Старше

ГЛАВА 31

— Папочка, мне страшно.

Солнце отражалось от ее шлема «Care Bears», а две каштановые косички спускались на плечики ее джинсового комбинезона. Я накрыл ладонями ее крошечные кулачки, в ужасе вцепившиеся в руль.

— Не бойся, малышка. Я здесь.

— Но ты же отпустишь. Я не хочу, чтобы ты отпускал меня.

— В конце концов я должен отпустить. Как иначе ты научишься?

Она надулась, сморщив крошечный носик-пуговку.

— Я могу научиться завтра.

— Почему не сейчас?

— Сейчас слишком страшно. Смотри, может пойти дождь.

Я посмотрел на небо, прищурив глаза на золотой шар солнца, висевший над головой в небе без единого облачка.

— Никакого дождя. Только ясное небо и отец, который скоро будет чертовски тобой гордиться.

Ноги Тары заскользили по обеим сторонам велосипеда, и она тяжело вздохнула.

— Мама говорит, что это плохое слово.

У меня вырвался смешок, и я присел на корточки рядом с ней на тротуаре, ожидая, пока она посмотрит на меня. Когда наши глаза встретились, я с улыбкой погладил ее поцарапанную коленку.

— Эй, — сказал я, мой голос был полон уверенности. — Сегодня ты будешь очень храброй.

— Я не чувствую себя храброй.

— Это потому, что ты боишься. Сначала всегда страшно. Это первый шаг к тому, чтобы стать храброй.

Она изучала меня, в ее больших зеленых глазах блестели слезы.

— Почему все мои друзья такие храбрые? Мне шесть. Все могут кататься без дополнительных колес, кроме меня.

— Храбрость — это не про сравнение себя с другими, — мягко сказал я. — Это умение смотреть в лицо своим страхам, какими бы большими или маленькими они ни казались. Ты пытаешься, даже если можешь упасть. И если падаешь, то снова встаешь на ноги. Это самый смелый поступок из всех.

Она высунула кончик языка, пока обдумывала мои слова.

— Ты ведь никогда не отпустишь меня, правда?

— Пока нет, — пробормотал я. — Не сейчас.

— Никогда, папочка. Никогда не отпускай меня.

Я постарался не придавать значения ее невинным словам и провел большим пальцем по неоново-розовому пластырю. Затем я выровнял ее велосипед и поставил ее ноги на педали. С руля свисали кисточки из лент, а маленький звонок мелодично звякнул, когда я дернул его.

— Я не отпущу тебя, малышка. Ты застряла со мной.

На ее лице расцвела улыбка, и ее личико стало решительным.

— Хорошо, — сказала она, глубоко вдохнув. — Поехали!

Я держал ее, пока мы двигались вперед, мои шаги набирали скорость по мере того, как колеса крутились все быстрее. Ее глаза округлились, подул ветерок, и во мне разлилось теплое чувство, пульсирующее гордостью и любовью.

— У тебя получилось. Ты молодец.

— А-а-а! Не отпускай! — крикнула она, велосипед завилял из стороны в сторону, пересекая трещины на тротуаре, а ее косички развевались у нее за спиной. — Я сделаю это, папочка. Только не отпускай пока!

Мои глаза наполнились слезами, пока я стоял посреди тротуара, подняв обе руки к небу.

Я отпустил ее десять секунд назад.

Она уже делала это.

Я припарковал свой грузовик перед домом, затем провел рукой по лицу. Кожа была покрыта липким холодным потом. Уит позвонила мне в студию двадцать минут назад, предупредила о «ситуации» и попросила поторопиться домой. Я прервал занятие, извинился перед клиентом и почти бегом направился через парковку к своей машине.

Учитывая, что мне не сказали ехать в ближайшую больницу, я попытался успокоить свое бешено колотящееся сердце, надеясь, что это что-то поправимое. Протекающая труба. Засорившийся унитаз. Может, Божья коровка съела что-то, чего ей есть не следовало, и девочкам нужна помощь, чтобы отвезти ее к ветеринару.

Уитни не сказала мне, в чем дело.

Она лишь сказала:

— Рид, ты нужен мне. У нас возникла проблема.

Ее тон был ровным и бесстрастным. Я знал Уит, поэтому понимал, что, если она говорит без эмоций, значит, что-то не так. Такой же холодный тон был у нее, когда Тару укусила соседская кошка на ее девятый день рождения. Учитывая безэмоциональный тон Уитни, я предположил, что это была незначительная царапина. Вместо этого у нее вся рука была в крови, как в фильмах ужасов.

Теперь мне оставалось только гадать, что меня ждет — булавочный укол или кровавая баня, — пока я смотрел на старый двухэтажный дом с кремовыми ставнями и синей дверью и представлял, какая «ситуация» скрывается по ту сторону.

Положив ключи в карман, я вышел из грузовика и трусцой побежал по знакомой дорожке к входной двери, сердце гулко стучало в ушах. Я заколебался, прежде чем повернуть ручку и войти внутрь.

Глубокий вдох.

Сглотнув, я переступил порог и окинул взглядом гостиную.

— Эй, что… — Мои слова оборвались. Застыв на месте, я уставился на три пепельных лица, повернутых ко мне, и страх пробрал меня до костей. — Что случилось?

Инстинкт заставил меня искать Божью коровку, я подумал о худшем, но золотистый пушистик лежал на диване, спрятав мордочку под лапами. Она не бежала ко мне и не виляла хвостом. Даже собака чувствовала облако ужаса, нависшее над комнатой.

Я несколько раз моргнул, закрыл дверь и шагнул вперед. Меня встретила тишина. Уитни стояла в стороне, скрестив руки на груди, ее покрасневшие глаза были единственным признаком того, что она расстроена. Галлея сидела рядом с Божьей коровкой на диване, ссутулившись и обхватив голову руками.

А Тара…

— Как ты мог? — Моя дочь пронеслась через комнату и приблизилась ко мне, на ее лице застыла маска негодования, а взгляд был острым как лезвие бритвы. — Как ты мог? — повторила она еще резче, чем в прошлый раз.

Ошеломленный, я покачал головой, чувствуя, как меня охватывает замешательство.

— Что происходит?

Тара пристально посмотрела на меня.

— Ты мне скажи. — Затем она шагнула вперед, сокращая расстояние между нами, и ударила меня чем-то в грудь. — Объясни.

Мои глаза были прикованы к ее лицу.

Я не мог пошевелиться, не мог дышать.

— Объясни! — потребовала она, сжав кулаки.

Я попытался взять себя в руки и взглянул на фотографию, которую неосознанно сжимал в руке. Я уставился на нее. Понял, что это. И осознал всю серьезность того, во что я только что вляпался, когда изображение задрожало между моими пальцами.

Черт. Меня. Возьми.

Шквал вины, ужаса и опустошения обрушился на меня, когда я медленно поднял голову и встретился взглядом с Тарой. По глупости — и из дурацких сентиментальных соображений — я выкопал эту чертову фотографию из мусорного бака прямо перед днем выноса мусора, разгладил ее, а потом спрятал за другой фотографией.

Катастрофическое решение.

Я прикусил язык, перед глазами все поплыло.

— Малышка…

— Я не твоя малышка.

Мои мышцы напряглись, дыхание застряло в горле, словно меня держали под водой. Я не ожидал такого развития событий. Это был наихудший сценарий.

Это был мой кошмар.

Тара бросилась на меня и обеими руками толкнула в грудь.

— Ты чудовище. Ты больной. Как ты мог так поступить с ней? Что с тобой не так? — Гнев смешался с болью, слезы текли по ее пунцовым щекам. — Как долго ты хотел мою лучшую подругу? Как долго ты обхаживал ее?

— Тара! — Уитни бросилась вперед и схватила нашу дочь за локоть. — Успокойся. Подумай, что ты говоришь.

— Похоже, я сейчас единственный человек, который мыслит здраво. Боже, ситуация со Стейси снова повторяется, — парировала Тара, и в ее словах звучали неподдельные эмоции.

Уитни помолчала, нахмурившись.

— Это не то же самое.

— Это так. Открой глаза.

Мои губы приоткрылись, чтобы что-то сказать, но ничего не вышло.

Только хриплый звук отчаяния.

Отреагировав на мое парализованное молчание, Галлея вскочила с дивана и поспешила к нам, встав между мной и Тарой.

— Нет. Нет, Тара, пожалуйста, не превращай это в то, чем оно не является.

Фотография выскользнула из моих ослабевших пальцев и приземлилась у наших ног. Галлея пыталась защитить мою честь, а я просто стоял, потрясенный и оцепеневший. Я подвел ее. Я подвел всех.

Лицо Тары исказилось от отвращения.

— Не надо, Галс. Не оправдывай его поведение. Он взрослый мужчина, а ты практически ребенок. Ты была травмирована и подвергалась насилию. Он воспользовался тобой.

— Прекрати! — Галлея сжала оба кулака, ее щеки пылали. — Я взрослая. Это было взаимно. Я преследовала его, а он пытался все прекратить. Это не его вина.

Ее брови взлетели вверх.

— Это именно то, что сказала бы жертва. — Тара повернулась лицом к матери, ее волосы упали на лицо. — Мама, да ладно. Ты всю жизнь занималась делами социальной службы. Ты своими глазами видела, что произошло в Чарльстоне. Галлея — жертва.

В глазах Уитни блеснули слезы.

— Я понимаю, почему ты так считаешь, но это не одно и то же. Я знаю твоего отца. Ты знаешь своего отца. Давай попробуем быть рациональными и посмотрим на это с другой стороны. Сейчас все иначе.

— Послушай, что ты говоришь! — Тара уперла руки в бока. — Галлея была уязвима и отчаянно нуждалась в любви. Он воспользовался этим.

— Он не преследовал меня! — вмешалась Галлея, едва сдерживая рыдания. — Перестань говорить так, будто я невежественная идиотка, которая не может принимать решения самостоятельно. Мы полюбили друг друга, Тара. Любовь не всегда бывает черно-белой. Она запутанная, серая и сложная. Никто этого не планировал. Мы встретились еще до того, как я узнала, что он твой отец.

Тара замолчала, переводя взгляд с одного на другого, обдумывая это утверждение.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что встретила его на вечеринке два лета назад. Просто совпадение. Я понятия не имела, что он твой отец.

Мой растерянный взгляд метался между тремя лицами. Три размытых, потерявших четкость лица. Звук был искаженным и неразборчивым, мой мозг не функционировал. Только колотящийся пульс свидетельствовал о жизни.

Тара напряглась, слезы потекли ручьями от осознания того, что ее предали.

— Два лета назад?

— Да. Мы с тобой только-только подружились, и я не знала, что он твой отец.

В глазах Тары вспыхнула ярость, похожая на раскаленную лаву.

— Два лета назад тебе было семнадцать.

Галлея замялась в поисках ответа, быстро моргая и глядя на меня, безмолвно умоляя о помощи.

Я наморщил лоб, моя голова все еще качалась, отвергая все происходящее.

— Нет, все… все было не так, — наконец сказал я, чувствуя себя инородным существом в собственном теле. — Это не то, что ты думаешь.

— О, он умеет говорить, — ощетинилась Тара.

Уитни вмешалась.

— Просто напомню, что возраст согласия в Иллинойсе — семнадцать лет. Это не преступление, Тара, независимо от твоей моральной позиции по этому вопросу. Я не говорю, что одобряю все это, но твой отец ни в коем случае не преступник.

— Мне плевать на законы! — усмехнулась Тара. — Неправильно — значит неправильно.

Я сделал глубокий вдох, затем выдох, надеясь, что найду правильные слова.

— Послушайте… ситуация обострилась совсем недавно, — попытался я, это прозвучало жалко. — Да, я познакомился с Галлеей, когда ей было семнадцать, еще до того, как узнал, что она твоя подруга. Между нами возникла связь. Но я держался на расстоянии.

— Верно. Заниматься с ней индивидуально, притворяясь, что это для ее же блага, равносильно тому, чтобы держать дистанцию.

— Это была моя идея, — вмешалась Галлея.

Я сглотнул.

— Я забочусь о ней. Очень.

— Ты заботишься только о себе. Если бы ты заботился о Галлее, ты бы не посмел к ней прикоснуться. Если бы ты заботился обо мне и маме, мы бы сейчас не стояли здесь и не разбирались с бардаком, который ты устроил.

В безумии мелькали крупицы правды, все смешалось, исказилось. Неправильное, правильное, черное, белое, похоть, любовь.

Черт.

Я был совершенно не готов к такой реакции со стороны Тары. Она считала меня чудовищем. Отвратительным подонком.

Я действительно был им?

Черт возьми. Это был чертов бардак.

— Тара, просто постарайся…

— Не указывай мне, что делать! — Она кипела от злости. От ярости. — Ты потерял эту привилегию в тот момент, когда начал фантазировать о семнадцатилетней девушке.

— Прекрати! — всхлипнула Галлея. — Это безумие. Это так далеко от правды… — Повернувшись ко мне лицом, она вцепилась в мою бесполезную, безжизненную руку и сильно встряхнула меня. — Рид, скажи ей. Скажи ей, что это правда. Это не преступление. Я не жертва. Это любовь, и она чиста и прекрасна. — Она снова потрясла меня. — Скажи ей, что ты не знал, что мне было семнадцать, когда мы встретились, и что я солгала тебе. Я сказала тебе, что я старше. Потом я бегала за тобой, целовала тебя, умоляла тренировать меня, чтобы просто быть рядом. Я сделала это. Я виновата. Я.

Наступила тишина, пока все осознавали слова Галлеи.

Тара нахмурилась, ее глаза прищурились, и ее непоколебимая вера в лучшую подругу пошатнулась. Она тяжело вздохнула.

— Это правда?

— Да, — ответила Галлея.

Тара уставилась на Галлею ледяным взглядом, и ее преданность дала трещину. В ней расцвели сомнения.

— Ты солгала ему, чтобы переспать с ним?

Я поперхнулся.

Паника охватила меня, когда я взглянул на Галлею и Тару. Галлея отпрянула назад, в ней зародились новые страхи. Потерять лучшую подругу. Потерять обретенную семью.

Медленно я вернул внимание к дочери, вглядываясь в ее расстроенное, измученное конфликтом лицо.

Воспоминания заполнили меня светом и любовью. Сладкие, нежные моменты. Детский смех, долгие домашние задания, игры в парке, общение за просмотром ситкомов, поедание мороженого на полу в гостиной. Дни рождения, океанские волны, семейные ужины, сказки на ночь.

Но все это затмило обещание.

Обещание девушке слева от меня, что я всегда буду бороться за нее. Защищать ее. Оберегать, чтобы никто и никогда больше не смог причинить ей боль.

Я причинил ей боль.

Я поддался, потому что был слаб. Потому что влюбился в нее, несмотря на мигающие неоново-чертовски-красные знаки, говорящие мне, что нужно немедленно повернуть назад.

Однажды Тара простит меня.

Я знал, что простит.

Буря пройдет, волны утихнут, наша семья справится с этим.

Но Галлея?

У нее никого не было. Некому было провести ее через моря неопределенности, через приливы и отливы восстановления.

Она уже потеряла одну семью, я не мог позволить ей потерять еще одну.

Меня захватило чувство.

Болезненное, всепоглощающее чувство.

Храбрость. Глупость. Смесь того и другого.

Опустив взгляд в пол, я обрел дар речи и использовал его, чтобы солгать.

— Ты права, Тара, — прошептал я, и навязчивый гул моих отрывистых слов был достаточно громким, чтобы обрушить горы.

Галлея ослабила хватку на моей руке.

На ее лице промелькнуло выражение чистого недоумения.

— Что?

— Ты права. Во всем. — Я повернулся к Таре, стараясь быть убедительным. — Я сделал это. Я воспользовался Галлеей, когда она была уязвима, и я ненавижу себя за это.

— Рид… — Галлея побледнела на моих глазах. — Нет.

Я продолжал.

Я должен был продолжать, потому что у нас не было будущего, какой бы дорогой мы ни пошли. Но для Галлеи еще был выход. Ради ее сердца я возьму всю вину на себя.

— Я знал, что она влюбилась в меня, — сказал я. — Я был одинок, слаб и эгоистичен. Галлея прекрасна, и я потерял контроль над собой.

Галлея впилась ногтями в мое плечо, ее слова были полны неверия.

— Нет! Он лжет. — Она повернулась к Таре и Уитни, ее лицо было искажено. — Он лжет, я клянусь.

— Я не вру.

Уитни закрыла глаза и провела пальцами по волосам.

— Рид, прекрати. Просто замолчи.

— Галлея ни в чем не виновата, — продолжал я, наполняясь решимостью, заставляя себя произносить слова, в то время как мой желудок сводило, и меня чуть не выворачивало наизнанку. — Я знал, что это неправильно, но все равно сделал это. Невзирая на последствия. Эти тренировки были моей идеей. Это был повод находиться рядом с ней, потому что я не мог держаться на расстоянии.

Моя дочь вскинула руку вверх и прикрыла рот, крепко зажмурив глаза.

— Не вини Галлею. — Умолял я Тару, пока внутри меня все разрывалось на части и умирало. — Пожалуйста. Она не заслуживает ничего из этого. Вини меня. Это я плохой парень. Я заставил ее поверить, что между нами что-то настоящее, чтобы затащить ее в свою постель. Я не горжусь этим. Мне стыдно. Но это гребаная правда.

Мои конечности дрожали, во рту пересохло. Тошнота подкатывала к горлу, и все, чего мне хотелось, — это кричать с крыш, что я люблю эту девушку, а она любит меня.

Но Тара никогда бы не поверила в это.

Она бы распяла Галлею. Я видел это по ее бледному, как у призрака, лицу.

И это распяло бы меня.

Плечи Тары дрогнули, лицо стало пепельно-белым. Она смотрела на меня с выражением ужаса и отвращения, а затем отняла руку ото рта, чтобы заговорить. Уничтожить меня.

— Ты отвратителен. — Ее зубы стучали от испытываемых эмоций. — Ты отвратителен, и я тебя ненавижу.

Мои глаза наполнились слезами, а голос задрожал.

— Я понимаю. Я тоже себя ненавижу.

Мгновение я наблюдал, как моя маленькая девочка переваривает все то, во что я только что заставил ее поверить, а потом она пронеслась мимо меня в прихожую и выскочила на улицу, оставив входную дверь болтаться на петлях, как шар для сноса зданий.

Галлея подняла подбородок, ее глаза встретились с моими. Мы смотрели друг на друга: на моем лице мелькнуло извинение, на ее — презрение. Черты ее лица исказились от истерики, по щекам потекли слезы. Она покачала головой в ужасе от лжи, которую я только что выплеснул, как воду.

С жалобным криком Галлея отпустила мою руку и выскочила за дверь, захлопнув ее за собой.

Задребезжали оконные стекла.

Взревел двигатель.

На подъездной дорожке взвизгнули шины.

После того как все стихло, в комнате воцарилась жуткая тишина, как после урагана. Постапокалиптический гул.

Божья коровка сползла с дивана и поплелась ко мне, усевшись у моих ног с побежденным вздохом, а Уитни недоверчиво смотрела на меня с другого конца комнаты.

Ее голос дрожал, когда она пробормотала:

— Что, черт возьми, ты только что сделал?

Я смотрела в окно, представляя, как шестилетняя Тара впервые катается на велосипеде без дополнительных колес, и ее гордый смех отдавался эхом в моих ушах и дарил мне величайшее чувство умиротворения. Двенадцать лет назад я пообещал своей дочери, что никогда не отпущу ее.

Затем я дал еще одно обещание.

Обещание любимой женщине, что всегда буду бороться за нее, даже если это будет единственное, что мне будет позволено сделать.

Но обещания подобны лепесткам на ветру.

Их легко рассыпать.

Их трудно удержать.

Я не мог сдержать их оба.

Слеза потекла по щеке, когда я сглотнул пепел своих грехов.

Что, черт возьми, я только что сделал?

Я вздохнул.

Закрыл глаза.

— То, что должен был.