Заключённый с боевиками ИГИЛ

22

После более чем восьми месяцев тюремного заключения, в воскресенье 21 августа 2016 года, наконец наступил день суда. Пастор Хасан, пастор Кува, Моним и я — все мы были обвиняемыми.

Рано утром мы сполоснулись из ведра в часовне, а затем начали одеваться на суд. Два пастора были в чёрных брюках, чёрных рубашках с колоратками — клерикальными воротниками, а я надел джинсы, серую футболку и тапочки. Мои волосы и борода были теперь длинными и серебристыми, и в день первого судебного заседания по нашему делу я чувствовал себя совершенно неопрятным.

Специальная охрана — судебная полиция — доставила нас из «Аль-Худы» в помещение тюрьмы Хартумского центра. Во время поездки, занявшей почти два часа в кузове скотовоза, с нас сняли наручники, и мы сидели на длинных металлических скамьях, установленных с каждой стороны кузова грузовика.

Когда мы прибыли в здание тюрьмы, нам на запястья опять надели наручники и поместили для ожидания в камеру временного содержания.

В маленькую камеру ожидания были втиснуты десятки заключённых. Пол в ней был грязным, и сидеть было негде, поэтому мы часами бродили по примыкавшему к ней внутреннему двору, окружённому колючей проволокой. Бродя под открытым небом по маленькому пространству, я услышал звук пения, доносящийся снаружи близлежащего здания суда.

Вскоре мы с братьями догадались, что это было за пение, и были поражены. Сотни проживающих в Нубийских горах христиан из племени, к которому принадлежал пастор Кува, автобусами добрались в Хартум, чтобы засвидетельствовать нам свою поддержку. Однако суданские спецназовцы, используя щиты, дубинки и слезоточивый газ, не позволили им войти в здание суда. Поэтому они стояли снаружи и громко пели о Давиде и Голиафе. Ожидая первого слушания на закрытом заднем дворе Хартумского центра, мы слышали, как Тело Христово пело нам песню ободрения. Я был поражён храбростью этих братьев и сестёр, поскольку, предлагая нам такую бесстрашную поддержку, они рисковали не только личной свободой, но и собственными жизнями. Интересно, сколько из них будет арестовано? На глаза пастора Кувы накатились слёзы, когда он слушал христианские песни, исполняемые на близком его сердцу языке.

Незадолго до 13:00 нас вызвали в зал суда Хартумского центра для первого слушания по нашему делу. Облачённая в синюю форму охрана, вооружённая АК-47, вывела нас из камеры временного содержания. Я был уверен, что мы четверо показались охранникам пёстрой командой. По всей видимости, нас сковали цепями, чтобы придать нам вид опасных преступников. Я был скован вместе с пастором Хасаном, а пастор Кува — с Монимом. Направляясь от внутреннего двора к зданию суда, мы прошли мимо христиан, приехавших из Нубийских гор. Мы с Хасаном, скованные одной цепью, вместе подняли руки, чтобы помахать приехавшим приветствовать нас, и христиане разразились аплодисментами. Я не понимал их слов, однако слёзы на глазах Хасана и Кувы красноречиво объяснили мне всё, что мне следовало понимать. Звук их голосов сопровождал нас от камеры временного заключения до здания суда. Я изо всех сил пытался сдерживать свои эмоции.

Вскоре мы вошли в здание суда. Это было дряхлое, запущенное помещение с бледно-жёлтой штукатуркой, обсыпающейся со стен, и едким запахом плесени. Кто-то открыл алюминиевые окна с грязными разбитыми стёклами, и ветер сделал вонь и жару хоть немного более терпимыми. Невзирая на слабые потоки свежего воздуха, я всё равно сильно потел.

Войдя в зал, я отметил присутствие усиленной охраны. Помимо сотрудников НСРБ, судебной и тюремной охраны, там были вооружённые до зубов люди, одетые в спецформу, в распоряжении которых был слезоточивый газ. Кроме христиан, ожидавших снаружи, в помещении также было много наших сторонников. Хасан и Кува шепнули мне, что среди них — члены поместных церквей. Мне также стало известно, что другие — это тайные представители правозащитной организации, созданной для продвижения избирательных прав и демократических реформ в Судане. Ранее я уже встречал представителей этой организации среди своих сокамерников. Я увидел представителей посольства США и консульства Швейцарии, а также сотрудника чешского посольства и представителя Международного уголовного суда. Там были и другие мужчины и женщины, выделявшиеся своей одеждой. Они оказались дипломатами из других стран Европы и представителями Европейского Союза. Все они заполнили свободные места и даже расположились на полу.

За три месяца до этого Национальная служба разведки и безопасности наконец-то возбудила дело № 41/2016, однако только в августе, когда нас перевели в тюрьму города Омдур-мана, а затем в «Аль-Худу», дело было передано в суд. Первое судебное заседание первоначально было назначено на предыдущее воскресенье, но вскоре было отложено. Нас убеждали, что это произошло из-за того, что нашей доставке из тюрьмы в суд препятствовал дождь, хотя вскоре нам стала известна настоящая причина. Увидев массовое присутствие христиан из Нубийских гор — мужчин и женщин, прибывших в Хартум после тяжёлого многодневного путешествия в очень неудобных автобусах, — сотрудники НСРБ отложили наше слушание в ожидании, что верующие из Нубы вернутся домой. Тем не менее христиане не собирались уходить, не продемонстрировав поддержки своим пасторам. Они были исполнены решимости оставаться и ждать перенесённого заседания суда, и местные, хартумские, христиане приняли их в своих домах.

Наконец около 13:00 началось наше испытание. Обязанности председательствующего судьи на заседании исполнял доктор юридических наук Усама Мухаммед Абдалла, восседавший в чёрной мантии на возвышении в передней части зала суда. Там также присутствовал следователь Абдуррахман Ахмед Аб-дуррахман, и более дюжины адвокатов — три официальных и четырнадцать добровольных из различных правозащитных организаций — представляли интересы нас четверых. Адвокатов было так много, что служащим суда пришлось добавить к скамье адвокатов дополнительные стулья.

Мой личный адвокат, доктор Шумайна, был рекомендован посольством Чехии, но я подозревал о его симпатии НСРБ, поэтому не доверял ему. Ему было восемьдесят четыре года, одет он был в дорогой костюм и требовал чрезвычайно высокую оплату своих услуг, возможно, для подкупа чиновников коррумпированной суданской правовой системы. Казалось, он был глубоко уважаем прокурорами и имел немалое влияние на сотрудников полицейского участка «Нияба-Мендола», где я впервые с ним познакомился. Тем не менее он не приехал на запланированную встречу со мной в «Аль-Худе», чтобы обсудить дело непосредственно перед первым судебным слушанием просто потому, что посчитал поездку слишком длительной. Это стало огромным ударом по моей вере в него и моему моральному состоянию.

Судебное слушание проходило исключительно на арабском языке. Кроме журналистов и небольшого количества правозащитников, остальная часть зала суда была заполнена смелыми христианами, которые пришли поддержать нас своим присутствием. Члены семьи моих суданских товарищей-заключённых теснились на стульях в передней части зала суда.

Наконец слушание началось.

— 18 декабря, — объявил г-н Абдуррахман, — Национальной службой разведки и безопасности Судана была арестована группа христианских пасторов и других руководителей. Все они были освобождены за исключением четырёх лиц, присутствующих сегодня здесь в качестве обвиняемых. Они были арестованы за участие в христианской конференции, проходившей в Аддис-Абебе в октябре 2015 года.

Г-н Абдуррахман зачитал список обвинений по статьям 21, 50, 51, 53, 57, 64 и 66 Уголовного кодекса Судана от 1991 года, статье 30-1 Закона «О гражданстве» и статье 23 Положения «О добровольном гуманитарном сотрудничестве». Обвинения против меня были обширными: совершение преступления группой лиц по предварительному сговору, подрыв конституционного строя, ведение войны против государства, шпионаж против страны, проникновение и фотосъёмка военных объектов и манёвров, разжигание ненависти против сект или между ними, публикация заведомо ложной информации, незаконный въезд в Судан и ведение деятельности от имени благотворительной организации без лицензии.

По словам следователя, нас обвиняли в проведении разведывательных мероприятий, направленных против Судана, и оказании ощутимой поддержки Народно-освободительной армии Судана, действующей в Нубийских горах. Он объяснил присутствующим, что мы работали над сбором доказательств, подтверждающих различные обвинения против правительства страны: документировали акты насилия, включая перемещение гражданского населения, внесудебные казни, поджоги деревень и геноцид; притеснение и пытки христиан; снос церквей.

Я не доверял переводчику, который был предоставлен НСРБ. Его знание английского было крайне неудовлетворительным, что стало для меня очевидным, когда он перевёл, что я приехал в Судан по «террористической визе» вместо «туристической визы». Мои суданские братья, сидевшие на скамье рядом со мной, подтвердили мои подозрения: он вообще не переводил точно. Они попытались возразить, но судья заставил их замолчать.

Наши адвокаты отрицали выдвинутые против нас обвинения, и суд был отложен до 29 августа. Мы пожаловались адвокатам на переводчика.

Затем на пастора Хасана, пастора Куву, Монима и меня попарно надели наручники и вывели из зала суда обратно в камеру ожидания в здании тюрьмы. Ещё через несколько часов мы снова забрались в кузов скотовоза и отправились обратно в тюрьму, которая находилась посреди пустыни.

Обвинения, выдвинутые против меня, были ошеломляющими, но я не волновался. Я был лично знаком с Верховным Судьёй, который не носит чёрную мантию.

Мобильные телефоны, незаконно пронесённые в тюрьму различными способами, можно было так же незаконно там приобрести. Моним купил один их таких телефонов. Он позволял мне ежедневно разговаривать со своей семьёй в течение часа. Я купил SIM-карту и попросил своих сокамерников пополнить её. Во время следующего слушания я получил целлофановый пакет с туалетными принадлежностями, сушёными продуктами — и самое главное: примитивный сотовый телефон с наиболее важными номерами, сохранёнными в памяти. Никто в здании суда не удосужился обыскать нас, потому что им было известно, что нас будут тщательно обыскивать при возвращении в «Аль-Худу». Теперь проблема заключалась в том, как пронести телефон в тюрьму.

По дороге с первого судебного заседания в центре Хартума мы попросили наших сопровождающих остановиться в пекарне, чтобы купить несколько буханок круглого хлеба, упакованных в два полиэтиленовых пакета. За небольшую взятку они были рады исполнить просьбу.

Мои более опытные сокамерники научили меня, как спрятать телефон и зарядное устройство в пакет с хлебом. Таким образом, когда охранники обыскивали мешки с хлебом, они касались только четырех сторон и оставляли середину неисследованной.

План сработал блестяще. Я разломал хлеб, достал сотовый телефон и ждал, пока замкнутся двери камер. Наконец я смог позвонить своей семье. Как я радовался регулярному общению с Вандой, Вавой и Петром! Я использовал это время, чтобы ободрить их истинами, которые Бог открывал мне через Своё Слово.

Каждое утро в 6:00 двери камер открывались, а наши мобильные телефоны прятались обратно в тайники, где они ожидали наступления вечера. Сначала я носил свой мобильный с собой, но однажды, когда неожиданно был остановлен для обыска, а надзиратель обнаружил контрабанду, он взял с меня пятьдесят суданских фунтов, чтобы вернуть его. С тех пор каждое утро, прежде чем мы отправлялись на утреннюю перекличку, я передавал свой телефон Шуквану. Он запирал его в деревянной коробке, которую хранил под моими нарами, и я знал, что до вечера он будет там в безопасности. После утренней переклички нам разрешалось беспрепятственно бродить по всей нашей части тюремного комплекса, и я проводил большую часть времени в часовне.

В предыдущих тюрьмах отправка и получение писем было трудной и по времени ёмкой задачей. К тому же все письма подвергались цензуре. Это мешало мне писать открыто. Я писал по-английски. Сначала письма проверяли сотрудники тайной полиции, а потом требовалось довольно много времени, чтобы передать их во время визитов сотрудникам консульства.

Но теперь, в «Аль-Худе», у нас был доступ к смартфонам. Я быстро сообразил, что могу написать письмо на чешском языке, сфотографировать каждую страницу с помощью встроенного в телефон фотоаппарата и отправить полное письмо на мобильный телефон моей дочери через зашифрованное приложение WhatsApp.

Через неделю после нашего первого судебного заседания и за день до второго я написал своё первое тайное письмо семье на чешском языке. В нём я сравнивал кратковременный период моих страданий в тюрьме с вечной жизнью, которую обрели заключённые в «Аль-Худе», ставшие последователями Иисуса Христа. Я благодарил Бога за брата Шуквана, моего сокамерника, которого на кодированном языке назвал «ангелом-хранителем». Шукван часто готовил еду и, таким образом, улучшал наше жалкое тюремное меню, что позволило мне немного набрать вес. Я рассказал моей семье, как он, в присутствии других сокамерников-мусульман, просил меня благословить еду, что позволяло мне формулировать свои молитвы в виде коротких проповедей на английском языке для тех, кто их понимал.

Часто я был свидетелем того, как Шукван читал Евангелия из Нового Завета на арабском языке, и заключённые-мусульмане, сбившись в углу нашей камеры, задавали ему вопросы об истинности Благой Вести. Как оказалось, Шукван был эффективным апологетом и хорошо отвечал на все их возражения. Каждый раз, когда он проповедовал мусульманам Евангелие, я пылко молился за него.

В конце письма я писал, что буду в тюрьме ровно столько, сколько Господь захочет использовать меня здесь. Когда я закончил писать, моё письмо оказалось длиной в восемь страниц. Было так прекрасно, что я наконец мог свободно изливать душу перед женой и детьми!

Вторым преимуществом наличия смартфонов в «Аль-Худе» было то, что, находясь посреди суданской пустыни и пользуясь телефоном Хасана и чрезвычайно медленным интернетом 2G, мы могли наблюдать, как голос людей из разных стран мира в поддержку нашего бедственного положения становится всё громче и громче. Правозащитная организация CitizenGo, проводящая кампании в защиту преследуемых, инициировала подписание онлайн-петиции о нашем освобождении. Собравшись вокруг телефона Хасана, мы снова и снова обновляли веб-сайт, с благоговением наблюдая за увеличением числа подписей. Каждый из нас также подписал петицию, и каждое утро кто-то новый в нашей тюрьме отводил нас в сторону, чтобы сообщить, что он тоже подписал её. Мы ежедневно отслеживали прогресс петиции, удивляясь, что количество подписей достигло уже почти полумиллиона.

Потом кто-то сообщил нам, что на Ютюбе можно посмотреть видео мирной демонстрации перед суданским посольством в столице Испании, Мадриде. Несмотря на то, что из-за нашего ненадёжного интернет-соединения видео воспроизводилось с длинными перерывами, я был крайне взволнован и невероятно воодушевлён тем, что видел плакаты и слышал, как люди выкрикивают моё имя. В двадцатиминутном видео камера скользила по толпе, переходя от плаката к плакату, от баннера к баннеру, каждый из которых требовал свободы для Петра Яшека.

Через неделю после первого слушания по нашему делу мы отправились во вторую поездку в Хартумский центр, чтобы присутствовать на втором слушании. Как и неделю назад, мы ожидали в маленькой грязной камере два с половиной часа до 13:00. В камере с нами находилась дюжина детей, которые выросли в нищете и стали ворами. Когда семьи пасторов принесли нам еду, мы делились ею с ними. Самому младшему ребёнку было всего девять лет.

Когда началось слушание, я увидел, что следователь — человек, который проводил расследование наших «преступлений» и который теперь возглавлял обвинение, — установил в зале суда проектор. С его помощью он начал демонстрировать фотографии, обнаруженные НСРБ на моём жёстком диске: фотографии разрушенных христианских церквей на севере страны, а также сделанные в зоне военных действий в Нубийских горах.

Когда я наблюдал за тем, как на экране проектора мелькают фотографии, моё внимание привлекла незначительная деталь в углу: на фотографиях была нанесена цифровая отметка даты: 2011 год. Я выпрямился на скамье и вздохнул. По моим венам разлился адреналин. Вот, наконец, доказательство того, что я невиновен в обвинении, выдвинутом против меня! Я наклонился к своему адвокату и прошептал: «Это не мои фотографии. В 2011 году меня в Судане не было!» Прокурор возразил против моего разговора с адвокатом на английском, и судья согласился. Между адвокатами и судьёй начались громкие споры.

Однако спустя мгновение в здании отключилось электричество, и проектор следователя погас. Большинство присутствующих в зале суда разразилось смехом; прекращение подачи электроэнергии было ежедневной реальностью для суданского народа, и только самые богатые могли позволить себе иметь генератор. Из-за перебоя с электричеством в здании суд был отложен до 1 сентября. Мы находились в зале суда всего двадцать минут, но я видел, что служба безопасности Судана пыталась ухватиться за любую возможность отложить слушание по нашему делу. Однако теперь это беспокоило меня уже не так сильно, поскольку передо мной стояло новое задание: найти доказательства того, что в 2011 году я не был в Судане.