Заключённый с боевиками ИГИЛ

19

4 августа мы все четверо — пастор Хасан, пастор Кува, Моним и я — были доставлены в здание суда города Хартум и помещены в тюремную камеру. Вскоре генеральный прокурор Судана выступил от нашего имени на заседании суда, на котором рассматривались плохие условия содержания в полицейском участке «Нияба-Мендола». В подчинении этого прокурора находились все прокуроры Судана, включая тех, кто занимался делами, переданными из тюрьмы НСРБ. Другие заключённые рассказали мне, что ему не нравились прокуроры, связанные с НСРБ. потому что они делают всё так, как от них требуют следователи НСРБ. Три часа спустя по решению суда мы были переведены в мужскую тюрьму города Омдурмана, тюрьму с более мягким режимом и более низким уровнем безопасности.

Прибыв туда, мы узнали, что тюрьма разделена на два сектора. В секторе «Колумбия», как его называли, содержались около тысячи заключённых наркоторговцев, пьяниц и воров, которые вынуждены спать на улице в больших ангарах без потолков. Когда шёл дождь, пыль превращалась в грязь и затапливала эти ангары и всех, живущих в них.

Сектор меньшего размера, VIP-сектор, предназначен для примерно трёхсот заключённых, большинство из них было поймано на финансовом мошенничестве, как, например, выписке необналичиваемых чеков. Эти заключённые пользуются особыми привилегиями. Им разрешено спать на металлических кроватях и матрасах, а для отдыха на свежем воздухе, вместо перевёрнутых вёдер, им выдали пластиковые стулья. Нас всех четверых поместили в этот меньший по размеру сектор. Другие заключённые сразу же сообщили нам, что повсюду есть мусульманские шпионы. Мы сами подозревали это, потому что другие заключённые подозрительно следили за нами в течение дня, наблюдая за каждым нашим действием.

Наше здоровье ухудшалось. В дополнение к пузырящимся солнечным ожогам от пребывания в ангарах под открытым небом, пастор Хасан страдал от язв двенадцатиперстной кишки, а пастор Кува восстанавливался после недавно перенесённой малярии. Я мечтал о карболическом мыле для лечения кожной инфекции, которую подхватил в полицейском участке после мытья ведра, забрызганного фекалиями, однако, к моему огромному сожалению, карболового мыла в этой новой тюрьме не было. Нам выдали все наши лекарства. Надзирателей, казалось, не заботило, зачем нам такое огромное количество препаратов. Постоянная пыль, грязь, пот и общая плохая гигиена повлияли на всех нас, а августовское солнце было просто невыносимым.

Группа молодёжи из церкви пастора Хасана принесла нам четверым пластиковые стулья, а Хасану удалось найти для меня металлическую кровать за 250 суданских фунтов (около 40 долларов). Кровать должны были доставить с матрацем, но вскоре я понял, что меня обманули. Хотя даже без матраца мне спалось более комфортно на неудобной металлической проволоке, чем на грязной земле. Среди спящих заключённых сновали крысы, ищущие какие-либо признаки пищи в наших сумках. Два дня спустя молодёжная группа из церкви пастора Хасана принесла ещё три металлические кровати для моих коллег и четыре матраца. Наконец-то мы все смогли насладиться сном на «удобных» кроватях! На ночь мы с суданскими братьями выносили свои кровати на улицу, чтобы спать под открытым небом, подальше от наших тесных бараков.

В трёхстах футах от нас находилась небольшая часовня, которую нам и другим братьям-суданцам разрешалось посещать. Это была первая часовня, в которую я попал за все эти месяцы. Мне даже позволили проповедовать в ней.

К субботе, 6 августа, я провёл уже два дня в мужской тюрьме города Омдурмана и наблюдал за тем, как другие заключённые использовали мобильные телефоны, чтобы общаться с членами своих семей. Мои суданские коллеги-заключённые также приобрели контрабандные сотовые телефоны, и я использовал оставшиеся суданские деньги, чтобы позвонить. Поскольку мои дети часто меняли номера мобильных, я набрал единственный номер, который мог вспомнить.

Помимо телефонного звонка в несколько секунд спустя полторы недели после моего ареста и тридцатисекундного звонка с телефона г-на Сламы, когда прокурор вышел из кабинета, последний раз я разговаривал с Вандой восемь месяцев назад, когда звонил ей по скайпу из отеля «Парадис» перед отъездом в аэропорт Хартума. Услышать её голос снова и узнать, что с ней всё в порядке, было бы для меня не чем иным, как чудесным Божьим даром.

Я набрал номер и услышал гудок вызова. В Чехии был субботний вечер, и Ванда как раз разговаривала с нашим сыном. Внезапно на экране её мобильного телефона появился странный номер. Она сразу же узнала код Судана. «Кто бы это мог быть? — заволновалась она. — Служба безопасности Судана?» Неуверенно Ванда всё же ответила на звонок:

— Алло?

— Это я, Петр! — выпалил я, и мой голос задрожал.

Сердце Ванды встрепенулось, казалось, оно вот-вот выскочит из груди.

— Тебя освободили? — спросила она голосом, исполненным надежды.

— Нет, я нахожусь в тюрьме города Омдурмана и смог тайно пользоваться сотовым телефоном друга. — Я не знал, на сколько минут разговора хватит моих денег, поэтому пытался получить как можно больше информации о своей семье, в то время как Ванда отчаянно жаждала информации обо мне. Я поспешно рассказал ей о своём положении и о том, что я знал, что у Бога есть цель, которой Он собирается достичь через моё заключение. Я слушал её слова, слышал любовь в её голосе, ощущал лёгкость, с которой мы разговаривали, и чувствовал себя так, как обычно во время рутинных поездок в Африку. Я чувствовал себя так, как будто ничего не изменилось, как будто скоро я вернусь домой и встречусь с ней у выхода из багажного отделения аэропорта.

Приобретённый мною кредит подарил мне двадцать чудесных минут. В конце разговора Ванда неохотно повесила трубку. На её лице расцвела радостная улыбка. После нашего телефонного общения она не спала всю ночь, не могла уснуть. Её сердце и мозг были переполнены адреналином, радостью и огромной благодарностью за то, что Господь остался верен нам обоим в этот невероятно трудный период скорби.

8 августа, через четыре дня после нашего прибытия в эту тюрьму, к нам подошёл надзиратель. «С вещами — на выход», — приказал он. Мы все четверо оставили свои металлические кровати и пластиковые стулья и последовали за ним к грузовику для скота, который, как оказалось, должен был доставить нас в соседнюю тюрьму «Кобер» — тюрьму особо строгого режима, печально известную пытками.

В пункте назначения нас ждали чудесные новости. Поскольку начальнику тюрьмы «Кобер» было известно, что наше дело всё ещё находится в состоянии судебного разбирательства, он отказался принять нас и сообщил, что нам будет разрешено находиться в «Кобере» только после завершения суда. На своей «скотовозке» мы вернулись в мужскую тюрьму города Омдур-мана, где нас встретил шквал сардонического смеха офицеров НСРБ. Судя по выражению их лиц, я знал, что они найдут способ наказать нас за напрасную трату своего времени.

Три дня спустя, в четверг 11 августа, к нам снова пришёл надзиратель и приказал: «С вещами — на выход». На этот раз мы были уверены, что теперь покидаем это место уже навсегда. Офицеры НСРБ наконец решили выполнить свои угрозы.

Нас погрузили в грузовик для перевозки скота и везли больше часа. Вскоре мои сокамерники поняли, куда мы направляемся — в тюрьму «Аль-Худа», огромный тюремный комплекс, расположенный далеко за пределами города. В отличие от предыдущих тюрем, в которых я уже побывал, где в основном содержались политические заключённые и те, кого обвиняли в менее серьёзных преступлениях, в «Аль-Худу» заключали тех, кто совершили тяжкие преступления, включая организованные ограбления, торговлю наркотиками, жестокое обращение с детьми, изнасилования и убийства. Работая на полную мощность, тюрьма «Аль-Худа» могла вместить до десяти тысяч заключённых.

Я размышлял над тем, что ожидает нас в нашем новом доме посреди суданской пустыни?