Воскрешенный любовник

Глава 24

Эрика, выскочив из гаража, рванула со всех ног, она бежала так быстро, как только могла, бежала, спасая свою жизнь.

Сердце гулко билось в груди, горло горело, ноги шумно топали по тротуару. Держа в одной руке связку ключей и…

Нет, стоп, она держала в обеих руках пистолеты, а связка ключей висела на ее мизинце. Неважно, все это не имеет значения. Ее волновало одно: добежать до серебряной «Хонды», в которую она должна сесть, потому что если она не сядет в серебряную «Хонду», то уже никогда не почувствует себя в безопасности. Серебряная «Хонда» — ее база. Серебряная «Хонда» — ее бункер. Серебряная «Хонда» — ее спасение…

Эрика побежала еще быстрее, ей нужно было преодолеть всего один дом, цель приближалась под хлопанье куртки за ее спиной, волосы сдувал с лица созданный ею поток ветра. А она все бежала. И казалось, что серебряная «Хонда» все отдаляется от нее и отдаляется.

Наконец-то. Задыхаясь, Эрика затеребила ключ, нажимая на каждую кнопку, жонглируя при этом пистолетами… пока багажник не открылся одновременно с дверными замками. Она оставила багажник открытым, запрыгнув за руль. С грохотом захлопнула водительскую дверь, Эрика решила оставить хлопанье и резкие движения, пока не выстрелила в себя или приборную панель… где блокировка замков?!

Когда замки со щелчком заблокировались, Эрика на короткое мгновение испытала облегчение. Оно быстро ушло. Она посмотрела в боковое окно, и вид грязного здания, из которого она вышла, наполнил ее настолько сильным страхом, словно ей приставили кинжал к горлу….

За считанные секунды она увидела, как Бальтазар приставляет к горлу лезвие. Его губы шевелятся, он кричит, его взгляд пылает от ярости… он противостоит брюнетке, которую Эрика видела под мостом прошлой ночью, которая превратилась в пожилого владельца книжного магазина, а потом приняла свой истинный облик.

А потом Бальтазар истекал кровью. Он рухнул на колени, кровь заливала его грудь…

Эрика посмотрела на пистолеты в своих руках. Почувствовала тяжесть обойм в карманах. Вспомнила, как мужчина, с которым она не должна была познакомиться, смотрел ей в глаза, словно заглядывая в душу.

Пожалуйста, позволь мне уйти.

По ее просьбе Бальтазар отпустил ее, сохранив воспоминания, но освобождение было только физическим. Мысленно она была в плену у всего, что видела этой ночью, что узнала и во что до сих пор не могла поверить. И тем временем, Бальтазар оставался в хаосе, с той брюнеткой, тенями и другими бойцами.

— Пора, — сказала Эрика, смотря в лобовое стекло. — Я должна уехать.

Она собралась выжать педаль, но нога не дотягивалась. Эрика отложила пистолеты на пассажирское сидение и, протянув руку себе под ноги, нащупала рычаг и выдвинула сиденье вперед. Потом снова попыталась выжать педаль и завести двигатель.

Вцепившись в руль, она посмотрела вперед, за капот «Хонды»… но не сдвинулась ни на дюйм.

Похоже, не так уж она и свободна этой ночью. Не так свободна, как обещал ей Бальтазар.

Застряла в…

Эрика бросила один взгляд назад, на замаскированный гараж, ничем не примечательный, потрепанный в этом с виду середнячковом районе, и волна ужаса мобилизовала ее.

Охваченная свеже вспыхнувшей паникой, она выжала педаль сцепления, переключила передачу вручную и нажала на газ….

Выехав с парковки возле обочины, Эрика мельком уловила дверь, через которую вышла. Она только закрывалась. Бальтазар сдержал свое слово и проследил, чтобы она в безопасности добралась до машины.

Как он защищал ее и прежде.

Эрика покидала его со скверными чувствами на душе, но страх внутри был настолько мощным, что у нее не было другого выбора кроме как уступить ему и удрать из гаража, подальше от Бальтазара и его мира.

Рванув по набережной, Эрика не представляла, куда едет. И где она конкретно была — она знала только, что находится где-то у берега реки Гудзон и направляется в сторону центра. А это неверный путь. Ей нужно домой.

Вот что ей нужно сделать. Ей нужно подняться на съезд, ведущий к Северному шоссе, значит нужно ехать в противоположном направлении.

Ей нужно вернуться в свою квартиру… не совсем квартиру, скорее это был таунхаус, который она не могла назвать своим «домом», потому что с шестнадцати лет у нее нигде не было дома.

Своё место. Все верно. Хотя там не более безопасно, чем в любом другом месте, она напоминала себе пациента, лежавшего в больнице со страшной болезнью, чье единственное желание — вернуться домой в свою кровать, и все сразу наладится.

Это была дурацкая вера.

Но неоспоримая.

***

Стоя над Книгой, Девина трижды прочитала заклинание, созданное специально для нее. Как ей и было указано. Прочесть три раза, словно Книга боялась, что Девина будет охвачена таким восторгом, что не сможет сконцентрироваться.

Так и вышло, разумеется. Но она справилась с речитативом.

Повернувшись к своей коллекции, Девина улыбнулась.

Каким охрененно исключительным и вместе с тем уместным и идеальным было для нее заклинание. С другой стороны, за прожитые миллионы лет, она поняла принцип действия Книги. В ее переплете на бесконечном количестве страниц открывался портал, каждый раз настроенный персонально на того, кому Книга решила послужить, словно у каждой души был свой особенный ключ к специальному замку. И что до самих слов? Они постоянно менялись, появляясь на разных когда-либо известных миру языках, предоставляя бесконечный горизонт мощи, выражаемой способами, не поддающимися исчислению.

Но всегда на определенных Книгой условиях.

— Не стоило удивляться, — пробормотала Девина, лаская взглядом свою одежду, аксессуары и обувь. — Но ты хорошо меня знаешь, не так ли?

Ее заклинание было создано аккурат под то, кем и чем она являлась, и рецепт к его воплощению показался ей грандиозным. Второе и третье прочтение были необязательны. Она сразу поняла, что использует для осуществления того, что было ей предписано.

И впервые за всю свою бессмертную жизнь она последует инструкциям.

Как бы отчаянно она ни желала увидеть результат, она не спешила, чувство предвкушения напоминало отсроченный оргазм, восхитительная жгучая фрустрация. Поэтому она шла медленно и расслабленно, направляясь к своей цели окружным путем, рассматривая на ходу свою драгоценную коллекцию, все, что она выбрала и бережно хранила… все, что она любила.

Проходя мимо вешалок, Девина выставила в сторону руку, кончиками пальцев касаясь разнообразной ткани, от синей джинсы и хлопка до шелка и атласа. Еще были пайетки. Она даже остановилась, чтобы достать бархатные брюки от Стеллы Маккартни с низкой посадкой. Из коллекции осень/зима двухлетней давности.

Иииииииииии наконец Девина оказалась перед витриной с сумками «Биркин», подставки из оргстекла напомнили ей книжную комнату в Коммодоре, где поселилась Книга, намереваясь там и остаться. Но думая о ее упрямстве, Девина не собиралась злиться на Книгу. Черт, за то, что старый фолиант дал ей этой ночью, она готова быть с ней щедрой и благодарной до скончания времен.

Может, даже подарит ей пухлую подушку вместо мусорного ведра, на котором она лежала.

Она посмотрела на гору Эверест, состоящую из сумок «Эрмес». Центральная высота выставки оставалась пустой, словно в организме удалили жизненно-важный орган, а трансплантата еще не нашли.

Призывая назад небольшой гроб, Девина восхитилась иронией происходящего. Она стояла на этом месте, когда хоронила свою самую любимую вещь, решив, что она навсегда испорчена и более не подлежит использованию… и вот она, вернулась сюда, найдя цель для уничтоженной сумки.

На самом деле, разрушение было ключом.

— Кто бы мог подумать, — пробормотала демон, открывая крышку.

Воссоединение с умершими — всегда сопливое действо, если эти умершие — близки тебе, и когда к глазам подступили слезы, Девина ненавидела себя за эту слабость. И воскрешение сопровождалось вонью, запах опаленной кожи заставил ее сморщить нос. И все же она нежно взяла сумочку в руки, словно она была девственно новой, словно она была живой.

Устойчиво встав на своих шпильках, она держала «Биркин» перед собой. Заклинание было таким простым, таким очевидным, что она могла догадаться и сама… или проигнорировать чары из-за кажущейся простоты. Но она на собственном опыте знала мощь заклинаний из Книги.

И она мудро выбирала свой тотем.

Согласно указаниям, Девина должна выбрать драгоценный предмет, что-то очень личное для себя, много значащее, и смотреть на этот предмет так, как словно она и есть искомый любовник, и объектом его любви и был этот тотем. Когда она направила все свое обожание и внимание на выбранный предмет, все свои желания и чаяния, все надежды и мечты, любовь сыграет функцию призыва, и она получит то, о чем просит.

Чем больше любви она проецирует, тем больше любви она получит.

Поэтому Девина решила, что среди всех красивых вещей она должна выбрать ту, что больше всего похожа на нее саму… и это — сожженная в огне самая дорогая сумочка в мире. Красивая и уродливая одновременно, функционирующая и при этом испорченная, несущая в себе печаль из-за утерянного, и остатки былой радости обладания, она — набор противоречий, испытывающих силу любви и верности.

Да, было трудно признаться себе, что она была уродлива, но, черт возьми, у нее была своя ценность… а некоторые ее стороны были бесценны.

Ключевая мысль в том, что ее достали мужчины, отшивающие ее потому, что нашли в ней что-то не по своему вкусу. В ее руках было полное обнажение, дублер того, чем она сама являлась… и, тем не менее, она могла и она будет любить испорченную сумку так, как ничто никогда не любила.

И благодаря этому ее полюбят так, как она того заслуживает.

Видите? Прогресс на лицо. Ее терапевт однажды сказала, что ей нужно быть честной в проведении самоанализа. Ясно-понятно. Сейчас она была честна как никогда… даже могла положить в сумку мобильный и кошелек для подтверждения своих слов.

О, и кто бы мог подумать, что та дура, спалившая «Биркин», сделает Девине такую глобальную услугу. Она бы расцеловала эту Мэй, если бы могла.

Сделав глубокий вдох, Девина прижала к груди сумочку. Запах гари проник в ее нос, но она убедила себя что это — парфюм, самый приятный аромат в мире. Потом она раскрыла объятия и посмотрела на сумку.

— Ты прекрасна, — сказала она, — во всех смыслах. Ты — все, что я когда-либо хотела и в чем нуждалась. Я никогда, ни за что тебя не брошу. Никогда…

Она повторяла эти слова снова и снова, добавляя их к любовному заклинанию, и водила пальцами по нетронутым огнем чешуйкам, чувствуя едва ощутимые выпуклости в текстуре, отмечая едва заметную смену цветов. Коснувшись замочка, она повернула его, освобождая покрытые бриллиантами пластины. Несмотря на копоть, камни сияли, и Девина стерла копоть большим пальцем. Было сложно открепить ремешок, одна из сторон была сильно повреждена. Но потом у нее получилось полностью открыть сумку.

— Да…

Внутренняя часть была нетронута огнем. Все новое, как в тот день, когда сумка покинула руки своего мастера. Великолепие.

Как и она сама. Да, были мелкие поверхностные изъяны, но под ними скрывалось совершенство.

Она — чистое, мать его, совершенство.

Девина помнила, как покупала эту «Биркин», как чувствовала себя, когда ее достали из чехла в клиентской комнате в магазине. Как ее тело затрепетало в предоргазменном состоянии, как закружилась голова от понимания, что она видит ее, что сумка принадлежит ей, как шумно билось ее сердце, когда она радостно вскрикнула. Она помнила, как мастер, работавший над сумкой несколько лет, отступил назад и с одобрением наблюдал за ней.

В ту ночь она ужинала в «Астранс»[48], чтобы показать остальным, что она заполучила…

Это произошло, когда она представляла, как вошла в крошечный ресторан с тремя звездами Мишлен.

Сумка стала окном, в которое она могла заглянуть, четкие линии ее дна показывали…

Какой-то неземной ландшафт. Он не убыл ужасным или мистическим. Она просто чувствовала, что ей показывают место, находящееся не на Земле: белые мраморные полы и белые стены со свечами на стойках, и огонь на их фитилях горел, но совершенно не двигался.

Храм, но… пристанище зла.

Словно объектив камеры сменил фокус, фиксируя что-то в белом ландшафте… кровать. Огромная кровать…

Девина охнула.

На ней лежал мужчина. Он был обнажен, растянулся на белых простынях, его светлые волосы блестели, тело было просто потрясающим.

Она сравнила его с сумочкой «Биркин», лежащей на дорогой подушке в белом пространстве оранжевой коробки.

Угол обзора снова изменился, показывая вплотную аристократическое лицо с высокими скулами и чувственными губами, изгиб бровей показывал высокомерие владельца даже в его спящем состоянии, бледные волосы были густыми и лежали мягкими волнами. Затем камера снова сдвинулась, показывая его плечи, хорошо развитые грудные мышцы, мускулистый пресс и дальше…

— Срань Господня.

Да, этот размер ей подойдет. Весьма и весьма.

А потом Девина снова увидела его лицо.

Идеальное во всех чертах, если бы ее попросили нарисовать свой идеал, ничего лучше она бы не придумала. И у нее в голове мелькнула мысль, что происходящее сейчас — виртуальный шоппинг-тур… и она должна выбрать, подходит ей товар или нет.

Девина посмотрела в его лицо. Его мужественная красота соответствовала тому, что она видела в зеркале каждый раз, когда проверяла свой макияж, ей нравилась эта внешность высшей пробы. Но захочет ли она смотреть на нее оставшуюся вечность?

— Я хочу видеть его глаза, — потребовала она.

Раздался шелест, и поначалу Девина подумала, что это шорох простыней, словно камера также передавала звук. Но нет, это была Книга.

Девина посмотрела на том, паривший в воздухе.

— Его глаза. Я должна увидеть их.

Шелест означал очевидное «нет», хотя она не могла сказать, почему знала это наверняка.

— Пожалуйста? — Черт возьми, как далеко она зашла со своей вежливостью. — Пожалуйста-пожалуйста, я буду паинькой?

Так выражаются люди?

Когда Книга ответила похожим шелестом страниц, Девина выругалась себе под нос и снова посмотрела в сумочное окно. Мужчина был идеален… и он будет обожать ее так, как она обожала эту сумку. Какая разница, какой цвет у его глаз?

— Ладно, — заявила она. — Я беру его.

Сделав это заявление, Девина поставила сумку на ее подставку и отослала прочь небольшой гробик. Ради этой цели она сохранит сумку на своем месте, испорчена она или нет: после пережитой головной боли, она обретет то, что всегда хотела, чего заслуживала.

Мужчину, который полюбит ее без всяких условий.

И будут они жить в радости до скончания времен.

Иначе ему несдобровать.