Заключённый с боевиками ИГИЛ

26

В течение последующих двух недель наши судебные слушания были отложены, и мы с нетерпением ожидали новостей или хотя бы каких-либо известий. 3 ноября мы наконец возвратились в Хартум и обнаружили, что обвинение завершило изложение своей стороны дела. Настало время действовать нашей защите.

Мой адвокат начал с перекрёстного допроса прокурора. Его храбрость в противостоянии правительству была поразительной. Когда я сейчас вспоминаю о нём, моё сердце наполняется благодарностью.

— Существуют ли какие-либо условия выдачи суданских виз, которые мешают посетителю страны встречаться с суданцами? — поставил он вопрос. — Ведётся ли между Суданом и Чешской Республикой какая-либо война?

— Нет, — ответил г-н Абдуррахман.

— Согласно предоставленной вами информации, большинство продемонстрированных в суде фотографий были сделаны в 2011 году в Нубийских горах. Находился ли г-дин Яшек в это время там?

Продолжая задавать вопросы, моему адвокату удалось дискредитировать аудио-, видео- и фотографические доказательства, предоставленные обвинением.

— Провели ли вы идентификацию голоса? Знаете ли вы, что в наше время голос можно подделать при помощи технологий? А камера, представленная в качестве вещественного доказательства, — была ли она именно той камерой, которая использовалась для съёмки?

Г-н Абдуррахман признал, что в 2011 году я не присутствовал на месте съёмки, но он нашёл также фотографии, датированные 2012 годом, хотя и снятые другой моделью фотоаппарата Canon.

Наши адвокаты продолжали допрос, строя его вокруг конференции в Аддис-Абебе, фотографий раненого студента и помощи, предложенной ему. Г-н Абдуррахман соглашался почти со всеми аргументами защиты, и я начал видеть проблеск надежды.

Обвинению потребовалось три месяца, чтобы представить своё дело против нас, а защите — всего три часа, чтобы развенчать его.

Однако моей надежде суждено было жить недолго. В ноябре и декабре состоялись ещё семь еженедельных слушаний, и мне стало ясно, что, несмотря на многие неточности в изложении дела обвинением, у них было много доказательств против меня. Они утверждали, что я враждебно отношусь к государству, что угрожает национальной и социальной безопасности страны. А «незаконная гуманитарная работа», которую я проводил, якобы не только угрожает национальной безопасности, но и наносит ущерб интересам суданского общества. Правительство Судана пыталось продемонстрировать присутствие у них демократии, однако я знал, что независимо от того, какие доказательства предоставит защита, суд может делать всё, что захочет. А судья вынесет решение по указанию НСРБ, не основываясь на фактах.

После каждого судебного заседания проправительственные газеты публиковали статьи, в которых представляли нас худшими из преступников и наиболее опасными врагами суданского правительства. Несмотря на то, что такую же практику я наблюдал в тоталитарных странах по всему миру, где своим служением поддерживал преследуемых христиан, оказавшихся в подобной ситуации, я был крайне разочарован несправедливостью системы и беспомощностью, которую испытывал. Я знал, что буду признан виновным и могу быть приговорён к смертной казни. В лучшем случае я могу провести последующих два десятилетия своей жизни в тюрьме. Ночью, когда мне удалось безопасно воспользоваться телефоном, я позвонил своей семье, чтобы подготовить их к тому, что, как я знал, может произойти. Возможно, меня и освободят из тюрьмы, однако я также понимал, что меня могут приговорить к долгим годам тюремного заключения, пожизненному заключению или даже смерти, и хотел, чтобы моя семья была к этому готова.

Сотрудники консульства, а также чешский посол из Каира, присутствовавшие на многих судебных слушаниях, заверяли меня, что начнут переговоры о моём освобождении, как только будет вынесен приговор. Но сколько времени займёт процесс переговоров — недели, месяцы?

— Я подозреваю, что суд приговорит меня к двадцати годам тюремного заключения, — сказал я сотруднику чешского консульства через день после завершения судебного разбирательства.

— Нет, нет, — заверил он меня. — В таких случаях обычно приговаривают к сроку, равному тому, который обвиняемый уже отбыл. Я уверен, что вас освободят.

Как же я молился, чтобы он оказался прав!