Старше

ГЛАВА 29

Позже на той неделе я переступила порог студии Рида, и меня встретил звук ног, перемещающихся по мату. Энергия бурлила вокруг меня, вздохи и удары эхом отражались от стен, а из стоящего рядом магнитофона лилась музыка. Был конец июня, почти два года прошло с тех пор, как я впервые увидела Рида Мэдсена.

Он выглядел совсем не так, как в тот вечер. Морщины вокруг глаз стали чуть заметнее, а цвет нефритовых радужек немного потемнел. Сейчас он был в еще лучшей форме, чем тогда, — стена мускулов и силы. Да и вообще стена. Слишком прочная и слишком хорошо построенная, чтобы сквозь нее можно было пробиться. Тени преследовали его все эти дни, и иногда я задавалась вопросом, не оставили ли они меня ради него. Может, я им наскучила. Устали и не вдохновились моей скучной угрюмостью.

Я тихо закрыла за собой дверь, наблюдая, как он тренируется с женщиной средних лет. Бисеринки пота скатывались по ее щекам и носу, словно играли в «соедини точки» с ее веснушками. Я наблюдала за спаррингом с грустью и ностальгией в равной степени. Хотя мне не хватало наших тренировок с Ридом, я не скучала по изнуряющему чувству, которое возникало после наших столкновений и ударов.

Взгляд Рида метнулся в мою сторону, то, что я села у стены, застало его врасплох на мгновение, достаточное для того, чтобы женщина нанесла достигший цели удар, заставивший его отшатнуться.

Она победно взвизгнула, ее руки в перчатках взметнулись к потолку, она не догадывалась, что это я отвлекла его.

Всегда пожалуйста, леди.

Прошло еще несколько минут, прежде чем Рид выключил музыку и снял перчатки.

— Отличная работа, Сандра. В то же время на следующей неделе?

— Спасибо, тренер. Я опоздаю на несколько минут, но приду.

— Договорились.

Я грызла ноготь большого пальца и сосредоточилась на своем облупившемся красном лаке. Скотти сказал мне, что Рид хотел встретиться со мной сегодня вечером. Хотел поговорить о чем-то. Я не была уверена, что это значит, но любопытство заставило меня добраться сюда сквозь пелену сырости, когда я совершала свою пробежку. Пот все еще покрывал каждый дюйм моего тела, поэтому я приподняла майку на животе, чтобы кожа могла дышать.

Бедный Скотти.

Он стал нашим посредником, поскольку Рид не мог позвонить домой или появиться у входа, чтобы попросить о личной встрече со мной. Это вызвало бы только вопросы, а вопросы требовали ответов, которые мы не могли дать.

Скотти справился со своей болью, по-прежнему относясь ко мне с добротой и дружелюбием. Казалось, он терпеливо ждал, когда все это закончится, и я начну смотреть на него так же, как он на меня.

Так же, как я смотрела на Рида.

Пока женщина собирала свою сумку, Рид выпил бутылку воды, улыбнулся мне, а затем исчез за дверью. Звук захлопнувшейся двери был похож на метафорическое закрытие двери в мои фантастические грезы.

В его глазах была мрачная решимость, от которой у меня внутри зародилась тревога.

Неужели это все?

Неужели он собирается направить пистолет мне в грудь и нажать на курок?

Я прикусила губу, когда он уставился на меня через весь зал.

— Привет, — поприветствовала я, мой голос уже был испещрен пулевыми отверстиями.

— Привет. — Откупорив еще одну бутылку с водой, он поставил ее рядом с собой и выключил несколько лампочек, пока комната не погрузилась в полумрак. — Спасибо, что согласилась встретиться со мной.

— Так официально. — Я усмехнулась, не зная, что еще сказать или сделать. Сложив руки на груди, я подошла к нему. Мы встретились в центре студии, и я сняла кроссовки, отбросила их в сторону и ступила на мат. — О чем ты хотел поговорить?

— О тебе. О нас.

Мое лицо вспыхнуло от ожидания неминуемой сердечной боли.

— Я так и подумала.

На нем была маска.

Неумолимые глаза смотрели на меня так, словно он залил себя бетоном, и я не могла понять, о чем он думает или что чувствует. Я не могла прочитать его. Даже скальпель не смог бы срезать эту завесу.

— Послушай, Галлея, — продолжил он, положив руки на бедра. Темные волосы блестели в свете одинокой потолочной лампы, еще влажные от пота. — Это сложно, поэтому я хочу покончить с этим побыстрее.

Я сглотнула, чувствуя, как беспокойство нарастает.

— Побыстрее?

Между нами словно раздался барабанный бой.

Далее последовал резкий вдох.

А потом…

— Я возвращаюсь в Чарльстон.

Я побледнела.

Мои легкие сжались, а сердце остановилось так надолго, что я боялась, что оно никогда не забьется снова. Было такое ощущение, что он залил мокрым бетоном меня, пока я не оказалась заживо погребенной и задыхающейся.

— Что? — прошептала я.

— Это к лучшему.

— Для кого?

Он даже не моргнул.

— Для всех нас.

Мои руки обреченно повисли, когда я отвела взгляд и посмотрела на стерильную стену за его спиной. Шок охватил меня. Нельзя сказать, что я не испытывала никаких эмоций, но я чувствовала себя застывшей. Я не могла возразить ему, потому что понимала, что это ни к чему не приведет.

С его стороны было разумно уйти до того, как мы вырыли себе две могилы рядом.

И все же слезы горячим, огненным потоком жгли мои глаза.

— Я не знаю, что сказать.

Рид выдохнул через нос. Единственный признак того, что его это хоть немного волновало.

— Тут нечего говорить. Все решено. Я поживу у друга, пока не встану на ноги. Снова буду руководить студией, обучая Скотти в качестве помощника тренера.

— А Тара знает? — прохрипела я. — Уитни?

Он покачал головой.

— Пока нет.

— Ты уверен, что это правильный шаг? Я просто имею в виду… ты строил свою жизнь здесь. У тебя карьера, семья…

— Уверен.

Мои ладони сжались в кулаки, когда волна опустошения прокатилась по мне. Слезы жалили и пекли, неоновый свет резал глаза, а паника пронзила грудь, разрывая ребра.

— Нет. — Моя голова качнулась из стороны в сторону. — Нет, я уйду. Это глупо. Ты не можешь просто перевернуть свою жизнь, когда у меня нет никакой жизни. Меня ничто здесь не держит. Нет настоящего дома, нет цели. — Горячие соленые слезы потекли по моим щекам, а губы задрожали. — Пожалуйста… позволь мне уйти.

Наконец, постепенно, его лицо исказилось чем-то иным, нежели холодным безразличием. Боль просачивалась сквозь него, мерцая в глазах, морща лоб и брови. Рид шагнул ко мне и обхватил ладонями мои мокрые щеки.

— Я отпускаю тебя, Комета.

Внутри меня прорвало плотину.

Разлом вспорол мой живот и проложил лабиринт из осколков по груди, пока не пронесся бульдозером по легким к горлу. С моих губ сорвался крик боли, агония слилась с гневом, и я сжала в кулак переднюю часть его выцветшей темно-синей майки, не зная, хочу ли я притянуть его ближе или вытолкнуть с моей орбиты.

— Галлея. — Прижавшись к моему лбу, он поцеловал меня в губы и с дрожью выдохнул. — Прости меня. Так нужно.

Нет.

Ложь.

Это был не тот путь, совсем не тот.

Гнев взял верх, и я оттолкнула его от себя.

— Это и есть твое решение? — Спросила я, дрожа от переполнявших меня чувств. — Ты просто… сбегаешь?

Он сцепил руки за головой и закрыл глаза.

— Я должен.

— Ты не должен. Ты выбираешь легкий путь.

Два глаза цвета расплавленной зелени снова распахнулись, пылая яростью. Он шагнул вперед, его лицо оказалось в нескольких дюймах от моего.

— Легкий путь? — Его тон был таким же убийственным, как и его взгляд.

Я отпрянула назад, но подняла подбородок.

— Да.

Медленный кивок был его ответом, пока он кипел и метался, глядя вниз на голубой мат, словно это была прелюдия к словам, которые превратят меня в фарш.

Но он так ничего не сказал.

Мои брови нахмурились, и я скрестила руки на груди.

— О чем бы ты ни думал, просто скажи это.

Он отвернулся, его руки по-прежнему были сцеплены за головой, а каждый мускул спины напрягся.

— Скажи это, Рид. Скажи мне, о чем ты думаешь. Пожалуйста, просвети меня. — Я подначивала его, подталкивала и злила, но ураган его ярости было гораздо легче переварить, чем бездну горя, грозящую поглотить меня. — Скажи мне, почему ты считаешь, что убегать от своих проблем лучше, чем смотреть им в лицо…

— Потому что из-за тебя я гнию изнутри! — Он развернулся, обеими руками вцепился в свои волосы и сжал их в кулаки. — Ты понимаешь это? Одна маленькая ложь, и ты открыла дверь в ад. Ты заставила меня ослабить бдительность, позволить этой чертовой связи просочиться внутрь, и теперь я не могу избавиться от нее. Я не могу избавиться от тебя. Если бы я знал твой настоящий возраст, я бы ушел, как только ты мне о нем сказала. Ты прокляла меня, Галлея.

Слезы продолжали литься, оставляя на моих щеках следы уязвимости.

— Значит, это моя вина? — Я подалась вперед, сжимая пальцами бицепсы, чтобы не потянуться к нему. — Это не только моя вина. Ты ведешь себя как слабак.

Одна бровь взметнулась вверх, как будто бросая мне вызов повторить это снова.

— Лучше быть слабым, чем уничтоженным, — процедил он. — Именно это и произойдет, если мы будем продолжать в том же духе. Мы все будем уничтожены.

— Ты этого не знаешь.

— Я знаю. Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что не сможешь уничтожить меня одним взглядом, — прохрипел он. — Вот почему мне нужно уйти. Мне нужно, чтобы между нами было расстояние. Тысячи миль, пока я не разрушил наши жизни. — Глубоко вздохнув, он соединил ладони, как для молитвы, и наклонился вперед, пытаясь убедить меня. — Скажи мне, что, по-твоему, произойдет, если мы будем продолжать в том же духе? Если Тара узнает? Скажи мне, какие мысли крутятся в твоей маленькой хорошенькой головке, потому что, уверяю тебя, это не то, что творится в моей.

— Я… я не знаю, — беспомощно ответила я. — Может, ты недооцениваешь ее. Может, она отнесется к этому нормально.

— Я знаю свою дочь. Ничто и никогда больше не будет нормально.

— Может, будет. Может быть…

— Ты. Ровесница. Моей. Дочери. — Он тыкал пальцем мне в лицо, как восклицательным знаком к каждому слову. — Меня тошнит от одной мысли, когда я вспоминаю об этом. Это извращение. Это пиздец. И я совершенно беспомощен, когда нахожусь рядом с тобой. Тара будет ошеломлена. Она будет смотреть на тебя как на предательницу, а не как на подругу. Ты этого хочешь? Уничтожить человека, который принял тебя, который видит в тебе сестру, который дарил тебе дружбу, любовь и преданность, когда у тебя ничего не было?

Я провела основаниями ладоней по глазам и покачала головой.

— Я не хочу причинять ей боль, — всхлипывала я. — Но и сама не хочу ее испытывать. А это больно. Очень.

— Я знаю, — сказал он, тон его смягчился. — Но будет еще больнее, если я не уйду. Тара — моя маленькая девочка, и я знаю, что в глубине души она однажды простит меня, но я не думаю, что она когда-нибудь посмотрит на тебя, как прежде. И это не то, с чем я смогу жить.

— Рид…

— Галлея, пожалуйста, постарайся увидеть картину в целом. Ты должна увидеть всю ситуацию такой, какая она есть, а не такой, какой ты отчаянно хочешь, чтобы она была. Я сказал тебе, что всегда буду бороться за тебя, и я держу свое слово. Это то, как я это делаю.

Я подавила еще один всхлип и опустила руки, глядя на него со всей откровенностью, на которую только была способна.

— Я люблю тебя, — с болью призналась я. — Ты не можешь вытащить меня с самого дна, а потом отправить обратно.

Мое сердце превратилось в сплошное месиво, любовь внутри него билась и рычала, борясь за свой последний миг. Он мог взять его в свои ладони, превратить во что-то прекрасное, во что-то лучшее и вернуть в кровоточащую пещеру в моей груди.

Или мог растоптать его.

Одним взглядом, одним словом, одним шагом в противоположном направлении погасить в нем мерцание жизни.

Глаза Рида медленно закрылись, и он глубоко вздохнул, словно раздумывая, что делать с самой драгоценной частью меня.

— Галлея, это просто увлечение. Это восторг от того, что ты тайком встречаешься с мужчиной, который вдвое старше тебя.

Прощай, Сердце.

Его слова прожигали меня насквозь, как кислота, разъедающая плоть. Словно кинжал с тупым лезвием, перепиливающий мои кости. Я обхватила живот обеими руками, словно это могло удержать мою боль внутри.

— Как ты смеешь говорить мне такое? — процедила я, стиснув зубы.

— Это правда.

— Возможно, твоя. Но не моя.

— Это единственная правда.

— Нет. — Я уставилась на него взглядом, полным ярости. — Как ты смеешь обесценивать мои чувства, чтобы тебе было легче уйти? Как ты смеешь говорить со мной, как с ребенком, как с потерянной, жалкой маленькой девочкой, у которой не хватает ума понять, чего она хочет? Как ты смеешь позволять мне испытывать такие чувства, а потом превращать их во что-то грязное? Ты заставил меня наконец-то почувствовать что-то, Рид, что-то, кроме этой богом забытой ямы никчемности и одиночества, а теперь ты…

Рид схватил меня за бицепс и развернул к себе, заставляя пятиться, пока я не уперлась в мягкую стену, а его лицо не оказалось в нескольких дюймах от моего. Проведя ладонями по моим рукам, он нежно обхватил мои щеки, смягчая твердую сталь, которой я окружила себя.

— Я тоже это чувствую, — сказал он, его грудь вздымалась, голос срывался. — Я чувствую это, Комета. Чувствую. Но это не то, что ты думаешь. — Его лоб прижался к моему, и он тяжело вздохнул. — Это чертов смертный приговор.

Гнев боролся с предательской болью. Я знала, что он прав, но было слишком легко испытывать ненависть и горечь, когда мое сердце превратилось в обломки, забившие грудную клетку.

По моим щекам снова потекли слезы, размазывая тушь, и я оттолкнула его от себя.

— Ладно. Иди.

Он откинул назад свои волосы, мокрые от напряжения и душевной боли.

— Не усложняй ситуацию.

— Не говори мне, как я должна реагировать на твои решения.

— Я никогда не хотел, чтобы все зашло так далеко. Я не хотел причинять тебе боль.

— Что ж, ты не справился. — Я подняла щит и обнажила меч. Я была в бешенстве. Полна необратимой ярости. — Ты был таким идеальным. Моим белым рыцарем. Моим спасителем. Ты должен был стать всем, о чем я мечтала, воплощением всех желаний, которые я загадывала на падающие звезды, свечи на день рождения и брошенные монетки в фонтанах торговых центров, и ты должен был заставить меня влюбиться в тебя. — Слова хлынули из меня, безжалостно атакуя его. — Как я могла устоять? Это было так чертовски просто. Так легко для тебя.

Он наморщил лоб, черты лица напряглись.

— В этом не было ничего легкого.

— Влюбиться в тебя было самым легким, что я когда-либо делала, — призналась я, превозмогая боль. — А все остальное? Болезненно. Мучительно. Трудно до невозможности. Но любить тебя… — Гнев угас, сменившись угасающим пульсом. — Не требовало никаких усилий.

В его глазах стояли слезы, изумрудные радужки светились от горя, когда он впитывал мою боль и пропускал ее через себя. Шагнув вперед, он снова попытался дотянуться до меня, но я уклонилась. В его объятиях больше не было утешения.

Больше никаких мягких приземлений.

— Не надо, — сказала я, отступая. — Я не могу.

— Галлея…

— Просто уходи. Уходи. Притворись, что ничего этого не было, и отвернись от меня, как это сделали мои родители, как…

— Уитни знает.

Мои слова оборвались, сорвавшись со скалистого обрыва.

Я уставилась на него, глаза округлились от шока.

Уитни. Знает.

— Что? — Я сглотнула. — Как?

— Потому что она наблюдательна. Потому что мы не были так осторожны, как ты думаешь. Потому что она знает меня лучше всех и наблюдала за нашими отношениями из первого ряда последние два года. — Рид потер затылок, уставившись в пол. — Выбирай, что тебе больше нравится.

Лед сковал мои вены, замораживая мою враждебность. Страх просочился наружу — страх, что моя любовь к этому мужчине в конечном итоге разрушила единственную любовь в моей жизни.

— О Боже… я… я не знала.

— Теперь знаешь. Вот почему я ухожу. Тара узнает, и я не могу этого допустить. Я не могу так поступить с ней. — Он тяжело вздохнул и покачал головой. — Я не могу так поступить с тобой.

Его слова медленно проникали в меня.

Складывалась более четкая картина.

Вместе с ней пришел новый образ Рида — не как злодея или труса, а как человека, которым он обещал мне стать. Бойцом. Воином.

— Ты заслуживаешь того, чтобы кто-то стоял за твоей спиной и сражался за тебя, как проклятый. За твою честь, твое достоинство. Я хочу быть этим мужчиной. Я буду этим мужчиной… даже если это все, кем я когда-либо буду.

Это был его путь.

Это был единственный путь.

В то время как одни части вставали на свои места, другие разлетались на мелкие осколки. Все мои глупые надежды и мечты разбились вдребезги у моих ног.

Рид был реалистом. Он знал, что есть только один выход из этой ситуации, и он предполагал настоящее расстояние между нами. Мили. Штаты, границы, шоссе и горы.

Мы не закончили. Наша история не закончилась, и все же на страницах черными чернилами было написано «Конец». Я знала, что это к лучшему, но лучшее не всегда так ощущалось.

Мы навсегда останемся недописанной песней.

Наконец, я с сожалением кивнула, сдаваясь. Если он собирался быть сильным, то и я буду сильной. Я докажу, что отец ошибался, и сделаю это действительно трудное дело, прижавшись спиной к стене, с дрожащими и подгибающимися коленями и разорванным в клочья сердцем.

Я смогу это сделать.

— Хорошо, — мой голос дрогнул. — Ты прав.

Он улыбнулся самой печальной улыбкой на свете.

— Я не хочу быть правым.

— Я не хочу, чтобы мы ошибались.

Когда он снова потянулся ко мне, я позволила ему. Я позволила ему обхватить мои мокрые щеки ладонями и прижаться губами, наш поцелуй был пропитан солью и болью. Наши лбы и носы соприкоснулись, и я тихо спросила:

— Ты здесь, чтобы спасти меня?

Еще один поцелуй пришелся в линию моих волос, и он задержался там, крепче прижимая меня к себе и делая рваные вдохи.

— Ты никогда не нуждалась в спасении, Галлея. Ты никогда не была потеряна.

— Я была, — закричала я. — Я была потеряна, когда ты меня нашел, и я потеряюсь снова, когда ты меня оставишь.

— Нет. — Он поцеловал мой лоб, мокрые от слез ресницы, дрожащую нижнюю губу. — Ты искала то, что у тебя уже было.

Когда его рука легла мне на грудь — на мое сердце, — я без сил прижалась к нему, уткнувшись лицом в изгиб его шеи и желая, чтобы мне никогда не пришлось покидать его надежные объятия.

Удивительно, как люди заботятся о живых существах, как мы можем так яростно лелеять что-то, зная, что оно умрет. Просто немного больше воды, говорим мы. Больше солнечного света. Молчаливое пожелание еще нескольких хороших дней. Но это не имеет смысла. У каждой живой, цветущей сущности есть свой срок годности.

Ничто не живет вечно.

Даже любовь.

И все же мы позволили ей расцвести. Мы вдохнули в нее жизнь, одновременно прошептав последнее «прощай».

Просто с чем-то приходится прощаться слишком рано.