Возвращение блудного сына

16

Ночью снова был налет. Бандиты взяли почту, где находилось отделение сберкассы, убили сторожа. Невыспавшегося Кашина подняли по тревоге, но в оперативную группу он не попал, а по приказу Войнарского остался коротать время в губрозыске, подменив дежурного агента. Он злился, ходил из угла в угол и сопел.

В кабинетах и коридорах опять было пусто. Впервые в руки бандитов перешла сумма весьма и весьма значительная: семьдесят тысяч новыми советскими деньгами. Над губрозыском сгущались тучи.

К полудню приехал серый, осунувшийся Войнарский. Прошел к себе. Только в шесть часов Кашин осмелился заглянуть в его кабинет. Начальник сидел один, уткнув лицо в ладони. Выпрямился, заслышав скрип двери.

— Заходи, Сеня, — сказал он. — Посиди немножко. Меня вот в губком вызывают, — и что я там скажу? У тебя, конечно, пока ничего нет?

Семен помялся и рассказал о Витеньке. Когда кончил, Юрий Павлович произнес задумчиво:

— Любопытный тип, любопытный. Только смотри, как бы он не заморочил тебя своей сложностью. Запомни, здесь главное — не столько суть, сколько манера разговора. Могут быть две крайности. Первая — меньше говорить, больше слушать. Вторая — наоборот. Понял? Объясняю. Если молчать, он сочтет тебя глупым и, потчуя словесной шелухой, будет всячески уводить от главного разговора. В другом случае есть опасность сбиться с тона: такие, как он, пускаются в откровенности лишь тогда, когда чувствуют себя умнее собеседника. Уяснил? Когда с ним увидишься?

— В среду.

— Так. А до этого что?

— Ну, хотите, я с ним сегодня встречусь?

— Нет, не надо. Здесь все так должно получиться, чтобы он как бы сам этого захотел. А то может и в другую сторону сыграть. Ну что, все у нас с тобой?

— Нет, не все. — Семен помялся немного. — Я вот что хотел попросить… Вы меня больше не страхуйте. Зачем?

Войнарский поглядел на него с любопытством:

— Так-так. А в чем дело? Что-то случилось? — Но, поняв по упрямому кашинскому виду, что тот все равно ничего не расскажет, вздохнул только: — Как хочешь. Боюсь ведь я за тебя, Сеня.

— Все равно не надо. Я тогда себе сильнее стану казаться; а он, баянист, неужели этого не почувствует? И вот что еще: может, мне до среды по сберкассе поработать?

— Это ни к чему. Тебе сейчас нельзя быть на людях. Давай побудь пока здесь. И сегодня смены не жди.

Дежурным по губрозыску был Муравейко. Кашин попросил его:

— Антон Афанасьич, — Муравейко не терпел, когда его называли только по имени, — откройте мне баталовский кабинет.

— Зачем? — насупился дежурный.

— Да там… вещица одна.

Тот поворчал, однако взял ключ и отправился наверх. В кабинете Семен осторожно снял со стены знаменитый Мишин календарь (с «кроме того») и понес к себе.

— Вот, только умри, — бурчал вслед дежурный. — Враз все растащут…

Кашин повесил календарь на стену, уселся за стол и стал думать.

Загадка личности Баталова по-прежнему жгла его. И, став волею судьбы его преемником, он пытался анализировать каждый известный ему шаг Михаила, каждую фразу. Это становилось важным еще и потому, что, не поняв, в чем ошибся Баталов, он рисковал ошибиться сам. Даже придуманный Мишей и бездарно воплощенный на бумаге плакат заключал в себе частицу его личности. Какую? Кашин вспомнил, как Миша, пригибаясь и скользя, выскочил на него из-за колонны бывшего монастыря, пропел гнусаво: «Сын мой!..» Как будто два человека стояли теперь перед Семеном; а может, был еще и третий, четвертый? И в разговоре с Казначеевым было что-то такое… Кстати, как он там, Степка? Конечно, никакого собрания сегодня не будет, не до него. Наверняка и Казначеев, и Кипин теперь, забыв прежние разногласия, занимаются одним делом: бегают по известным только им адресам, с кем-то встречаются, что-то выясняют…

Застучали каблуки по коридору, в дверь просунулся Муравейко, брезгливо держа за шиворот конопатого заморыша лет двенадцати со спутанной черной шевелюрой. Толкнул пацана к столу; другой рукой он держал за трубку телефонный аппарат.

— Во, видал? В губоно сна лишились: какой это мерзавец у них аппарат срезал? А он спокойно погуливает с ним по барахолке… Ухх ты! — Он сверкнул глазами.

Мальчишка сжался и отпрянул.

— Ступай, ступай, Антон Афанасьич, — торопливо сказал Семен. — Я разберусь, ступай.

Муравейко вышел.

— Да ведь мы знакомы, э! — прищурился агент. — Я и, как звать тебя, знаю. Абдулка — верно, да?

— Ну и знаешь, ну и что?

— Забыл меня. Помнишь, мы к вам вдвоем заходили, еще когда Косого Фофана в больницу увезли?

— А! — оживился мальчик. — С этим, как его… Хороший мужик!

— Да, хороший. А чего ты телефоны крадешь?

— Это не я, дяденька! — плаксиво закричал беспризорник. — Вот тебе святой истинный крест, не я! Мне мужик дал и гривенник сулил, если продам.

— Какой еще мужик?

— Не знаю. Он у забора стоял и сразу смылся, когда меня вязать стали.

— Ведь врешь!

Абдулка выпучил глаза и перекрестился. Семен махнул рукой:

— Ладно-ладно! Все воровство от вас, не знаю я, что ли? Сейчас объяснение возьму.

— Слушай! — вдруг с интересом сказал беспризорник. — Мне бы с тем мужиком увидеться, что тогда с тобой был. Он, когда уходил, цветные мелки мне обещал. Забыл, что ли.

— Да нет его уже, Абдул. Опоздал ты. Вечером мы у вас были, а ночью его и убили. И не знаем, кто.

— Жалко его… — вздохнул Абдулка. — Он хороший был мужик. Подожди, подожди! Ведь и я с Цезарем той ночью на дело ходил. Цезаря повязали, он теперь в домзаке, а я на речку убежал. Отпусти, а? — Он подмигнул. — Что я тебе тогда скажу-у…

— Не темни, — усмехнулся Семен.

— Нет, верно! Видел я на реке в ту ночь фрея, который его замочил. Ух, и подлюга! Руки в крови, мигает: убил, дескать! Он и за мной гнаться хотел.

— Ф-фу ты! — выдохнул Кашин. — Вон как… Ты хоть запомнил его?

— А как же! — захвастал Абдулка. — Я, брат, шустрый!

— Да уж знаю. — Кашин покосился на аппарат. — Ты его раньше не видал, того-то человека?

— Не.

— А после?

— Не.

— Ну, парень, нагородил ты тут.

— Чего это нагородил? — обиделся беспризорник.

— А если нет, значит, бог тебя ко мне послал. — Агент встал, подошел к мальчугану и обнял. — Пошли бы сейчас домой ко мне, чайку попили, да некогда, видишь. Ты все там же ночуешь?

— Выгоняют уже. Какой-то склад хотят делать.

— Ну, и куда тогда?

— Хо! Я — да не устроюсь! На станции разбитых-то вагонов…

— Это не дело, Абдул. Ты, если выгонят, сразу сюда приходи. В крайнем случае, к себе возьму. На время, конечно, пока место не подыщем. Запомни, кого спросить: Кашина Семена Ильича. Ты грамотный?

— Есть маленько, — солидно ответил пацан.

— Ну, так я запишу, чтобы не забыл.

Он сунул бумажку в карман Абдулкиного пиджака.

— А я тебе тем временем мелки куплю. Только вот что: надо того человека, что ты на реке видел, обязательно разыскать. Так что гляди в оба! А как увидишь — или последи, или как-нибудь, а только дай мне знать обязательно. Ну что, поможешь?

— Если увижу, что ж не помочь.

— Договорились, значит. Ну-ка скажи, как он выглядит?

Записав приметы, Кашин проводил Абдулку на улицу, шлепнул по тощему заду:

— Дуй!

Только тот скрылся в переулке, из дверей выскочил дежурный:

— Ты чего это, а? Ты куда его дел-то?

— Отпустил! — беспечно ответил Семен.

Муравейко выругался и сплюнул:

— И откуда вас таких понабрали? Давай, отпускай! Пусть всё растащут!

— Не указывай! — огрызнулся агент. — Что бы ты понимал в оперативной работе…

— У меня тоже работа! У меня этот аппарат в розыске числится. Что теперь с ним делать?

— Прекратить по нему розыск, разве не понятно? А завтра я его сам и в губоно отнесу, и подцеплю, только и дел!

Муравейко потоптался, усмехнулся и сказал:

— Ну, неси, если хочешь. А только я тебе так скажу: без порядка вы все живете. Каждой вещи, каждому человеку должно быть свое место. Вот этому, — он указал в сторону, где скрылся Абдулка, — место в домзаке: он вор. А ты его отпустил — воруй! Если каждый так станет, какой же будет порядок? Поэты! А отвечать кому? Много на себя берете! Вы берите столько, сколько положено, и ни грамма больше! А то надорвешься, смотри, вроде Баталова, царство ему небесное. И-эх вы, друзья…

За дежурным хлопнула дверь.

Кашин стоял, рассматривая носки штиблет. Рассуждения Муравейко вернули его к мыслям о Баталове. И — вроде бы! — в рассуждениях этих было рациональное зерно. Так в чем же Миша ошибся? Взял на себя груз больше положенного? Значит, не прав сейчас и я, отпустив Абдулку? Допустим, это моя ошибка. Ну, а если Абдулка выведет нас на убийцу Баталова — тогда кто будет прав?

Во дворе соседнего дома, губмилиции, раздавались команды — шел развод. Из ворот выезжали конные, выходили пешие милиционеры. На тротуаре маячил Тереша. Он не пропускал ни одного развода. Молодцевато тянулся, выпятив живот, и отдавал честь. Лицо его было сонным и значительным.

— Привет, Тереша! — сказал Кашин. Тот щелкнул каблуками. — Будь другом, дай совет: как дальше-то жить?

Рюпа медленно повернулся к нему. Щеки его налились кровью, набухли. Лоб пересекла поперечная складка. Семену показалось, что сейчас Тереша изречет истину, которой не постичь обыкновенному человеку. Дурак покрутил шеей и, ткнув Кашина толстым пальцем в плечо, сказал:

— Потáка!