Ужин в центре Земли

2014. Больница (близ Тель-Авива)

Находясь на периферии изрядной группы людей, теснящихся у кровати Генерала, первой из них встречается глазами с Рути ночная сиделка. Вид у нее предельно виноватый.

В палате и врачи, и медсестры, и, поскольку Генерал важная фигура, легендарная личность, а еще потому, что этот человек-бульдозер вырастил двоих бульдозеров-сыновей, его семью, как видно, не удалось убедить прийти в меньшем количестве.

В палату, наряду с ночной сиделкой и другим медперсоналом, втиснулись эти двое сыновей, их жены и многочисленные дети, которых Рути даже сейчас помимо своей воли пересчитывает. Да, все внуки Генерала в сборе.

Она еще не пересекла порог, когда ночная сиделка берет ее под руку и ведет обратно в коридор.

— Это случилось сразу после шабата. Сыновья, когда я пришла, уже были здесь. — Она отцепляется от руки Рути и поворачивает подругу лицом к себе, крепко берет Рути за плечи. — Они заставили меня пообещать. Я, конечно, хотела позвонить. Уже номер набирала, когда они меня остановили.

— Все это сейчас не имеет значения, — говорит Рути, хотя имеет, и еще какое — глубокое, болезненное. Если бы могла, она уже убила бы свою сменщицу, одну из тех недотеп, что дежурили по выходным, когда она была дома, — ни одной из них Рути не доверяла. — Скажи мне одно, — спрашивает Рути, — что пошло не так?

— Все. Что кое-как еще работало, перестало. Легкие, потом сердце, теперь почки отказывают, печень на очереди. — Она умолкает, качает головой. — А раз печень, значит, недолго уже.

Из палаты выходит доктор Броуди, проталкивается мимо всех без единого слова. Экстраординарная власть, которую доктор уносит с собой, перемещает внимание семьи наружу, в коридор, и там они видят, как их милая Рути разваливается (сама прекрасно это сознавая).

Они обступают ее, говорят ей ласковые слова. По их поведению любому постороннему стало бы ясно, что Рути тоже член семьи, что нежность и тепло, которыми они сейчас ее окружают, — подлинные.

Да, это так. Ибо Рути не только заботилась об их отце и деде в годы его немощи; как долго до этого была она его правой рукой, верной и горячо любимой помощницей? В те прежние дни Рути будто родной сестрой приходилась этим его сыновьям и невесткам: присутствовала на семейных обедах и вечеринках, была посвящена в приватные шутки, неизменно готова слушать, вникать, смягчать их вечное беспокойство из-за дородного, возбудимого мужчины, который постоянно, к их тревоге, нужен был и тут, и там, и везде.

Когда Генерал, спустя недолгое время после смерти Лили, стал премьер-министром, Рути взяла на себя еще и роль бабушки. Она помнила дни рождения, баловала малышей сверх всякой меры, любила и возилась с ними вместо Генерала — щедрого, но очень, очень занятого, поглощенного заботами о стране, постоянно пребывающей на грани катастрофы.

Более худощавый из сыновей сейчас берет ее под руку, как чуть раньше взяла ночная сиделка, и ведет к больничной кровати. Самый маленький из внуков повисает на ее свободной руке.

Рути знает и твердит себе, что ласковость семьи к ней непритворна, и вместе с тем ей тяжело сознавать, что их решение не звонить ей было столь же естественным, как эта ласковость. Попытка уладить внутри себя это противоречие приводит ее в замешательство, и ей стоит труда сосредоточить все внимание на Генерале.

Рути наклоняется над бортиком кровати и, высвободив руки, крепко прижимает их к ладоням Генерала, чувствуя, что он еще с ними, еще жив.

Она задерживается там всего лишь на мгновение, а затем отстраняется и тихо отходит в коридор. Потому что как родная — не то же самое, что родная.

После всех этих лет Рути ощущает себя ровно тем, кем она, по определению, является, — наемной работницей. Глядя на стоящих у одра, она видит, что их круг смыкается, и Генерал теперь уже скрыт от ее глаз.