Возвращение блудного сына

33

Что-то надломилось в артели после малаховской «свадьбы». Через день неожиданно угодил в кутузку за пьяное безобразие Фока Ескин по прозванию Худой Мужик. Он был низенький, сварливый, давно и безуспешно бегающий к знахаркам лечить дурную хворь. Во время работы, наклоняясь за камнями, он забавно совал головой вперед, словно подныривал. Постоянно сосал толстые губы — они еле угромождались под тоненьким, горбатым, клювиком сидящим на лице носиком — и отверзал их только для того, чтобы изрыгнуть очередную непристойность. «Тюня Страм» — это было еще одно прозвище Фоки, им наградил его Анкудиныч.

Отработавшись, артель отправилась искать его по питейным и милицейским местам. Нашли, уговорили отпустить на подписку: хрипели, стукали в грудь перед начальством, а когда, выручив Худого Мужика, отправились домой, заглянули, не сговариваясь, в трактир и там жестоко напились все. Началось с подначек, нервных, торопливых, а кончилось дикой дракой возле трактира — там бились насмерть, лицо в лицо, и ни у кого не было пощады друг к другу. Видно, не случаен был всплеск этой дикой ярости у людей, изможденных тяжкой, в наклон, работой в страшном зное, обрушившемся на город. А может быть, так раздражающе подействовал на них вид чужого счастья? Наверно, и так.

В больницу, однако, никто не попал. После драки обезумевшие артельщики, каждый сам по себе, разбежались по городу, но через час снова собрались у трактира, словно сговорились, и, матерясь угрюмо, потащили избитых товарищей в убогое свое жилище.

Туда прибрел следующим утром и Малахов, не нашедший артели на прежнем месте работы.

Сильно избиты были, лежали и не вставали только двое: Худой Мужик и Филька, самый молодой артельщик. Остальные ходили бочком, виновато, тихо опохмелялись и что-то бурчали по углам. Кузьма, Филькин отец, сидел возле него на табуретке и негромко подвывал: то ли пел, то ли плакал.

Иван Зонтов, конфузясь, перхая и сбиваясь, рассказал Малахову вчерашнюю историю. Тот поудивлялся и, отказавшись от предложенной водки, направился к Фильке. Парень потянулся к нему, пытался улыбнуться разбитыми в кровь, подернутыми коростой губами.

— Вот беда-то, Никола, — зашипел он. — Гли, как утартали, а ведь я только и делал, что разнимал их.

— Вот и получил! — буркнул Малахов. — Молодой, не знаешь, что в драке, как и в любом другом деле, самому злому и самому доброму одинаково достается: обоим на полную катушку.

Филька что-то заобъяснял, заторопился, но Николай не слушал, пробирался к двери, качая головой в висящем над потолком махорочном дыме.

Он пошел домой. Когда почти подходил уже к дому — вдруг выскочила из-за угла роскошная пролетка извозчика-лихача, свистнула мимо, ударила в плечо лакированным крылом и сшибла на мостовую. Правда, нельзя сказать, чтобы сильно расшибся… Но странно, странно начинался день — тревожно и опасно!