Заключённый с боевиками ИГИЛ

12

К первой неделе января 2016 года я думал, что Национальная разведывательная служба Судана передала моё дело в суд. Я ожидал этой даты с момента встречи с г-ном Сламой. 10 января исполнился бы месяц со дня моего ареста. Если бы к тому времени моё дело не было передано в суд, вероятно, это означало бы, что меня освободят.

Однако, когда первая неделя января наступила, а потом прошла, я понял, что следователь службы безопасности намеренно ввёл меня в заблуждение ложной информацией — это была знакомая мне тактика, которую когда-то использовали и коммунисты. Я был расстроен и чувствовал, как меня покидают последние силы. Когда к 9 января чешский консул так и не появился с хорошими новостями, я разволновался ещё больше. «Я хочу связаться с посольством, — потребовал я. — Я хочу позвонить своей семье». Когда мне отказали, я решил взять всё в свои руки. Я объявил голодовку.

Я был вдохновлён воспоминаниями об одном из моих коллег, гражданине Австралии, который, когда его арестовали в Северной Корее, начал голодовку. Поскольку он был пожилым человеком, из-за отсутствия питания его состояние быстро ухудшалось, что заставило северокорейцев освободить его. «Если голодовка сработала в его случае, возможно, она сработает и в моём. Если у меня хватит сил выстоять, возможно, суданцы освободят меня».

В Судане голодовка считается преступным деянием, и я полностью осознавал всю серьёзность своего решения. Согласно суданскому законодательству, заключённый, объявивший голодовку, может быть привязан к шесту во дворе с миской еды и чашкой воды, поставленными рядом с ним. Если он по-прежнему будет отказываться прекратить голодовку, его могут привлечь к суду за причинение ущерба своему телу. Однако я был полон решимости. Я помнил о том, как много лет назад мой отец держал сорокадневный духовный пост. И если он мог жить на воде, то и я тоже смогу.

К счастью, против меня не выдвинули никаких дополнительных обвинений, и в течение восьми дней я не ел. Я полностью отказался от хлеба и чая, которые приносили утром, и от фула, то есть варёных бобов, которые приносили в одиннадцатом часу. Даже кушанье под названием гара, состоящее из варёной картошки и тыквы, приносимое во второй половине дня, не могло соблазнить меня. Отказаться от ужина — миски лапши, называемой илериёй, было легче, потому что это сладкое блюдо часто было покрыто плесенью. Вместо еды я только пил воду и глотал средство от головной боли на основе аспирина, которое надзиратели доставили мне в камеру; я задавался вопросом, не спровоцирует ли приём медикаментов натощак язву. Мои сокамерники, казалось, были поражены моим отказом от пищи. Они приравнивали моё голодание к своему религиозному посту во время Рамадана, хотя их пост длился только от рассвета до заката и сопровождался всенощным объеданием.

К 13 января, через четыре дня после объявления мной голодовки, я был в ужасной форме. Мои брюки стали уже такими свободными, что держались на бёдрах только с помощью пояса, который я связал из полиэтиленовых пакетов для хлеба. Казалось, что у меня не оставалось никаких сил, — ни сил разума, ни тела, — и я неподвижно лежал на полу. Песни, которые я когда-то хорошо знал, начали исчезать из памяти. Я мог вспомнить только смутные фрагменты. Однако я всё равно возносил их к Господу — жалкое жертвоприношение человека, находящегося на грани краха.

Я был доставлен в больницу НСРБ, где медперсонал сделал множество анализов. За месяц тюремного заключения я потерял пятнадцать килограммов веса. Доктор проявил любезность и показал мне результаты анализов крови. Я был шокирован тем, насколько низким был уровень гемоглобина. У меня была анемия, однако я не был уверен, вызван ли дефицит железа недоеданием или внутренним кровотечением. Тем не менее, благодаря двадцатилетнему опыту работы именно в этой области — аналитической химии, гематологии и переливания крови, я осознавал опасность результатов своих лабораторных исследований. Невзирая на мои протесты, доктор назначил настой декстрозы, чтобы повысить уровень глюкозы в крови, что привело к непреднамеренному результату: она дала мне достаточно энергии, чтобы продолжить голодовку ещё на четыре дня.

Я вернулся в тюрьму, но меня всё время продолжал беспокоить низкий уровень гемоглобина. Я знал, что кислородное насыщение моей крови было таким низким, что повлияло на мой мозг и привело к огромным трудностям с концентрацией.

Я чувствовал себя в ловушке, находясь в крошечной камере, постоянно окружённый нескончаемыми мусульманскими молитвами и чтением Корана на арабском. К этому времени я запомнил столько арабского, что мог легко стать муэдзином или имамом. Несмотря на то, что у меня постоянно кружилась голова и я не мог сосредоточиться, в моих мыслях постоянно кружился вихрь арабских слов. Я беспокоился о своей семье, о том, как они смогут сводить концы с концами. И изо всех сил пытался сформулировать свои собственные молитвы. Я знал, что если не буду осторожен, то могу сойти с ума.

17 января состояние моего здоровья ухудшилось настолько, что я вынужден был прекратить голодовку. Я перестал контролировать ситуацию и, вместо этого, отдал всё в своей жизни — включая продолжительность моего пребывания в тюрьме — Господу. Прошло восемь дней с тех пор, как я ел в последний раз. На следующее утро, чтобы помочь мне набрать вес и оправиться от истощения, мой завтрак начали дополнять двумя маленькими простыми йогуртами и двумя варёными яйцами.

«Аллаху Акбар!» почти постоянно звучало в нашей тюремной камере. Эти слова — часть призыва к мусульманской молитве, и каждый мусульманин непрерывно повторял их в течение дня, по сто раз на день, ежедневно. Заключённый в крошечной камере, я наблюдал, как мои сокамерники кланяются и слушают чтение Корана. Постоянно пребывая в окружении бормочущих голосов и повторяющихся молитв, я начал беспокоиться о своём психическом здоровье и почувствовал сильную потребность в том, чтобы что-то иное, кроме их голосов, занимало мой разум.

В последние дни января, во время молитв моих сокамерников-мусульман, Господь начал посылать мне на ум христианские песни. Наблюдая за тем, как мусульмане склоняют к земле лица, я вспомнил гимн, которому меня научил отец, когда я был совсем маленьким: «Каждое колено преклонится». В Чехословакии во время подпольных собраний по обучению ученичеству мы спонтанно начинали петь этот гимн. Теперь и в моей тюремной камере в мой разум начали врываться эти же слова. Когда мусульмане молились, я снова и снова пел в уме эту песню, и это помогало мне превозносить имя моего Господа. Пять раз в день, когда мне приходилось стоять в камере возле туалета, лицом к унитазу, я повторял припев: «Каждое колено преклонится, всякий язык исповедует, что Ты — Господь». Напоминая себе, что когда-то каждый человек склонит колени, преклоняясь перед моим Господом, я начал осознавать вечную реальность моей победы во Христе, и моё здравомыслие не пошатнулось.

В момент, когда я больше всего беспокоился о своём психическом здоровье, Святой Дух напомнил мне стих из Послания к филиппийцам 4:7: «…и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдёт сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе». Он охранял не только моё сердце, но и мой разум.

Во время каждого азана, когда мои сокамерники омывали себя водой из ибрига, я восхвалял Бога словами из Книги Откровение 4:8: «И каждое из четырёх животных… ни днём, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядёт». Если эти четыре живых существа могли произносить слова «свят, свят, свят» на протяжении всей вечности, то я знал, что смогу произносить их одну минуту, пять минут или час. Я начал повторять этот стих в уме снова и снова: «Свят, свят, свят, Господь Бог Вседержитель!» Он заставил меня задуматься о таких конкретных атрибутах Бога, как Его святость, Его чистота, Его способность исцелять. «Свят, свят, свят Господь, Бог Целитель». И я начинал молиться за исцеление преследуемых христиан в Нигерии, которые недавно получили ранения во время серии антихристианских нападений. «Свят, свят, свят Господь, Бог Освободитель пленных». Я молился за христиан в Эритрее, заключённых в тюрьмы уже более десяти лет. «Свят, свят, свят Господь», — повторял я снова и снова. Я знал, что не могу петь гимны и произносить слова Писания вслух, однако мог свободно петь и произносить их в своём сердце.

Когда я начал больше концентрироваться на святости и силе Бога, а не на ужасах моей ежедневной реальности, динамика в моей тюремной камере начала меняться в худшую для меня сторону. Мои сокамерники из ИГИЛ не знали, что я начал в уме повторять эти молитвенные слова, но в течение той первой недели февраля чем больше я пел Богу и возносил Его имя, тем жёстче они обращались со мной. Поскольку я был единственным белым человеком во всей тюрьме, моя кожа стала особенно плодотворным и постоянным источником насмешек. «Посмотри, как грязны твои ноги, — хохотали они, указывая на мои бледные подошвы, — и посмотри, как чисты наши ноги».

Мои сокамерники стали настолько агрессивными, что ограничение моего передвижения по и без того крошечной камере больше не доставляло им удовольствия. Всякий раз, когда я шёл, они требовали, чтобы я уступал дорогу им. Меня заставляли часами сидеть на полу, скрестив ноги, — крайне болезненное для меня положение, поскольку я не привык к такой мусульманской практике.

Чтобы ещё больше оскорбить и унизить меня, сокамерники заставляли меня стирать своё нижнее бельё и голыми руками чистить унитаз. Они не позволили мне есть вместе с ними. «Ты — неверный и нечистый», — говорили сокамерники и заставили меня есть из отдельного блюда, которое они хранили возле туалета. Каждый раз, когда один из них облегчал мочевой пузырь, моё блюдо забрызгивало каплями мочи.

Меня обзывали всевозможными уничижительными именами, и когда я не сразу отзывался на кличку «грязная свинья» или «грязная крыса», сокамерники откручивали деревянную палку от метлы и били меня по голове. Каждое утро я просыпался с новыми синяками на теле и пульсирующей головной болью.

До сих пор Господь давал мне силы не отвечать на избиения. Когда меня ударяли по правой щеке, я подставлял левую. Конечно, даже если бы я и решил дать отпор и попытался защитить себя от их нападок, мои усилия были бы бесплодными против шести человек. Я никак не мог защититься от них, поэтому осознавал, что, если хочу остаться в живых, мне нужно отзываться на любые клички, которыми они называют меня.

Господь дал мне особую милость не только проповедовать им Евангелие, но и жить по Евангелию среди них. Я знал, что поступать так позволяло мне не моё «я», а Христос, живущий во мне. Когда мои сокамерники увидели, что я последовательно отказываюсь мстить им, их ненависть и агрессия стали ещё сильнее. Однако я знал, что мы, христиане, призваны любить своих врагов, делать добро тем, кто нас ненавидит, благословлять тех, кто нас проклинает, и молиться за тех, кто нас оскорбляет (Евангелие от Луки 6:27). На самом деле христианство является единственной религией, которая учит своих последователей любить своих врагов.

В процессе поступления в тюрьму мне удалось сохранить своё обручальное кольцо при себе, потому что с годами я набирал вес, и оно уже не снималось с пальца. Но когда я похудел в тюрьме, похудел и мой палец. Я начал замечать, как члены ИГИЛ посматривают на него.

— Отдай нам кольцо, — сказали они. — Если не отдашь, мы убьём тебя.

Я стал замечать, что они точат край одной из металлических тарелок и шлифуют ламель вентиляционной жалюзи, чтобы использовать их в качестве ножей.

Одним из моих сокамерников был ливиец, который служил личным телохранителем Усамы бен Ладена. Однажды он продемонстрировал нам свою ногу, усеянную шрамами от пуль. Он также показал нам, как убить человека сзади, используя леску, которую он тайно пронёс в тюрьму. Если всё сделано правильно, пояснил он, доставая леску из кармана, смерть наступит через несколько секунд. Боевик ИГИЛ похвастался и тем, что был в числе тех, кто в феврале 2015 года обезглавил на ливийском берегу двадцать египетских христиан. Видеозапись этой казни видели во всём мире.

— Я могу убить любого за считанные секунды, — сказал он мне, наматывая леску на палец. — Если бы ты был русским или американцем, я пришил бы тебя немедленно.

Мои сокамерники из ИГИЛ считали его своим героем, а его зависть к моему обручальному кольцу заставляла меня нервничать и чувствовать себя уязвимым. Я знал, что если бы этот человек захотел, он мог вырвать моё кольцо вместе с пальцем за секунду. Я непроизвольно сжимал пальцы вокруг толстой полосы золота, единственной ощутимой связи с моей дорогой супругой.

Меня вынуждали сидеть на полу со окрещёнными ногами, в то время как мои сокамерники делали вид, что они — следователи, допрашивающие меня о моей христианской деятельности в Судане. Всякий раз, когда я давал ответ, который не устраивал их, меня избивали кулаками.

— Скажи нам, кто ты! — кричали они. — Скажи нам, что ты грязная свинья!

Внезапно их допрос принял ещё более пугающий характер. Абд аль-Бари заставил меня встать на колени и начал избивать меня палкой от метлы — единственного орудия труда, которое охранники позволяли нам иметь в камере. Каждый удар по туловищу вызывал приступы мучительной боли, но я стискивал зубы и терпел.

— Кто те другие христиане, которые были арестованы вместе с тобой? — потребовал ответа Абд аль-Бари, остановившись.

Моя голова всё ещё была прижата к груди, и я почувствовал, как сердце моё замерло. «О чём он говорит? Какие ещё христиане?» Я задумался. Последовал ещё один молниеносный удар по спине, а затем он перефразировал свой вопрос.

— Откуда ты знаешь Хасана и Монима?

Я был ошеломлён. «Неужели их тоже арестовали?!» Моё тело болело, а разум мучился в агонии, когда я пытался разобраться в этой информации. Я испытывал пульсирующую боль в открытых ранах на спине, однако эти физические раны были не такими болезненными, как внезапно посетившая меня мысль: «Хасана и Монима арестовали из-за меня?»

Когда я отказался отвечать на вопросы о пасторе Хасане, сокамерники начали деревянной палкой разбивать мне пальцы. Когда я не назвал им имена других пасторов, присутствовавших на конференции в Аддис-Абебе, они стали бить тяжёлой крышкой унитаза по локтю. Пронзительный, нечеловеческий крик вырывался из моих губ, когда мой мозг пытался справиться с болью.

Иногда меня избивали так беспощадно, что я думал, что не выживу. Во время следующего «допроса» Абд аль-Бари так сильно ударил меня по спине туфлей, что я думал, не сломаны ли мои рёбра. Не проходило и дня, чтобы мои сокамерники из ИГИЛ не нападали на меня и не мучили.

Удивительно, однако, по мере того как усиливались мои пытки, мой разум становился всё более и более спокойным. Я больше так не беспокоился о своей семье и о том, что мои суданские братья оказались в тюрьме вместе со мной. На самом деле в этот период физических страданий я вообще не мог думать о семье. Я возложил их на алтарь и мог только призывать над ними имя Иисуса.

Благодаря этим переживаниям, какими бы ужасными они не были, я начал видеть всё более чётко образ Иисуса Христа, также избиваемого и мучимого. Каждый раз, когда меня избивали, пинали или высмеивали, я думал о Христе и о том, что Он терпеливо переносил от рук римских солдат.

«Если мой Господь желал претерпеть муки за меня, то, будучи Его последователем, я также должен быть готов идти по Его стопам и разделить Его страдания ради Его имени» (Послание к филиппийцам 3:10).

Каждый вечер сокамерники продолжали допрос. В частности, Абд аль-Бари хотел узнать больше о христианской работе в Судане. Большинство моих ответов им не нравилось, поэтому меня продолжали избивать деревянной палкой от метлы. Они били по голове и по пальцам, вонзали её конец в живот. Моё тело корчилось от боли, однако, к моему огромному удивлению, я осознавал, что испытываю глубочайший покой в сердце и в разуме. Когда меня избивали, я мог даже молиться за свою семью.

Внезапно, на долю секунды, у меня перед глазами возник образ Христа, избиваемого деревянной тростью по голове после Его ареста, о чём мы читаем в Евангелии от Матфея 27:30. «Господи! — взмолился я. — Ты пошёл впереди меня и был избит, распят и даже умер за мои грехи». И тут я сделал поражающее открытие: я был безжалостно избиваем своими сокамерниками, однако совсем не чувствовал боли!

Я знал, что в тот миг Господь был со мной в камере. Позже я узнаю, что именно в этот самый момент Бог призвал армию молитвенных воинов сражаться за меня в молитве. Однако тогда мне это не было известно…

Однажды я сидел в камере и слушал, как боевики ИГИЛ разговаривали о том, как моя страна, Чешская Республика, разрешила ЦРУ США применять пытки водой по отношению к террористам «Аль-Каиды». Я знал, что мои сокамерники перепутали её с Польшей, поэтому исправил их.

Однако они настаивали на том, что именно моя страна, а не Польша позволила США пытать террористов таким образом.

— Тебе известно, что такое пытка водой? — спросили они меня.

— Да, — ответил я, — я знаю, что это такое.

— Хорошо, но ты ещё не знаешь, каково это, поэтому мы поможем тебе испытать это на себе.

Поначалу меня это мало волновало. В нашей камере было мало воды, поэтому я думал, что это — всего лишь пустые угрозы.

Однако уже вскоре я понял, насколько эти угрозы серьёзны. Абд аль-Бари убедил охранников перевести всех нас в большую камеру на нашем этаже, которую заключённые назвали «водной камерой», потому что это была единственная камера в тюрьме с постоянным напором воды.

Утром 6 февраля мы все семеро были переведены в другую камеру, и мои сокамерники сразу же приказали мне постирать их нижнее бельё в углу грязного туалета. Повернувшись спиной, я слышал, как шесть человек говорили обо мне по-арабски, и начал волноваться. Усама Рамадан, мужчина, молитву которого я услышал как-то ночью несколькими неделями ранее, очевидно, должен был возглавить мои пытки. Я видел, как он складывал полоски ткани, вырезанные из джилабии, длинного балахонистого одеяния мусульман.

— Ты должен рассказать следователю, что мы делаем с тобой, — издевались мужчины. Даже в тюрьме ничто не могло помешать им бороться с неверными.

Я знал, что в моём физическом состоянии пытки водой, скорее всего, положат конец моей жизни. Я не только был слаб от регулярных избиений, но и подозревал, что всё ещё страдаю от анемии и гипоксии. Когда сокамерники начали приближаться ко мне, мне понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить своё сердце и подготовить разум к тому, что должно произойти.