— Ты обещал приехать! Говорил, что будешь рядом.
— Ну мама, ну пожалуйста.
— Я умираю, а тебя нет.
— Сложности, мама. Задержки. Потерпи, я очень стараюсь все ускорить.
— Ты это повторяешь, но не едешь, а дни идут. Врачи. Прогноз. Мне недолго осталось. А сейчас взял и разбудил меня, больную, посреди ночи.
Z молчит, ждет, и что-то он уже не уверен, уже не знает наверняка.
— Мама, ты правда умираешь? У тебя действительно такой плохой диагноз?
— Кто будет врать о таком? Я что, чудовище? — Она начинает плакать. — Я говорю родному сыну, что умираю, а он не едет.
— Я стараюсь, мама. Но у меня сложности, ты не представляешь, какие.
— Так скажи мне.
Z не говорит ей. Ни слова не произносит. Не сообщает ни про номер отеля, где он стоит с трубкой в руке, ни про машину, припаркованную снаружи, ни про женщину, в которую он втрескался, нетерпеливо ожидающую у двери.
Он делает, глядя на официантку, виновато-унылое лицо и поднимает указательный палец: всего минута еще нужна, минуту еще поговорить по телефону отеля.
Пусть преследователи засекут разговор. Пусть узнают, откуда он звонит. Когда они явятся, его уже тут не будет.
— Алло! Ты меня слышишь? — говорит его мать.
— Слышу, мама. Я все делаю, чтобы поскорей приехать. Ты просто не знаешь.
— Что я знаю — это что моего единственного ребенка со мной нет. В такое время! Я говорила твоему отцу, нам надо было завести второго. Тогда, в семидесятые, у всех было больше одного. Я ему говорила, когда здоровая была и могла родить еще. Вдруг первый гнилой окажется?
— Мама, успокойся, пожалуйста, я стараюсь изо всех сил.
— Твоих стараний хватит на то, чтобы явиться к похоронам. Твоих стараний хватит на то, чтобы мамины посиневшие губы встретили тебя холодным поцелуем!
— Что ты хочешь сказать? Ты действительно больна?
— Еще бы! У меня рак. Я умираю, умираю, умираю! А ты со своими секретами… Что ты за сын такой, кого я воспитала?
Z пытается оправдаться — но мать не дает:
— Не надо, — говорит она. — Избавь меня. Я сама знаю. Вышло, как я отцу твоему говорила. Гнилой, тухлое яйцо.
Официантка ведет машину, Z сидит на пассажирском месте в темных очках (часть скудного реквизита, который он побросал в сумку). Z не спускает глаз с бокового зеркальца и, как может, пытается выглядеть расслабленным, прекрасно понимая при этом, что всякий, кто посмотрит со стороны, увидит напряженного, несчастного субъекта, у которого что-то скверное на уме. Z не в силах отогнать мысли о тягостном разговоре с умирающей или не умирающей матерью.
Это ведь она не раз его предостерегала: «Никогда ничего не кради. А если все-таки украдешь, не попадайся. Ты как убийца выглядишь, когда чувствуешь себя виноватым. Даже если ты ничего не сделал, тебя повесят за такое лицо».
Он хочет поделиться этим воспоминанием с официанткой, но ему как-то стыдно, и он говорит ей о другом:
— Когда нас учили контрнаблюдению, у нас была великолепная инструкторша, которая постоянно, как бы хорошо мы ни справлялись, была нами недовольна. Она всегда говорила: «Когда обучаешь евреев шпионажу, самое трудное — это добиться, чтобы вид у них был не такой виноватый. Менее нервный народ мог бы и впрямь, как воображают себе антисемиты, овладеть миром».
Они едут себе по шоссе без малейших помех. Погода прекрасная, стекла в машине опущены, и после двух часов езды Z удается перестать подскакивать при каждом гудке или звуке сирены, перестать сжиматься при виде машины, сворачивающей в их ряд, и он начинает хотя бы внешне напоминать человека, который успокаивается.
Они беспрерывно слушают радио, подпевают классическим американским песням восьмидесятых и таким французским хитам, как «Ella, elle l’а».
За первые четыре часа они пару раз останавливаются купить воды и шоколада, помочиться и заправиться, запастись сигаретами, чтобы курить в пути от нечего делать. Километраж растет, гладкая дорога тянется, день развертывается, и граница все ближе.
На подъезде к ней Z чувствует, что мышцы шеи свело судорогой, все тело напряглось. Официантка протягивает руку и мягко похлопывает его по колену. Нежно воркует ему, как ребенку или собаке. Z делает вдох и задерживает воздух в груди.
Они въезжают в Италию так, будто границы нет вообще, их паспорта покоятся в карманах, ее ступня лежит на педали газа.