Заключённый с боевиками ИГИЛ

16

Я неохотно снял чистую одежду, не уверенный, когда увижу её снова, и переоделся в грязную тюремную робу, которую упаковал в чемодан. Я вытащил одеяло, несколько дополнительных предметов одежды, шампунь, туалетную бумагу и кошелёк, в котором, как я с удивлением обнаружил, всё ещё хранились мои суданские фунты. Полицейские разрешили мне взять и лекарства — железосодержащие добавки и некоторые антибиотики — и сдать их на хранение в приёмной полиции.

Я последовал за сопровождающими в примитивную камеру. Помещение было размером четыре с половиной метра в ширину и пять с половиной в длину. На полу, покрытом грязным красным ковром, сидели пятнадцать мужчин. Трое курили, и в затхлом помещении клубился дым. Для прохода совсем не было места, поэтому я положил одеяло на пол и сел, скрестив ноги. Однако я знал, что в этом положении в крови мог легко образоваться тромб, и, если это произойдёт, я скорее всего умру.

Заключённые прибывали всю ночь, пока нас не стало больше двадцати человек, толпившихся на площади менее тридцати квадратных метров. Вентилятор нагнетал горячий воздух из-за единственного в камере окна. Дверь в помещение была заперта. Я чувствовал прижатые ко мне спины сокамерников. Мне было страшно находиться в таком ограниченном закрытом пространстве, и я ощущал себя грязным.

На следующее утро меня вытащили из камеры и провели через полицейский участок в кабинет «главного прокурора». Он улыбнулся, а когда я сел на кожаный диван в его оснащённом мощным кондиционером кабинете, приказал помощнику принеси мне сэндвич с курицей и колу. Он также позволил мне воспользоваться его кусачками для ногтей (мои ногти крайне нуждались в обрезке), и когда он предложил мне оставить их себе, я запротестовал и настаивал на том, чтобы вернуть их.

— На самом деле, — сказал он, — бери, потому что в следующий раз, когда они тебе понадобятся, ты будешь уже не здесь.

Вскоре я узнал, что этот полицейский участок принимал дела только из тюрьмы НСРБ и содействовал службе безопасности Судана, однако формально не находился под её юрисдикцией.

— Я уверен, что здесь ты ненадолго, — сказал прокурор. — Вскоре дело будет решено дипломатическим путём, и тебя освободят.

«Может быть, эта тюрьма окажется и не такой уж ужасной», — с надеждой подумал я, веря словам прокурора.

Я объяснил, что страдаю от анемии и мне необходимо повторно пройти медицинское обследование. На следующее утро он договорился, чтобы меня отвезли в больницу.

Учреждение находилось в ведении Министерства внутренних дел. Похоже, в нём было больше оборудования, чем в больнице НСРБ, и, казалось, даже было немного чище. Ступив на весы, я был потрясён, обнаружив, что с декабря похудел на двадцать два килограмма.

Доктор сделал анализы крови и обнаружил, что уровень гемоглобина у меня в крови был гораздо ниже, чем раньше. Теперь его была лишь половина от необходимого количества. Я подозревал, что у меня могло быть внутреннее кровотечение. Избиения в сочетании с ежедневной дозой лекарства от головной боли на основе аспирина делали это вероятной возможностью. Если бы я был дома, в Чехии, врачи начали бы уже готовить меня к переливанию крови. Здесь же, в Судане, доктор договорился с полицией о том, чтобы я продолжал получать пищевые добавки, содержащие железо, за которые мне пришлось заплатить самостоятельно, и меня вернули в камеру.

В течение последующих нескольких дней в мою душную камеру натолкали ещё больше мужчин. Теперь нас здесь находилось около двух десятков человек. Однажды утром я чувствовал себя особенно подавленным и молился: «Как долго, Господи, ещё до моего освобождения?» Когда я молился, меня заметил один эритреец. Он подошёл, представился и рассказал мне, что его сестра посещает эритрейскую церковь в Хартуме, но я чувствовал, что сам он не является возрождённым последователем Иисуса Христа. Мои подозрения подтвердились, когда он сказал мне, что его арестовали за торговлю людьми через Судан.

Свидетельствуя о Христе ему и другим заключённым, которые временно находились в нашей переполненной камере, я начал понимать, почему Бог поместил меня в эту тюрьму. Он послал меня сюда, чтобы проповедовать о любви Христа людям, которых я бы не встретил ни при каких других возможных обстоятельствах.

Однажды утром в тюрьму была доставлена группа из двенадцати молодых эритрейских мужчин, двух женщин и двух детей. Они были задержаны на ливийско-суданской границе. Женщин и детей поместили в меньшую камеру напротив нашей; а двенадцать мужчин — в нашу камеру, в которой уже содержались сорок три заключённых. Условия продолжали ухудшаться. В такой непосредственной близости к другим сокамерникам спать было крайне сложно. Ночью, когда было невыносимо холодно, камера превращалась в поле битвы, где мужчины пинали и били друг друга, чтобы отобрать друг у друга одеяла.

Возрастом эритрейцы были от четырнадцати до двадцати четырёх лет. В течение дня они сбивались в одном углу камеры, курили и жевали табак. Мусульмане держались на расстоянии, занимая другую сторону.

Однажды, когда я сидел в углу и молился, то почувствовал, что со мной говорит Бог. Его голос не был слышен физически, но Святой Дух обращался к моему сердцу: «Иди, сядь рядом с этими людьми и расскажи им об Иисусе».

Я решил повиноваться и пересёк камеру. Как только я сел, два эритрейца, которые говорили по-английски, сразу же стали задавать мне вопросы о том, откуда я и как оказался в тюрьме. Невзирая на присутствие мусульман, я начал, не боясь, открыто говорить им об Иисусе Христе. Я рассказал им своё свидетельство, описав мой путь к вере, а затем призвал их принять Иисуса Христа как своего личного Спасителя. Эти люди, как я узнал, принадлежали к православной церкви, однако, кроме разговоров о необходимости целовать иконы на стене и молиться им, я не увидел настоящих признаков их религиозности.

По мере того, как наш разговор продолжался, Бог послал в моё сердце всеобъемлющий мир. «Теперь я понимаю, что Ты хочешь, чтобы я делал здесь, в тюрьме», — молился я. И Бог сотворил немыслимое, то, чего я не мог себе даже представить! Эритрейцы, которые говорили по-английски, начали переводить наш разговор для остальной части группы, и в течение дня и вечера к нам присоединялось всё больше и больше заключённых, и в результате все двенадцать мужчин приняли Христа как своего личного Спасителя.

На следующее утро группу молодых эритрейцев забрали из камеры и перевели в другую тюрьму. С тех пор я больше никогда их не видел. Тем не менее моё сердце было исполнено мира, поскольку я знал, какую огромную и важную работу Бог проделал в жизнях этих мужчин, и был счастлив, что Он позволил мне стать её частью. «Вот в чём состояла цель моего заключения! — наконец понял я. — Вот ответ на мою молитву!» В тот момент моё мышление изменилось кардиналь-ним образом. Я больше не переживал о своём благополучии и безопасности. Бог привёл меня сюда, чтобы я был Его светом, чтобы я проповедовал послание Евангелия. С этого момента я принял решение больше не беспокоиться о том, что со мной будет. Ведь моё будущее находится в руках Бога, а сегодня и каждый день моя миссия состоит в том, чтобы быть светом Христа, независимо от того, насколько темна моя камера.

Я начал проповедовать Евангелие всем, кого Бог посылал мне на пути. Мне приходилось остерегаться мусульман. Некоторые из них были доверенными лицами НСРБ, тайной полиции, которые сообщали Суданской службе безопасности всю полученную от меня информацию, которая могла бы помочь им в расследовании моего дела.

— О, ты — американец, — говорили они, услышав, что я говорю по-английски.

Я знал, что они попытаются собрать как можно больше информации обо мне, чтобы поймать меня в ловушку, поэтому я отвечал:

— Я не американец; я — чех.

Вокруг нас повсюду были шпионы, однако мы научились определять их по тем подозрительным вопросам, которые они задавали, и обычно наши подозрения подтверждались, когда через несколько дней их неожиданно забирали из нашей переполненной камеры.

Когда число мужчин достигло сорока, я был благодарен за относительно высокий потолок в камере. Если бы он был ниже, я не уверен, что кто-нибудь из нас выжил бы. Нехватка места стала острой проблемой, особенно в течение дня, когда температура поднималась и в камере становилось невыносимо душно. Я знал, что снаружи стояла сорокаградусная жара. За пределами камеры был вентилятор, который не давал воздуху полностью застояться, однако он работал с перебоями и не мог понизить температуру. Когда мог, я пробирался сквозь потные тела, чтобы подышать свежим воздухом у окна. Я также обнаружил, что у зарешеченной двери также присутствовал лёгкий ветерок. У меня больше не было возможности лежать на полу. Вместо этого мне постоянно приходилось то сидеть со скрещенными ногами, то стоять. Стоять было менее болезненно, поэтому я проводил большую часть дня, стоя на ногах, плечом к плечу со своими сокамерниками, такими же несчастными, как и я.

Голод был неутолимым, и я чувствовал, как он постоянно точит мой желудок. Дважды в день мы получали варёные бобы. В отличие от фула, который давали в тюрьме НСРБ, эти бобы были безвкусными. Фасоль накладывали в одну большую миску, вместе с пластиковым пакетом круглого, заплесневелого суданского хлеба. Нам нужен был хлеб, чтобы черпать бобы, однако его никогда не хватало на всех. Поскольку суданцы используют левую руку вместо туалетной бумаги, едят они только правой рукой. Я старался вести себя осторожно и следил за тем, чтобы есть из общей миски только правой рукой и не обидеть своих сокамерников, которые сочтут, что я загрязняю еду.

Иногда первый приём пищи начинался в 11 часов утра, но чаще еду приносили несколько часов спустя. Вторую порцию бобов и хлеба мы получали где-то после наступления темноты. Мне нужно было немного еды, с которой я мог бы принимать железосодержащие пищевые добавки, поэтому, когда это было возможно, я старался сохранить кусок хлеба на утро, на случай, если завтрак задержат. Я помнил, насколько ужасной была еда, которую мне и моим сокамерникам из ИГИЛ давали в тюрьме НСРБ, однако теперь я желал её так отчаянно!

По нашей камере распространялся «ковёр» из красной грязной гнилостной жидкости. На улице было два туалета, и два раза в день нам позволяли воспользоваться ими. Двое надзирателей жалели меня из-за жестокого обращения со мной и иногда позволяли мне идти первым, в то время как другие умышленно заставляли ждать, пока туалеты посетят все остальные заключённые. Казалось, что в полицейском участке исправлять свою нужду без канализации было обычным делом, и мне часто приходилось добавлять свою порцию в огромную кучу экскрементов, уже накопленных в переполненном туалете. У нас был крошечный кусочек мыла, но, если я слишком быстро мыл руки, он выскальзывал и падал на грязный пол.

В течение первых трёх дней моего пребывания в этой тюрьме мне сообщили: «Если тебе не нравятся условия — подай письменную жалобу, и мы отправим тебя обратно в тюрьму службы безопасности».

Мысль о возвращении в тюрьму НСРБ была очень привлекательной для меня, и я решил посоветоваться со своими новыми сокамерниками, стоит ли подать официальную жалобу. «Что бы ни случилось, не возвращайся, — предупредили они меня. — Ты привыкнешь здесь».

В полицейском участке я пробыл только неделю, когда приехали представители посольства Швейцарии. Они были назначены наблюдать за ходом моего дела. Пробеседовав с прокурором в течение длительного времени, они сообщили мне, что г-н Слама не сможет приехать на встречу со мной, которая должна была состояться 8 апреля, как это было запланировано, и что теперь наблюдать за моим делом будут они.

Прибыв в полицейский участок «Нияба-Мендола», я понимал, что расследование суданской прокуратурой, скорее всего, будет длиться ещё некоторое время, однако ждать мне пришлось почти месяц. «Возможно завтра», — снова и снова повторяли мне офицеры. С каждым днём меня охватывало всё большее и большее беспокойство. Борясь со зловонием переполненной камеры, я очень тревожился и думал о том, смогу ли вообще когда-нибудь выйти на свободу.

Расследование моих «преступлений» наконец возобновилось 20 апреля. Меня привели в кабинет для допросов и посадили за стол напротив прокурора. Я ожидал те же вопросы, от которых уклонялся с декабря.

Я взглянул на стол, на котором лежала открытая толстая папка, и увидел список имён, составленный в алфавитном порядке. Пробежав его глазами, через несколько секунд я понял, что это был список участников христианской конференции в Аддис-Абебе. Мгновенно я осознал, что помимо правительственных кротов, посланных для шпионажа во время конференции, один из её участников, должно быть, был информатором. «Как же ещё правительство Судана могло заполучить такой полный список имён?»

Прокурор начал расспрашивать меня об участниках конференции.

— Ты знаком с Джоном Мартином? — поинтересовался он.

Мои ответы были как можно более короткими, поскольку я знал, что любая предоставленная мной информация будет использована против меня и христиан, чьи имена значились в списке.

— Возможно, я и знаком с Джоном, — сказал я. — Не помню. Он из Америки? — Я делал всё возможное, чтобы меня нельзя было обвинить в отказе от содействия властям, но, одновременно, чтобы не выдать никакой подлинной информации. Кроме того, ответ был уже и так известен прокурору.

— Присутствовал ли на конференции христианин-кореец?

— Насколько я помню, — ответил я, — кажется, был один азиат. Я точно не знаю.

Вопросы продолжались один за другим. Наконец, видя, что допрос совершенно безрезультатен, прокурор закрыл папку и встал. Когда он вышел, меня отвели обратно в камеру.