Заключённый с боевиками ИГИЛ

29

Был канун Рождества — второго Рождества, проведенного мной в заключении в суданских тюрьмах. Я наблюдал, как в нашу часовню втискиваются всё новые заключённые, несмотря на то, что присутствующих и так собралось уже более двухсот человек. Нам пришлось доставить стулья и скамьи, чтобы вместить всех желающих. Администрация тюрьмы позволила нам одолжить динамики, которые суданские христиане любят использовать во время пения, и их громкий звук привлекал даже мусульман, которые решили отпраздновать Рождество вместе с нами.

Служение было очень эмоциональным. Незадолго до проповеди мне удалось дозвониться до своей семьи из одного из действующих туалетов в часовне и ненадолго поговорить с ними. В спешке я сообщил, что у меня всего несколько минут, так как я вот-вот должен проповедовать.

Мы провели в часовне всю ночь, молясь и готовясь к следующему дню, а утром к нам прибыл местный католический священник. Впервые в истории тюрьмы «Аль-Худа» администрация дала разрешение на присутствие в нашей часовне ста заключённых, приговорённых к смертной казни. Это были люди, которые отбывали заключение в камере смертников — камере для тех, кто осуждён на смерть. Каждое воскресенье пасторы Хасан и Кува посещали камеру смертников и проповедовали осуждённым. Я также хотел присоединиться к ним, однако, поскольку был иностранцем, мне отказали в такой возможности.

На Рождество я смог впервые встретиться с заключёнными-христианами из камеры смертников. Со слезами на глазах мы обнялись. Этим людям суждено было умереть, и, обнимая братьев, я думал о том, что они, вероятно, будут казнены, прежде чем у нас появится ещё одна возможность встретиться с ними здесь, на земле.

Но теперь у нас есть уверенность, что скоро мы увидимся на небесах.

В конце декабря я, наконец, предстал перед судом. Допрос проводил прокурор, а я отвечал уверенно.

— Когда вы посетили Судан? — спросил он.

— Я был в Южном Судане в 2012 году, но я не заезжал в Судан и никогда не встречался ни с кем из военных.

— Как вы попали в Судан в 2015 году?

— Я въехал по туристической визе.

— Вы работаете на «Голос мучеников»?

— Я выполняю работу для «Голоса мучеников» по контракту, — пояснил я, — но не являюсь сотрудником этой организации, потому что я — не гражданин США.

— Зачем вы посетили конференцию в Аддис-Абебе?

— Я присутствовал на конференции, чтобы молиться за мир в Судане.

После дополнительных вопросов о моей работе, моих поездках в Судан и помощи, которую я предоставил раненому студенту-христианину, я завершил дачу показаний смелым заявлением:

— В нормальной стране, когда кто-то из-за рубежа привозит средства, чтобы помочь её гражданину, правительство с благодарностью принимает помощь. Я приехал в Судан не для того, чтобы заниматься шпионажем; я приехал, чтобы помочь нуждающемуся. Судан должен быть за это благодарен!

Я знал, что мои показания имели силу, однако также осознавал, что их было недостаточно.

В воскресенье 29 января я проснулся задолго до рассвета и начал готовиться к поездке в Хартум. Наше судебное разбирательство состояло из двадцати одного заседания и длилось почти шесть месяцев. Всё это время суданские проправительственные СМИ распространяли пропагандистские статьи о моём аресте. Я рассчитывал примерно на три месяца заключения — простая формальность. Однако шёл январь 2017 года, и я находился в заключении более двенадцати месяцев.

Наконец мои испытания, кажется, заканчиваются. По крайней мере, больше не будет невыносимых длительных поездок в пыли под палящим солнцем в кузове скотовоза из тюрьмы «Аль-Худа» в здание суда в Хартуме. Я упаковал вещи в чемодан и в последний раз забрался в грузовик для скота.

В тюрьме брат Моним регулярно читал газеты. Большинство наших судебных слушаний проходили в воскресенье, а в понедельник-вторник в газетах, как правило, появлялись статьи о нашем деле. Моним читал их, а затем переводил для меня. Статьи часто иллюстрировались фотографиями, взятыми с моего жёсткого диска, — «доказательство» того, что я был шпионом.

Наблюдая за тем, как подконтрольные правительству газеты трубят о нашем деле, я понимал, что с каждым днём надежда на то, что нас приговорят к сроку заключения, равному уже отбытому, и отпустят домой, таяла: правительство Судана потратило слишком много времени и сил на то, чтобы изобразить нас опасными преступниками и шпионами. Для него важно использовать наше дело, чтобы попытаться продемонстрировать миру, что их система управления и исламские законы, пресекающие христианскую деятельность, хороши и уместны. Я знал, что мой арест и тюремное заключение носят политический характер, и был готов смело взглянуть в глаза будущему, что бы ни ждало меня, даже если это ещё много месяцев или даже лет тюремного заключения. Я знал, что Бог использует меня, и верил, что Он будет продолжать делать это, будь то в суданской тюрьме или дома среди моих родных.

Каждый вечер я тайно разговаривал со своей семьёй по мобильному телефону и подготовил их к тому, что буду признан виновным. «Не удивляйтесь, — говорил я им, — если меня приговорят к 15–20 годам тюремного заключения». Я не хотел, чтобы «обвинительный» приговор, который будет вынесен мне, шокировал их. Я призывал их не впадать в отчаянье и напоминал им, что чешское правительство ведёт с властями Судана переговоры по моему делу. И как только приговор будет вынесен, и мы узнаем его, — пытался я ободрить их, — тогда нам точно будет известно, что поставлено на карту, и тогда переговоры наберут новой силы!

На одном из предыдущих судебных заседаний 2 января 2017 года судьёй было установлено, что во время моего приезда в Хартум пастора Кувы там не было и что он только одолжил пастору Хасану свою машину. Таким образом, дело против пастора Кувы было закрыто из-за отсутствия состава преступления. Я сердечно радовался за пастора Куву и молился, чтобы такие же хорошие новости получил каждый из нас.

Однако Хасан, Моним и я всё ещё ожидали оглашения приговоров. И вот настал тот важный и долгожданный день. Мы молча шли в здание суда. Каждый из нас думал и молился, наблюдал и ждал. Я задавался вопросом, что сейчас делает дома Ванда, и молился, чтобы новости, которые мы получим сегодня, не сломили её. Мы вошли в зал суда и обнаружили, что он переполнен активистами, журналистами, представителями посольств и широкой общественности. Вошёл судья, и все встали.

Голос судьи звучал чётко и твёрдо, когда он зачитывал приговор с заранее подготовленного документа. Пастор Хасан и Моним были признаны виновными по четырём обвинениям, выдвинутым против них, и приговорены к двенадцати годам тюремного заключения. Дочь-подросток пастора Хасана упала на пол в слезах.

Я ожидал приговора, но поскольку слушание проводилось исключительно на арабском языке, я полностью зависел от перевода пастора Хасана. Я сидел на скамье, глубоко вздыхая, стараясь успокоить нервы, но чувствовал, как сердце выскакивает у меня из груди. Я сосредоточил внимание на судье и ждал, пока он начнёт зачитывать приговор. Когда он, наконец, начал, Хасан наклонился ко мне, чтобы перевести его слова на английский. Переводя, он не мог скрыть шок, звучавший в голосе. «Судья признал тебя виновным по всем восьми обвинениям, выдвинутым против тебя, и приговорил к пожизненному тюремному заключению — высшей мере наказания, за исключением смертной казни!»

Приговор также включал выплату штрафа в размере 100 тысяч суданских фунтов (почти 17 тысяч долларов США) и конфискацию всего моего оборудования — камеры и объективов Canon, ноутбука, айфона, видеокамеры и внешних жёстких дисков — всё это теперь стало собственностью правительства Судана.

Я был полностью уверен, что моя жизнь — в руках Господа, поэтому держался спокойно и после оглашения приговора испытал облегчение. Хотя я надеялся и молился за лучший исход дела, я совершенно не был удивлён тем, что правительство Судана приговорило меня к пожизненному заключению (что в Судане приравнивалось к двадцати годам заключения). И испытание, долгое испытание неизвестностью, наконец-то закончилось.

Суровость наказания демонстрировала всю абсурдность этого религиозно-политического судебного разбирательства, направленного против меня и моих дорогих суданских соратников-заключённых и братьев. Если бы правительство вынесло более разумный приговор — шесть месяцев или год, многие могли бы подумать, что обвинения были законными, и я действительно причастен к какой-либо преступной деятельности в Судане. Пожизненное же заключение, к которому было приговорено лицо, доставившее в страну помощь, ясно свидетельствовало о том, что весь процесс был бессмысленным фарсом.

Что касается моего имущества, меня совсем не волновала материальная потеря. Я мог купить себе новый компьютер или камеру. «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Книга Иова 1:21). Не беспокоился я и о пожизненном заключении. В конце концов, моя жизнь больше мне не принадлежала — она принадлежала Иисусу Христу! Он дорого заплатил за неё.