Ядовитый Факультет. Фея, которую вы заслужили

Глава 44. По годовому кольцу

Как только мы добрались домой, Пересечень взялся за растопку камина, ибо батареи со своей задачей справлялись довольно вяло. Вор-Кошмарник в молчании удалился к себе в комнату, Путеводная Нить — на полку для шляп, Небываль-из-Пустоши взгромоздилась на спинку дивана. А Сио Лантий приткнулся в углу прихожей, потому что «Нойта должна пойти наверх одна».

На этом настояли решительно все. Они были убеждены, что Птица-Весень в скверном расположении духа не снизойдёт до моих просьб, если в комнате, кроме нас двоих, будет кто-то ещё.

А на меня и без того тоска наваливалась, тяжёлая, чернильная, густая…

Ли Фаний Орл поднялся с софы и обнял меня напоследок.

— Если надо, значит, надо. Жаль, что я не могу быть тебе полезен.

Утешил, нечего сказать.

Затем он уселся на тумбу напротив Сио Лантия и сочувственно вздохнул. Две охранные статуи, подумала я. Два согбенных привратника. Вот, как будет смотреться Нойта Сарс у Врат в Дивный Мир. Примерно так же уныло, да.

Моя рука примерзала к железным перилам пожарной лестницы. Ноги, несмотря на наличие обуви, примерзали к ступенькам — но тут уже, по большей части, из-за страха. Мне предстояло пойти на сближение с совершенно иной, неизученной формой жизни, в корне отличной от той милой, дружелюбной Птицы-Весень с красочным оперением. Как она отнесётся ко мне, когда я выпущу её из клетки? Не заклюёт ли? Не истеку ли я кровью прямо там, в собственной спальне?

Открывая дверь, я понятия не имела, что меня ждёт. Тишина и холод пустой комнаты были подобны хищным зверям, которые вонзали зубы прямо в моё сердце.

Птица-Весень (точнее, маленький чёрный обрубок с иглой вместо клюва) сидела на жёрдочке в клетке, крепко обхватив перекладину когтистыми пальцами неожиданно мощных лап. Набравшись смелости, я подошла к подоконнику и развернула клетку так, чтобы видеть крошечные злые глазки Птицы. Но та смотрела не на меня, а мимо меня, сквозь меня, словно Нойта — призрак, словно Нойты уже не существует и все фонарики гирлянды-проклятия погасли давным-давно.

По телу Птицы прокатывалась дрожь.

— Слушай, — неуверенно сказала я, и собственный голос показался мне слабым и жалким. — Слушай, нужна твоя помощь. Без тебя никак.

Она не отреагировала, продолжая сидеть на одном месте, и лишь тьма ещё сильнее налилась в её глаза.

— С-слушай, — цепенея, пробормотала я. — Давай приблизим весну. Ты ведь тоже этого хочешь. Тебе же плохо. И мне плохо. И так уж вышло, что весна нужна позарез нам обеим.

Птица-Весень вмиг перестала дрожать. Она слегка подняла голову и уставилась на меня своей ослепительной и неопровержимой тьмой, метя кончиком клюва-иглы аккурат в переносицу.

Пора, решила я и, сняв с клетки пружинный крючок, отворила дверцу и отошла на шаг — всего на шаг, хотя по-хорошему, вообще-то, стоило бы без оглядки бежать.

Птица-Весень выбралась из заточения с неохотой, словно где-то в глубине своей очерствевшей птичьей души предвидя, чем её освобождение обернётся.

Она смотрела только на меня, а я — на неё. И мною безголосо командовали:

«Вытяни руку, закатай рукав выше локтя, подойди. Ближе. Ближе. Ближе».

И когда Птица-Весень впилась в мою руку клювом-иглой, я лишь пискнула: не так уж было и больно, всё равно что от укола в вену, когда анализ крови берут.

Правда вот, что-то наш анализ слегка затянулся.

Она пила мою кровь, разбавленную светом дракона, и ноги с трудом меня держали. Я была не в силах смотреть на точку проникновения и чувствовала, что слабею, что ещё немного — и в жилах Нойты Сарс не останется совсем ничего.

Но злая чёрная Птица-Весень знала, когда закончить. Я уже почти теряла сознание, мысли метались и мутились, когда она вынула свой клюв из моего предплечья. И я на подгибающихся ногах бросилась искать зажим: какую-нибудь тряпку, салфетку, носовой платок, чтобы потуже затянуть руку и остановить кровотечение.

Всё произошедшее казалось диким, нелепым, сюрреалистичным. Зачем ей моя кровь? Что за дурацкое жертвоприношение? Что она делать-то собралась?

Её иглоподобный клюв словно бы набух, удлинился и стал толще. На тяжёлых, крупных лапах Птица-Весень спрыгнула с подоконника, и я отскочила от неё, наткнулась на деревянное изножье кровати, заработала ушиб. А Птице хоть бы что: на меня она даже не взглянула.

Неуклюже пройдясь к центру комнаты (весьма условному, ибо кровать частично располагалась в центре), она остановилась… и проткнула клювом воздух. От прокола в пространстве, словно по воде, пошли чёрные концентрические круги. Когда они застыли в виде древесных годовых колец, Птица-Весень медленно повернулась ко мне, и во мраке её глаз мелькнуло приглашение: идёшь или как?

Я вновь ощутила её волю, хотя она не была изложена в устной форме. Где-то в моём подсознании словно тонкий голосок включился: «Двигай давай! Зря, что ли, столько крови отдала?»

Иллюзорные годовые кольца, зависнув в воздухе, тихо пульсировали. Что это, если не портал? Согнёшься, проползёшь (с моим-то ростом) — и куда-нибудь непременно выползешь. А куда — это уже другой вопрос.

Писклявому голоску я была вынуждена повиноваться, а то действительно, какой толк в этих мучительных кровопотерях, если они никуда не приведут? Присела на корточки, баюкая раненую руку, голову в плечи вжала — и вслед за Птицей ползком вступила в новую систему координат.

Здесь не было верха и низа и отсутствовали такие понятия, как вперёд и назад. Годовые кольца — теперь уже коричневые, похожие на вафлю с шоколадной начинкой, — назойливо вились вокруг нас, куда бы мы ни повернули.

Птица-Весень ухватилась своим тонким клювом за одно из колец и расщепила его. Пространство заволновалось. «Вафли» заходили ходуном, и мы будто в бушующем океане очутились. А затем нас куда-то выбросило.

Я говорю «куда-то», потому что там, куда мы в итоге угодили, ни зги не было видно. Тьма кромешная, прямо как у Птицы-Весень в зрачках.

Из звуков же слышался лишь скрип — приглушённый, протяжный, усталый. Так могла бы скрипеть, пожалуй, столетняя Хвоистая Химера, слишком много повидавшая на своём веку.

Моё предположение оказалось верным. Голосок Птицы-Весень опять прокрался в голову и уведомил меня о том, где конкретно мы находимся. А затем моя спутница — мрачнее самой глубокой беззвёздной ночи — принялась топтаться, проминая лапами древесные ткани. Я же стояла и диву давалась: каким образом нам удалось попасть буквально в сердцевину дерева, если сердцевина должна быть под завязку заполнена клетками, отвечающими за газообмен и синтез веществ?

Мы этот материал на Природном факультете проходили, назубок заучивали и потом экзамены сдавали, так что у меня в памяти прекрасно всё отложилось. Тогда что здесь за мистика творится?

«Сейчас ты жива лишь наполовину, — пояснили мне писклявым голоском в черепной коробке. — В дереве присутствует твоя нематериальная часть. Оболочка осталась в доме с Инычужами. Если мне удастся договориться с деревом и нарастить годовое кольцо, душа вернётся к тебе».

«А в противном случае…», — мысленно начала я.

«В противном случае ты навсегда застрянешь внутри ствола и станешь его заложницей».

Ну замечательно! И на что я только подписалась!

«Шутка, — насмешливо прозвучал голос Птицы-Весень у меня в голове. — Твоя душа вернётся на положенное место так или иначе. Но какой тебе от этого прок, если спустя месяц ты всё равно отдашь концы?»

Надо же, чёрный юмор прорезался. Вполне в её духе, что уж там.

Теперь я ожидала, что Хвоистая Химера, чего доброго, по-человечьи заговорит и пошлёт нас лесом, а мы, вредины такие, умасливать её начнём, переговоры вести. Но ничего подобного не случилось. Птица-Весень просто возилась где-то внизу, прокладывая дополнительное годовое кольцо. И в один прекрасный момент, стоя в кромешной тьме, я задалась вопросом: а что я здесь делаю? Зачем меня в портал-то позвали? За новыми впечатлениями? Может, присутствие Нойты Сарс внутри дерева не такая уж необходимость?

Мой мыслительный процесс прервался оглушительным треском. Как будто дерево вдруг дискомфорт почувствовало и заявило нам, что оно обо всём этом думает. Содрогнулась крона, прибежище пернатых, и я услыхала приглушённый птичий гвалт в поднебесье.

— Закончила! — сообщила вслух Птица-Весень, и нас сию же секунду объял свет.

Насколько я поняла, целительный, поскольку с меня тотчас слетела и тоска, и усталость, словно проклятой гирлянды никогда не существовало.

А моя Птица восстала из пепла, обзавелась оперением, живым взглядом, изящными формами клюва и лап. Она парила в потоке света, расправив крылья, и больше не томилась от ненависти ко всему миру.

Мы уже не находились внутри Хвоистой Химеры. Разноцветным благоухающим потоком сияния нас вновь куда-то несло. Да что я говорю «куда-то»! Нас несло во вполне определённом направлении. В весну.

«Что, и всё?» — с облегчением, помноженным на недоумение, думала я, когда вокруг нас стали набухать почки, снег — экстренно таять, а подснежники — столь же экстренно распускаться.

Испытание пройдено, Нойта, дыши глубже. Дыши… Как-то так пел мне ветер, напоённый весенней свободой.

Мы пережили этот этап. Ты пережила. Но дальше ведь наверняка возникнет ещё какое-нибудь препятствие, и жизнь малиной не покажется, и опять придётся страдать.

Мои опасения на этот счёт были признаны негодными: Птица-Весень по-прежнему могла читать меня, как включённый планшет без паролей с неограниченным доступом к приложениям.

— Наслаждайся моментом, — сказала она. — Такая простая истина, но ты почему-то всегда её игнорируешь. Что тебе будущее, когда можно столько замечательных вещей наворотить в настоящем?

Потом она сказала, что благодарна мне за всё по очереди: и за клетку, в которую её посадили, и за ускорение весны, и за бесстрашие. А вот за кровавую историю прости, пожалуйста, было больно, знаю, и жутко (кому, как не мне, понимать). Но до чего же радостно, что период нелюбви закончился. Когда ты объят ненавистью, ты не любишь. Когда в тебе тоска или страх, любовь часто бывает изгнана. А жить без неё очень тяжело. Очень. Очень.

Мы немного полетали в расцветающем, пробуждающемся лесу. Я говорю «мы» и «полетали», потому что я вызвала из небытия свои роскошные искристые крылья, чем немало ошарашила Птицу-Весень, после чего составила ей полноценную компанию.

Два крылатых существа — маленькое и большое — вылетели из леса в ярчайший из рассветов и приземлились на крышу дома, из трубы которого валил дым. Наш дом, подумалось мне, и наш дым. И как было бы чудесно, если бы вот это «наше» продолжалось до бесконечности. Но почему-то всегда приходится уходить…

— Нойта, Весень! — крикнул нам Пересечень, высунувшись из кухонного окна и размахивая поварёшкой. — Спускайтесь сюда!

— Дуйте жрать! — проорал Вор-Кошмарник, высунувшись из окошка по соседству.

Мы, само собой, спустились. И Пересечень не умолкал ни на мгновение. Всё рассказывал, как увидел, что гирлянда с тыквами рассыпалась в прах, а потом услышал, как запели в саду птицы. И солнце вдруг пригрело, и ручьи побежали, и цветение резко началось.

— Сразу понял, что это вы весну поторопили. Умнички мои!

Он похвалил новое оперение Птицы-Весень и заявил, что она стала ещё краше, чем была. А Ли Фаний Орл сидел, сложив на коленях руки, и Сио Лантий сидел, и оба мечтательно улыбались, глядя на меня своими лучистыми глазами. Будто я какая-нибудь картина в галерее, созданная исключительно затем, чтобы мною любовались.

Пересечень спохватился и позвал всех к столу. Но не успели мы толком поесть, как в дверь постучали. На пороге обнаружились профессор с Кагатой.

— Вы что-то сделали, да? — пытливо спросил Деус Ним. — Это ведьвычто-то сделали. Ни за что не поверю, будто бы погода распсиховалась без посторонней помощи. Сначала пурга, следом оттепель. Моя престарелая соседка по общежитию жалуется на давление и мигрень. В грибной отель, где живёт Кагата, трижды приезжала скорая. Вы, вообще, что тут устроили, а, Нойта Сарс?!

Он обратился ко мне по имени и фамилии, что само по себе означало, что он настроен на серьёзные разбирательства. Но то, с какой саркастичной ухмылкой он произнёс свою обвинительную речь, выдавало его с потрохами. Этот хмырь откровенно забавлялся происходящим.

— Нойта, Сио Лантий, — позвал он, — на пару слов.

И скрылся за дверью в бушующей солнечной весне.

Точно по щелчку чьих-то волшебных пальцев, ровно в этот же момент во дворе припустил бисером весёлый ливень. Но под козырьком крыльца он нам был, конечно, не страшен. Отложив вилки и ножи, мы с Сио Лантием выбрались из-за стола.

Снаружи пахло древесиной, сырой землёй и дикими ягодами, которые, не ровен час, проклюнутся и созреют в чреве леса. Дождь пытался достать нас и так, и эдак, задевая холодными брызгами. Козырёк над крыльцом спасал едва-едва.

— Так, — деловито прищурился Деус Ним, оглядывая меня, как какую-нибудь статую, выставленную на продажу. — Смотрю, твой комплект уже полон. Не буду спрашивать, где именно ты отхватила свою недостающую часть. Просто знай, что я очень тобой горжусь.

— А ты… — Он подошёл к Сио Лантию и мгновенно определил: — Не готов. Даю тебе неделю. За неделю, надеюсь, справишься.

— Справлюсь с чем? — не уразумел парень.

Профессор с экспрессией хлопнул себя пятернёй по лбу и закатил глаза.

— С дополнением своей крылатой ипостаси, разумеется! Все мы, кроме одного тебя, теперь можем нормально превращаться и не нуждаемся в стимуле, в отличие от некоторых, — гаркнул он и замахнулся на Сио Лантия, у которого немедленно отросли пепельные крылья.

— Иди, — распорядился профессор, театрально махнув рукой с выставленным указательным пальцем. — Иди и ищи. Чего бы тебе это ни стоило.