Только хорошее

ОЛЯ МАЛЕНЬКАЯ

Дочка появилась на свет в роддоме прямо через дорогу от нашей квартиры на малой Московской. Все мужчины, как правило, хотят мальчиков, а Миша мечтал о девочке. И родилась Оленька. Но до этого, уже с огромным пузом, я умудрилась чем-то отравиться и загреметь в инфекционную больницу на Соколиной горе. Это было ужасное место! Кошмарное! Миша дико волновался — вдруг я там чем-нибудь заражусь. Как-то прислал мне записочку: «Давай уходи — я тебя выкраду!». И вот он является на следующий день, чтобы выкрасть меня. Стоит под окном, а я вылезаю и кричу:

— Ты красть меня пришел, да?

— Тише, тише! Ты что?! Выходи потихоньку!

Левитин такси подогнал прямо к больнице. И вот я в каком-то больничном халате и тапочках, ушла в побег! Народу было мало — воскресный день, и я бы, честно говоря, как человек законопослушный долежала положенный срок. Но Миша уперся — ни в какую! Нет, нет и нет.

— Выходи, прямо сейчас выходи вон по той лестнице.

Причем он мне все это с улицы объясняет. Ну, я и пошла по коридорчику. Вышла на лестницу, никого нет. Иду вниз. Вдруг на каком-то этаже сталкиваюсь с человеком в белом халате:

— Вы куда?!

— Туда!

Так грубо, жестко сказала. И прошла мимо. Прямо во всем больничном села в такси, и Миша меня увез домой.

Через какое-то время приехали родители. Я попросила: «Пап, мам! Сходите, пожалуйста, в больницу, заберите мои вещи?». Они сходили, вернулись ужасно расстроенные.

— Чего это вы такие?

— А нам там сказали: «Как плохо вы воспитали вашу дочь…»

Не помню, чтобы я как-то особенно тяжело рожала Олю. Пришла в больницу вечером, на следующий день родила. Мне уже было 25 лет, и я считалась «старородящей». То есть если точнее — старой первородящей. Так меня санитарки обозвали еще в приемном покое. Ну, лежала, рожала. Между схватками смеялась: роженицы вовсю проклинали своих мужей: «Да никогда больше не дам!». Еще какие-то проклятия неслись жуткие отовсюду, а мне смешно.

Когда показали только что родившуюся Оленьку, я подумала, что это мальчик. Потому что она была вылитый Михаил Захарович! Просто один в один! Собственно, он ее и назвал. Как-то так получилось, что именно Миша отправился в ЗАГС и мы договорились, что дочка у нас будет Машенькой. Но вернулся он со свидетельством о рождении Ольги Михайловны Левитиной. Так и повелось у нас в семье: Оля большая, и Оля маленькая.

Долго я с дочкой дома не сидела. Почти сразу поехала на съемки. Когда Евгений Семенович Матвеев собирался снимать вторую часть «Судьбы» я сказала: «Не смогу, я беременна». И он ждал меня, даже чуть-чуть задержали запуск фильма, чтобы мне родить. Ну и в театре работы было много. Так что кто только у нас с Олюшей не сидел. То соседи, то подружки… Пока дочка была маленькая, она спала на балконе в коляске. Когда начала ходить, я уже просто ее к соседке отправляла. (На нашей лестничной площадке жила чудесная женщина с дочкой.)

Вообще, Ольга с самого детства великая путешественница. Пока я снималась в «Судьбе», дочка жила в Чернигове у бабушки Михаила Захаровича. Отвезли мы ее туда совсем малышкой, а когда приехали за ней она уже и в кроватке стояла, и даже говорила. И вот бабушка ее спрашивает, показывая на Мишу:

— Это кто?

— Папа!

— А это кто?

(На меня показывает.)

— Деечка!

Я так расплакалась! Так мне было обидно, что она меня совсем забыла! Какая я ей «деечка», когда я мама?!

Ох, где только Олюша не перебывала. У Миши работа в театре, у меня съемки — куда ребенка девать? В Куйбышев. Родители жили в частном доме, а напротив, в своей квартире, моя сестра Люся с семьей. Вот туда Оленька отправилась надолго. Даже ходила какое-то время в детский садик. И дед был счастлив! Он ей и читал, и гулял с ней, и играл.

Потом, когда Олюше было года три, я привезла из Куйбышева дочку маминой племянницы — Люсю. Там она впахивала на заводе. А в Москве я устроила ее в фирму «Заря» и Люся стала работать у нас няней. И даже первое время жила вместе с нами. Вот тогда мне стало совсем вольготно: она и в квартире приберется, и за Олей присмотрит, и поесть приготовит, и Левитина накормит. «Михаил, идите шшы кушать!».

Люся появилась у нас, когда мы жили уже на Скаковой. А вот на малой Московской в какой-то момент мы с Левитиным решили отдать дочку в пятидневный детский сад. Ну, правда — репетиции, спектакли, съемки — что делать?! Пробыла она там ровно пять дней. В субботу мы пришли за Олей. Я стояла у ограды, ждала, а Миша зашел вовнутрь. И вдруг выбегает с выпученными глазами:

— Забираем! Немедленно забираем! Забираем!

— Что такое? Что случилось?

А вот что случилось. Когда он вошел на территорию этого детского садика, то малыши, которые там гуляли, облепили его со всех сторон и — наперебой: «Это мой папа! Нет, это мой папа! Мой папа! Мой папа! Мой папа…» Ужас! Решено — забираем.

У нас с собой была авоська. Мы дочку туда посадили, взяли и унесли из этого детского сада. А потом уже появилась и квартира на Скаковой, и Люся.

На лето Люся уезжала с Олей маленькой в Алексеевку, я там бывала наездами, когда могла вырваться. А Ольга уже с детства была такая своевольная. Однажды, например, на Скаковой спряталась с подружкой где-то, специально, чтобы мы их искали. И до сих пор помнит свою детскую обиду на Люсю. Та ей запретила далеко уходить от дома, а Ольга, конечно, ушла. Маленькая, в одних трусиках, светленькая. Шлепала босиком по деревенской улице, по грязи, по лужам. Вымазалась жутко. Люся в ужасе искала ее, искала, искала… А когда, наконец, нашла, содрала с нее грязные трусы и как погнала хворостиной домой по улице! Вот это унижение Оля до сих пор помнит.

Еще был случай с Олей, я бы сказала, трагикомический. Нас с Левитиным пригласил на день рождения замечательный режиссер — Феликс Соломонович Берман в его новую трехкомнатную квартиру. Там много собралось интересного народу. Юлик Ким принес свою свеженькую рукопись, чтобы нам всем ее потом почитать, и положил в маленькой комнате на кровать. Гостиная, где стоял стол, была до времени закрыта, мы сидели, болтали. Девочки — наша Оля и Маша — дочка Феликса и Наташи, играли в маленькой комнате. Периодически приходили к нам и просили:

— Можно нам чайничек с водой?

— Ну, попейте водички. Зачем вам целый чайник?

Наливали им воду в чашечки, девчонки благодарили, уходили, потом возвращались, снова просили попить, снова уходили с чашечками. И вдруг из той комнаты, где они играли, повалил густой дым! Все бросились туда — пожар! Детей нет! Потом нашли их под кроватью, они спрятались от ужаса — беленькая Оля и темненькая Маша. Смугляночка и беляночка. Наказания боялись. Там в комнате был такой огромный встроенный шкаф — все мы в детстве любим укромные уголки. И вот, оказывается, они залезли туда и просто зажигали спички и бросали. Зажигали и бросали. Пока не развели костер в этом самом шкафу. А потом с перепугу залезли под кровать. В общем, выбежали мы все из дома, вызвали пожарных. Я в красивом длинном платье, Наташа тоже, такие роскошные дамы. Бабушки на лавочках мгновенно начали перешептываться: «Остроумова, Остроумова!». (Меня после «Зорь» тогда узнавали). Приехали пожарные, залили новую квартиру своей пеной, мы подоткнули юбки, стали все как-то это выгребать. А потом произошло два чуда. Маленькая комната довольно сильно пострадала от огня. Полностью сгорели одеяло, подушка, матрас, но… Рукопись Кима оказалась абсолютно цела! Прямо посередине железной кровати. И второе чудо — когда открыли большую комнату, где стоял в ожидании гостей стол, она оказалась абсолютно белоснежной и праздничной! Ни гари, ни дымка. Невероятно! Все сели, наступил какой-то тягостный момент молчания и вдруг Левитин таким дурашливым клоунским голосом крикнул Берману через стол: «Здравствуй, Бим!». Феликс тут же отреагировал: «Здравствуй, Бом!». И начался праздник.

А девочек мы как-то особенно и не ругали.

В детстве Олюша была очень симпатичной, но не показательно красивой-прекрасивой. А через два дома от нас жила ее одноклассница, и я иногда завозила утром дочку туда, а мама или бабушка этой девочки уже отводили их вместе в школу. Никогда не забуду такого с оттенком снобизма и презрения взгляда этой мамы. Мол, бедный ребенок, красотой не вышел. А Ольга росла и в юности расцвела невероятно! Просто ангельски расцвела. Она сейчас красится в блондинку, а у нее был уникальный, свой цвет волос — пепельный, редчайший! Очень красиво.

У Оли и характер, в общем, тоже ангельский. У них с младшим братом разница восемь лет. И вот я беременная Мишкой, и не знаю, как об этом дочке сказать-то. А Оля уже давно просила собаку. Я ей говорю: «Оль, а вот давай не собаку, а давай у тебя будет братик? Или сестренка. Все-таки человечек. Это же еще лучше, чем собака! Давай ты подумаешь и скажешь мне что выбрала». То есть поставила ребенку абсолютно идиотское условие, я то ведь уже была беременной! Левитин меня спросил: «Ну и что будешь делать, если она выберет собаку?». А мне казалось, что это такой замечательный педагогический прием — то есть я с ней посоветовалась, она как бы принимает во всем участие. А сама боюсь: «Не дай Бог скажет — собака». Олюша подумала, подумала: «Да. Конечно, лучше человечек. Будет у меня близкий человечек». Ой, слава Богу! Вот тебе братишка.

И она как-то сразу приняла участие в Мишке. В его воспитании, взрослении. Они и сейчас души друг в друге не чают. А в детстве это было вообще что-то невероятное. Я прихожу после спектакля, маленький Мишка накормлен, умыт, спать уложен, в платочке. У Олюши в детстве очень болели уши, поэтому она всегда в платочке спала. Ну и Мишке надевала. Захожу в комнату — спят мои любимые. Оба в платочках.