Ужин в центре Земли

2014. Граница с Газой (со стороны Израиля)

Не следует говорить близкому человеку то, что останется, не уйдет, не улетучится. В последний раз, когда виделась с возлюбленным, она жестоко его обидела.

Они ужинали в Амстердаме, и он сказал ей, что летит оттуда прямо в Газу. Его отправляют эмиссаром с задачей положить конец внутрипалестинским распрям. Ему надо организовать сделку, отличную от той, которой они оба посвятили свою жизнь. Картографу надлежит добиться прочного мира между палестинцами и палестинцами, между ФАТХ и ХАМАС.

Когда он сообщил ей об этом, она произнесла-таки слово на букву «т», которое прежде в их разговорах никогда не звучало. Она обеспокоилась из-за его безопасности на разных фронтах и, кажется, прямо назвала ХАМАС — весь скопом, и политическое, и военное крыло — террористами.

Вдруг дело примет скверный оборот? Вот и все, что она хотела ему сказать. Вдруг его арестуют в Газе и посадят в одну из тамошних тюрем? Вдруг Израиль не позволит ему покинуть Газу?

— Они не хотят получить ХАМАС как третьего партнера в переговорах, — сказала она ему. — Ты играешь с огнем, они плохо к этому отнесутся.

Она до сих пор ощущает силу его злости, этой сжатой внутри него стальной пружины.

Чуть погодя, овладев собой, он сказал ей в ответ:

— Они, как ты знаешь, это ты.

Она знала это, очень хорошо знала. В прошлом тайный агент, сейчас она как член группы от нацбезопасности участвовала в разработке израильско-палестинского договора, который так до сих пор и не был подписан. Потому-то она и высказалась так бестактно, предостерегая его.

Она была права, конечно. Они оба были правы, каждый по-своему. И, когда он окончил первый раунд своих переговоров и попытался покинуть Газу, израильтяне посмеялись над его дипломатическим статусом и забрали у него бумаги. Так он и остается в Газе до сего дня. Но что он сделал, ее мужчина, ее картограф! У него вышло. Они не выпустили его, он продолжал трудиться в Газе, и Израиль получил ровно противоположное желаемому — хафух аль хафух, — как всегда бывает в этом регионе. С чем боролись, на то и напоролись.

На это ушел год — год их разлуки, год, когда он работал день и ночь. Он добился наконец того, что было создано палестинское правительство национального единства[22]. И что хорошего это достижение даст Газе? Зачем ей этот прогресс, если израильтяне — «они», которые не что иное, как она, Шира, — вторгнутся и разнесут вдребезги то, что построено?

Обратно после того ужина она молча шла рядом с ним, давая ему время остыть, успокоиться. Дожидалась взвешенного отклика, проходящего обычный для него громадный путь наружу из глубины его сдержанного, немногословного «я».

Наконец картограф остановился и повернулся к ней. Она знала, что он таких вещей не замечает, но они стояли на середине маленького мостика. Он собирался, она была уверена, сказать что-то мрачное, и ему даже в голову не приходило, что это место лучше подходит для предложения руки и сердца.

— Как бы то ни было, я лечу, — проговорил он. — Одобряешь ты или нет.

Этот мостик она видит мысленно, когда, тоскуя по картографу, сидит сейчас одна в своем домике. За то, что он тогда сказал, она цепляется, хотя вначале не знала, как его понимать.

— Нечего и надеяться, — промолвил он, неимоверно печальный на вид. — Они непреодолимы, наши трудности.

— Наши с тобой трудности? — спросила она, уже сокрушаясь. — Или наших с вашими?

— Не знаю, стоит ли дальше тратить силы, — сказал он, и Шира, проследив за его взглядом, посмотрела на черную зеркальную воду канала. Она чувствовала, что вот-вот сорвется.

— Тратить на меня или тратить на нас? Ты о двух людях говоришь или о двух народах? В чем ты отчаялся?

— На вас, на израильтян, — сказал он, беря ее руки в свои. У него и в мыслях не было того, чего она боялась. — При Биби мы никуда не продвинемся, а власть он не потеряет никогда. Нам пора соединить силы. ФАТХ плюс ХАМАС. Забыть про Израиль и достичь собственного единства. Может быть, правильнее будет сначала отремонтировать свой собственный дом.

Просто даже при мысли об этом ей стыдно сейчас — стыдно, что облегчение было настолько глубоким. Чистейший эгоизм — цепляться за такое. Каким счастьем было услышать от своего картографа, что он по-прежнему любит ее, что веру он утратил всего-навсего в совместное будущее двух народов!