Ужин в центре Земли

2002. Берлин

Джошуа шлепает ладонью по ночному столику в поисках часов, затем щупает стену поверх изголовья, чтобы зажечь бра над кроватью.

— Который час? — говорит он в телефон, второй раз уже спрашивает, и ответа опять нет.

Он знает, что это Фарид, это он позвонил глубокой ночью, а теперь молчит, слишком долго молчит и тяжело дышит в трубку.

В этом дыхании Джошуа слышится тихий сдавленный плач, он и вообразить не мог, что Фарид может издавать такие звуки.

— Который час? — спрашивает он снова, стряхивая остатки сна, хотя уже видит на экранчике часов: 3:55.

— Ты — новый, — говорит Фарид.

— Не понимаю, — отвечает на это Джошуа. — Кто я новый? Что происходит?

— Ты. Ты новый. Это не осведомитель на месте. Это не беспилотник в небе. Это всего-навсего ты.

— Какой еще беспилотник? Я ничего не понимаю, Фарид.

— Подарок небес для тебя все сегодняшние ночные дела, не так ли? К удару приплюсовался бонус. Мы все стали соображать между собой, как так вышло. Переговаривались не думая. Теперь вам будет что просеивать, анализировать, чтобы лучше понимать связи, кто с кем, какая картинка с какой, теперь вы по-новому прикнопите фотки на ваших досках.

— На каких досках, Фарид? Я не понимаю тебя.

— Мы все проявили безалаберность, я знаю. Но такую крупную утечку нельзя оставлять, дыру надо заделывать сразу. Есть кто-то внутри, другого никто и предположить не мог. Потому что в Газе все абсолютно надежно. И тут меня осенило — тут, в Берлине, на другом конце света. Это я. Я слабое звено. Слишком все тютелька в тютельку, слишком кстати ты вдруг появился.

— Что случилось? — говорит Джошуа. — Да объясни же мне, наконец.

— Даже теперь продолжаешь.

— Послушай, сейчас четыре утра. Я ничего не продолжаю. Я спал.

— Кровавая бойня, Джошуа.

— Не понимаю. — Голос Джошуа сделался высоким, его уже прошиб пот под одеялом.

— В Газе вытаскивают трупы из-под обломков, а дома еще горят. Ты поразил свою цель. Ты убил моего брата. Твоя удача, Джошуа. Ты сделал его мучеником, мы к этому всегда готовы. Но дети, Джошуа. В соседнем доме. Там погибла целая семья. Что ты сделал?

— Что ты говоришь, друг? Мы в Берлине. Я в Берлине.

— Израильтяне бросили бомбу на дом, где был мой брат. Но разрушили не только его, но и соседний.

— Пожалуйста, — говорит Джошуа под стук колотящегося сердца. — Просто дыши. Вдохни и выдохни. Медленно.

На самом-то деле он к себе обращается, себе пытается приказать. Паника — ему так трудно с ней справляться, вот она уже закипает, пузырится.

— Никого, — говорит Фарид. — Никого нового в нашем кругу. Ничего нового на месте. Ничего не изменилось ни в Газе, ни в Дамаске, ни в Бейруте. Никому ничего не приходит в голову, пока…

— Пока что, Фарид?

— Пока мне не пришел в голову ты. Твои телефоны! Ты вдруг возникаешь со своим бизнесом. Возникаешь со свободными деньгами, как раз когда они нам нужны. С компьютерами, когда они нам нужны. И я их беру. Я беру твои чертовы восстановленные телефоны. Я переправляю их своим людям в Газу. И теперь мой брат и все, кто был рядом, погибли.

— О господи… — Джошуа судорожно обрабатывает услышанное. — Ты же не думаешь, что я…

— Чего я не думаю — это что сумею пройти через твои ворота. Если бы думал, что смогу забраться в твой дом и задушить тебя своими руками, так бы и сделал.

— Друг, прошу тебя, что ты говоришь? Я, честно, ничего не понимаю.

— Совсем роскошный, правда же, был бы у тебя денек, если бы я, ко всему, дал тебе повод застрелить меня на твоей лужайке?

— Никто не хочет тебя застрелить, Фарид.

— И все-таки за то, что ты сделал, мы отомстим. Уже улицы Газы полны скорбящих. Уже люди идут маршем. Включи телевизор. Найди новости. Увидишь. Человеческая река длиной в пять километров.

— Но я же к этому не имею отношения.

— Не позорься дальше. Это звонок вежливости от твоего врага. Я просто хочу, чтобы ты знал: экономика террора только укрепится от этого. За детей, которых ты у нас забрал, мы отплатим тем, что заберем детей у тебя. Вот что я хотел сообщить тебе, Джошуа. Все имеет свою цену. Сегодня ночью ты убил своих собственных детей.

— Нет, постой, Фарид, — говорит Джошуа. — Ты говоришь ужасные вещи, не надо.

— Ужасные вещи для канадца? Какое дело яхтсмену из Торонто до евреев и арабов по всему свету?

— Конечно, есть дело, — говорит Джошуа. — Дети — это дети. Что бы ты ни говорил, как бы ты ни угрожал…

— Никто не угрожает, — говорит Фарид. — Не о том речь, что мы хотим что-то сделать, что мы сидим и планируем какой-то ответ. Я позвонил, чтобы ты понял: того, что уже приведено в действие, могло и не быть. Тому, чего уже нельзя остановить, дан ход из-за сегодняшнего, из-за тебя.

Джошуа знает, что ничего не следует говорить, его учили не выдавать себя ни единым словом, и все же он испытывает аномальное побуждение отозваться. Он словно оказался по другую сторону всех перегородок, стен, бастионов, возведенных, чтобы оградить его от обычных человеческих чувств в отношении Фарида.

Доля секунды — и он решается.

— Не мы начали эту драку, — говорит он.

— Вы ее начали.

— Что бы ты ни собирался сделать, прошу тебя, умоляю — ты же разумный человек. Давай все обсудим.

— Что я собираюсь сделать, уже сделано.