Вознесение

Глава 13

Долгие часы, до самого вечера, Андромеда просидела в одиночестве, наблюдая за тем, как вода течет по то совсем уж маленькой речке — она напоминала ей о той реке, что есть возле ее дома. Да, как и ранее, приятные параллели с домом помогали ей отвлекаться, и, вместе с этим, обдумать все, что произошло за прошедшие дни. Многие дела оставалась нерешенными, и в глубине души Андромеда понимала, что если она сейчас свернет назад, то буквально сдастся. Но в то же мгновение, она вспоминала раненого Фауста, и целый разрушенный город, который, наверное, еще не скоро исчезнет из ее памяти. Особо сильно тяготили ее мольбы людей, которым она не могла помочь из-за того, что в итоге погибла бы сама. Совокупность всего этого вводила ее в настоящий ступор.

Перебирая прошедшие дни, она вспомнила вопрос Пандоры, вопрос о том, чего она хочет на самом деле. Помочь всем, кому только можно помочь — это искреннее желание, и забывать о нем Андромеда не собиралась, но, вместе с этим, она понимала, что в ее душе есть что-то еще, что-то более эгоистичное, нежели желание творить беспристрастный альтруизм ради блага всего человечества. Это желание не пугало ее, не возмущало, но она никак не могла понять, чем оно является.

Разрушать — это ее главное умение, от которого она бегает всю свою жизнь. Лишь недавно Андромеда решилась и дальше практиковаться в разрушительной магии, чтобы, по крайней мере, защитить себя, но сейчас, когда она соединилась с Войдом воедино… она почувствовала себя так, будто на нее снизошло озарение. Озарение, которое Андромеда не хочет признавать. Она почувствовать власть, могущество — но оно не пьянило ее, как это обычно бывает. К ней пришло осознание, что менять мир к лучшему можно не только творя чистое добро, и вот уже эта мысль… пугала ее сильнее.

Подобрав камень, Андромеда кинула его в реку, внимательно наблюдая за тем, как лунный свет ложится поверх плескающейся воды, поверх отражения, в которой и было видно эту самую луну. Снова вспоминая о взрыве, она понимала, что подобное не могло получиться случайно, а значит, за столь разрушительным действием кто-то стоит. Ее сознание заполонило предательски сильное желание наказать тех, кто виноват в этом.

Радужка ее глаз начала заливаться кроваво-красным, а коготки, на пару с клыками во рту, зачесались, желая рвать и метать. С тех пор, как она связала себя с Фаустом магической нитью, коалесценцией, — он стал несколько мягче, добрее, а Андромеда же напротив, ожесточилась, перестала быть такой беспомощной размазней, какой она была раньше.

Да, прямо сейчас, в Андромеде зарождалась ярость — грех, которым клеймили отца Фауста. Искренние эмоции помогают Андромеде контролировать магию, и доброта, вместе со состраданием, вне всяких сомнений, являются отличным катализатором, ведь они помогают творить сильные заклинания, не теряя при этом головы. Но отрицательные эмоции тоже эмоции, как ни крути, и порой из-за них могут появиться куда более сильные заклинание, которые, впрочем, как правило, направлены на разрушение, а не спасение чьей-то жизни. И самое главное, что «не терять головы» — это явно не про заклинания, сотворенные при помощи отрицательных эмоций.

Искра молний прошла по перчатке Андромеды, и, остановившись, она закрыла глаза и выдохнула, в буквальном и переносном смысле выпуская из себя пар, коснувшись своим дыханием холодного воздуха. Ее глаза вернулись в норму, а кровь перестала кипеть. Она вновь позволила подобным мыслям вырваться наружу, и это не только расстраивало ее, но и стыдило, ведь эти чувства были не просто не чужды ей: они ей нравились, по-настоящему нравились.

— За тебя там уже все боятся, — вдруг услышала Андромеда рядом. — Мы хотели отправить за тобой Войда, но я вызвался найти тебя сам.

Это был Камелот, совершенно внезапно подобравшийся к ней. Она была так увлечена терзанием собственной души, что совершенно не заметила, как полудракон подошел к ней. Не услышать Камелота было достаточно тяжело, все же доспехи лязгают у него достаточно громко, чтобы перебудить всех обитателей леса в небольшом радиусе.

— Как рука? — подойдя ближе, Камелот немного отошел вбок и присел рядом. — Болит?

— Нет, не болит… это руны, не так ли?.. — повертев перчаткой перед глазами, спросил Андромеда. — Руны притупляют мою боль. Не знала, что подобное вообще возможно.

— С помощью рун можно творить ужасающие вещи… — усмехнувшись, согласился с ней Камелот. — Собственно, как и с помощью магии, связанной с миром снов.

Камелот не сразу понял, как нелепа оказалась его попытка перескочить на другую, интересующую его тему, и из-за этого, он замолчал. Даже сама Андромеда не решилась добавить что-нибудь к его словам, поэтому они некоторое время сидели в полной тишине. Впрочем, журчание воды и урчание животных в этом сером лесу кое-как скрашивали их времяпровождение. Главное, чтобы на них сейчас не выбежал медведь.

— Говорят, будто ты способна воскресить человека… — подобрав камень, подобно тому, как это делала Андромеда, Камелот так же метнул его в воду. — Будто ты воскрешала.

Андромеда вздрогнула, когда услышала это. Конечно, все это было неспроста, но куда больше ее волновал факт, что Камелоту откуда-то это известно. Эта информация была из тех, которая растворяется в то же мгновение, когда появляется, — никто не мог знать, и все же он знал. Видимо, культ в ее честь зашел достаточно далеко, чтобы распространить и такую сокровенную информацию.

— Найти способ воскрешать погибших — это высшая цель, к которой я стремлюсь, но которая навряд ли когда-то будет исполнена, ибо даже самое большое могущество мира не может просто взять и воскресить человека, — Андромеда запнулась. — Есть цена.

— Жертвоприношение, да? — разочаровано вздохнув, спросил Камелот. — Даже не знаю, на что я надеялся…

— Существо, слившееся с Фаустом воедино, было способно воскрешать ушедших, если приступить к воскрешению немедленно… — вдруг продолжила объяснять Андромеда, хотя Камелот уже не надеялся. — Я никого не воскрешала, — это все Фауст. Но сейчас, он уже утратил эту возможность, и даже если он захочет, то не сможет это сделать. Я могу лишь вылечить раны, которые близки к тому, что может называться «смертельным».

Кажется, тот факт, что воскрешение мертвых невозможно, даже обрадовал Камелота. И речь идет не о проблеме в виде жертвоприношения, а в принципе о самом воскрешении.

— Смерть — это конец, но в то же самое время и начало нового пути, я так считаю. Мертвые должны оставаться мертвыми, никакая магия не должна быть способна на это… — проговаривая это, Камелот будто убеждал сам себя в том, что будет правильно.

И все же Андромеда чувствовала, что здесь есть что-то еще, помимо морали.

— Расскажи мне об этом человеке, — серьезно попросила она, глянув на Камелота. — О том, кого ты хочешь воскресить.

Он уже поспешил возмутиться, но в душе Камелот и сам понимал, что ему хотелось этого. Не только воскресить человека, но и рассказать кому-то об этой душевной ране.

— Представь этого человека, и дай мне руку… — протянув свою руку, попросила его Андромеда. — Так будет лучше.

Как ребенок маленький, не подвергая ее слова сомнению, Камелот закрыл глаза и протянул руку, доверившись.

Его глаза закрыты, но все вокруг для него мерцает, словно пытаясь вытащить какой-то определенный момент из его жизни. Словно какая-то сила провоцирует его разум на то, чтобы он вспомнил о том, о чем его попросила Андромеда.

Полная картина не складывается, у него не получается, но все же остаются какие-то отдаленные моменты, или же небольшие отрывки из жизни, что давно ушли.

Мир раскололся в его глазах, и Камелот провалился в поток своего сознание. Поток почти в буквальном смысле: события проносились так быстро, так мимолетно, что он не позволял ни себе, ни Андромеде сконцентрироваться на чем-то. Это было похоже на активный монолог, лишенный какого-либо смысла.

Воспоминание предстает перед ним в виде абстрактного образа скалы, обрыва, на котором он стоит вместе со своей любимой. Но они стоят не рядом: ему будто была назначена встреча, и в момент осознания предназначения этой встречи, краски начали терять свои оттенки, а жаркий летний ветер сменился дождем, превращаясь в осеннюю слякоть, которую Камелот любил так раньше, но ненавидел прямо сейчас.

Девушка срывает с себя шлем, скидывая его с обрыва, и кидает Камелоту в руки изящный, тонкий восточный клинок, который Камелот так сильно презирал: по его мнению, подобные клинки совсем непригодны для того, чтобы вести продолжительный бой. Но вид этого клинка ужасал его, а не отвращал по какой-то причине, и прямо сейчас, он был в его руках — и он совсем не подходил ему. Лишь в руках его возлюбленной это оружие расцветало во всей красе, но никак не у него.

Кожа девушки стала заметно бледнее, а прекрасные рыжие волосы поредели так сильно, что это было видно даже издали. Она выглядела крайне замученной, но на ее лице все еще красовалась улыбка, которая стала не такой широкой, когда она увидела, как сильно Камелот испугался, осознав, что за оружие она кинула ему в руки: оружие, разрезающий все металлы — исключительный клинок, украденный ею из востока.

Она никогда не была настоящим воином, но это вовсе не значило, что у нее не было чести. Эта девушка помогла Камелоту понять, что нельзя судить людей по первому впечатлению, ведь они узнали друг друга потому, что она стащила его дневник. Воровство для нее было не способом жизни, но настоящим искусством — не было никого, кто мог бы сравниться с ней не только в воровстве, но и в одиночном саботаже. Не зря ведь все остальные кузни в городе, где они работали, рано или поздно закрывались.

— Я не хочу умирать так же, как я умерла в прошлый раз… — жалостливо сказала она, продолжая смотреть Камелоту в глаза. — Не хочу чувствовать боль, и не хочу видеть, как ты бесконечно изводишь себя, пытаясь разыскать способ отдалить неизбежное…

Все вокруг искажается, и в следующее мгновение Камелот уже стоит вплотную к своей возлюбленной, под шумным, плотным дождем, а его рука, удерживающая клинок… она находился прямо рядом с ее сердцем. Клинок, разрезающий металл, не разрезал его, как следует из названия, но полностью проигнорировал его существование — такова суть этого ужасающего оружия.

— Как драматично, как слезоточиво… — с некой беззлобной издевкой в голосе сказала она, дотрагиваясь сталью перчатки до лица Камелота. — Не плачь, я прожила куда дольше, чем заслуживала…

Камелот видел, что в ее глазах нет боли. Напротив, сейчас она выглядела даже счастливее, чем все предыдущие дни, когда она еще не решилась на это — видимо, ей было настолько плохо, что даже лезвие клинка не было способно причинить ей боль.

На ее губах появилась кровь, но она все еще не падала, и даже нашла в себе сил еще раз улыбнуться ему. Они оба понимали, что это последние мгновения, когда они могут поговорить. У Камелота не находилось подходящих слов, но сама она прекрасно знала, что пожелать ему перед тем, как она отправиться в мир мертвых, где ее уже заждались.

— Живи долго, и никогда не умирай… — прислонил ладонь к его груди, она приготовилась оттолкнуться назад. — Но знай, что я всегда буду ждать тебя в конце.

Воспоминание остановилось, а через мгновение раскололось на тысячи осколков, превратившихся в сотни тысяч магических частиц, что рассеялись в глазах Камелота. Каждая частица — секунда, мгновение, от которого Камелот хотел бы избавиться, но, вместе с этим, не хотел бы забывать никогда, потому что это было единственным, что еще могло порадовать его, подарить эмоции, которые он не чувствовал уже давно.

Когда сон окончился, Андромеда все же держала его за руку, будто не прошло ни секунды. Сознание вернулась к ним, и она отпустила его, укладывая в своей голове все, что ей довелось увидеть. В этом потоке сознания было тяжело разобраться: все, что видела Андромеда, и вовсе слабо напоминало ей что-то реальное, но общее впечатление сложить у нее все же получалось.

Камелот не стал ничего говорить… лишь взял еще один камень, чтобы бросить в реку, но в конце концов не стал. Что-то заставило его остановиться.

— Я бы не смогла, — вдруг сказала Андромеда, глядя на воду. — Не смогла бы исполнить это, если бы Фауст пожелал своей смерти. И уж тем более не смогла бы спуститься туда, чтобы забрать доспехи и похоронить его. Я была бы слишком напугана.

— Снимать с нее доспехи было больнее всего, она очень любила их, — ответил он совершенно спокойным голосом, но по нему было видно, что он аж тужится, чтобы не показать слабости. — Я хотел похоронить ее в них же, но… она хотела обратиться в прах.

— Ясно, — понимающе кивнув, сказала Андромеда. — Не жалеешь, что дал руку?

Камелоту понадобилось немного времени, чтобы ответить на этот вопрос.

— Я столкнулся с чудесами впервые, когда мы нашли Авелину… ту самую, которая сейчас императрица, только тогда она еще была маленькой девочкой, которая создала картины с помощью этих самых чудес, — вдруг начал он. — То, что она делала, сейчас называется «фотографиями», но тогда люди еще не были способны на подобное. Портреты делали по несколько дней, недель, иногда больше, а она… она делала все в мгновение.

Он очень быстро понял, что астральная магия почти напрямую связана с чудесами, хоть они и не являются одним и тем же явлением. Андромеда, впрочем, и не скрывала этого, просто Камелот не был ученым, и подобные вещи для него отнюдь не являются очевидными.

— Ты знал императрицу, когда она еще была маленькой девочкой? — Андромеда удивилась этому даже больше, чем тому, что Камелоту удалось увидеть связь астрала с чудесами. — Это ведь было… еще до Конца Времен, не так ли?

— Крестоносец, самурай, путешественник во времени и кровавая принцесса… — казалось, что улыбка Камелота вот-вот достанет до луны. — Ты должна знать последних двух. Меня время не пощадило, да и любимую мою тоже, но о других легенды ушли на года вперед. Как и о вашей императрице.

— Винтер, путешественник во времени, Элли, кровавая принцесса, и Авелина, первозданный демон-вампир… — дотошно перечислила Андромеда. — Церковь скинула на них вину за все беды мира, но они вместе с Августом Кайзером устроили переворот, захватив власть в столице, а значит, и всю власть над территорией Центра.

— Меня всегда веселит, когда кто-то рассказывает, предполагает, какие свершения им удалось сделать… — усмехаясь то ли над Андромедой, то ли над самим собой, сказал Камелот. — Ты хорошо осведомлена для человека, рожденного не так уж и давно. Впрочем, я многого о тебе не знаю… быть может, ты тоже какое-то древнее существо.

Камелот еще раз осмотрел Андромеду, заострив свое внимание на еле заметных искрах, исходящих от ее волос. Ранее, их почти нельзя было заметить из-за дневного света, но сейчас, когда наступил вечер, они стали намного более явными.

Андромеда чем-то напоминала ему об ушедших днях, о путешествиях, но она не была похожа ни на кого, с кем ему довелось встречаться. Все люди в последние года были для него одинаковы, но Андромеда… Андромеда оказалась другой.

Он отчетливо чувствовал, что за ее хрупким телом скрывается могущественный потенциал. Разве что ему не было ясно, какие последствия он может повлечь.

— Быть может, именно ты станешь следующим человеком, о котором сложат легенды? — похлопав ее по плечу, сказал Камелот.

— Я не хочу… — тихо проговорила Андромеда.

Не такого ответа он ожидал. Но, впрочем, это еще раз говорит о ее индивидуальности.

— Я отправлюсь с вами, буду сопровождать до самой границы… — Камелот развернулся и зашагал вперед, в сторону дома. — Это моя плата за то, что ты сделала для меня.

— Я не сделала ничего особенного, — покачав головой, ответила она. — Это лишь сон.

— Который я бы не увидел без тебя… — остановившись, подметил Камелот. — Ее доспех отразился в моей памяти лучше, чем лицо — и это стыдит меня. Я не хочу ее забывать.

Это было не дело Андромеды, но она все же должна была это сказать.

— Но она хотела, чтобы ты забыл ее, не так ли? — спросила она.

Вопрос, на который, в самом деле, можно ответить просто догадавшись. Потому-то Камелот и решил ничего не отвечать, лишь улыбнувшись в очередной раз.

— Не задерживайся, тут водятся волки… хотя… — Камелот понял, что его выражение было немного глупым, учитывая, что Андромеда сама наполовину волк. — А, ладно…

Теперь, когда Камелот ушел, у Андромеды вновь появилась возможность подумать.

Встретиться с человеком настолько старым, что он аж помнил Конец Времен — это настоящая находка для нее, как для человека, интересующегося секретами мира. С другой стороны, Камелот не выглядел так, будто он горит желанием делиться секретами… возможно, в конце их пути, она заслужит доверие, чтобы задать вопросы. Потому что, вне всяких сомнений, в них есть опасность, которую хочется утаить.

Опустив голову, Андромеда вгляделась в свое отражение в воде. Как ни странно, вода в реке успокоилась, течение почти остановилось, и сейчас она могла использовать водную плоскость чуть ли не как идеальное зеркало. Она прекрасно видела свои глаза, волосы, черты лица, и огромную луну, затаившуюся прямо за ее спиной — чудесный вид, если не считать ее самой. Сейчас, в ее понимании, она выглядела крайне жалкой.

Моргнув лишь раз, опустив лишь одно мгновение, Андромеда полностью изменила свое отражение, но совсем не на то, что она представляла в своей голове. Ее глаза обернулись пылающими красным, а кончики, и даже корни волос окрасились в исключительно черный, будто у нее на голове появилась сама пустота космоса.

Обычно, она бы одернулась от такого вида, ведь именно так она и делала, когда подобное случалось ранее, но сейчас… она почему-то продолжала смотреть. Она не знала зачем, не знала почему, но была причина, по которой она не могла оторвать взгляда. Ее разум затуманился, и ей просто было интересно, что случиться с ней дальше.

Глаза закрываются, открываются — и вот вновь прошел лишь момент, но вид ее изменился. Ее белоснежная шерсть на лице покрылась брызгами крови, а из глаз потекла такая же черная смола, какая некогда стекала с тела Фауста, когда он был одержим могущественным духом, — Пожирателем. Тем, кто некогда воскресил ее и ее отца, пожертвовав души людей, тех, что Фауст нес за собой, и тех, кого он убил там же.

Андромеда приняла его в себя, использовала его силу против него же самого, тем самым одержав победу и выжигая его, как заразу, которую нужно было уничтожить. Возможно, она просто боялась, что от Пожирателя что-то осталось, и, рано или поздно, она падет под его влиянием, и превратиться в нечто более ужасающее, чем когда-то был Фауст. Появление ярости провоцируют эмоции, а не загадочное проклятие, — это она знала наверняка, а значит, бояться нечего, даже имея связь с Фаустом, она не должна была обратиться в нечто ужасное, неправильное… но сомнения не покидали ее.

Дурные мысли не прекращали преследовать Андромеду. Не только Пожиратель, но соитие с предком дракона, пораженного яростью — в каком-то смысле, она боялась обернуться все тем же чудовищем. И самое страшное, что со временем она все больше понимает, что ей становиться все равно на вещи, которые раньше вызывали у нее сочувствие. Если бы она раньше увидела, как целый город умирает на ее глазах, — у нее бы сердце разорвалось. А сейчас… ее ужасает скорее сам факт, нежели то, сколько людей погибло в считанные секунды. Она сожалеет, что не смогла помочь всем, и продолжит искать способ, как можно заиметь такую возможность, но она не убивает себя этой мыслью — она смирилась, что у нее ничего не получилось. Та Андромеда, что была раньше, «настоящая» в ее понимании, либо ни за что бы не сдалась, либо убивала бы себя этой мыслью так сильно, пока ее кто-нибудь не успокоил. Пока она не дошла бы до критический точки.

Она ощущала себя бесчувственной, неправильной.

Она прекрасно понимала, что дело в самих эмоциях, что именно эмоции придают силы как Фаусту, так и его отцу, но она не может избавиться от мысли о легенде, которая преследовала ее всю жизнь — об ужасных драконах греха, столь могущественных, и столь разрушительных. Она не может просто перестать ассоциировать эти «эмоции» с яростью, ведь она всю жизнь считала, что именно ярость являлась причиной силы. И теперь, когда часть этой «силы» проникла в нее саму благодаря коалесценции, магии, что связывает ее дух и тело с Фаустом… ее сознание меняет само себя.

Она чувствует себя, как бесформенная глина, из которой сначала сделали фигуру, а потом начали хаотично отрывать куски и приделывать туда, куда им не место. Андромеда знала, что коалесценция повлечет последствия, но она оказалась не готова к этому. Ее представления сильно разошлись с тем, что произошло в реальности, как обычно и бывает.

Ее глаза в отражении не похожи на те, что есть у Девятой. Они не отдают кровью: они лишь пылают яростью, и, кажется, это пламя вот-вот вырвется за пределы ее глаз, охватив сначала все ее тело, а после и мир, находящейся вокруг нее.

— А может, ты просто повзрослела?.. — завидев девушку в золотистых доспехах в отражении, Андромеда так же почувствовала касание руки на своем плече.

Появление Пандоры заставило вернуться в ее реальность, избавившись от странного отражения. Рядом с ней, тем не менее, к счастью или сожалению, никого не оказалось. Она была совсем одна… и, кажется, начинала сходить с ума.