Воскрешенный любовник

Пролог

Дхунд

Четыре недели, два дня, три часа…

…и ровно тринадцать минут ДО Настоящего.

Бессмертие означало невозможность умереть.

Омега, будучи братом Девы-Летописецы и создателем всех лессеров, главным поставщиком зла на Земле, появился в своем логове в Дхунде, принимая осязаемую форму и тем самым подтверждая свою бессмертную сущность.

Он не умрет. Никогда. Смерть ему не грозит.

На хрен пророчество о Разрушителе.

Шагая вперед, он снова и снова повторял про себя, что будет жить вечно, что будет властвовать в злобе и хаосе до скончания времен, потому что он есть энергия, а энергия — не просто основа вселенной, энергия и есть сама вселенная. Энергия нескончаема, пока существуют галактики над Землей, пока солнце излучает свет, а планеты вращаются на своих орбитах. Он был бесконечен, нет ничего могущественнее его на земле и под землей, в Аду…

Где он?

Омега скованно развернулся и попытался оценить свое местоположение в лабиринте серых коридоров. Они когда-то были белыми? Или черными? Когда разум отказался предоставить ему информацию о положении в пространстве, запутавшемуся в воспоминаниях Омеге пришлось бороться с тем, что он отказывался видеть внутри себя. Он часто терялся в последние ночи, даже в переулках Колдвелла, даже здесь, в своем логове, где он развлекался, трахался и перезагружался в течение тысяч лет. И почему он на ногах? Как правило, он переносился в любое место в своих владениях. Обычно… он не чувствовал себя настолько истощенным.

Он не умрет. Никогда. Смерть ему не грозит.

На хрен пророчество…

Зачем он пришел сюда?

Снова шагая вперед, в надежде найти цель, что привела его сюда, Омега с трудом брел по коридорам его владений, пытаясь не провалиться в воспоминания. В конце концов, в воспоминания уходишь, когда реальность совсем плоха, а будущее не предвещает улучшений… а это безнадежное место он не предвидел в своей судьбе. Нет, если сейчас он захотел бы вернуться в события, что предшествовали текущим, он бы погрузился в приятные воспоминания, произошедшие задолго до этой ситуации…

Он снова потерялся.

А, может, не снова, а все еще.

Все казалось одинаковым, коридоры, комнаты, пыточные инструменты с цепями и пятнами, что соседствовали бок о бок и формировали единый образ, который не должен был вносить сумятицу в его мозг, но это происходило. Мысли путались, шокирующая хрупкость физической оболочки только усиливалась, ноги внезапно предали его, и Омега рухнул на жесткий пол на четвереньки. Позор от падения был таким, что боль в ладонях и коленях не принесла удовольствия, сексуального возбуждения, не придала мотивации восстать и продолжить бой с Братством Черного Кинжала. Ошеломляющие ощущения… старили его.

Так, что это было несовместимо с бессмертием.

Сев на колени, Омега окинул взглядом свою грязную мантию. Складки ткани когда-то были кипенно-белыми, а из-под них изливалась его черная сущность. Сейчас же мантия посерела в тон стенам и потолку вокруг него. Онемевшей рукой он смахнул кровь четырех лессеров, которых он только что обратил, когда-то люди, лишившись своей души, они стали охотниками на вампиров. Омега убеждал себя, что причиной его слабости стала та часть своей сущности, что он вложил в них, но он понимал, что дело не в этом. У него должен быть достаточный запас сил, чтобы обратить сотни людей в своих слуг, в случае необходимости.

В прошлом он так мог… так бы и сделал…

Мысль снова ускользнула от него, потерялась, как был потерян он в этом лабиринте, сбежав от удручающей реальности, словно в попытке скрыться от нее.

В этом месте? В выгребной яме поражения, что истощила его еще больше. За долгие века, что он провел в войне с творениями своей сестры, он не смог осознать, что поражение для него — возможный исход, который могли спровоцировать его гнев и ревность. Омега видел только неизбежный триумф над своей сестрой, собирал трофеи войны, трупы рожденной ею расы, вампиров, которых она решила создать, получив единственный дар творения. Каждая смерть съедала кусочек ее сердца, и больше всего он любил напитываться агонией своей сестры.

И было весело, на протяжении долгого времени.

Однако сейчас… все эти телодвижения казались мелочной игрой, победы не радовали, будто их вообще и не было. И пытаясь воскресить в памяти садистское удовольствие, которое он когда-то испытывал, он представил Бутча О'Нила, бывшего человека. Если бы Омега знал, что пленение домашнего питомца Братства поставит под угрозу само существование зла, он бы избегал этого смертного как… ну, как чумы.

О'Нил был троянским конем. Вместо того чтобы стать зараженным сосудом в лоне воинов, оружием для проникновения Омеги в Братство, сукин сын стал оружием, обратившимся против своего создателя. Зло буквально спроектировало свое уничтожение… и, вспоминая все случаи, когда их пути пересекались, Омега задумывался, а мог ли он в принципе оградить себя от создания Разрушителя. Казалось, этот человек сам вышел на него, а не наоборот…

— Брось эти пустые мечтания, — пробормотал он.

Собравшись с силами, Омега заставил свое тело и ненадежные ноги объединить усилия, чтобы поднять его в вертикаль. А потом он снова зашагал вперед.

Он — бессмертный.

Он никогда ни за что не умрет.

Он — бессмертный. Он никогда не умрет…

Омега выговаривал слова в такт каждому шагу, как метроном, хотя отросток ноги утомлял его еще сильнее. И какое-то время спустя — может, прошел год — блеск чего-то яркого привлек внимание Зла. Остановив себя, Омега осознал, что оказался в своих покоях для сна, и здесь над мраморным стендом посреди пустого пространства серебряный и очень острый кинжал висел в воздухе, балансируя на острие.

Да, подумал Омега. За этим я пришел сюда. Сейчас я вспомнил.

Перенося себя к оружию, он мысленно пожелал, чтобы мантия исчезла… а когда не смог проделать даже такой простой магический трюк, Омега поднял дрожащие руки к завязкам у горла. Он так давно не делал ничего физически, что с трудом затеребил узел, который ранее завязал усилием мысли.

Омега не хотел обращать внимание на неумелые, бесполезные действия десяти его пальцев. Так или иначе, ему удалось обнажиться.

Он вытянул руку, чтобы призвать лезвие. Когда оружие отказалось подчиняться, ему пришлось протянуть руку и взять рукоять, игнорирующую его волю. Он сжал руку на знакомом эфесе, но кинжал казался тяжелым как скала.

Опустив голову, Омега посмотрел на свои половые органы. Как и остальные части его «тела», они были лишь функционирующей «ширмой», протезом с физиологическими жидкостями, который служил его целям, когда это было нужно, а потом иллюзия исчезала за ненадобностью.

Используя последние крупицы своей силы, он собрал в ладони свои яйца и член. В голове мелькнула мысль, что они были теплыми и тяжелыми.

Кинжал снова блеснул, когда Омега поднес его к тому, что свисало с бедер.

— Я не закончусь… — выдохнул он хрипло. — Никогда мне не будет конца.

Но, даже сделав это заявление, мелькнула мысль, что он лжет себе. И ложь эта — жалкая.

Он не хотел конца. Когда он был волен разбрасываться временем, он столько потратил на пустое, как богач раскидывался деньгами на красивые вещи. Сейчас же секунды стали роскошью, Омега скучал по тому щедрому дару, что был в его распоряжении, как скучает любящий в разлуке с любимым.

В уголке глаза выступила слеза. Он бы вернулся назад во времени, если бы мог. Но он был слишком слаб. В своей заносчивости он слишком долго тянул…

Смачным рывком Омега отсек свой пенис и мошонку, с легкостью распарывая нежную кожу. Боль как бензин опалила его вены, сердце судорожно забилось в груди, всплеск адреналина дал ему жалкое подобие того, о чем он грезил.

Когда черная кровь потекла по внутренней стороне бедер, собираясь лужей на полу, возле ног, Омега поднял руку на уровень глаз и сделал глубокий вдох. Он ничего не чувствовал. С другой стороны, разве можно почувствовать собственный запах? Будь то парфюм или запах тела, нос воспринимал только свежие для него ароматы, не те, что его постоянно окружали.

Когда-то ему сказали, что он пахнет детской присыпкой. Человек, которого он впоследствии выпотрошил.

Ему показалось это оскорбление каким-то детским. И в то время в нем бурлила ярость, нуждающаяся в выходе. Но сейчас приходилось…

Мысль оборвалась, словно в доказательство тому, что он более не помнил своих желаний.

Кровь, стекающая из органов, которые он отрезал у себя, собралась в чаше его ладоней и потекла вниз по запястью. Он наблюдал за ее медленным, ленивым ходом, как она блестит в тусклом свете, возникавшем из ниоткуда.

— Мой сын. — Он прокашлялся и повторил громче: — Мой сын должен воскреснуть и продолжить моё дело, раз я более не способен.

Требование ушло в пустоту.

— Да возродится мой сын!

Когда ничего не произошло, как и с мантией, которая не исчезла, как с кинжалом, который отказался левитировать к его руке, отсутствие силы лишило его чувства господства над объектами.

Фрустрация перешла в гнев, который трансформировался в ярость, и Омега швырнул свою плоть на кровать, как предполагалось мощным броском. Когда плоть без какой-либо скорости лениво пролетела по воздуху, Омега подумал, что не стоило позволять своему единственному наследнику сгнить так, как это произошло. Но он не чувствовал должной признательности и уважения за все, что он сделал для своего сына, и хотя в имени великого Слепого Короля вампиров крылся гнев, Омега также нес в себе это темное чувство.

Он был таким мстительным и таким мелочным.

И вот он здесь, неожиданно состарившийся и ослабленный, никто ему не придет на помощь, нет сына, который бы поддержал его, от Общества Лессенинг не осталось никакого наследия, ему суждено оказаться там, куда отправляется вся история по прошествии дней и ночей: стать далеким воспоминанием, которое будет забыто, когда умрет последний из тех, кто его знал.

Он был высокомерным по отношению к своему будущему. А сейчас… уже слишком поздно.

Испытывая отвращение к себе, Омега собирался отвернуться и направиться туда, где он нашел последний шанс для битвы… когда заметил движение на кровати.

Шаркая, Омега подошел к черному кровавому комку, который он, сдаваясь, отшвырнул в сторону. То, что было его половыми органами, сейчас извивалось, плавилось, растворялось… трансформировалось. Прорастало.

Сгусток был хрупким, и Омега пожалел, что не может остаться здесь и защитить своего единственного отпрыска. Зная, что ему придется оставить сына в столь уязвимом состоянии, Омега стоял над своим наследником, наблюдая, как масса увеличивается вдвое в размере, а потом постепенно превращается в младенца: из туловища вылезли ручки и ножки, пухлые и неуклюжие, а также головка. А потом было движение, не связанное с созреванием, конечности начали шевелиться и дергаться.

Под вуалью черной крови проступила белая матовая, как кость, кожа.

— Мой сын, — прошептал Омега.

Если бы зло было способно любить, он бы понял, что чувство, ради которого столькие жили и ради которого умирали, сейчас наполняло его, странная, незнакомая тяжесть поселилась в груди, формируя связь с его зарождающимся ребенком, интуитивную, не подвластную логике.

И действительно, хотя он всячески отвергал это чувство, он понимал, что это и есть любовь, потому что он испытывал ее к другому живому существу. Его сестра, так называемая Дева-Летописеца, всегда была занята для него, так озабочена своим актом творения, что не замечала брата, брата, который всегда следовал за ней с тех самых пор, когда Создатель сотворил их из пустоты. В ее пренебрежении к нему крылся источник его ненависти к вампирам.

Так мелочно. И по-детски.

— Я должен уйти. — Омега провел руками по мокрым глазам. — А ты выживешь. Со мной или без меня. Так было однажды.

Хотя он желал остаться, нужно было проникнуть в священное место Братства, в хранилище сосудов, собранных за столетия войны. В них хранились сердца, что когда-то качали кровь в телах новобранцев, засохшие и где-то древние, то были трофеи для Братьев так же, как мертвые вампиры были трофеями в войне с Девой-Летописецей. Поглотив сердца, он сможет восполнить энергию, впитав остатки своей сущности в этих органах. Да, это были крохи, но их было много. Сотни и сотни и сотни сердец, а порой голод способна утолить и легкая закуска, если в достаточном количестве.

Он также знал, где они хранились. Создатель был вынужден в качестве компенсации предоставить Омеге преимущество, чтобы нивелировать действия Девы-Летописецы, нарушившей правила.

Поэтому нет, он не умрет. Никогда.

На хрен пророчество.

Но даже если? Будет жить его сын… и когда Омега заставил себя уйти, он видел иронию в страхе за выживание своего отпрыска. Нужда удостовериться в благополучии своего продолжения, частицы того, кем и чем он являлся, — единственное, что роднило Омегу со смертными.

Сейчас он понимал, почему так заботились о своих детях люди.

И вампиры.