Только хорошее

ПЫЛКО ВЛЮБЛЕННЫЙ

Лет семь-десять назад нам стал звонить по ночам какой-то человек. И так хрипло: «Валю, Валю можно?». Я жутко негодовала: да что же это такое? Полночь, час, два, три, а Гафт обсуждает с этим хриплым незнакомцем буквально какие-то «сплетни», ну не конкретно кто за кого замуж вышел, а что-то околотеатральное. Просто ненавидела я этого «хрипуна».

Ну вот тут именно та история, когда от любви до ненависти один шаг. Только наоборот — от ненависти до любви. Теперь я обожаю Рудольфа Давыдовича Фурманова. Хотя его никто Рудольфом-то и не называет, несмотря на вполне солидный возраст. Он — Рудик. Совершенно прелестный! До кончиков пальцев влюбленный в театр, в артистов. Невероятный человек!

Он очень дружил с Андреем Мироновым, и даже написал книжку «Мне снился сон — Андрюша был спасен». Он организовал в Питере русскую антрепризу имени Андрея Миронова — малюсенький театр всего на двести мест, в котором играли и играют самые выдающиеся артисты нашего времени. Рудик влюбился в театр в шесть лет. Потом прогуливал школу, бегал на спектакли. Все небольшое здание его питерской «антрепризы» завешено фотографиями тех, кого он знал и с кем лично дружил. Начиная от Николая Симонова, Товстоногова, Лебедева, конечно — Миронова. Он и начинал свое театральное дело с того, что проводил концерты с Андреем Мироновым. Однажды рассказал: «За шесть дней мы сыграли двадцать концертов». Рудик — не просто питерский. Вторая книжка, которую он написал — это дневники: «Жизнь и происшествия Рудольфа Иванова». Иванова — это фамилия его матери, которая умерла, когда ему было всего несколько месяцев. Воспитывала мальчика тетя, они вместе пережили блокаду Ленинграда. В три года его контузило, он на время потерял речь. Вообще, я всем советую прочитать эту книжку. После нее призналась Фурманову: «Знаете, Рудольф Давыдович, а я в Вас влюбилась». И я действительно совершенно влюблена в этого человека.

Кроме театрика у него есть еще собственная программа на питерском телевидении. «Театральная гостиная», которая идет аж час пятьдесят! Невероятный формат. Кстати, последняя запись с Алексеем Петренко была именно у Фурманова. Он смонтировал передачу буквально за два дня, а на третий узнал — Петренко умер. Меня он тоже пригласил в свою «Гостиную». Мы как раз были в Питере вместе с Захаркой, и щедрый Рудик сказал: «Приходите оба». Захарка там даже спел, кстати. И так между прочим Рудольф Давыдович мне говорит:

— Ты как к Бродскому относишься? Читаешь его?

— Да, однажды читала «Сретенье» с хором Минина.

— О, замечательно! У меня для тебя тогда сюрприз. Сейчас в Петербург приехал Томас Венцлова, он друг Иосифа, тот даже посвятил ему «Ноктюрн». Я его позову специально для тебя!

И позвал. А Томас Венцлова, на минуточку, не только друг Иосифа Бродского, а неоднократный номинант на Нобелевскую премию.

Фурманов учредил свою собственную премию — имени Андрея Миронова. Называется «Фигаро». Первым ее получил Валя. Такая красивая фарфоровая статуэтка Миронова. Потом Рудик позвонил мне: «Мы Вам решили вручить нашу премию». Я в ужасе иду к Вале:

— Ты?

— Нет! Ничего не знаю!

Ну, буквально повторяется история с Царскосельской премией. Я об этом рассказала в ответном слове, когда мне 8го марта в день рождения Миронова вручали статуэтку: «…так до сих пор и не знаю — по блату мне это досталось, или не по блату».

Там были разные формулировки, мне дали: «За красоту в искусстве». Ну, без юмора это воспринимать было сложно. И я сказала: «Вы знаете, в ТЮЗе, где мы играли вместе с Ахиджаковой, например, Лией после спектакля всегда восхищались: «Какая ты талантливая!», а мной: «Какая ты красивая!» Красивой я себя никогда не считала и не считаю до сих пор, а премия эта для меня очень дорога. Ее вручали Геннадию Хазанову, Марии Александровой, Лене Камбуровой, Владимиру Георгиевичу Урину — хорошая компания.

Удивительное это было вручение, ни на что не похожее. Совершенно неформальное. Рудик вышел на сцену, заговорил, и от волнения у него задрожали губы. От волнения, и от любви ко всем нам и к театру.

Иногда я чувствую в профессии то, что называется усталостью металла. Не хочу больше работать, и как будто бы и не могу. Мне Тата Сельвинская однажды сказала: «Перестаньте, Оля. Начнете репетировать — увлечетесь и все». Это правда, я увлекаюсь, а теперь мне очень помогает в таких случаях просто вспомнить о Рудольфе Фурманове. Человеке до такой степени влюбленном в театр, что эта любовь может воодушевить даже на расстоянии.