Заключённый с боевиками ИГИЛ

14

Я сделал шаг в пустую камеру и сразу же ощутил на себе сильный поток холодного воздуха. В камере стояли металлические нары без матраса, покрытые засохшей человеческой кровью. В туалете было грязно, водопровод отсутствовал. Я вспомнил о своём одеяле и подумал, что температура в моей новой камере — градусов десять. «Ночь будет холодной!» Я понимал, что перевод в «холодильник», вероятно, был актом мести со стороны надзирателей, которым начальник тюрьмы из-за меня сделал выговор. Я напрягся, осознав, что теперь они точно покажут мне, на что способны.

После длительного пребывания в тюрьме мою голову начали покрывать короткие седые волосы. Я обернул свою запасную рубашку вокруг головы, чтобы согреть её. Снова порывшись в пакете, я достал запасную пару брюк. У меня не было куртки, поэтому я использовал их, чтобы прикрыть голые руки.

Всю ночь я ходил из угла в угол и если переставал двигаться, то моментально замерзал. Один раз я попробовал сесть на единственный, стоящий в комнате стул, но леденящий металл, прикасаясь к моим ногам, ещё больше морозил меня.

Однако в разгар моих мук я получил и благословение: впервые с тех пор, как я прибыл в тюрьму, я мог побыть один. «Я могу говорить вслух!» Я прославлял Господа за моего отца и задавался вопросом, окружит ли меня Бог ангелами, как Он делал это во время заключения Ричарда Вурмбранда. Когда я размышлял о Ричарде и его четырнадцатилетием тюремном заключении, начало происходить нечто странное.

Необычное ощущение, как будто кто-то закутывает меня сзади в тёплое пальто, распространилось по телу, и восклицание «Мой Господь, мой Бог!» спонтанно вырвалось из моих уст. Это был Господь. Он согревал меня. Несмотря на то, что это одиночное заключение должно было быть наказанием, я чувствовал, что это было моё первое освобождение в стенах тюрьмы! Впервые за два месяца я мог молиться вслух!

Всю ночь я пытался петь христианские песни. Когда мне было пятнадцать лет, я выучил замечательный гимн «Тебе да будет слава», гимн, мелодию к которому написал Георг Фридрих Гендель. Я пытался вспомнить мелодию и петь слова, когда был ещё со своими сокамерниками из ИГИЛ, однако раньше мне на память никак не приходило больше первых трёх-четырёх слов. И тут вдруг, в одиночном заключении, с моей памятью произошло чудо. Святой Дух мгновенно напомнил мне две первых строфы этого величественного гимна. Я почувствовал себя поэтом, получившим вдохновение, и пишущим, пишущим, за несколько минут заканчивающим своё прекрасное произведение. Я продолжал в вере громко петь строфу, пока Бог не давал мне следующую. Я был уверен, что надзиратели и другие заключённые думали, что я сошёл с ума уже в первую ночь одиночного заключения.

На следующее утро поток холодного воздуха, наконец, остановили и мне принесли моё одеяло. Я понюхал его и ощутил запах пота другого заключённого. Я знал, что ночью им пользовался кто-то ещё. Тем не менее я был рад вернуть своё одеяло.

К тому времени, спустя три недели после окончания голодовки, я почувствовал сильную жажду, однако из крана мне капнула только капля воды. Я обнаружил в своём полиэтиленовом пакете стаканчик йогурта, оставшийся от добавки к завтракам, назначенной мне после голодовки. Я съел йогурт и использовал стаканчик, чтобы собирать в него капли воды. Это занятие заняло не менее пятнадцати минут, и вот он, наконец, наполнился.

Шаг за шагом Господь показывал мне, что делать дальше. Сначала я начал поиски причины блокировки потока воды. Господь повёл меня в тёмный угол туалета, где у основания унитаза я обнаружил запорный клапан. Он был закрыт, а у меня не было ничего, что я мог бы использовать, чтобы открыть это. Я начал искать в мусоре на полу что-то, что позволило бы открыть клапан. Наконец я нашёл кусок металла и направился обратно в туалет. Когда я повернул клапан с помощью этого куска металла, вода свободно потекла в туалет и наполнила унитаз. Затем я нашёл небольшую полоску ткани и погрузил её в воду, которая теперь свободно текла из крана. Используя влажную ткань и своё тюремное мыло, я продезинфицировал всё тело.

Как только моё тело стало чистым, я переключил внимание на камеру. Я работал целый день, и, наконец, мне удалось удалить с нар пятна крови. В конце концов, я посчитал их достаточно чистыми, чтобы застелить одеялом.

Перевод в одиночную камеру стал для меня частичной свободой. Члены ИГИЛ всегда боялись оказаться в одиночном заключении и знали, что если заключённый проведёт там дольше недели, то потеряет рассудок. По этой причине надзиратели, которые из-за страха исполняли желания заключённых боевиков, никогда не держали их в одиночестве более двух-трёх дней.

Для меня, однако, одиночное заключение было временем, когда ко мне вернулась память. Я вспомнил песни, которые мы пели во времена коммунистических гонений. Я начал вспоминать стихи из Писания, которые выучил наизусть, когда был ещё совсем молодым. Все эти воспоминания вернулись ко мне как раз в нужное время, именно тогда, когда мне это было больше всего необходимо. На третий день Святой Дух напомнил мне последний куплет из гимна «Тебе да будет слава». Обычно на каждую песню уходило не менее недели-двух, но в итоге я смог вспомнить слова многих гимнов.

К счастью, холодные потоки воздуха в «холодильнике» прекратились и больше не повторялись. Чтобы восстановить силы, я проводил дни, ходя по камере, начиная с 6 часов утра и не останавливаясь, по крайней мере, до 9 вечера. Я подсчитал, что преодолевал примерно двадцать пять километров в день. Пока я ходил, я молился.

Такое единение с Богом поражало меня. Как и Ричард Вурм-бранд, я также чувствовал ощущал реальность Его присутствия и близость Его целительной силы. В течение полутора месяцев, с 7 февраля по 29 марта, я делил камеру только с Господом.

Конечно, не каждое утро было ярким и радостным. Нередко мои сердце и разум окутывала невыносимая печаль. Я пытался днём уснуть, однако, когда ложился, тоска становилась ещё тяжелее, поэтому я сразу вскакивал и продолжал молитвенную ходьбу. Были дни, когда мне приходилось провозглашать: «Господь Иисус — мой мир! Господь Иисус — моя радость!» В разгар всепоглощающей грусти я повторял эти слова в течение нескольких минут, обходя камеру, пока эти истины не становились моей реальностью.

Утром в понедельник, 22 февраля 2016 года, в моей одиночной камере появились надзиратели. Они повели меня вниз по лестнице. Там я узнал, что меня неожиданно посетил офицер службы безопасности, ранее проводивший допросы.

— Тебе нужно побриться, — сказал он, нахмурившись глядя на мою длинную бороду.

— Здесь это сделать не так просто, — объяснил я.

Он посмотрел вниз на мои босые ноги и протянул мне туфли из камеры хранения.

— Надень лучшую одежду, — сказал он.

Я отказался, поскольку вся моя одежда была в одном стиле, и кроме того, я знал, что моя одежда была чистой, потому что я регулярно стирал её.

«Какая разница, во что я одет?» Такое внезапное внимание к моей внешности сбило меня с толку. «Неужели в Судан приезжает кто-то из правительства Чехии? Иначе почему ещё им важно, как я выгляжу?» Затем у меня возникла мысль, слишком хорошая, чтобы быть правдой: «А может, меня собираются освободить?»

Мне на руки надели тяжёлые, причиняющие сильную боль, цепи и вывели на улицу к фургону. Шесть до зубов вооружённых конвоиров затолкали меня в фургон и забрались следом за мной. Всё происходило точно так же, как в тот день, когда я встречался с г-ном Сламой в «Национальном клубе». Однако на этот раз последовали неудобные для меня изменения в процедуре. Чтобы я не мог видеть названия улиц, по которым проходил наш маршрут, мне на голову надели толстый чёрный капюшон. Когда я понял, что капюшон мешает мне дышать, я запаниковал.

Когда фургон притормозил и начал останавливаться, с меня, наконец, сняли капюшон, и я, с облегчением, увидел, что мы снова в «Национальном клубе». Пока мы ждали в фургоне, я заметил чёрный «Мерседес», въезжающий на парковку. Машина остановилась, и из неё вышли четверо мужчин — двое суданских телохранителей и двое белых, которые явно не были суданцами, а, возможно, даже были чехами.

— Ты знаешь их? — спросил один из моих конвоиров.

— Нет.

Как только мужчины вошли в «Национальный клуб», меня также ввели в здание и привели в комнату, в которой они сидели. Присутствующие не представились, а только объявили, что они из чешской разведывательной службы. За этим последовал ряд странных вопросов.

— Вы связаны с какой-либо внешней разведкой? — спросили они.

— Нет, нет, — возразил я.

— Связаны ли вы с какой-либо военной разведкой?

— Я отслужил в армии год обязательной срочной службы во времена коммунизма, и ничего больше.

Вскоре наша встреча закончилась, и я получил ужасную новость: правительство Судана отказывается освободить меня. Вместо этого моё дело передано в суданский суд. Меня охватило чувство разочарования. Я покинул «Национальный клуб» в подавленном состоянии и депрессии, постепенно понимая всю суету вокруг моей одежды и обуви.

Офицер Национальной службы разведки и безопасности Судана хотел, чтобы я чётко усвоил: единственным серьёзным партнёром, с которым они будут вести переговоры, является разведывательная служба, а не дипломаты, не консульское учреждение и даже не сам посол.

В середине февраля о моём аресте стало известно международным СМИ. Моё фото появилось на сайте Интерпола, которым я был объявлен пропавшим без вести в Хартуме.

Затем в субботу, 27 февраля 2016 года, когда я ходил по одиночной камере в тюрьме Национальной службы разведки и безопасности, моя жена вошла в здание местной заправочной станции в окрестностях Праги. В то время она не имела никакого контакта со мной. Её взгляд упал на пачку газет, лежащую возле двери — выпуск «Днэс», ежедневной чешской газеты.

Её сердце замерло, когда она прочитала заголовок: «Гражданину Чехии, находящемуся в Судане, грозит смертная казнь». Не в силах сдержать слёзы, накатившиеся на глаза, Ванда купила газету и бросилась к машине, изо всех сил спеша домой, чтобы сообщить эту ужасную новость нашим детям.