Только хорошее

Училась Оля хорошо, но не так чтоб прям лучше всех. Поэтому я удивилась, когда в десятом классе нам предложили оправить ее «по обмену» на год в Америку. Тогда так делали.

— Почему именно мою Олю, она же не отличница?

— Да, но Оля Левитина очень хорошо воспитана.

Стоило это 15 000 долларов. По тем временам — огромные деньги! Но я решила: год в Америке — это значит, дочка будет знать английский просто как родной. (И действительно, она мне потом оттуда писала: «Я уже даже думаю по-английски».) Где взять такие деньги? Единственное богатство, которое у нас было — это дача в театральном кооперативе под Загорском. Я очень ее любила. Вообще, до сих пор люблю бывать вне города. Но продала дачу абсолютно без сожаления, со всем, что там было: с одеялами, подушками, кроватями… Ровно за 15000. Как когда-то мои мама с папой продали свое единственное богатство — котиковую шубу, чтобы купить мне пианино. Так вот жизнь рифмуется.

И вот Оленька уехала на год в штат Юта. В Солт-Лейк-Сити. Там живут мормоны. Мне говорили: «Как? К мормонам?!». О них же много всяких легенд ходит. А чем мормоны отличаются от других? Просто каждое воскресение посещают церковь и детей у них всегда много. В той семье, где жила Олюша — было шестеро. Дочка училась в школе, а до уроков еще и подрабатывала почтальоном вместе с подружками — они по утрам на велосипедах развозили корреспонденцию.

Обмен детьми был довольно путаный. Не то чтобы из семьи в семью.

Поэтому девочка, которая ехала на год к нам, оказалась не из Америки, а из Финляндии. Марьяна Лумме.

МАРЬЯША

И вот мы с Михаилом Захаровичем отправились встречать нашего нового «члена семьи» на вокзал и… Опоздали! Я вообще никогда, никуда не опаздываю! А тут такое. Пустой поезд. Все вышли. Марьяны нет. Боже мой, что делать? Где искать? Бегали по всему вокзалу — нет и все! Приезжаем домой на Скаковую, а там, на лавочке перед подъездом сидит девочка с тремя чемоданами. Марьяна!!! Она тогда не знала ни одного слова по-русски, но у нее был наш адрес. И шестнадцатилетняя девочка села в такси и спокойно приехала домой. Именно — домой. Это были 90-е годы.

Меня тогда все мои знакомые спрашивали:

— Боже мой, ты принимаешь девочку из-за границы, а чем же ты ее кормить будешь?!

— Ну, чем своих кормлю, тем и ее буду.

— Иностранку то по-другому кормят…

Ольги Остроумова

И действительно: вошли в дом, обнялись, сели завтракать и первое, что сказала Марьяна:

— Juice?

— Нету «джуса»! Нету сока, дорогая. Вот — чай, вот — кофе.

Так и повелось.

Мишка маленький очень подружился с Марьяной. Очень. По правилам «обмена» иностранке надо было предоставить отдельную комнату. А нету нас отдельной комнаты. Есть кабинетик Михаила Захаровича, наша спальня-гостиная, и детская. Короче говоря, Марьяша стала спать на Олиной кровати в комнате вместе с Мишкой к обоюдному удовольствию обоих.

А через какое-то время она стала называть меня мамой. Однажды прихожу после спектакля, на кухне гора посуды немытой, вообще все не убрано, и я им обоим, и Мишке и Марьяне, так грозно говорю:

— Это что? Это я вот так после спектакля за вами должна мыть посуду? Вы что — безрукие?

Марьяшка убегает в свою комнату, через некоторое время Миша подходит ко мне:

— Марьяна плачет.

— Не страшно, пусть поплачет! Я ничего такого не сказала.

На следующий день сижу в кабинетике, что-то читаю, стук в дверь:

— Мама, можно?

— Можно, Марьян, заходи, девочка.

— Мама, прости меня! Какая я была дура!

Она вообще очень быстро русский освоила. Просто невероятно быстро. Мало того, уже пользовалась поговорками-пословицами. Украшала речь какими-то замечательными оборотами. Конечно, мне хотелось как можно больше дать этой девочке любви и радости. Жизнь в Финляндии ее не очень баловала: отец у Марьяши инвалид, он шил костюмы для хоккейной команды, а мама — воспитательница в детском саду, еще брат. И все это в маленьком финском городке Ваммала. Поэтому были музеи, театры, поезда в Питер… Летом 91-го года я повезла Марьяну в Саратов к старшей сестре на дачу. Волга, баня — настоящая сауна. Мы все: «Ой, жарко! Больше не могу», а Марьяша как вошла вместе с нами в сауну, так и сидела спокойно. Она с детства привычная. Славно, хорошо нам там было! И вдруг по телевизору — «Лебединое озеро». ГКЧП. И мы с девочкой-иностранкой под Саратовом на даче. Марьяна заволновалась:

— Что такое? Что случилось?

— Марьяша, спокойно! Мы с тобой, не волнуйся, не пропадем!

Мы поехали обратно в Москву. Вернее поплыли на пароходе. Когда проплывали мимо Владимира, Суздаля я вдруг поняла, что никогда там не была. Вроде ведь недалеко живем. Через какое-то время в Москве посадила Марьяну в машину, и мы поехали и в Суздаль и во Владимир.

С Оленькой мы списывались, созванивались почти каждый день. Вот интересное совпадение было: маленький Мишка увлекся тогда карате, Марьяша тоже захотела заниматься вместе с ним и сломала ключицу. И ровно в это время Оленька в Америке ломает ключицу! У Оли как-то все быстро и легко зажило, а с Марьяшей мы сначала бросились в Филатовскую больницу, потом в больницу ее посольства, в общем, там потребовалась операция, которую сделали уже в Финляндии.

Когда пришла пора Марьянке уезжать, она ужасно плакала. И Мишка плакал — он ее за сестренку считал уже. Я сказала: «Марьяна, мы же навсегда у тебя теперь!».

(Много позже мы были с Валентином Иосифовичем Гафтом в Хельсинки с концертом, и нашли Марьяну. Она вышла замуж, у нее родился сынок. У Марьяны не было тогда мобильника — мы подарили. Одно время очень часто переписывались, а потом как-то потерялись. Мишка звонит по телефону — никто не отвечает. Надеюсь, что она все-таки найдется.)

Кстати, одна из девочек, которая тоже тогда приехала по обмену, месяца через два собралась назад, домой. Я спросила:

— Марьяш, а чего она уезжает? Почему?

— Ей не нравится в той семье.

— Ну как, взрослые не могли найти подход к ребенку?

— Понимаешь, мама, я у тебя — своя, а она там — гость.

Да. Действительно. Своя! Чудесная девочка.

Вернулась Оленька. Рассказывает мне:

— А я в Америке имела успех!

— Какой?

— А я там песни пела.

_?

— Русские народные, военные.

— Откуда ты их знаешь?

— Как?! Ты же сама всегда, когда нас с Мишкой укладывала, садилась на край кровати и пела эти песни. Вот и я их там исполняла.

В школе у Оленьки была совершенно чудная завуч — одиннадцатый класс все-таки. Я к ней пришла:

— Что делать? Дочка весь этот год проучилась в Америке, как быть с аттестатом?

И она мне сказала, какие отметки по всем предметам — хорошие, отличные. Дошла до математики:

— Ну что, «4»?

Я как ляпну:

— Да она на «4» никогда не знала!

Завуч на меня посмотрела с некоторым изумлением. Ну, правда, иногда как дурочка себя веду.

— Давайте, Ольга Михайловна, все-таки «4» поставим.

Пришла пора выбрать институт. Нет, не театральный. Я ей сказала:

— Оль, ну ты так хорошо сейчас знаешь английский, тебе сам Бог велел поступать в ИНЯЗ.

Год она туда готовилась. Даже ходила к репетитору по русскому языку. И вдруг где-то к весне объявила:

— А я хочу на актерский попробоваться.

— Хорошо. Давай так: на актерский экзамены раньше, если не пройдешь, будешь поступать в ИНЯЗ. Замечательно. А кто набирает?

— Петр Наумович Фоменко.

— Ооо! К Фоменко я бы и сама пошла сейчас учиться. Иди, дорогая, дай Бог!

Никто из нас, естественно, никуда не звонил, никого ни о чем не просил. Проходит первый тур, второй, третий… И только на собеседовании Фоменко как-то совместил Олину фамилию с Михаилом Захаровичем Левитиным:

— А где папа?

— Папа в Малеевке, пишет.

— А мама?

— Мама на гастролях в Питере.

— Ну, скажи им спасибо за то, что они мне не позвонили.

Оля поступила. Время было тревожное, на улицах Москвы стреляли, а они репетировали до двенадцати ночи. Я после спектакля заезжала в ГИТИС, сидела часами на подоконнике, ждала ее. Вот так разделялось: с одной стороны жуткая бандитская Москва, а с другой абсолютно невероятный, волшебный курс Фоменко. Я считаю, что Олина актерская природа в чем-то богаче моей. Мне до эксцентрики нужно было проделать путь от «голубой героини», а в Оле сразу это было: и лирика, и эксцентрика. Сейчас я очень люблю как раз такое сочетание. А Фоменко это умело использовал, развивал.

Петр Наумович тонко чувствовал «ангельское» в ней. Она как-то замечательно заняла абсолютно свою нишу в театре Фоменко.

Мне до сих пор жалко, что Оленька ушла из его театра в Эрмитаж к отцу. Я не люблю, когда она занята в «чернухе». Но, вот например, в левитинской «Зойкиной квартире»: стоит ей надеть шляпку, и она совершенно из Серебряного века. Мне кажется, что Оля могла бы сделать больше и в театре, и в кино. Но, как сложилось, так сложилось. Это ее выбор.

А еще она подарила мне моего первого внука — Захара. И мы с ним большие-большие друзья.