армянской ССР, статей о государственном языке, которые были в них с первых дней установления Советской власти, может вызвать негативное реагирование со стороны определенной части населения, а также и на международной арене. Настороженность в этом вопросе высказывали в беседах в ЦК КПСС и руководители данных республик»,— писали 23 декабря 1977 г. в ЦК КПСС идеологи партии Б. Н. Пономарев, К. У. Черненко, И. В. Капитонов, М. В. Зимянин.

Конституцию приняли. В стране объявили о создании «развитого социалистического общества». По кухням злословили: «Ждали к 1980 г. коммунизма, а дождались Олимпиады».

Конец экономической реформы

Н. И. Рыжков, предпоследний премьер-министр СССР, работавший в 60- 70-х гг. инженером на Уральском заводе тяжелого машиностроения в Свердловске, вспоминал: «Реформу начали откровенно и резко скручивать в конце 60-х. Опять-таки внизу, на производстве, это чувствовалось особенно отчетливо и больно: только вздохнули, как кислород вновь перекрывают... Те, кто сразу усмотрел в экономических преобразованиях угрозу политической стабильности, только повода дожидались, чтобы эту реформу придушить. И повод подоспел. Весна 68-го, пражская весна, не на шутку перепугала столпов и охранителей догматической идеологии»²².

Отказ от проведения экономических реформ был зафиксирован в решениях декабрьского (1969 г.) Пленума ЦК КПСС. Там содержались привычные требования — об улучшении использования резервов производства и усилении режима экономии в народном хозяйстве. На место экономических рычагов управления вновь выходят командные методы, призывы к борьбе с нарушителями государственной и трудовой дисциплины, против бесхозяйственности, к усилению контроля за соблюдением дисциплины.

Страна получила мощный и, по сути, неожиданный источник валютных поступлений. После открытия в 1960 г. на севере Западной Сибири громадных запасов нефти и газа появились дополнительные средства, избавлявшие от необходимости лечить экономические болезни. Нефть стала наркотиком советской экономики. Страна все более оказывалась в зависимости от экспорта нефти и газа. В период с 1970 по 1980 г. добыча нефти в Западной Сибири выросла с 31 млн. до 312 млн. т; добыча газа за этот срок — с 9,5 млрд. до 156 млрд. куб. м²³ Громадные нефте- и газопроводы гнали топливо на Запад за валюту, на которую закупались продукты питания для страны, высокотехнологическое оборудование.

Кризисные явления в сельском хозяйстве СССР, опередившие общий экономический кризис в стране, вынудили политическое руководство закупать продовольствие за рубежом. Для этой цели расходовались запасы золота и валютные ресурсы страны (см. табл. 2).

Таблица 2

Сведения об использовании золотого запаса страны на закупку продовольствия (в т)"

Год

Общее количество

Экспорт

В том числе на закупку продовольствия

1963

1 082.3

520.3

372.2

1964

749,1

483,7

1965

577,1

335,6

335,3

1966

739,2

5,2

1967

864,4

50,2

50,2

1972**

1 243,7

458,6

458,2

1973

1 032,0

382,5

382,5

1975***

1 221,0

141,0

1976

1 001,4

362,8

362,8

1977

774,4

390,0

390,0

1978

498,0

412,0

1979

510,0

168,0

158,0

1980

502,0

156,0

156,0

1981

452,0

286,0

1982

576,0

30,0

30,0

Подсчеты произведены по данным Архива Политбюро ЦК КПСС А. В. Коротковым и А. С. Степановым.

Сведения за 1968-1971 гг. отсутствуют. •••

Сведения за 1974 г. отсутствуют.

Зависимость страны от закупок продовольствия за рубежом становилась все более очевидной и опасной. Наблюдался практически постоянный рост экспорта хлебофуражных продуктов: в 1973 г. было закуплено 13,2% зерна от его производства в СССР, в 1975 г.—23,9, в 1981 г.—41,4%²⁴.

Скрытно нарастало экономическое неравенство республик. Даже по официальной статистике, Российская Федерация могла оставить себе в 1975 г. 42,3% собранного на ее территории налога с оборота, Украина — 43,3, Латвия — 45,6, Молдавия — 50, Эстония — 59,7, Белоруссия — 68,2, Азербайджан — 69,1, Грузия — 88,5, Армения — 89,9, Таджикистан — 99,1, Киргизия — 93,2, Литва — 99,7, Узбекистан — 99,8, Казахстан — 100, Туркмения — 100%. Кроме того, в госбюджет Узбекистана, Казахстана, Литвы, Киргизии, Таджикистана поступало 100% подоходного налога с населения. Эта же тенденция прослеживается в Законе СССР о Госбюджете СССР на 1976-й и другие годы. Темпы капитальных вложений в экономику союзных республик в 2—4 раза превышали аналогичные показатели для России²⁵.

Вместе с тем в союзных республиках крепло убеждение, что именно Россия виновата в экономических проблемах каждой из них.

К концу 70-х гг. многочисленные проблемы в экономике становились очевидными. Громадные инвестиции в строительство промышленных предприятий, в амбициозные проекты вроде поворота стока северных рек на юг, в Среднюю Азию, не давали отдачи, нарастал «долгострой», в промышленности широко использовался ручной и неквалифицированный труд, что приводило к нехватке трудовых ресурсов, особенно в строительстве и в ряде отраслей промышленности. Менее заметными, но не менее опасными стали негативные тенденции в экономике страны, вызванные гонкой вооружений. СССР пытался по существу в одиночку выдержать соревнование в военной области с США и НАТО, Китаем. Огромные ресурсы направлялись в «черную дыру» военно-промышленного комплекса.

В конце 70-х гг. вновь была предпринята попытка начать проведение реформ в промышленности. Она была связана с именами Председателя Совета Министров СССР А. Н. Косыгина и его заместителей — В. Н. Новикова и В. А. Кириллина. Однако дальше намерений они пойти не смогли. В 1979 г. был подготовлен аналитический доклад о состоянии и перспективах советской экономики, заказанный Советом Министров СССР. Руководителем группы, работавшей над докладом, был заместитель Председателя Совета Министров СССР академик В. А. Кириллин. В докладе содержалась реалистическая картина экономического положения страны, указывалось, что неизбежно будут нарастать финансово- экономические .проблемы, что промышленность нуждается в радикальном, структурном реформировании, что страна начинает безнадежно отставать в использовании передовых технологий. Доклад вызвал раздражение, недовольство. Кириллина сняли с его поста, а сам доклад на 10 с лишним лет оказался засекреченным.

Кроме так называемых макроэкономических характеристик в экономике есть простые и понятные каждому человеку критерии, эквивалентные содержанию его кошелька и его холодильника. Со второй половины 70-х гг. заметно ухудшилось продовольственное снабжение населения. Росло недовольство промышленных рабочих размерами оплаты труда. Следствием этого недовольства стали поистине чрезвычайные для тогдашнего СССР события — забастовки. Это вынудило Секретариат ЦК КПСС принять в октябре 1980 г. специальное постановление «О некоторых негативных проявлениях, связанных с недостатками в организации и оплате труда рабочих и служащих», в котором сообщалось, что прошли забастовки рабочих в Свердловске, Литве, Эстонии, Челябинской области, на Украине, в Севастополе, Красноярском крае²⁶

В конце 70-х гг. произошло некоторое изменение в составе политического руководства страны. На пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству рассматривались две кандидатуры — первого секретаря Ставропольского крайкома партии М. С. Горбачева и первого секретаря Полтавского обкома партии Ф. Т. Моргуна. Горбачев был хорошо известен в ЦК благодаря тому, что отдых и курортное лечение высших партийных функционеров нередко проходили на Кавказских Минеральных Водах. Горбачев по протоколу обязан был встречаться с ними. Кроме того, со Ставропольем были связаны своими биографиями два влиятельнейших человека в Политбюро — М. Д. Суслов и Ю. В. Андропов. Собственно аграрная деятельность Горбачева ограничивалась тем, что Ставрополье было традиционно крупным центром сельскохозяйственного производства, и тем, что Горбачев заочно окончил в Ставрополе сельскохозяйственный институт, добавив его диплом к диплому Московского университета.

Ф. Т. Моргун отработал в Казахстане, на целине, самые трудные годы — с конца 1954 до середины 60-х; начал директором совхоза, дослужился до начальника Целиноградского краевого управления сельским хозяйством. Уже там, в Казахстане, он был связан с сельскохозяйственной наукой, начал последовательно внедрять природоохранные технологии обработки почвы, став на многие десятилетия противником применения глубокой вспашки, плугов. Потом были четыре года работы в Сельскохозяйственном отделе ЦК КПСС, три года (1969- 1972) — в Киргизии, первым заместителем Председателя Совета Министров, а с конца 1972 г. он стал первым секретарем Полтавского обкома партии²⁷

Профессиональный уровень Моргуна как кандидата на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству был, безусловно, выше, чем у его коллеги из Ставрополья. К тому же по работе в Казахстане его знал лично Брежнев. Однако предпочтение было оказано Горбачеву.

Впрочем, сам Горбачев едва не сорвал собственное назначение в ЦК. В конце ноября 1978 г. он был вызван в Москву. Причины этого вызова ему не были известны. Помощник К. У. Черненко В. Прибытков рассказывает в своих мемуарах, что ему было приказано срочно отыскать Горбачева. Должна была состояться встреча ставропольского секретаря с Черненко в связи с тем, что его кандидатура рассматривалась на пост секретаря ЦК по сельскому хозяйству. Однако Горбачев, не ожидавший этого, отправился на пирушку к своим друзьям, где и был с большими трудностями отыскан. Оттуда был препровожден сначала к Черненко, а затем и к Брежневу²⁸ Окажись помощник менее расторопным, в политической истории СССР могли оказаться другие лица.

27 ноября 1978 г. на заседании Политбюро ЦК были предрешены вопросы о включении кандидатом в члены Политбюро Н. А. Тихонова, другим кандидатом в члены Политбюро — Э. А. Шеварднадзе. «У нас из кавказских республик кандидатом в члены Политбюро ЦК является т. Алиев — первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана,— говорил Брежнев перед членами Политбюро.—

Грузия, как вы знаете, является очень важной республикой, а грузинская партийная организация — одной из ведущих организаций нашей партии. Вы помните, что первый секретарь ЦК Компартии Грузии ранее входил в состав Политбюро, поэтому есть предложение внести на рассмотрение пленума вопрос об избрании т. Шеварднадзе Э. А. кандидатом в члены Политбюро. Тов. Шеварднадзе является энергичным руководителем, правильно решает вопросы».

Возражений не было.

Затем Брежнев представил Горбачева: «У нас сейчас нет секретаря ЦК КПСС, который бы занимался вопросами сельского хозяйства. Отрасль эта, как вы знаете, очень важная. Такой участок работы нельзя оставлять, чтобы им не занимался один из секретарей ЦК. Здесь нужен человек, который имел бы прежде всего сельскохозяйственное образование, опыт работы в важном сельскохозяйственном районе. Можно было бы, по моему мнению, рекомендовать для избрания секретарем ЦК т. Горбачева Михаила Сергеевича — первого секретаря Ставропольского крайкома партии. Все мы знаем т. Горбачева как молодого, энергичного, хорошо знающего сельскохозяйственное производство товарища. В этом году они очень хорошо поработали, сдали большое количество сельскохозяйственной продукции»²⁹

И на этот раз возражений не было.

Пролетарский интернационализм и внешняя политика СССР. Вьетнам

В 70-х гг. в советской внешней политике был продолжен курс на активную поддержку стран социализма и стран и политических движений «социалистической ориентации» по всему миру. Декларируя принцип «мирного сосуществования как специфической формы классовой борьбы», советское руководство последовательно поддерживало курс на сохранение и расширение рамок социалистической системы³⁰ По сути своей эта политика стала продолжением «холодной войны», однако зоны соперничества СССР с Соединенными Штатами по всему миру окрашивались цветом настоящих войн и военных конфликтов.

Самым очевидным проявлением конфликта внешнеполитических интересов СССР и США было продолжение войны в Индокитае. Вместе с тем во всех конфликтах основные противники нуждались друг в друге, стремились удерживать эти столкновения в том состоянии, которое не привело бы их на грань мировой войны. Парадоксальная подробность состояла в том, что обе стороны конфликта оказывались зависимыми как друг от друга, так и от своих «клиентов». Верность идеологизированным принципам внешней политики нередко превращала СССР в заложника своих партнеров — лидеров национально-освободительных и революционных движений. Логика статуса великих держав обрекала не только СССР, но и его могущественного противника — Соединенные Штаты Америки на сложные отношения — род зависимости от тех политических сил, которые они поддерживали. За право быть империей следовало платить, и иногда эта плата оказывалась высокой.