Возвращение блудного сына

54

Осенняя земля в саду была притоптана и холодна. В том уголке, где пристроился на скамеечке Семен Кашин, тишь и легкая морось. Только издалека, с аллейки, слышались звон и крики: ребята играли в расшибалочку. Агент зяб: он ежился, прятал подбородок за воротник кожаной куртки, однако не уходил. Куда ему было идти? Домой, щунять Надькиных подружек, привыкших к его вечному отсутствию и превративших их каморку в свое постоянное обиталище?..

Однажды летом он так же сидел на этой скамейке; встав с нее, пошел в город и там встретил Мишу Баталова. Желторотик, обдумывающий всерьез-планы поимки какой-то несуразной Лизки Козы, — все же он был счастлив тогда! Вот и нет уже Миши, и никто не ждет его, Семена, и так зябко на этой скамейке… Прошло лето, взят его стараниями Черкиз, но кто увидел, что он умен? Вступил в опасную схватку с убийцей Ухачом — и кто оценил его смелость и удачу? Встречался он этим летом и с симпатичной Симочкой, и с красивой Машей — и ни одной не было дела, что он тоже красив. Теперь Симочка гуляет под ручку с этим долговязым, ничего собой не представляющим Дядьевым, а Лебедяева — та вообще… связалась…

В таких меланхолических, без ожесточения, мыслях Семен Кашин коротал вечер после работы. Удивлялся тому, что еще совсем недавно думал бы и о соперниках, и о тех, кто мог предпочесть ему другого, не иначе, как со злостью и раздражением. Сейчас же он был спокоен, ибо начинал понимать в последние дни, что за красотой, смелостью, удачливостью и умом должно быть еще что-то такое, без чего не добиться ни уважения, ни любви, будь ты хоть трижды смел, умен, красив и удачлив. Это началось у него с той ночи, когда в доме Муськи Сибирячки брали они троих беглецов. Тогда, идя домой вместе с Войнарским, все еще физически ощущая сильное, верткое тело бьющегося в руках Ухача, он думал про Юрия Павловича: вот идет рядом с ним человек нескладный, некрасивый, тяжелый в обращении, вряд ли счастливый, нервный и издерганный тяжкой работой, наверняка позабывший и думать о собственных красоте, смелости и удаче. На него часто злы: он бывает иногда и слишком прям, и просто несправедлив. Однако спроси не только Семена, любого парня из губрозыска, и все ответят: «Нет лучше его!» — «А почему?» — «Просто он — человек!» — и больше ничего не скажут.

Войнарский сегодня не принял Кашина, сославшись на занятость, и Семен расценил это как знак безусловного доверия. Отныне он, прошедший некую проверку, будет самостоятелен, никто не станет опекать его, и отвечать за свои действия будет только он сам. Это сначала обрадовало, потом стало как-то не по себе и наконец стало просто страшить — оттого он и пошел после работы в тихий вечерний сад, сел на знакомую скамеечку.

Сегодня днем он сбегал еще в загс, куда заходили в воскресенье Малахов с Лебедяевой и беспризорником, выпросил у криворотого письмоводителя шнурованную книгу регистрации, и то, что он там нашел, было еще одной из причин его вечернего одиночества.

Зачем Малахову понадобилось жениться на Лебедяевой и тем более — усыновлять мальчишку? Чтобы связать их семейными узами, закрепостить, сплести в один с собой узелок? Это выходило слишком уж по-хитрому: такие гады, как Лунь, всякие людские отношения решают более просто и радикально. Потом — беспризорники слишком вольный и своенравный народ, чтобы их можно было удержать возле себя чем-то, кроме любви. И червячок сомнения впился и глодал потихоньку кашинский мозг. Еще и слова Войнарского о том, что здесь надо быть очень осторожным, были тому причиной. Значит, и Юрий Павлович сомневался на этот счет — такой фактор тоже следовало учесть. А может быть, Малахов и действительно… случайный? Но ведь есть же еще показания Сабира! Что-то здесь не вязалось…

Теперь ты один, тебе не подскажут ни Баталов, ни Юрий Павлович — думай же, Сеня, думай! Но трудно, трудно взять ответственность за чужую судьбу, когда нет уверенности. Интересно, какой путь избрал бы здесь Баталов? Тот наверняка не стал бы колебаться, любую ответственность взвалил бы на себя без страха и сомнения. Семен представил, с каким презрением отнесся бы Баталов к его колебаниям, ему стало стыдно, и он почувствовал себя таким тупицей и мозгляком… Втянул в плечи голову, встал, потоптался и направился к выходу из сада. Было и еще одно: все-таки он втайне гордился своей выстроенной по малаховскому делу логической цепью, и положить на нее крест вот так, сразу, казалось трудно.

«Иди же и действуй! — сказал себе Семен. — Слава и удача ждут вас, синьор! — И тут же урезонил себя: — Что слава? Яркая заплата на ветхом рубище певца!»

Он похлопал себя по обшарпанной куртке и вышел на центральную улицу города.

Идти и действовать просто так, не зная всей правды, он уже не мог. Но как узнать ее, правду? Так велика и сложна жизнь, лежащая пока за закрытой для Кашина дверью; для того, чтобы толкнуть ее, эту дверь, надо обладать отвагой незаурядной, ибо кто знает, что встретит тебя на первом же шагу: беседа ли, в которой нет ни лжи, ни настороженности, и тогда многое можно постигнуть, — или выстрел в упор, наповал, и тогда — всё?!

И Семен набирал мужество, чтобы, толкнув эту дверь, прорваться туда, где сердце обретет новое дыхание, опыт и сострадание.

Зачем же, зачем было Малахову жениться на Лебедяевой и усыновлять мальчишку?..

Исчезла морось, и стало даже как будто теплее, едва агент покинул сад и попал в вечернюю городскую жизнь. Сейчас в это время уже стемнело, серые тучи висели над степенно фланирующими или спешащими по делам людьми. Лица девушек были затемнены и таинственны, и многих можно было счесть красивыми в легком полумраке. Вот двое с хихиканьем толкнули Семена, ойкнули и отшатнулись, будто в ужасе. Он вскрикнул дураковато и, забыв все свои мысли, пристроился к девушкам — знакомиться. Ему стало весело среди смеха и беззаботного лепета сверстников, вышедших на улицу в эти часы в поисках запаха осенних деревьев, отдыха и поцелуев.

Однако знакомство так и не состоялось: девицы встретили компанию знакомых ребят и, не приглашая Семена, убежали к ним. Опять он — в который раз! — остался с носом. Но, настроив себя на деловой лад, Семен и не подумал сдаваться.

Счастье ждало его впереди, чуть ниже главного из городских перекрестков; было оно сероглазым и весноватым, в вязаном зеленом берете с помпошкой, роскошном жакетике в узкую талию. Шуршала юбочка-шотландка, постукивали толстые каблуки на туфлях с пряжками — девушка шла по тротуару впереди Семена, неуверенно пытаясь отвязаться от огромного, шпанистого вида парня. Останавливалась и прижималась к стенам домов, когда он клонился к ней, пытаясь обнять. Пробовала звать прохожих, но кому хочется вечером, когда душа стремится к отдыху и покою, ввязываться в какое-то сомнительное дело, терять время, силы, испытывать боль, падать на мостовую, пачкая чистую одежду?

Догнав их и поравнявшись, Семен ухватил парня за шкирку и подтянул к себе. Тот закрутился, беззлобно ругаясь, и в это время агент завернул ему руку. Случайный кавалер закряхтел и выругался уже более основательно. Улучив момент, Семен отшвырнул его подальше, вытащил мандат и, раскрыв его в поднятой руке, крикнул: «Пойдем-ка давай со мной!» Парень присел от изумления, сорвался с места, замешался в толпу.

Прекрасная Дама, вырванная из рук злодея, смотрела на Кашина, однако, с некоторым разочарованием: видимо, шпанистый не был ей совсем уж безразличен.

Но и этот, в кожанке, оказался довольно мил. А когда вышли на густо освещенную центральную площадь и она как следует разглядела его наконец — счастливо запунцовела: парень был красив. К тому же смел и благороден. Так удачный случай помог оценить, в конце концов, незаурядные качества агента второго разряда. Грусть по шпанистому моментально улетучилась, влюбленность понуждала говорить торопливо и сбивчиво, а пора поцелуев еще не пришла. И, не замечая дороги, они вышли к ослепительным витринам кинотеатра «Триумф». Встали в очередь. Семен, холодея, посчитал деньги и успокоился: на два билета хватало. «Хоть бы там не работал буфет», — размышлял он. Но за отсутствием уверенности все-таки продержал свою даму на улице почти до начала сеанса под предлогом красоты вечерних сумерек. Шли мимо, спеша на тот же сеанс, Малахов с Машей и Абдулкой, покрутился у витрины старый Спиридон, шаркая ногами, уныло плелся оценщик ломбарда Бодня, мчалась за город на двух тачанках поднятая по тревоге опергруппа, друзья Семена, но сам он ничего этого не видел, занятый разговором с весноватой и пухлогубой спутницей.

Раздались первый, второй звонки; оттолкнувшись от ограждающих витрину поручней, Семен взял девушку за руку и сладко почувствовал, как пальцы ее дрогнули и разжались в его ладони. Победным шагом, неся перед собой билеты, он шествовал к двери, повернув лицо к той, у которой падала с виска золотая прядка. И хор Гениев из глупого старинного водевиля вопил ему вслед: