Ужин в центре Земли

2002. Париж

Z сидит в кабинете начальника напротив его пустого кресла, сам же начальник стоит позади Z и, крутя свисающий стержень, поворачивает пластины жалюзи вдоль стеклянной стенки в положение «закрыто», так что все на этаже будут знать: у него очередной разговор с глазу на глаз по секретному делу.

Если есть на свете более дебильное, сильнее бросающееся в глаза действие, чем вот это, которое начальник Z привычно совершает всякий раз, когда им надо поговорить наедине, то Z хотел бы знать, в чем оно состоит.

Человек, которому Z непосредственно подчиняется в парижском филиале международного информационно-технологического концерна, также курирует его другую деятельность, негласную. Вдвоем они ведут эту скрытную работу изнутри компании, чему способствует одна сочувственно настроенная сионистская душа в верхних эшелонах.

Когда начальник, повернув жалюзи, садится, Z извиняется за свою просьбу о неотложной встрече, как и за личный характер электронного письма, которое он послал накануне поздно вечером; все дело в том, что он хотел поставить его, начальника, в известность сразу, едва узнал сам. В общем, ему надо будет уйти во внеочередной отпуск.

Z хочет лететь в Штаты к умирающей маме — помочь ей, говорит он. В смысле — не умереть помочь, а не умереть. Он всей душой надеется, что она не умрет, но ему кажется, что, вероятнее всего, это случится.

— Вся изъедена, — так он формулирует.

— Мне очень-очень жаль, — говорит начальник довольно-таки безучастно.

— Мне — ей — очень важно, чтобы я был рядом.

— Разумеется.

— Должен вам сказать, что уже сходил и купил билет сегодня утром.

— Да, — говорит начальник. — Я знаю.

— Знаете?

— Да, мы знаем. Это обнаружилось. Приобретение билета.

— Ясно, — говорит Z. — Я так и думал, что обнаружится, — говорит он, хотя ничего подобного не думал.

Предлог как таковой — мамин рак и срочную необходимость мчаться домой и быть при ней — он удачно, казалось ему, придумал не один год назад, чтобы использовать в экстренном случае. Но он и помыслить не мог, что ему придется пустить этот предлог в ход, чтобы выпутаться из последствий своей измены — измены с подлинно добрыми намерениями.

Во время одной из своих ранних поездок домой в Америку, целью которой была легальная и экстравагантная перемена имени (простой способ «перезагрузиться» в качестве экспата), он провел утро в суде; сонный из-за разницы во времени, он ждал своей очереди среди чокнутых, желающих переименоваться кто в Незабудку, кто в Ласточку, кто в Светлогрезу, кто в Бэтмена-Джеймса.

Получив желаемое, он, изможденный, поехал домой, где дорогая мама ждала его в кухне, желая знать, как прошла встреча.

Она считала, что он приехал в Штаты по рабочим делам (в определенном смысле так оно и было), и он, отвечая на вопрос о мнимой деловой встрече, сказал: спасибо, все хорошо, прошла прекрасно.

Он снял галстук, поцеловал маму в макушку и отправился в комнату. Расположился там на диване, взял телевизионный пульт и обратился к маме через открытую дверь самым непринужденным тоном, на какой был способен: мол, он хочет дать ей важное электронно-почтовое поручение, это очень существенно для его работы.

Это было так неожиданно, что мама, собиравшаяся снова предложить ему фрукты, от которых ее сын упорно отказывался, на секунду приостановилась. Потом нарочито неторопливой походкой вошла в промежуток между сыном и телевизором с миской спелых нектаринов и постаралась сама придать голосу непринужденность.

То, что ее сын, компьютерный гений, оказал ей доверие подобного рода, было выдающимся моментом в ее кибер-жизни.

— Чем могу быть полезна? — спросила она так, будто в этом не было ничего особенного.

Z похвалил ее умение смотреть погоду на weather.com и распечатывать цифровые фотографии. Он полностью уверен, сказал он ей, что она справится, к тому же просит он об очень простой вещи. О простой, но важной.

Он завел себе еще один электронный почтовый ящик, сказал Z, и укажет ее адрес как запасной. Она ни в коем случае не должна ему писать на этот дополнительный адрес. И никому не должна говорить, что он существует. Но, если она получит какое-нибудь сообщение об этом адресе, то он просит дать ему знать — вот и все.

Она занервничала, услышав о таком задании.

— Ты можешь, можешь! — заверил он мать. — Ты у нас профессионал.

Вдобавок, словно не сразу вспомнив, он сказал, что звонить в таком случае ей следует не на тот номер, по которому они еженедельно обмениваются новостями, а на другой, особый. Этот номер, как и адрес электронной почты, ей категорически нельзя использовать.

— Тогда как же я позвоню, если мне нельзя его использовать?

— Можно только в этом единственном случае, — объяснил он ей.

Он еще чуть-чуть усложнил задачу.

— Я знаю, это чудно звучит, — сказал он, — но мне надо, чтобы этот звонок, если он понадобится, ты сделала не со своего номера и не из дома, а откуда-нибудь еще.

Не желая упустить шанс быть ему полезной, мама с готовностью согласилась.

И что же? Узнав о взрыве в университете, он немедленно покинул офис, вернулся к себе на улицу Дома, постучался к соседу и сказал, что у него пропал интернет.

— Если можно, если это не причинит очень большого беспокойства… — попросил он на своем ужасном французском.

За считанные секунды он вошел в эту свою девственно чистую почту, изменил пароль и тут же вышел. Никакого письма, никакого контакта ни с кем — действие настолько неуловимое, насколько это вообще возможно.

Вернулся в квартиру, извлек из одного из тайников ни разу не использованную SIM-карту, денег на ней заведомо было достаточно, и засунул ее в запасной телефон, который постоянно держал заряженным.

После этого отправился в симпатичный внутренний двор здания и стал там ждать звонка.

Мама, хвала Всевышнему, вышла на связь менее чем через полчаса, и позвонила она, как он и велел, не на его обычный номер.

— У тебя все в порядке, сыночка?

— Все прекрасно, — ответил он.

— Кто-то изменил твой пароль. Ты знаешь об этом? Мне написали из интернета: мол, кто-то изменил пароль.

— Все в порядке, мама. Я сам его изменил.

— Я едва не пропустила сегодняшнее утро — вообще-то я всегда по утрам смотрю почту, но сегодня у меня разные дела. Уже готова была убежать, но все-таки проверила и очень этому рада. Переслать тебе письмо?

— Нет, мама. Не надо. Очень хорошо, что ты проверила. И спасибо, что позвонила именно на этот номер.

— Я записала его в телефонной книге. На обложке с внутренней стороны, и оставила себе памятку: «Позвонить на особый номер». Попробовала от Эрлбаумов, но их не было дома, поэтому звоню из Еврейского центра. Меня пустили в кабинет директора. Сказала, чтобы прислали мне счет за звонок, но наверняка не пришлют. Они меня тут любят.

— Отлично.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Жарко у вас в Париже? Там ведь летом такая жара.

— Сегодня прохладно.

— Хорошо. Я волнуюсь из-за этой жары. Люди там умирают от нее летом.

— Старые люди, мама.

— Вроде меня!

— Да, их дети — не то, что хорошие еврейские дети. Все разъезжаются по своим летним домам, а старых бабушек оставляют изнемогать у плиты.

— Ужас.

— Да, мама. И, кстати…

— Кстати о бабушках у плиты?

— Да, в некотором смысле. Мне надо, чтобы ты позвонила мне на обычный номер и сказала, что умираешь.

— Что? — переспросила мама.

— Мне надо, чтобы ты пошла сегодня на прием к своему врачу. Приходишь и говоришь, чтобы направил тебя на рентген. Потом позвони мне, пусть даже у меня будет глубокая ночь. Мне надо, чтобы ты меня разбудила и сказала, что у тебя рак.

— Погоди, у меня рак? Почему? Боже милосердный! Откуда ты можешь знать?

— Я не знаю этого, мама. — Ее голос звучал панически, и он добавил с напором: — У тебя нет рака!

— Откуда ты знаешь, что нет? Зачем ты завел этот разговор, если я не больна?

— По личным причинам мне надо, чтобы ты позвонила и сказала, что у тебя нашли рак. Причем очень скверный. Скажешь мне, что врач хочет немедленно положить тебя в онкологический центр.

— Что происходит? — спросила она с дрожью в голосе, от которой в Z поднялось мучительное чувство вины. — Что ты мне хочешь сказать? У меня рак?

— Нет, мама, нет. У тебя нет рака. Но мне надо, чтобы ты позвонила и сказала, что есть.

Некоторое время она молчала, а потом начала плакать.

— Не плачь, мама. Ты совершенно здорова.

— Дело не во мне, — сказала она. — Дело в тебе. Это случилось. У тебя психоз. Я всегда чувствовала.

— Я здоров, мама. Мы оба здоровы.

— Как же так, в таком зрелом возрасте. Поверь мне, я ждала. Думала, сейчас опасности уже нет. Но у тебя всегда были признаки. Боже мой, боже мой…

— У меня нет психоза.

— Твой дедушка был психопат.

— Погоди. Что?

Этого поворота Z не ожидал. Повсюду тайны, подумал он. Тайна на тайне.

— Мы никогда тебе не говорили.

— Который из них? Дедушка Майк?

— Нет, папа твоего папы. Дедушка Рувим.

— Как ты могла это от меня скрывать?

— Мы хотели избежать. Мы с твоим отцом думали: если не говорить, то, может быть…

— Знание медицинских фактов не может вызвать психоза. К тому же я более-менее уверен, что такие вещи передаются через поколение.

Поколебавшись, она сказала:

— Через поколение — это как раз ты.

Z раскинул мозгами. Да, в этом она права.

— Так или иначе, я не психопат. Но мне надо, чтобы ты сделала, как я прошу. Я все объясню, когда буду дома.

— Где дома? В Израиле? Или тут? Если ты болен, можешь вернуться в свою комнату, в ней ничего не изменилось. Мы молимся каждый вечер, чтобы ты выбрался из этой проклятой страны.

— Из Франции?

— Из Израиля.

— Ты всю жизнь посылала в Израиль деньги. Ты участвуешь в этих глупых шествиях. Ты любишь Израиль.

— Люблю. Но не хочу, чтобы ты там жил! А Франция еще хуже. Объясни мне, что происходит? У тебя проблемы? С кем? Объясни, и я сделаю, как ты говоришь.

— Сейчас не могу объяснить. И не пытайся угадать. Но мне надо, чтобы ты пошла к врачу, а потом сделала маммограмму, а потом позвонила. И сразу проведи это через страховку.

— Терпеть не могу этот аппарат, давит.

— Сочувствую, мама. Но ты должна это делать раз в год. Когда последний раз?

Она не ответила.

— Я бы другое предложил, поудачнее бы что-нибудь выдумал, не будь от этого пользы и для тебя. Женщина в твоем возрасте должна проверяться.

— А если и правда найдут?

— Тогда, может быть, им удастся тебя спасти, а твои слова по телефону будут звучать натуральней.

— Ты ужасный сын.

— Я знаю. Но если ты все это сделаешь, я действительно смогу вернуться домой. Подыщу себе место около вас с папой и поселюсь навсегда. Никаких больше отъездов, обещаю.

— Если я тебе это скажу про рак?

— Да, если сделаешь все это сегодня. Сделаешь и позвонишь мне откуда-нибудь, а о нашем теперешнем разговоре никто не должен знать. Удали в компьютере это оповещение и сделай, как я прошу. Потом я буду тебе регулярно звонить и справляться, как ты, понимаешь меня? Просто будь собой. Будь такой, какая ты есть: паранойя, негатив, безнадежность. Только добавь к этому рак.

— Потому что у тебя проблемы?

— Потому что у твоего сына кое-какие проблемы. Да.

И правда, проблемы. Смятение — вот что испытывает из-за них Z, когда начальник говорит:

— Надеюсь, вы не сочтете бестактностью с нашей стороны…

И продолжает, читая смятение собеседника профессиональным взглядом:

— …то, что мы извлекаем таким способом выгоду из болезни вашей матери.

— Конечно, нет, — говорит Z.

— Нам приходится использовать то, что подворачивается, даже если это затрагивает человеческие чувства. Таковы издержки нашей работы.

— Я не понимаю, — говорит Z, которому впору уже патентовать эту фразу.

— Мы подумали, что эта ваша поездка, очень важная сама по себе, дает нам также отличную возможность заполучить вас в Тель-Авиве, не привлекая к этому внимания.

— Вместо Америки?

— По пути в Америку. Им нужен всего один день вашего времени, чтобы выслушать ваш отчет о Берлине. Мы уже искали предлог для такой скрытной поездки, и тут возникло это очень несчастливое обстоятельство, и мы подумали: почему нет?

— Вы хотите, чтобы я изменил рейс? С тем, чтобы они смогли поговорить со мной в Израиле?

— Да, выслушать ваш отчет о Берлине. Точнее — и да, и нет, — говорит начальник. — Рейс менять не нужно. Мы уже сделали это для вас.

Начальник запускает руку в ящик стола и достает маршрутную квитанцию и билеты.

Z читает маршрут полета, изо всех сил стараясь не выказывать ни малейшей нервозности.

Начальник наклоняется над столом и тычет пальцем в бумагу.

— Если тут смотреть, то прямой в Нью-Йорк. Но верную информацию дают билеты, разумеется. В них — пересадка в Тель-Авиве.

Так просто и так умно, думает Z. Он уже разоблачен, и они заманивают его домой, чтобы он получил по заслугам. Без хлопот, без заморочек. Легче легкого.

Z смотрит на начальника — на лице Z уже, должно быть, явный ужас. Недвусмысленный, он знает. Но что может Z в такую минуту, кроме как идти напролом?

— Великолепная идея, — говорит Z. — Отличный способ въехать и выехать незамеченным. Но попросил я об этой встрече — уж простите, что морочу вам голову, — по противоположной причине.

— Чему противоположной?

— Тому, что вы предлагаете, — говорит Z. — Я хотел вам сказать, что после того, как я написал вам имейл, и после того, как забронировал билет, понимая, естественно, что вы это увидите, мама позвонила еще раз. У нас был хороший долгий разговор. И дело теперь иначе обстоит.

— У нее нет рака?

— Нет, он есть. Плохой рак. Но дело в том, что впереди химиотерапия, потом лучевая, а дальше опять и опять по кругу — это займет время. И она знает, какая у меня ответственная работа. В смысле — та работа, о которой она знает.

— Понимаю, — кивает начальник.

— Одним словом, уже сейчас все серьезно, но она говорит, эта серьезность не на один день и лучше мне поберечь свой отпуск. Лучше будет, если я приеду на еврейские праздники. Она очень мужественная, моя мама. Говорит — вся она в этом, — что так получит время привыкнуть к своему больному состоянию. Говорит, ждать к себе сына на Рош га-Шана — это даст ей что-то, ради чего жить. И ждать-то всего несколько недель.

Начальник соображает, крутясь туда-сюда в своем кресле. Лицо не выражает ничего — воплощенная выдержка.

— Понимаю вас вполне, — говорит начальник. — Как бы то ни было, давайте я вас отправлю в неофициальный отпуск прямо сейчас. Оставайтесь поблизости, отдохните, наберитесь сил, а я уведомлю Тель-Авив.