Возвращение блудного сына

7

— Сейчас, сейчас… — суетился Семен возле самовара. Самовар был старый, луженый во многих местах, куплен по дешевке у рыночного барыги; приобретение немалое, если учесть склонность Кашина к долгим вечерним чаепитиям. Наконец он вздул самовар, шлепнулся на табуретку:

— Ф-фу-у…

Баталов, пристроившись у колченогой этажерки, листал книги, бормотал:

— Сахаров. «Казнь королей»… Ленин. «Задачи союзов молодежи»… Жорес. «История Конвента»… Орловец. «Похождения Карла Фрейберга, короля русских сыщиков»… Бебель. «Женщина и социализм»…

Он покачал в руке пухлый том, с уважением глянул на Семена. Тот крутился на табуретке, не зная, чем занять гостя. Пока шли по улице, был обиходный разговор, беглый и необязательный. Теперь же, в узкой своей комнатке, Кашин впервые за сегодняшний день почувствовал себя неуверенно. О чем он будет говорить с Баталовым? Да и захочет ли Михаил говорить с ним? Молчит, роется в книжках, на вопросы отвечает не сразу, бурчит чего-то вполголоса.

У Михаила же и вправду сменилось настроение с того момента, как они, поглазев на тоскующего в ресторанном окне пароходного механика и помечтав о морсе, пошли к Кашину. Неуверенная, зудящая какая-то жилка забилась у виска, и никак не удавалось унять ее. Это состояние, тревожное и противное, появлялось уже в последние дни, но удавалось как-то заглушить его, оно исчезало, а сегодня было особенно сильным и щемящим. Облегчение пришло только тогда, когда они зашли в квартиру этого парнишки, только что переведенного из стажеров в агенты.

В последний месяц Баталов действительно вел жизнь тайную и опасную. Никто в угрозыске не знал об этой его жизни. Даже Войнарский. Впервые приходилось что-то скрывать от него, и Миша очень терзался, но карт упорно не открывал, ибо дознайся Войнарский — сразу подключатся другие, начнется суматоха, а на этот раз Баталов хотел все провести сам, от начала и до конца. Он не гнался за славой, она была ему безразлична. Просто, не попав по хитрой воле начальника губрозыска на операцию по ликвидации снегиревской банды, он ожесточился и решил: хватит! Скрыл данные, полученные от Кота, начал отрабатывать их сам. Работал почти месяц, ловил косые взгляды друзей, получил замечание от Войнарского, недовольного весьма его ресторанными досугами, и упорно и тщательно, как всегда, добывал информацию. Надо признать, ни одно дело не продвигалось у него так медленно и трудно, как это, и реальных зацепок накопилось совсем немного.

Молчание затягивалось; чтобы избавиться от него, Баталов спросил, оглядев комнатешку:

— Призраков, случаем, не водится?

Семен вздохнул:

— Чего нет, того нет. Тараканов только тьмищи.

Они помолчали.

— Чего ж чай-то? — спохватился Кашин. — Сейчас, обожди, сушки вытащу.

Он налил Баталову и себе чаю, пожмурился от удовольствия, отхлебнув, и осторожно спросил:

— У тебя семья есть?

— Нету. — Михаил уселся за стол, шумно придвинув табуретку. — Совсем один. Квартирую у одной бабушки-задворенки. Бабка, правда, хорошая. Я после гражданской хотел жениться, да не получилось. Ну и бог с ним, о том ли теперь думать.

— А о чем?

— Ну, о чем… — замялся Баталов. — Тебя, к примеру, надо учить. Ты все в стажерах ходишь?

— Нет, что ты! Давным-давно уже нет… месяц почти не хожу.

— У кого стажировался? Ты уж извини, что спрашиваю, поинтересоваться-то все недосуг, знаешь, было.

«Конечно, какое тебе до меня дело!» — тоскливо подумал Семен, а вслух сказал:

— Со стажерством у меня неважно вышло. Сначала к Прову Ефимычу, старичку, определили, а через две недели его вычистили за старорежимные методы сыска, и я месяц на подхвате проболтался — в дежурке сидел да дела в канцелярии оформлял — описи там составлял, то, се… Потом к Ивану Яковличу Зенкову пристроился, отлично дело у нас пошло, а его раз — и перевели начальником милиции в уезд. Опять я один, опять никому не нужен! Я уж хотел следом за ним уехать, что я здесь оставил, в конце концов.

— Не надо спешить, там тоже не больно сладко.

— Да хоть как! Лишь бы дело было! Теперь вот, на первый взгляд, у меня все путем: и из стажеров, вместо Яши, перевели, и оперативную работу по мелочи поручают, да на какого черта она мне сдалась, эта Коза проклятая?!

— Ну, не скажи. Возле нее тоже любопытный народ иной раз крутится. Эх, да ладно! Я тебя понимаю — дела хочется! Давай так: вот развяжусь с кой-какими делами и сам за тобой присмотрю. Учитель из меня, правда, не очень хороший, но показать, объяснить что-нибудь сумею, безусловно. А лучше всего — возьмем у Войнарского дело на пару, вот вместе и покрутимся.

— Даст ли?

— Не твоя забота. Как, согласен?

— Гос-споди! Именно об этом-то я и хотел вас просить, почтенная Карабосса! — вскричал Семен и затаился: ему было интересно, как Баталов отреагирует на эту фразу из «Принца с хохлом».

Но тот ее будто не слышал: продолжал пить чай. Вдруг сказал, глядя в стол:

— Мальчишку, Фофана этого, жалко мне. Всю бы шпану, всю сволочь за него одного перестрелял.

— Как это ты — перестрелял? — усомнился Кашин. — Кто тебе разрешит, интересно? Поймай на конкретном преступлении, задержи, а дальше уж — дело не твое: расстрелять не расстрелять…

— Давай толкуй! — Михаил отбросил ложечку. — Нашел кого жалеть. Я вон дружка своего однажды не пожалел. Был такой, Арканя Фокеев. Мы с ним на колчаковском фронте в одном взводе мыкались, потом аж в Крыму… Друзья-то, друзья были! А в двадцать четвертом повязали его в банде, что под Усть-Каменкой орудовала. Я сам его брал. Узнали мы друг друга, однако вида не подали. А ночью вывел его из сарая, отвел к оврагу и говорю: «Что же ты, сука, наделал? Как мог над нашим делом надругаться? Мало того, что себе и мне душу обгадил, ты революцию захотел обгадить, паразит!» В ногах валялся, все просил, чтобы я его разговорами не мучил, шлепнул на месте. Бес, дескать, попутал! Пришел, мол, с войны — баба, детишки ободраны, жрать нету, — пошел в банду, провиант да барахло доставать. Пожалел я его все-таки тогда.

— Как пожалел? — встрепенулся Семен.

— Пристрелил. Чтобы от Советской власти, за которую и его кровь пролита, позору ему не было. Понял? В таких делах, брат, ответа я не боюсь. Взвалил на себя революционную ношу — неси, не оглядывайся. Надо решать — решай, ни на кого не кивай.

— А если вдруг неправильно решишь? Ведь не только перед собой отвечать тогда — перед всей революцией.

— Не боюсь! — рубанул рукой Баталов. — Туг главное — какой фигурой сам в этом решении окажешься. Если в сторонке, тогда конечно. А если жизнь свою на кон кидаешь — поймут, кому надо, а до остальных мне и дела нет.

Кашин не мог теперь подробно уяснить смысл баталовских слов, сидел, разрумянившийся от чая, польщенный откровениями своего кумира. До сути их пришлось доходить впоследствии одному, собственным умом и опытом.

Михаил поднялся, снова сунулся к этажерке. Выхватил «Владыку Марса» Берроуза, хлопнул по залитой чернилами обложке:

— Беру почитать! Не возражаешь?

— Бери, бери! — Семен подскочил к Баталову, собрал со стола сушки и стал засовывать в карманы его брюк. Тот отбивался: «Да ну тебя!» — но Кашин не слушал.

Михаил подошел к окну, глянул:

— Лихие ночи! Облака, ветер, темень…

— Оставайся у меня! — предложил Семен.

— Не могу. Бабке обещался прийти, — серьезно сказал Баталов. В дверях остановился, подмигнул, сжал ладонь: — Пока, о Карабосса! — и затопал по лестнице. С полдороги вернулся: — Книжку-то забыл, понимаешь! Не повезет, наверно…

Взял «Владыку Марса», запихал за ремень и ушел. Выйдя со двора, он ринулся в сутолоку кривых, путаных улиц, потихоньку приближаясь к дому, где ждала его бабка. Но, не пройдя и трети дороги, услыхал за спиной быстрые шаги. Обернулся — догоняли двое.