Ужин в центре Земли

2002. Берлин

Фарид один на пристани, если не считать старика, который возится в кокпите своей яхты, что-то там поправляет, драит и попивает вино из бутылки. Он предлагает Фариду стаканчик, тот отказывается, но обращение старика отвлекает его от мыслей о войне и настраивает на мирный лад.

Он сидит на своем излюбленном месте у дальнего края причала под одной из осеняющих его лип. Прислонившись к подпорной стенке, размягченно вбирает в себя красоту озера.

Фарид живет в Берлине давно, и все-таки его до сих пор поражает, как поздно садится тут солнце летом. Сумерки кажутся бесконечными, синева воды постепенно делается все гуще, в небе над лесом на дальнем берегу все не гаснет оранжевая светящаяся дымка.

Старик уходит, и вскоре поднимается, чтобы идти, Фарид, которому хорошо в одиночестве. Отряхивая брюки сзади и оглядывая напоследок озеро, он видит клубный «солинг», идущий дергаными галсами к единственному свободному месту для швартовки.

Он знает, кто это: он уже неделю наблюдает за этим горе-яхтсменом. Всякий раз ему больно от этого зрелища, но не смотреть он не может, хотя иной раз смотрит сквозь собственные пальцы.

Фарид медлит на причале, глядя, как он отвратительно лавирует, как он скверно управляет судном. Яхта приближается к берегу, и Фарид уже не знает, что это: неумение или осознанная бесшабашность. На какое-то время, кажется, минимальный контроль к плывущему возвращается, но очень быстро он вновь его утрачивает. Если бы не кранцы, которые он догадывается выбросить за борта, и не корректировка хода в последний момент, Фарид бы не удивился, если бы дело кончилось переворотом и вынужденным купанием.

Швартуя судно, незадачливый яхтсмен спутывает канаты и вяжет их неряшливо.

Фарид, страдая не на шутку, невольно подходит ближе.

— Помочь вам? — спрашивает он по-немецки.

Не услышав ответа, пробует наудачу английский, и тут лицо подплывшего светлеет.

— Я знаю, что делаю все хреново, — говорит он.

Фарид не пытается его разубедить. Молча кивает, развязывает носовой швартов и медленно, наставительно показывает все действия.

— Вначале подвести под этот… рог.

— Под утку, — радостно поправляет его тот. — Это называется — крепительная утка.

— Значит, всегда вначале под крепительную утку.

Яхтсмен кивает, и Фарид вяжет канат восьмерками, а напоследок неспешно, наглядно делает петлю с нижним положением свободного конца.

— Завершайте всегда так. Потом сильно-сильно тянете за конец и аккуратно его сматываете. В Германии, и особенно если ходите под парусом — никаких хвостов, — говорит он, показывая, что владеет английским вполне. — Всегда и всюду — никакой небрежности, все аккуратно, туго и чистенько.

Фарид готов уже подшутить над американской непринужденностью и беспечностью, но яхтсмен идет ко второй утке перевязать канат, как ему было показано, и тут Фарид видит эмблему, вытканную на его куртке.

— Так вы канадец!

— Как вы поняли? — удивляется новый знакомый. — Тут все называют меня американцем, даже после того, как я им говорю, откуда я.

— «Блюноуз»[4], — объясняет Фарид. — У вас на куртке. Чуть ли не у каждого канадца, который приходит сюда поплавать, «Блюноуз» или на куртке, или на рубашке, или на шляпе.

— Мы гордый народ, — говорит яхтсмен, безуспешно пытаясь закрепить кормовой швартов как следует. Отказываясь от второй попытки, он протягивает канат Фариду. — Но не настолько гордый, чтобы не признавать чье-то превосходство, когда оно очевидно.

Хотя канадец вырос не в бедности и не в Газе, он и не из богатой семьи родом, в отличие почти от всех, чья нога ступает по этой пристани. Он был так, серединка на половинку, сын монреальского зубного врача, и друг давал ему покататься по озеру на своей четырнадцатифутовой лодке из стеклопластика. Полжизни назад пару раз участвовал в гонках в составе команды. И сейчас, оказавшись на некоторый срок по работе в Германии, без друзей, без языка, но располагая кое-каким свободным временем, он вдруг почувствовал, что его вновь потянуло к лодкам.

Он говорит, что снимает дом на этом озере, и это означает, что у него — или у его компании — денег куры не клюют. Он говорит, что увидел яхт-клуб в телескоп и решил, не будучи очень уж плотно занятым и вспоминая сладкие часы на воде, тряхнуть стариной.

Всем этим он делится, глядя, как Фарид перевязывает кормовой швартов и сматывает конец. Потом они вместе поднимаются по дорожке между особняками, ведущей на Ам Зандвердер.

— И какой тут дом ваш?

Собеседник показывает назад, через озеро, которого они уже не видят.

— Если идти по этой улице до саудовского посольства, — говорит он, — то мой будет более или менее напротив.

Он щелкает электронным ключом, и где-то в стороне машина отвечает гудочком.

Фарид прощается и поворачивается, чтобы идти к железнодорожной станции. И, не пройдя нескольких шагов, вспоминает о Такуми — о том, как японец был добр к нему, когда он еще не освоился здесь.

И он знает, как ему надлежит поступить. На уме у него история, которую рассказывали в школе, про то, как Абу Тальха и его жена Умм Суляйм кормили гостя в темноте, чтобы он не видел, что себе они ничего не оставили.

Канадец уже уходит, и Фарид неловко окликает его скороговоркой:

— Не знаю, есть ли у вас настроение поехать в город, когда вы так близко от собственной постели. Но я собирался зайти куда-нибудь перекусить, может быть, захотите присоединиться?

Фарид и глазом не успевает моргнуть, как тот оказывается рядом.

— Если вы думали проявить вежливость и преспокойно улизнуть, то вы плохо рассчитали. — Он хлопает Фарида по спине, как будто они уже приятели. — Я тут питаюсь вокзальной шаурмой и фруктами, которые можно не чистить. Нормальный ужин будет верхом блаженства.

— У вас что, дома нет кухни?

— Там кухня величиной с футбольное поле. Но в ней работает поваром злобный маленький тролль, которого оскорбляет мой вкус и который уверен, что каждое утро я, почистив зубы, сбриваю вкусовые рецепторы. Классическая немецкая еда: сплошные сливки, мясо и всяческие муссы. Если бы я ел такое каждый вечер, я бы уже лопнул или получил инфаркт. Я тоскую по Торонто, по своему району. Тоскую по приятному тихому заведению на углу, где можно съесть зеленый салат и что-нибудь выпить.

— А сейчас чего бы вы хотели?

— Честно?

— Разумеется.

— Чего-нибудь национального — но не немецкого. Мексиканского. Итальянского. Тайского.

— Как насчет китайского?

— Полжизни отдам за китайскую еду!

— «Добрые друзья». — По лицу собеседника Фарид понимает, что прозвучало как декларация, а не как название ресторана. — Это в Шарлоттенбурге, недалеко от «Парижского бара».

Канадец не проявляет признаков узнавания.

— Вы и правда тут новичок, — говорит Фарид.

— Да. И я в ваших руках. — С оттенком смущения в голосе собеседник добавляет: — Я неплохой бизнесмен, поверьте. Но политик из меня вышел бы никудышный. Мы уже слишком хорошо познакомились, чтобы я не знал, как вас зовут.

— Фарид.

Канадца зовут Джошуа.

— Можно Джош. — Когда Фарид предлагает поехать на поезде, канадец показывает ключи: — Вы обделаетесь, когда увидите, какое мне предоставили авто.

Они берут целого сибаса, запеченного в соли, холодную лапшу и острый тофу. Джошуа заказывает пельмени — шаомай и хар гоу — и обильно запивает еду ледяным пильзнером. Фариду кажется, что канадец уже слишком много выпил, чтобы вести потрясающую спортивную машину, в которой они приехали, хотя речь и поведение Джошуа мало изменились.

Они непринужденно рассказывают о своих семьях, о детстве и очень много говорят о плавании под парусом.

Такуми, сплавав с канадцем один раз, не предложил ему уроков.

— Я справился с грехом пополам, — говорит Джошуа. — Был плох, но не настолько, чтобы пришлось проходить обязательное обучение. Мне повезло. Ветер все время дул в нужную сторону.

— Когда идешь под парусом, нельзя рассчитывать на удачу, — говорит Фарид, доливая себе чаю. — Я удивлен, что он позволяет вам выходить на яхте.

— Судя по тому, что вы видели?

— Да, судя по тому, что я видел.

Джошуа улыбается, и смеется, и чокается пивом с чайной чашкой Фарида.

— Честно вам говорю, в тот день я тоже был не на высоте. Но не на высоте наилучшим для себя образом.

Фариду нравится новый знакомый. Что-то в нем есть обезоруживающее.

— Если хотите, — говорит Фарид, — я мог бы дать вам пару уроков.

— Ну что вы, — возражает Джошуа.

— Доставьте мне удовольствие. — Говоря так, Фарид чувствует, что это не просто слова. — Я сейчас не очень плотно занят. Хороший повод отвлечься.

Джошуа поднимает бровь и смотрит Фариду в глаза, словно бы давая ему шанс пойти на попятный.

— Выберите утро, — предлагает Фарид.

— На этой неделе у меня деловая поездка. Но на следующей я тут.

— Превосходно, — говорит Фарид. И, не желая допытываться, поскольку сам не любит, чтобы его допрашивали, все же интересуется, что привело Джошуа в эти края.

— Поверьте, это скучные материи. Не хочется портить ими наш замечательный ужин.

— Знаете, что отец мне говорил? Чем скучнее бизнес, тем более он денежный. Он водил меня мимо самых больших домов в Газе и объяснял: «Здесь живет человек, который делает цемент. А здесь — семья, которая ставит пуговицы тебе на рубашку». Мы стояли около огромной виллы, и он сказал: «Этот особняк выстроен из хумуса и питы, его все строили, кто их покупал». Я был маленький и подумал, что дом и правда сделан из хумуса, прошпаклеван им от пола до потолка.

— Я очень хорошо вас понимаю, — говорит Джошуа. — Да, мой бизнес действительно неинтересный. По сути, я старьевщик.

— Старьевщик с машиной за сто тысяч евро?

— Ближе к ста пятидесяти. В эту спортивную машину встроены всякие спортивные прибамбасы.

— От торговли старьем.

— От импорта и экспорта этого старья. От перепродажи — вот, пожалуй, верное слово. Машина, уточню, арендована.

— Все равно впечатляет, — говорит Фарид. — А импорт-экспорт — это ведь большой зонтик. Многие под ним помещаются, включая меня.

— Я продаю подержанные компьютеры. Подержанные мобильные телефоны. Подержанные ксероксы. Всю технику с чипами внутри. И поэтому мне сейчас надо немного поспать. Должен буду проснуться, когда проснется Пекин, и взяться за телефон.

— Вы не по канадскому времени живете?

— Это жуткий осьминог, а не бизнес… в данный момент моя головная боль — с китайцами.

Джошуа тянется к счету, но Фарид твердой рукой останавливает его. Собеседник явно растроган:

— Это, конечно, неравноценно, но приходите ко мне завтракать перед тем, как мы поплывем. Позволим этому чудовищу повару закупорить нам все артерии, а потом вы научите меня правильно вязать узлы.