Ужин в центре Земли

2014. Граница с Газой (со стороны Израиля)

Землю Израильскую, землю в физическом смысле — вот что здесь любит Шира. Это трудно объяснить тем, кто никогда не был в стране: никакие вспышки, хлопки и огненные дуги, никакие ночные грохочущие весточки не могут изменить того, что это одно из самых красивых и разнообразных мест на Земле.

Пустынные тропы в этой части страны дики и живописны, тут многое удивительно: водопады, нубийский песчаник, огромные пыльные горы и их впечатляющие панорамы. Ее любимая достопримечательность — гигантский кратер Махтеш Рамон, но до него отсюда далеко. Местность, где она сейчас, особых чудес совсем уж поблизости не обещает. Изучив карту на своем телефоне, она нашла примерно в часе ходьбы по дороге крохотное скопление деревьев, которое природоохранное ведомство именует лесом. Чем бы эта рощица ни была, она в стороне от границы и вне военизированной зоны, где Шира сейчас живет. Ей просто хочется побыть одной, а не одинокой, полежать под какими-нибудь ветвями и посмотреть сквозь них на небо.

Она не столько идет, сколько плетется с рюкзачком на плече, с платочком на голове, и по пути ей встречается один из стариков, уже знакомых по кибуцу. Сейчас опасно, говорит он ей, так удаляться от укрытий.

Она говорит в ответ, что захотела размять ноги и подышать воздухом. Он возражает: в кибуце воздух ровно такой же свежий, а размяться можно в бассейне.

Шира, сама не зная почему, пускается в объяснения: она, мол, больше любит ходить пешком, чем плавать. И к тому же ведь он сам явно возвращается с прогулки.

— Мне много лет, — говорит он. — Погибну — будет грустно. Но не трагично, как в вашем случае.

— Ничего, я готова рискнуть, — говорит Шира. — Если ракета меня найдет — ну, значит, найдет. Уж лучше я взорвусь на природе, чем у себя под кроватью.

Старик фыркает, услышав такое, и отвечает тоном иссохшего, умудренного сына этой земли.

— Храбрые речи всегда выигрышно звучат, — говорит он, — но логика частенько хромает. Вам бы лучше, если завоют сирены, укрыться в одном из наших симпатичных укрепленных помещений, и тогда никакая ракета вас не найдет.

— Я понимаю, — говорит она.

— Если не выходить за ворота, опасность меньше. Мы беспокоимся о наших гостях.

— Очень хорошо, — говорит она. — Спасибо.

Шира вставляет наушники-капельки и слушает, идя дальше, старый израильский хип-хоп девяностых, за пристрастие к которому ее без конца дразнят. Она готова согласиться, что этот саундтрек — на любителя, что к нему нужна привычка.

Дойдя до этой жалкой рощицы, она находит себе приятное местечко между двумя деревьями повыше. Вынимает бутылку с водой и аккуратно, чтобы не раздавить сандвичи, кладет голову на рюкзачок в надежде немного поспать. Ей приходит на ум библейский Иаков, который использовал камень как подушку. Она ничего не может с этим поделать. В Святой земле таким ассоциациям подвержены все. Она не могла бы от них отрешиться, даже если бы хотела.

Проснувшись, Шира чувствует себя освеженной. На обратном пути, войдя в ворота кибуца, видит все того же старика — он стоит у магазина. Она вскидывает руки, как бы демонстрируя себя ему: вот, смотрите, я жива, меня не убили. Она горда собой.

Но у него теперь вид совсем не бодрый. Шира, как и все, кто вырос в Израиле, знает это выражение лица.

— Генерал, — говорит старик, едва она приблизилась. — Его наконец не стало.

Шира поражена известием. И тем, что Генерал в конце концов умер, и, в такой же мере, тем, что до сей поры он был некоторым образом жив. Поразительно: столько лет миновало, а эта новость пришла только сейчас. Был ли он с ними, со страной все это время?

У нее чуть не слетело с языка — рефлекторно: «Я была с ним лично знакома». Но это Израиль, такими заявлениями тут никого не удивишь. Этот почтенный пограничный житель вполне мог бы сказать ей в ответ, что сражался бок о бок с Генералом на множестве войн. Что они братья, или двоюродные, что он отдал ему или получил от него почку, что они в детстве были лучшими друзьями.

Она прощается и неверным шагом, ковыляя, идет дальше. Оглядывается через плечо и снова воздевает руки.

Чего, думает Шира, хочет от нее сейчас окружающий мир? Именно этого — чтобы у нее подогнулись колени? Чтобы она заплакала, запричитала?

Плач, причитания, если она их себе позволит, истолкуют как скорбь по Генералу, которой она не испытывает. Она держит путь к своему домику, борясь с тем, что уже ударило по ней взрывной волной, лишило ориентации, заставило спотыкаться: Ширу опять переполняет судьба заключенного Z.

Я сильнее этого, говорит она себе. Нет, она не такая, она покрепче других. Пусть ее судят все кому не лень — те, кто ее знает, часто этим занимаются, — но она, она не будет сломлена из-за него больше, чем уже была.

Она позаботилась о том, чтобы заключенный Z, предатель, был доставлен по приказу Генерала. Но о том, что с ним было после доставки, она не знает, не слышала.

Генерал оставался, не умирал все эти годы — а заключенный?

Она часто молилась, по-настоящему молилась о том, чтобы его уже не было в живых. О нем ни разу не упомянули ни в газетах, ни в вечерних новостях. Никаких разговоров в разведывательных кругах. Никакого досье нигде, никакого присвоенного ему имени, никакого номера. Она пыталась наводить справки и не получала ответа, в какой-то момент ей дали понять, что доискиваться дальше не следует. И тем не менее она доискивалась, но добилась лишь того, что на нее стали смотреть косо. Давила на систему, пока не почувствовала, что система давит на нее в ответ, выдавливает ее.

Идя к своему домику, она высчитывает в уме. Двенадцать лет. Помоги ему, Всевышний. Нельзя пребывать в лимбе так долго.

Сегодня в кибуце, где сердце ее полно возлюбленным — картографом и дипломатом, застрявшим в Газе из-за своей недипломатичности, — к ней возвращаются былые мантры, относящиеся к другому, к человеку, которого она предала. Возвращаются ее молитвы в первые недели и месяцы после того, как они с официантом понеслись в его моторке, оставив заключенного Z плыть под парусом к своей судьбе. Она молилась о несчастном случае на ранней стадии следствия. Молилась о том, чтобы следователь, переусердствовав, сломал заключенному Z шею. Она надеялась, что его утопили, окунув головой в ведро, или что его сердце не выдержало. А пуще всего ей хотелось, чтобы заключенный Z попытался бежать, ощутил на вкус иллюзию свободы и не почувствовал пулю, входящую в затылок.