Темные Знамения

Глава 3. Панихида

Вот и настал день панихиды. Только для начала надлежало отстоять службу. Альдред не любил мессы: считал, что и так вносит свой вклад в Равновесие. Но не прийти не мог. Кем бы он был, если бы не проводил в последний путь инквизиторов, которые помогли ему сразить чудовище?

Заупокойная лития проходила под сводами городского собора. Храм Святого Аремиля воздвигли из серого камня. В округе это единственный дом таинств таких размеров. И хотя имел всего один купол, в здании могло собраться до тысячи человек — настолько огромен он был.

Строение появилось ещё до начала эпохи Пяти Лун. Так давно, что помнят лишь Тьма и Свет. Церковь Равновесия бережно относится к столь древним храмам. Поэтому его состояние постоянно поддерживали.

Альдред внутрь заходил нечасто. Инквизиторы обязаны молиться, обращаясь к Свету и Тьме. И для этого им вполне хватало часовни при Янтарной Башне.

А в Город приходили по случаю религиозных праздников, либо аутодафе. Тогда надевали капироты и устраивали факельные шествия.

Бытует мнение, что публичное сожжение еретиков укрепляет единство Инквизиции, укрощая при этом строптивые умы зрителей-мирян. В идеале…

Именно на похороны Альдред явился в первый раз. Поэтому всё для него здесь было, в общем-то, в новинку. Певчие антифонно декламировали псалмы на клиросе. Их голоса проносились над головами паствы и уходили вверх, под купол. Туда, где художники кропотливо изобразили сцены из древности, когда мир стал Равновесным.

Там Свет и Тьма снизошли к людям, являя новую истину. Неофиты приняли единственно верную религию, сбросив оковы языческих заблуждений. Ангелы с белыми и чёрными крыльями вились над священной горой Мидал, строя чёрно-белый оплот Равновесия. Божественный дворец, подняться куда не каждый живущий допускается.

Чуть поодаль, у алтаря стояло две статуи.

Одна — прекрасная и стройная дева в вуали. На ней было лёгкое платье с глубоким декольте. Руки распростёрты. Она символизировала человеколюбие и благоденствие. На губах её застыла снисходительная улыбка. Это образ Света, рождённый из перифраза.

В народе её называли Светлейшей. Она положила начало Церкви Равновесия.

Сбоку от неё, опираясь руками на меч, стоял дюжий и рослый мужчина в тунике. Короткостриженый и с курчавой бородой. Он глядел на паству строго, будто бы видя их насквозь. Судья всем живущим.

Это очеловеченная Тьма. Покровитель Инквизиции, которого звали Темнейшим.

Церковный хор молил Равновесие о милости к душам тех, кто его защищал ценой жизни. По собору гулял терпкий запах благовоний, вводя в лёгкий транс. Некоторые идейные инквизиторы действительно чувствовали единение со Светом и Тьмой. Они покачивались, будто их сущность устремлялась прямо к подножию далёкого Мидала.

Это вызывало у Альдреда некоторые опасения. У него в голове не укладывалась такая самоотдача религии. Для него она в первую очередь являлась образом жизни, который избрал он постольку-поскольку. Практик никогда бы не подумал, что у него хватит вдосталь ширины души, чтоб ощутить подобное блаженство.

И тем не менее, совокупность хорового пения, благовоний, статуй и масляных росписей вселяло в Альдреда некоторое чувство внеземного.

Он стоял в первых рядах паствы, оставляя позади под восемьдесят остальных инквизиторов. Главным образом, здесь собрались те, кто лично знал усопших. Друзья, сослуживцы, учителя. Альдреду казалось, в этом кругу ему не место.

Панихиду сестра Кайя не посетила. После инцидента в Рунном Зале её в срочном порядке отправили в лазарет. Насколько он слышал, у неё сместился один из шейных позвонков и до кучи образовалась пара гематом. Все эти дни она проходила лечение. Но воспитанник её так и не посетил. На то были веские причины.

Бойню пережили только они с ментором. И раз уж последняя оказалась недееспособна, по допросам таскали её подопечного. Даже спокойно к новой работе приступить не давали. Бюрократия в местном корпусе обретала нешуточные обороты. В канцелярии точно хотели Альдреду плешь проесть. Они раз за разом его звали, спрашивали одно и то же, слыша всегда одно и то же.

Руководство не могло себе и представить, как одержимая вырвалась из барьера. Казалось бы, всё в Инквизиции работает, как часы. Но нет. Канцеляры мерно записывали показания, затем сверяли их с уже данными, затем задавали вопросы с подковыркой.

Ясное дело, им был нужен виноватый. Кто-то, кто понесёт ответственность за случившееся. Альдреда это не на шутку злило. Упрямый, как баран, им он втолковывал всё, что знал. Раздражённый, добавлял, что, если кто и ответственен, уже погиб.

В конце концов, от него канцеляры отстали. Как понял практик, его показания передали Верховным. Те должны были с ними ознакомиться, приложить комментарии, а после — передать пакет документов прямиком в главное ведомство Священного Города.

Уже там чиновникам следовало доработать правила безопасности во время Ритуала Начертания. Но Альдред почему-то сомневался, что их голову посетит нечто путное, или что на местах инквизиторы перестанут смотреть по ситуации.

Люди как умирали, так умирают и будут умирать. Это Инквизиция.

К пастве мерным шагом вышел архиепископ Габен — тучный и слегка горбатый. Если не борода до груди, все бы увидели, насколько у него заплыло жиром лицо.

Священник нарядился в белую мантию, расшитую золотыми нитями. С бычьей шеи свисал символ веры того же металла — весы, олицетворяющие баланс мира. Плешь укрывал высокий клобук. В руке он держал позолоченный посох с канделябром.

Поросячьи глазки забегали по первым рядам инквизиторов. Альдред стоял, обхватив одной рукой запястье другой, и смотрел на него. Сам выглядел чернее тучи. Габен остановил взгляд на практике. Рот его дёрнулся. Поколебавшись, пошёл дальше.

Хор к тому времени как раз прекратил песнопения. Едва голоса певчих смолкли, заговорил уже архиепископ:

— Братья и сестры, сегодня мы собрались в храме Святого Аремиля, чтобы проводить усопших на суд Света и Тьмы. Пусть не льются по ним слёзы долго, пусть улыбки озарят наши лица. Ибо сии мужи верой и правдой поддерживали Равновесие, поддерживали Власть Людей. На свете нет более праведного дела, чем дело Церкви…

Губы Альдреда скривились. Он считал сюром слова Габена.

Уж кого-кого, но его праведником было не назвать. Жир, свисавший до колен, говорил о чревоугодии. Загородная вилла под стать местному феодалу — об алчности. Пышные званые вечера среди аристократов — о гордыне. А частые визиты в монастыри к подрастающим послушникам и послушницам из сирот — о грязном, нечестивом прелюбодеянии. И это лишь то, о чём доходили слухи!

Только никто и не думал его смещать. Доносы приходили, но все бумаги терялись в канцелярских папках. Церковный закон был не писан архиепископу. Закон светский — тоже: феодала вполне устраивал Габен. С его рук тот кормился, готовый всегда замолвить за него словечко перед папской курией. Нерушимый союз — чудовищный и порочный.

Естественно, в среде инквизиторов его не любили. Но и воздать по заслугам не могли. А может, и вовсе не хотели. Жирный архиепископ — случай не единичный. Альдред подозревал, смерть Габена, в сущности, ничего не изменит. Придёт новый — и быть может, ещё хуже прежнего. Поэтому монстра в рясе рассудят лишь Свет и Тьма.

— В то время как смиренный клир замаливает грехи простого люда и наставляет его на путь истинный, вы — священная Инквизиция — блюдёте порядок в извечной борьбе за Равновесие. Без вас Власть Людей канула бы в небытие, и Хаос одержал бы верх над Порядком. Вы есть соль земли праведников!

Речи архиепископа вызывали у Альдреда горький смех, который он подавлял только чудом. Даже если Габен верил в то, что говорит, эта позиция была идеалистична. Практик давно понял, что он и ему подобные — просто меньшее зло, сдерживающее куда большее.

— Оттого путь ваш по жизни особенно труден, — продолжал священник. — Ежедневно, денно и нощно, Инквизиция пресекает произвол чародеев, укрощает еретиков, сдерживает чудовищ и ввергает обратно в Серость демоническое отродье. Свет и Тьма благосклонны к вам в жизни, как ни к кому из нас. И будьте уверены, они не оставят вас в смерти, даря блаженство, о котором в миру вы не могли и помыслить.

Альдред хмыкнул украдкой. Габен представлял инквизиторов чуть ли не святыми во плоти. Отнюдь. По-настоящему идейных людей здесь кот наплакал. Вовсе не фанатики составляют костяк Инквизиции. Пришедшие из религиозных соображений праведники — случай единичный.

Для особых подразделений из приютов обычно везут сирот. Растят и учат с младых ногтей, чтобы на выходе получить машину для убийства. Благо, Церковь не скупится.

Многие рекруты и есть всем грешникам грешники, решившие очиститься, прежде чем пасть перед Светом и Тьмой. Именно из-за индульгенций и обещанной неги в посмертии. Но кто скажет наверняка, что их ждёт на том берегу?

Другие осуществляли свои людоедские наклонности в рамках церковного закона. Инквизиторы обладают неоспоримым правом на насилие и убийство. Особенно сейчас, когда магов развелось пруд пруди, а оголодавшие чудища выходят к деревням из безлюдных краёв.

Некоторых просто сослали родные, чтоб глаза не мозолили. Сыновей дворян — вторых, третьих и дальше по списку — навалом.

Преступники выбирают службу вместо смертной казни, просто отсрочивая неизбежное: они не думают о том, что повешение или декапитация в сравнении с уделом инквизитора — это милосердие. Просто растягивают свою агонию.

Немало в корпусе и глупцов, пришедших из корысти. Они надеются дожить до увольнения и ухватить с собой обещанное жалование. Инквизиторам действительно платят щедро, только не всякий увидит эти деньги в глаза. Другое дело — калеки, никак более не пригодные к службе. Разменять здоровье на состояние, Альдред считал, сомнительно.

А в целом, в Инквизицию набирают любое отребье. Грубо говоря, с улицы. Всё потому, что они дохнут, как мухи. Имевшая место бойня служит подтверждением тому.

Сам Альдред принадлежал к особой категории. Жизнь загнала его в тупик, хотя ничего никому и никогда дурного он не сделал. По крайней мере, первый.

На распутье у него не осталось тех, ради кого бы он жил или ради кого бы умер. Никому в сущности Альдред, уже здоровый лоб, не был нужен. Возвращаться тоже некуда.

Он был никто, и звали его никак.

Хотя всегда есть, куда опускаться, пополнять ряды сирых и убогих не собирался. Продавать себя и будущие поколения мелкопоместным дворяшкам тем более не хотел.

Зато на горизонте сестра Кайя появилась. Вербовка стала для него единственной достойной перспективой. Компенсацией за первые собачьи годы жизни.

Тогда ему было плевать, выживет он или погибнет на службе.

Деньги его мало интересовали: ни гроша до этого не заработал и не знал, на что бы потратил. А пропуск прямиком к ногам Светлейшей вне очереди Альдред расценивал не более, чем приятное дополнение.

Разумеется, сейчас всё обстояло несколько иначе.

— Души ваших братьев сейчас дожидаются у врат на вершине Мидал, — возвещал архиепископ. — Склоним же головы в молчании, чтобы они вошли, а Свет и Тьма проявили к ним благосклонность.

Габен уронил голову на грудь. Вслед за ним это сделали инквизиторы. Альдред — в том числе. Происходящее не трогало его нисколько. Всего лишь будничная обязанность.

Он руководствовался древней поговоркой: когда будешь в Циме, поступай, как цимлянин.

Молчание установилось на минуту-полторы. Затем клирик поднял голову и прошёл к столу, с которого взял пергамент. В храме даже при свете сотен свечей царил полумрак. Архиепископ прищурился, изучая написанное, отлип и заговорил:

— О, Свет и Тьма! Впустите души грешные в свой Дворец. О, Свет и Тьма! Дайте нам знак, что за доля ждёт ваших верных слуг, ваших верных рабов!

Начинался внеземной суд. Инквизиторы устремили взор к глазам статуй. Кто-то — с надеждой, ведь на кону стояло будущее близких. Другие — из любопытства. Альдред замер, ощутив небывалый интерес. Он слышал о том, что должно произойти, но никогда сам не видел воочию.

— Гвидо Манчини. Верный слуга Власти Людей, проливавший кровь во имя суверенитета нашей земли. Куратор-практик, увещевавший магов ради сохранения Равновесия. Достоин ли он рая в ногах Светлейшей? Примет ли его к себе Темнейший? Канет ли он в небытие, не оправдав надежд, возложенных Светом и Тьмой?

Внезапно сквозь каменную вуаль загорелись небесно-голубым светом глаза девы. Она принимала куратора. Позволяла ему гулять под сенью олив и вишен среди других блаженных в краю вечной весны. Свой долг в Равновесном Мире он полностью исполнил. Впредь инквизитор будет ластиться в ногах Светлейшей, не зная ни боли, ни горя.

От увиденного Альдред непроизвольно открыл рот. Скептикам из земель неверных могло показаться, будто огоньки зажигает кто-то внутри статуй. Либо же это какой-то магический трюк.

Вовсе нет. Самое что ни на есть чудо — вот, что это. Всякий образ Темнейшего или Светлейшей отзывался на панихиде, когда речь заходила о доле, отведённой душам ушедших. Окромя пропащих, разумеется. Даже цельные мелкие статуи в захолустной церквушке на отшибе мира — и те наполняли Свет и Тьма, когда к ним обращались.

— Да будет его вечная жизнь полна радости, да не заскучает он по бренной жизни, да не нарушит он заповедей рая, да не прогонят его из цветущих кущ, — подытожил архиепископ, словно наговаривал заклинание.

Глаза Светлейшей погасли. Служители собора подошли к гробу, в котором лежал забальзамированный и омытый от крови покойник. Его накрыли крышкой и понесли вдоль рядов инквизиторов во двор.

Псы Церкви провожали его взглядом. Они ясно видели: их души уже спасены, однажды и им улыбнётся Свет. Как и рассчитывало духовенство, панихиды воодушевляли его воинов не жалеть себя в столь тягостном служении. Ведь никому не улыбаются вечные страдания в забвении после страданий в Равновесном, но бренном мире.

Архиепископ Габен следом назвал ещё несколько имён — одного куратора и нескольких миротворцев. Естественно, всех их великодушно приняла Светлейшая. Гробы с телами также вынесли из собора на прилегающую территорию.

Затем толстяк добрался до последнего латника. Паучиха настолько обезобразила его, что показать остальным инквизиторам было бы неэтично. Альдред не знал, там ли его останки, правда ли ту груду мяса и металла сумели утрамбовать внутрь.

Тот самый миротворец, из-за кого произошло столько смертей. Габен его назвал:

— Витторио Каттанело. Клятвопреступник, насильник и убийца невинных, искупивший свою вину вступлением в ряды Инквизиции. Сержант миротворческого отдела, остановивший немало апостатов ради сохранения Равновесия в мире…

Инквизиторы не шептались. Во-первых, было непринято, а во-вторых, сами они не без греха. Среди здесь собравшихся таились личности гораздо хуже.

Прозвучали все три вопроса, обращённые к Свету и Тьме. Статуи сравнительно долго оставались в безмолвии. Альдред подозревал, судьба погибшего особенно заинтересовала противоположности. Архиепископ не спешил с вердиктом.

Наконец глаза Темнейшего загорелись красным огнём. Это могло означать лишь одно: до райских кущ покойный просто не дорос. Однако и его будущее нельзя было назвать совсем уж мрачным.

Тьма брала его к себе в Чистилище. Пройдя его, спустя сколько-то лет нерадивая душа возвратится в Равновесный Мир, чтобы воплотиться опять, до следующего суда. В зависимости от того, как она проведёт новую жизнь, и будет вынесено окончательное решение. Не будь Витторио Каттанело инквизитором, его бы уже ждало забвение.

— Да будет его доля в Чистилище легка, да не оступится он на пути сквозь Тьму, да переосмыслит он принесенное с собой в мир зло, да оправдает он Власть Людей в новой жизни, — заключил Габен, согласно правилам. — Ждём тебя на этой стороне.

Кто-то позади вздохнул с грустью. Некто надеялся, что его товарищ заслуживает большего. Оставалось непонятным, за что миротворец попал в ряд исключений из общего для инквизиторов правила. Либо в миру вёл себя слишком непростительно, либо уже будучи на службе так подвёл остальных.

Людским умом противоположности не понять.

Очень часто Свет и Тьма оставались безмолвны: простых смертных они щадили не так. И если ни у Светлейшей, ни у Темнейшей не горели глаза, значит, человеческую душу отправляли в Серость.

Что с ними происходило дальше, никто не мог сказать наверняка. Возможно, ими беспрестанно питались демоны. А может, неупокоенные постоянно блуждали в тумане, никого не находя, пока некромант не затащит их обратно в Равновесный Мир. Альдред не знал, но допускал, что преданные Забвению рано или поздно сами становились демонами.

На такие мысли его наталкивал сам итог, подводимый священником по окончанию внеземного суда. Из талмудов клира в учебке он помнил, что те говорили:

«Да будет уроком для других твоя судьба, да познаешь ты ужас в забвении, да не найдёшь ты в тумане покоя, да не укрепишься ты в содеянных при жизни грехах, да не уподобишься своим мучителям, да не будет тебе дороги назад. Тебя не ждут обратно».

Жестоко, и всё же, другого отношения Власти Людей к паршивым овцам ждать не приходилось. Они родились в Равновесном Мире, покусились на его совершенство, за что и поплатились — не на этом свете, так на том.

Гроб Каттанело унесли прочь. Габен призывал паству, священнослужителей и певчих проследовать на прилегающую территорию. Альдред покинул собор Святого Аремиля вместе с остальными инквизиторами.

Вскоре они собрались полукругом у места, заготовленного под костёр. Первым делом вырыли глубокие ямы под гробы, куда засыпали древесный уголь. Его щедро полили маслом и дали пропитаться. Затем набросали хвороста, выставили колотые дрова.

И только потом на них служители храма положили гробы. Архиепископ Габен встал у самого края ямы посередке. Заунывным голосом начал декламировать молитву за упокой. Не душ — тел. Ибо с ними вопрос также должен быть решён:

— Воистинну суета всяческая, житие же сень и соние, ибо всуе мятется всяк земнородный, якоже рече Столпов Дюжина: егда мир приобрящем, тогда во гроб вселимся, идеже вкуле царие и нищии. Темже, Свет и Тьма, преставльшихся раб Ваших, упокойте, яко Человеколюбцы…

Староцерковный язык Альдред учил, но многие слова выпали из памяти. Потому и смысл молитв для него затирался. Однако он старательно вслушивался, находя некоторые противоречия в словах.

Их он объяснял тем, что Свет и Тьма любят людей, которым вверили власть над Равновесным Миром, однако поступали с ними по своей справедливости. В то же время несмотря на своё право, люди оставались рабами противоречий.

Парадоксы, противоречия — ими полнится земля. И каждый случай следует рассматривать в индивидуальном порядке. Если, конечно, это не идёт наперекор закону, будь он церковный или светский.

— Во блаженном успении вечный покой подажде, Свет и Тьма, усопшим раб Вашим… — Архиепископ перечислил имена покойных. — Воздайте им справедливость.

Хор трижды пропел в унисон, взывая:

— О Свет и Тьма!

Затем они смолкли. Осталась лишь одна девушка. Её сопрано разносился нежно по прилегающей к собору территории, уходя в рощицу неподалёку. Здесь Альдред не понимал ни слова, он вообще не считал песню эту большим, чем набором нот. И всё же, находил голос по-настоящему красивым.

Одновременно с этим служители Церкви зажигали факелы и бросали в ямы с гробами. Уголь в каждой вспыхнул единовременно, тут же пожрав хворост. В нос ударил запах костра. Инквизиторы опустили головы. Кто-то молился, шевеля губами, кто-то — в уме. Альдред просто смотрел.

Он ещё не оправился душой от бойни, думая над тем, как ему это удалось. Как он и сестра Кайя выжили, а эти парни — погибли. Ему начинало казаться, что это неправильно. И только наставница имела на него достаточное влияние, чтобы вправить мозги.

«Из праха поднялись, во прах и опустимся», — поговаривают адепты Равновесия.

Могилы — языческий пережиток прошлого. Сторонники истинной веры сжигают всякий человеческий труп, до которого способны добраться. Свято место пусто не бывает, считают они, а пустые оболочки — тем более.

Через мертвецов исчадия Серости могут проникнуть в мир живых. Говорят, именно так появились первые монстры, когда Лун было всего четыре. Тогда многие из них закрепились, расплодились. Может, и поныне дела обстоят так. Никто не знал точно.

Одно ясно наверняка: демон посредством тела Эдени так и попал в Башню.

Тем не менее, кладбища в Городе остались. Ещё со времён до Равновесия. Их не трогают, лишь бы лиха не будить, просто обходят стороной. И правильно делают, считал Альдред. Он бы тоже не пошёл.

Со временем огонь перекинулся на гробы. Жадный, всепоглощающий, он добрался до тел. Вонь горелого мяса поднялась над землёй. И всё одно, инквизиторы должны были стоять. Они сложили ладони друг к другу крест на крест — и молили:

— Свет — да озарит меня. Тьма — да укроет меня.

Альдред присоединился к ним не сразу, наблюдая, как огонь ломает дощатые гробы, испепеляет волосы и поедает, черня, покойников. Он прикрыл глаза и повторил:

— Свет — да озарит меня. Тьма — да укроет меня.

Когда от костров остались только тлеющие угли, воины Равновесия начали расходиться. Им не положено было бродить по Городу почём зря, однако в Янтарную Башню все они возвращались своим ходом.

Альдред решил немного задержаться у собора. Он сел на лавочку под кроной бука и сгорбился, смотря себе под ноги. Вернуться назад ему хотелось бы уже со свежей головой. В стенах Круга особо не поразмышляешь, тогда как среди деревьев практик чувствовал столь необходимое ему умиротворение.

Пока проходила панихида, солнце уже скрылось за горизонтом, и наступил поздний вечер. Ни звёзд, ни Лун над головой было не видать. Чёрные тучи обещали пролить дождь. В Городе постепенно зажигали огни.

Мимо проходила троица инквизиторов. Они облачились в сутаны, как и он. Поэтому понять, из каких те отделов, было нельзя.

— Слыхали, что в доках произошло прошлой ночью?

— Это ты про налёт, что ли? — отозвался второй. — Персекуторы рассказывали, было дело. Я вроде как даже слышал взрыв. Но Свет и Тьма его разбери…

— Контрабандистов они накрыли. С Экватора вроде. Перевозили нектар, — сообщал третий. — Аж пять баррелей! Вот это удача!

— Там ещё вроде накрыли гнездо апостатов. Сволота какая — совсем близко к нам, прям в Городе окопались. Не знаю, правда, поймали они кого, нет?

— И что с нектаром будут делать? Продадут? Или нашим «апельсинам» оставят? — задумался тот.

— Оставят поди трошки. С чистяком-то мы получим гораздо мощнее заклинания. Но всё равно большую часть распределят между всеми Кругами. Таковы правила. Хотя… понтифик может отозвать всё в хранилище.

— Соли нектара белые. А эти вроде чёрные. Может, их сначала следует изучить?

— Чёрные? Бредятина какая-то… Не знаю, сейчас по всему Равновесному Миру собираются разрабатывать шахты, искать нектар. Может, снимут в конце концов ограничения. Чем это обернётся, я в душе не…

— Вот вы разгалделись, — бросил им первый обиженно. — Я не про это вообще. Про контрабанду уже последний пёс знает…

«Последний пёс» не знал, но слушал внимательно.

— … Я вам про каравеллу. Ну эта, «Сирокко», или как её… В общем, вануэзские торгаши вернулись. У них, говорят, на корабле полный абзац…

В чём тот заключался, Альдред не успел узнать. Их голоса затихли вдали. Он вздохнул, откинулся на спинку лавки и взглянул на чёрные тучи. Дул ветер, и было видно, как те несутся с моря, накрывая Город целиком.

Альдред снова переживал бойню в Рунном Зале. Его не отпускало. Он вспоминал все моменты, когда его жизнь или жизнь сестры Кайи висели на волоске. Искренне удивлялся, как сумел поступить правильно. Представлял, где мог поднажать и не допустить случившегося. Бездарное дело, но душа настойчиво требовала размышлений.

Но тут их пресекло на корню.

— О, вот ты где. — Ложась бальзамом на сердце, раздался знакомый голос.