Ужин в центре Земли

2014. Лимб

Десять танков. Сто. Тысяча египетских танков ползет вперед. Четыре раза по столько бронетранспортеров и еще четыре раза по столько живой силы. Кровавая баня в Йом Кипур, в День искупления: тысячи и тысячи египтян волна за волной пересекают Суэцкий канал. Инженеры наводят мосты, по ним массированно идет пехота. Запруживают канал резиновыми лодками, ползут на четвереньках вверх по откосам на израильской стороне. Если бы Господь разделил перед ними море, они и то не перебрались бы так быстро.

И что их ждет на линии Бар-Лева?

Несколько сотен израильтян, зарывшихся в свои ямы.

Генерал смотрит на песчаную бурю, которую подняла вся эта техника. Октябрьское небо стало коричневато-желтым — кажется, весь мир заволокла завеса. Когда он в прошлый раз был здесь — именно здесь, — вокруг царила безмятежность, как на пустынном пляже. Было так тихо, что он услышал, как стучит ножками желтый скорпион, перелезая через его ботинок. А теперь от шума дрожит земля, словно при нескончаемом землетрясении. И очень странно все освещено, клубы песка — точно театральный задник.

Рути читает ему из Священного Писания. На каждую неделю она составляет для него из псалмов, песен, молитв и подходящих к сегодняшним мировым делам древних комментариев нечто напоминающее Хайом-йом[14]. Благодаря этому она сама стала многознающей и мудрой.

Она выросла в Дарб аль-Барабире[15], и ее устная традиция шла из кухни. Поучения давала ей мать, пока Рути сидела в углу и работала пестиком в ступке, зажатой между колен. Семья еще оставалась на месте, когда многие уехали. И Рути знает, что это в ней есть: наследственная способность держаться и верить вопреки всей безнадежности.

Генерал знает: можно было в самом начале повернуть ход этой войны, если бы удалось в первые три дня отбить у египтян холмы с кодовым названием Миссури. Прибыв туда, он обнаружил, что там грохочет добрая четверть египетской тяжелой бронетехники. Роилась пехота, ее численность быстро стала такой, что не подсчитаешь.

Он не спал с начала боевых действий, искал путь к спасению, но до сих пор его не находит. Как египтяне сумели прорваться! Как они подкрались, не подкрадываясь, — все подготовили на наших глазах! Он думает и думает об этом, и тут его разведчики приносят сведения. Водометы — надо же! Укрепления из песка высотой в тридцать метров, и египтяне размывают их водой, делают проходы в насыпи. К вечеру навели понтонные мосты, и через проходы двинулись войска.

Ранним вечером луна, а потом до рассвета кромешная темнота, идеальное прикрытие для переправы. К тому же у евреев в этот день покаяние и искупление на уме, а животы набиты перед постом.

Он месяцы назад предупреждал командование насчет линии Бар-Лева. «Удобная мишень, — говорил он им. — Единственное решение — подвижная оборона». Те отмахивались. Мол, слишком крупные у него идеи, его планы не учитывают ограничений, бюджетных и прочих. В его послужном списке сплошь поспешные и безжалостные действия, его операции слишком дорого обходятся и атакуемым, и атакующим. «Посмотрите на вьетнамцев, — говорил он. — Посмотрите, как они наносят удары: внезапно, легко, ничем не обремененные. Вот так бы и нам заставать египтян врасплох», — говорил он, не зная, что внезапный удар готовит как раз Египет.

Генерал давил и давил, наводя шороху на совещаниях, как наводил, воюя. Он не унимался, пока командование не пошло ему навстречу. Они уступили, начали что-то менять. Но, как водится в Израиле, где два года ждешь, чтобы провели телефон, все шло ни шатко ни валко: тут, вдоль границы, укрепленные узлы были наполовину закапсулированы, мобильные подразделения были во многом привязаны к месту, не подготовлены.

На все предостережения ему отвечали: «Не волнуйся, друг, египтяне слабые. Египтяне напуганы. Вспомни, как они облажались в шестьдесят седьмом».

Рути читает ему из Иеремии, читает ему из Исаии, снова и снова делая акцент на определенных местах.

— «И духом уст Своих убьет нечестивого» — кто, кто еще из людей, кроме вас?

Она берет маленькую светло-желтую губку на палочке, похожую на леденец, и окунает ее в воду с глицерином. Один глоток не в то горло может стать для наводящего страх, непреклонного лидера смертельным. Она смачивает губкой его трескающиеся, запекшиеся в уголках губы.

— Вернитесь к нам, — откровенно молит его она. — Вернитесь довершить то, что вы начали.

Южное командование установило вдоль канала огнеметы — детская иллюзия, а не решение. Огненные струи, считалось, должны были обратить египтян в бегство, жарить врага, как тосты. И где он, этот рукотворный ад? Генерал смотрит в бинокль, хотя он уже знает ответ. Нет горючего. Нет огня для огнеметов — а египтяне с их водометами прут и прут.

Враг воюет сейчас превосходно. Советские зенитно-ракетные комплексы не подпускают нашу авиацию. «Малютки» рвут все на части. Русские помогли, и немцы тоже, а в воздухе у них, вероятно, новенькие ливийские самолеты. Такой войне всегда предшествуют большие закупки. Египтяне ломят как настоящие солдаты — позади шесть лет интенсивной подготовки. Чем унизительней поражение, тем сильней хочется реванша. Они должны были слышать каждый всплеск воды от еврейских купаний в Красном море, каждый скворчащий звук от кошерного мяса на гриле, каждый стон еврейской любви на израильских хлопковых простынях — преувеличенно четко должны были слышать все, что делалось на захваченной египетской земле.

Генерал принимает мгновенное решение. Надо проложить себе путь в Египет. Евреи проделали его некогда в обе стороны, теперь можно повторить.

Он отыщет проход между вражескими армиями. Проникнет в тыл атакующим и неожиданно ударит по ним сзади. Египтяне блестяще напали и блестяще обороняются, но где-то в их позициях наверняка есть брешь.

Генерал уже видит: египтяне дерутся здорово, но они опьянены успехом. Вполне возможно, они планировали только взять восточный берег канала и на этом остановиться. Но они уже почувствовали вкус продвижения, вкус победы. Садат, должно быть, уже возмечтал об освобождении Священного города, об Иерихоне, о каждом названии, упомянутом в священных книгах.

Генерал требует карт. Требует аэрофотоснимков. Он уверен, что египтяне не будут к этому готовы. Они не предвидят, что их похлопают сзади по плечу и, когда они обернутся, дадут им в зубы. Он найдет путь, найдет переправу, а потом, как Моисей, затаится в тростнике.

Генерал уже рисует это себе в воображении. Первый в воинстве Садата, кто вспомнит любимую, кто вытащит из нагрудного кармана фотокарточку, кто прольет слезу гордости, думая о стране и флаге, — он будет первым, кто обернется, кто посмотрит в сторону дорогого сердцу Каира. И что он увидит? Увидит надвигающихся на него израильтян.

Рути знает: Машиах придет, когда все евреи будут праведными. Или когда все будут виновными. Генералу она говорит: не знаю, будем ли мы когда-нибудь ближе к одному или другому, чем сейчас. Или мир прав, или мы правы. Расширенный Израиль — или величайшая гордость наша, или наш стыд.

Рути окунает губку.

Смачивает ему губы.

Может быть, думает она, этого-то ты, Генерал, и ждешь, ради этого и медлишь? Борьба, соперничество — твоя стихия. Ты хочешь увидеть, чем все кончится.

Генерал стоит, где не должен стоять, на открытом месте перед своими людьми. Радист говорит ему: «Чтобы медикам не пришлось собирать вас по кусочкам, может быть, вы…» И тут в ближайший танк попадает ракета.

«Малютка» находит тот самый промежуток, уязвимое место под башней. Вот она, слабость «Паттонов», роковой зазор под движущейся частью. Он ненавидит это в танке М48. Башня нахлобучена на броневой корпус, как арбузная корка, ее край, этот опоясывающий стык — вот где опасность. Танк встает на дыбы.

Генерал видит взрывную волну — ее рябь, ее пульсирующая энергия зримо летит к нему, напоминая волны жара от нагретого солнцем шоссе. Он чувствует, что его взметнуло в воздух. Радиста подбросило вместе с ним. Ноги парня вскинуты кверху, из-за рации на спине он похож на черепаху. Бок о бок они летят что-то очень уж долго. Оба замечают — Генерал показывает вниз, радист кивает, — что место, куда радист упрашивал его передвинуться, теперь под гусеницей танка и эту гусеницу глотает огненный шар. Отдавая себе в этом отчет, понимая, радист в полете поворачивается к нему и пожимает плечами.

Генерал знает, что давно уже пора было приземлиться, и смеется над собой. Такой грузный человек — какой же силы был этот взрыв, что его так высоко забросило? Ни на секунду не забывая о долге, Генерал пользуется случаем. Можно оглядеть поле боя, оно сейчас как на ладони. Нельзя упускать такую возможность.

Затем Генерал опять поворачивается к радисту, по-прежнему летящему рядом. Он видит, что храбрый парень сейчас напуган. Не боем напуган, а этим странным полетом. На его лице ясно виден ужас.

Лидер на то и лидер, чтобы вести людей за собой в любой ситуации, и Генерал, действуя по-командирски, берет радиста за руку.

— Посмотри на меня. Просто посмотри на меня, — говорит Генерал. — Скажи-ка мне, откуда ты родом?

Услышав ответ, Генерал, знающий каждую пядь Земли Обетованной, которая вся его дом, задает следующий вопрос, специфический для этой местности и приятный радисту. Парень смотрит ему в глаза и, все еще взволнованный, начинает успокаиваться. Генерал, который никогда не испытывает сожалений после боев, сейчас, в воздухе, чувствует необычный укол совести.

Ему совестно, что ему в удовольствие и в отдых этот парящий полет, который радист, очевидно, едва выносит.

— Знаешь что, — говорит Генерал, надеясь поправить дело. — Хорошо бы сейчас послушать песню.

— Я не умею петь, — говорит радист. — Если это приказ, тогда, конечно…

— Нет-нет.

Генерал шевелит рукой, напрягает плечо, поворачивается к парню. Он делает это так, как перекатываются на бок в постели, чтобы, опершись на локоть, поговорить с любимым человеком.

В этом положении, паря в воздухе, Генерал изображает пальцами, что крутит ручки.

— Радио, — говорит он. — Попробуй поймать станцию.

— Это армейская рация, — говорит парень. — Не получится.

— Ну что ты, ну что ты, — говорит Генерал. — Это звучит пораженчески. Так не должен отвечать солдат, настроенный на победу. Почему не попытаться? Как ты можешь знать, если не попробовал? — Радист колеблется, и Генерал гнет свое: — Давай, давай, покрути там что-нибудь. Вон за то колесико сбоку возьмись, ты все время его вертел.

Парень перемещает рацию со спины на грудь, аккуратно, боясь уронить. Поворачивает ручки, настраивает, а потом держит трубку так, чтобы обоим было слышно. Из нее звучит музыка. Арабская музыка. Это Умм Кульсум, легендарная певица, до того знаменитая, что обоим летящим израильтянам знакома баллада, которую они слышат. Песня настолько известная, что даже евреи не могут ее не знать.

— Мы очень далеко на юге, — говорит радист извиняющимся тоном.

— Ничего, ничего. — Генерал наклоняет голову, приближает ухо к источнику звука. — Милая песня. Давай послушаем.

Так они и летят вдвоем под это печальное пение, под проникновенное пение на арабском.