Запрещенные слова. книга 2

Глава десятая

Я просыпаюсь от… непривычной тишины.

Не от той, городской, которая на самом деле - просто замаскированный шум, пропитанный гулом машин и далекими сиренами. А от глубокой, обволакивающей, как теплая вода.

Открываю глаза и несколько секунд просто лежу, не понимая, где я. Вместо привычного потолка моей спальни - высокая темная деревянная балка. Вместо стены с картинами - огромное, от пола до потолка, панорамное окно, за которым - серая стена дождя.

Капли монотонно стучат по крыше и по деревянной террасе, глухо стучат по темной глади озера. Жара, слава богу, спала, и даже воздух на кончике языка ощущается сладким.

Идеально. Все просто идеально.

Я поворачиваю голову. Место рядом со мной пусто, но подушка все еще хранит вмятину от его головы. Жмурюсь, секунду не очень активно борюсь с чувствами, а потом зарываюсь в нее носом, вдыхаю аромат ртом и по телу разливается волна ленивой, тягучей нежности.

Сейчас я одна, но я не чувствую себя одинокой. Впервые за много-много лет.

Потягиваюсь - и все тело отзывается тихой, ноющей болью. Мышцы на бедрах, на животе, в плечах… гудят, как после изнурительной тренировки.

Боже.

Подтягиваю Славину подушку под себя, укладываюсь на нее грудью и мысленно посмеиваюсь. Кажется, вот это и называется «затраханая под завязку».

Вчерашний вечер и ночь вспыхивают в памяти не отдельными картинками, а сплошным, пульсирующим потоком ощущений.

Мы врываемся в дом, мокрые, смеющиеся, жадные друг до друга. Его поцелуй у стены, от которого подкашиваются колени. Душ, где горячая вода смешивается с паром, нашими стонами и его грязными, сводящими с ума словами. Потом - кухня. Мы, голые, хохочущие, моем под краном черешню, и он, прижав меня сзади к столешнице, снова берет меня, медленно, глубоко, так, что ягоды сыплются из моих ослабевших пальцев на пол.

Потом Дубровский готовил ужин, просто и незамысловато - омлет с травами и поджаренный хлеб. А я сидела на высоком барном стуле, завернувшись в его футболку, и смотрела, как он двигается по своей идеальной, стальной кухне - уверенно, по-хозяйски. Как сильные, покрытые татуировками руки, которые еще полчаса назад терзали мое тело, сейчас ловко разбивают яйца, как напрягаются мышцы на широкой треугольной спине, когда тянется за специями. Впервые в жизни смотрела, как для меня готовит мужчина. И в этом простом, обыденном действии было столько интимности и заботы, что даже сейчас от одного воспоминания об этом приятно перехватывает дыхание.

А потом Слава забросил меня на плечо и потащил в кровать. И мы снова утонули друг в друге, не в силах насытиться, а тем более - отлепиться: говорили, смеялись, занимались любовью, снова говорили… Я даже не помню момент, когда уснула.

Я лежу, укутавшись в тонкую льняную простыню, и трогаю кончиками пальцев собственные губы. Улыбаюсь так, как не улыбалась, наверное, с детства. Свободно, как будто улыбается мое сердце.

Мне хорошо.

Не просто хорошо - мне правильно.

Так, как никогда не было.

Рядом с ним я - другая. Слава вытащил на свет божий обыкновенную маленькую женщину, которая не боится своих желаний и которой не стыдно стонать от удовольствия и просить больше, не стыдно быть слабой и уязвимой. Снял с меня все доспехи, увидел то, что внутри и, кажется, ему это понравилось.

Но где-то на самом донышке этого океана блаженства шевелится маленький, холодный червячок страха. А что, если это все — просто сон? Если я сейчас закрою глаза - что я увижу. Когда открою их снова? Этот же потолок или свою пустую квартиру?

Я отгоняю эти мысли. Сегодня я не буду бояться. Сегодня я просто буду счастливой.

Из ленивой попытки снова уснуть, выдергивают звуки шагов.

Поворачиваю голову - и замечаю вернувшегося Славу, от двери прямым ходом идущего в мою сторону.

Жмурюсь на секунду, чтобы «схватить» сорванное в галоп сердце.

На нем - только низко сидящие на бедрах джинсы, влажные от дождя. Босой, со спутанными мокрыми волосами, с которых стекает на плечи. В одной руке держит две дымящиеся чашки, в другой - букет. Нелепый, трогательный букет из мокрых полевых цветов: ромашек, васильков и каких-то сиреневых колокольчиков, которые Слава, видимо, только что нарвал под дождем.

Дубровский подходит ближе, распространяя вокруг себя запах озона и влажной земли, от которого у меня внутри все плавится. Смотрит на меня сверху вниз, и в серебряных глазах - нежность и посыпанная перцем обволакивающая ласка.

— Проснулась, соня? - Пока смотрит на меня - прикусывает и тянет колечко в нижней губе. - А я тебе кофе принес. И веник.

Я смеюсь, садясь в кровати на колени и плотнее запахиваясь в простыню, которая кажется сейчас единственной преградой между мной и этим ураганом в человеческом обличье.

— Ты где их взял? - киваю на цветы.

— Спиздил у местных нимф, - усмехается, подходя так близко, что упирается коленями в кровать. - Прокляли меня вечной эрекцией. Даже не знаю, что ты теперь будешь с этим делать.

Ставит чашки на прикроватный столик и окидывает еще одним взглядом - долгим, жадным, так, будто пытается запомнить каждую деталь и каждый изгиб моего тела под тонкой тканью. Под его бесстыжим взглядом кожа начинает гореть.

Я переворачиваюсь на живот, подминая под себя подушку. Простыня сползает вниз, к самым бедрам, оставляя мою спину и ягодицы абсолютно голыми. Делаю это намеренно. Провоцирую. И мне нравится это новое, пьянящее чувство свободы. Нравится смелость, которую он во мне разбудил.

— Блять, Майя… - выдыхает сквозь зубы Слава, и его голос становится на октаву ниже.

Бросает мокрый букет на кровать рядом со мной. Цветы пахнут дождем, травой и летом. Одним резким движением стягивает с себя мокрые джинсы, отбрасывая их в сторону. Стоит передо мной, абсолютно голый, и я не могу оторвать от него взгляда. Его тело - идеальное. Сильное, мускулистое, мощное, покрытое хитросплетениями татуировок и шрамов. Слава замечает мой взгляд, и на его губах появляется порочная дразнящая усмешка.

Я сглатываю, когда начинает медленно, нарочито медленно, водить рукой по члену. Твердому, напряженному, уже влажному на кончике. Он не просто себя касается, он показывает, как сильно меня хочет.

— Нравится, Би? - шепчет. - Мало потрахал вчера?

Я киваю, облизывая пересохшие губы. Рука рефлекторно тянется к нему, но Слава перехватывает ее в воздухе.

— Придется исправлять, - прищелкивает языком.

И в следующую секунду - наваливается на кровать, нависая надо мной. Тяжелый, хотя часть веса держит на предплечьях, и мне нравится эта тяжесть. Нравится чувствовать его вес, силу и раскаленную похотью кожу. Слава без пауз раздвигает мои ноги своим коленом, устраивается между. Подушку из-под моей груди тянет к животу, так, что мои бедра приподнимаются, а задница оказывается выставленной вверх, как приглашение.

— Вот так, - мягко рычит мне на ухо, и его рука скользит по моей спине, по пояснице, сжимает одну ягодицу, потом другую. Длинные пальцы ощущаются нежными и грубыми одновременно. Он не просто сжимает, он мнет мою плоть, исследует, как будто пытается запомнить каждый изгиб. - Реально как у дурного на тебя стоит, Би…

Я чувствую, как в меня упирается головка члена. Влажная, горячая. Он не торопится. Дразнит, кружа по моим складкам, заставляя извиваться под ним и умолять стонами, которые с каждой секундой становятся все громче. Его пальцы скользят между ягодицами - вверх-вниз, абсолютно без стыда, без необходимости спрашивать, даже когда задевать тугой маленький вход, от прикосновения к которому я моментально краснею и роняю голову в подушку.

— Пожалуйста, Слав… - выстанывает какая-то совершенно поехавшая часть меня, пока я толкаю попу ему навстречу, недвусмысленно выпрашивая.

— Что, пожалуйста, моя хорошая девочка? - Он вообще никуда не торопится - целует меня в шею, в плечо. Щетина остро, но приятно царапает кожу. Ладонь фиксирует мои ягодицы в приподнятом положении, не давая мне снова упасть на подушку. Второй рукой ныряет между ног - длинные пальцы находят клитор, потирают, иногда ныряют внутрь, собирают влагу и растирают ее между ягодиц.

Я прикусываю подушку, чтобы не закричать: «Трахни меня, просто… боже… просто трахни!» Никогда не была настолько голодной до секса. Всегда относилась к нему просто как к приятному процессу, после которого хорошо и расслабленно. Примерно как к теплой ванной после очень напряженного дня. Но секс со Славой - это то, что мне необходимо просто потому что… необходимо. И лучше не думать, что я буду делать сегодня вечером, когда он привезет меня домой, и ночью в моей уютной кровати его не будет.

— Я тебя сейчас загрызу, Дубровский, - зыркаю на него через плечо, когда терпение рвется окончательно.

И бодаю его - насколько получается - бедрами.

Слава смеется и… звонко, от души, отвешивает мне шлепок.

Пищу, не готовая к таким играм, но через секунду тепло растекается по ягодице, превращая мое и без того окончательно оторванное желание с ним трахаться - в жизненную необходимость.

Он наваливается сверху, ладони находят мои запястья, фиксируют плотно прижатыми к матрасу.

И я чувствую, как член уверенно растягивает складки, влажные и адски чувствительные после вчерашнего секса. Мягко, но глубоко, одним плавным, уверенным движением. Стону, утыкаясь лицом в подушку, которая пахнет им. Он заполняет меня полностью, и я чувствую, как внутренности сжимаются вокруг него, принимая и обволакивая.

Слава начинает двигаться. Медленно, тягуче, почти лениво. Это не вчерашний яростный, животный секс. Это - другое. Это - наслаждение. Он не просто трахает меня, он - изучает. Каждый толчок - выверенный, глубокий, как будто находит внутри меня какие-то новые, потаенные точки удовольствия. Член заполняет полностью, гладкий, горячий, и от нашего плотного контакта я чувствую буквально каждую вену под бархатной тонкой кожей.

— Охуенная, Би, - шепот и горячее дыхание Славы обжигают мне ухо. - Кайфуешь, ммм?

— Да… - Принимаю еще один толчок с каким-то животным стоном. - Еще… Еще, пожалуйста…

— Мало…? - Усмехается, пока его рука скользит по моей спине, зарывается в волосы, слегка оттягивая их, заставляя меня прогнуться еще сильнее. - Так сжимаешь - просто пиздец…

Он ускоряется, движения становятся более резкими, более глубокими.

Я подхватываю ритм, двигаюсь ему навстречу, мои стоны становятся громче, бесстыднее.

Бедра с силой вбиваются в мои. Влажные, бесконечно пошлые шлепки наших тел смешиваются с шумом дождя за окном.

Я чувствую, как волна подбирается к самому краю. Тело дрожит как под напряжением. Мышцы внутри начинают судорожно сжиматься.

— Кончай для меня, Би, - приказывает, опуская мою голову до упора вниз, так, что мне приходится выгнуть спину почти под прямым углом. Член влетает уже на запредельной скорости. Накачивает похотью. - Давай, покажи мне…

И я, как будто ждала именно этих слов, кончаю.

С криком, который тонет в подушке. Накрывает волной такого острого, всепоглощающего удовольствия, что я на несколько секунд теряю связь с реальностью и просто лихорадочно вибрирую, пока Слава продолжает двигаться внутри, подхватывая волны моего оргазма, усиливая их, доводя меня до того, что уже мой рот начинает выкрикивать что-то грязное, животное: «Блядь… да да…, да, Дубровский…!»

Он загоняет член до самого основания, пробивает только что налетевший оргазм с новой силой, сладкими спазмами куда-то в живот, а потом - частыми волнами по телу.

Движения члена становятся тяжелыми, короткими, беспорядочными.

Слава выходит из меня в последний момент, и я чувствую, как его горячее, густое семя ложится на бедра, на поясницу.

Он падает рядом, тяжело дыша, и притягивает меня к себе. Я лежу, уткнувшись носом в его грудь, слушая, как бешено колотится сердце.

— А ты, оказывается, и так умеешь, - наконец, нарушаю тишину. Голос у меня снова сонный, тягучий, как мед.

— Как «так»? - Дубровский целует меня в макушку. Нежно поглаживает по боку, так осторожно, как будто не он минуту назад чуть не вытрахал из меня душу.

— Почти…. - усмехаюсь и ерзаю животом по кровати, - … романтично.

Он смеется. Низко, хрипло. Шершавая ладонь находит мою задницу и еще разок ощутимо ей отвешивает. Я снова взвизгиваю, но мне до чертиков нравится этот собственнический жест.

— Не привыкай, Би, - посмеивается, встает и забрасывает меня на плечо. Тащит в душ, пока я болтаюсь вниз головой и пялюсь на его мускулистую задницу. - Это было в виде исключения. Отсосешь мне, а? Пиздец надо.

— Дубровский! - вспыхиваю, но тут же прыскаю от смеха - смущеннного и счастливого.

— Клянусь, Би, без минета - сдохну!

Мы проводим вместе еще один день, и этот день не похож ни на один другой в моей жизни. Он - как отдельная, маленькая вселенная, существующая по своим собственным законам, где нет места для работы, для проблем и прошлого. Есть только мы и пьянящее, почти нереальное «сейчас».

Сначала Слава везет меня на маленькую, почти игрушечную сыроварню, спрятанную в каком-то тупике дороги, как будто ее нарочно стерли с карты ластиком. Здесь пахнет молоком, травами и дымом. Хозяин, бородатый, похожий на гнома пожилой мужчина, встречает Славу, как родного, хлопает по плечу и тут же выставляет на деревянный стол целую батарею тарелок с сырами. Мы пробуем все: нежную, сливочную страчателлу, которая тает на языке, соленую, упругую качоту, пикантный панир. Я смеюсь, когда Слава, морщась, пробует самый острый сыр и тут же запивает его молоком, как ребенок. Он смотрит на меня, на мои измазанные в сыре пальцы, и в его глазах столько тепла, столько неприкрытого, почти мальчишеского обожания, что у меня перехватывает дыхание. Он покупает мне два огромных куска и маленькое ведерко со страчателлой, абсолютно не обращая внимания на мои протесты. Серебряный взгляд непрозрачно намекает, что если я еще хотя бы раз в его присутствии попытаюсь что-то оплатить сама - сидеть я потом точно не смогу.

Хотя мне нравится, что следы от его ладоней на моих ягодицах приятно горят на коже и ощущаются через одежду сладким трением. Я надеюсь, что они останутся со мной надолго. Гораздо, гораздо дольше, чем закончится сегодняшний день и мы вернемся домой.

Потом мы возвращаемся домой, и Слава разжигает гриль на террасе. Я сижу в плетеном кресле, укутавшись в его огромный, пахнущий им свитер, и смотрю, как Дубровский готовит. Он двигается уверенно, красиво, сильные руки ловко переворачивают стейки, нарезают овощи. Он рассказывает о своей учебе в Швейцарии, о том, как скучал по дому, по нормальной, человеческой еде, о своих сумасшедших студенческих приключениях. Я слушаю, и мне кажется, что я знаю его всю жизнь.

— По твоим рассказам и не скажешь, что ты такой… - Я делаю паузу, не в состоянии подобрать правильное слово, и просто жду, пока Слава ставит передо мной тарелку с дымящимся, ароматным мясом.

— Какой? - Он садится напротив, подперев подбородок рукой, и смотрит на меня с любопытством.

— Раскрепощенный, - выпаливаю, и тут же краснею, потому что доказательство его «раскрепощенности» буквально побаливает у меня между ног.

Слава смеется. Низко, хрипло, так, что у меня мурашки россыпью по рукам и плечам.

— А ты думаешь, я шутил про проклятие? - Качает головой, как будто огорчен от всей души. Но потом улыбается и уже игриво подмигивает: - Я тебя уже сейчас хочу, Би. Жду, пока поешь.

— Чувствуется богатый опыт, - пытаюсь перевести разговор в шутку, но голос становится предательски тихим. Я совсем не против, чтобы он взял меня еще разок прямо сейчас. Даже если мясо безнадежно остынет.

— Богатый опыт? - Запрокидывает голову и хохочет - громко, от души. - Би, тут такое дело… Как там шутят на эту тему? До двадцати лет меня ласкал только ветер.

Я так и застываю с ножом и вилкой в руках.

Поднимаю взгляд, ожидая, конечно же, комментарий про то, что это шутка. Как такое может быть не_шуткой?

— Ты шутишь, да?

— Почему тебя это удивляет? - Снова посмеивается.

Ни намека на смущение. Хотя я почти уверена, что девяносто девять процентов моих знакомых мужчин (или вообще все) не стали бы о таком распространятся. Скорее уж приврали бы про активные любовные похождения начиная лет с шестнадцати.

— Ну… просто… - У меня язык не поворачивается произнести вслух, что он буквально лучший любовник в моей жизни. И что все это как-то не стыкуется с его признанием.

Но Дубровский, кажется, и так понимает причину моей оторопи, потому что качает головой, меняет наши тарелки, отдавая мне свой уже порезанный на удобные ломтики стейк, и говорит:

— Чтобы секс был хорошим, нужна чертовски правильная женщина, Би. В этом вся магия, а не в зарубках на члене.

Странно, но примеряя эти слова на себя, я ни на секунду не думаю о Вольской.

Я вообще ни разу о ней даже не вспомнила за все наши выходные.

Вечером, когда дождь, наконец, прекращается, и над озером повисает сиреневая, туманная дымка, Слава тащит меня к пирсу, чтобы покатать, наконец, на лодке по озеру. Помогает мне сесть, отталкивается от пирса, и мы бесшумно скользим по темной, зеркальной глади. Электрический двигатель работает почти беззвучно, и слышно только, как плещется вода о борта и возня в камышах.

Мы плывем на середину озера. Дубровский глушит мотор, и мы остаемся одни, посреди этой огромной, тихой воды, под бездонным, усыпанным звездами небом.

Это настолько нереально, что я поддаюсь импульсу и поднимаю руку - кажется, что ничего не стоит стащить с неба звезду на память.

— Хочешь искупаться? - спрашивает с чертями во взгляде, уже стаскивая футболку и ероша растрепанные волосы.

— Вода, наверное, ледяная…

— Я тебя согрею.

Следом за футболкой на дно лодки летят шорты. Прежде чем успеваю что-то сказать, Дубровский вытягивается с края и плавно ныряет в воду. Через секунду его мокрая, смеющаяся голова появляется над поверхностью.

— Ну же, Би, не будь трусихой!

Поддаюсь, потому что не поддаться - нереально.

Сбрасываю с себя одежду, оставаясь в одном белье, и прыгаю в эту холодную, обжигающую, манящую темноту. Вода обволакивает так резко, что я на мгновение теряю связь с реальностью. А потом меня находят и притягивают сильные, надежные мужские руки – и я уже абсолютно ничего не боюсь.

Я доверяю. Безоговорочно. Хотя думала, что больше никогда не буду на это способна.

Мы занимаемся любовью прямо здесь, в этой тихой, темной воде, под миллиардами равнодушных звезд. Его тело – горячее, сильное, крепкое, мое – податливое, отзывчивое, жаждущее. И все снова максимально идеально.

Дорога обратно в город – как медленное, мучительное возвращение из рая в ад. Каждый километр, приближающий нас к цивилизации, отзывается во мне тупой, ноющей болью.

Не хочу, господи. Как капризный ребенок - просто не хочу.

Не хочу возвращаться в свою пустую квартиру, в свою войну с Резником, в свою жизнь, где нет его.

Когда до моего дома остаются считанные кварталы, я уже просто плюю на все и просто таращусь на профиль Дубровского, на его сильные руки на руле, и отчаянно пытаюсь запомнить каждую деталь, каждую пору на коже. Ловлю себя на мысли, что мне невыносимо тяжело с ним прощаться. Даже на одну ночь. Даже на час.

Он паркуется у моего подъезда. Глушит мотор. Тишина, которая еще вчера была моим союзником, теперь становится врагом. Она как будто кричит о неизбежности расставания.

А мне правда - так больно, что приходится сцепить пальцы и зубы.

— Ну вот, - с облегчением слышу в его голосе нотки грусти. Значит, я не одна в этом. - Приехали.

Не могу заставить себя пошевелиться. Просто сижу и смотрю.

Остро, внезапно и отчаянно, осознаю обрушившуюся на меня любовь.

Хочу сказать ему об этом, но Слава наклоняется, берет мое лицо в ладони и большими пальцами нежно - удивительно, фантастически нежно - поглаживает мои щеки. Снова читает меня как открытую книгу. Или я просто сделала все, чтобы он увидел, что после этой поездки все - совсем иначе. Я как будто вернулась другой из его Бугаево - без половинки сердца.

— Эй, Би, - шепчет, улыбается и смотрит мне в глаза. - Мы вместе, да? Мы. Теперь. Вместе. Я не оставляю тебя, даже не мечтай.

Я пытаюсь улыбнуться, но получается криво.

Понятия не имею, откуда эта паника.

— В среду освобожусь пораньше, - говорит Слава, пока я кусаю губы и мысленно пускаю сопли. - Часов в пять. Можем погулять. Или покататься. Или заберу тебя к себе и заставлю слушать всю мою коллекцию старого рока. Все, что ты захочешь. Договорились? И я все время на связи, Би. Наберу тебя, как только зайду в дом.

— Хорошо, - соглашаюсь, не раздумывая ни секунды.

— Договорились, - он улыбается. Той самой, своей особенной улыбкой, от которой у меня внутри все переворачивается.

Целует - на этот раз осторожно, как будто я кусок сахарной ваты. И нехотя отпускает.

Я выхожу из машины, как во сне. Иду к подъезду, не оглядываясь. Знаю, что он будет стоять там, пока не скроюсь за дверью.

Захожу в свою пустую, холодную квартиру. И только здесь, в оглушительной тишине, я позволяю себе, наконец, признаться.

Я влюблена.

Безнадежно, окончательно, до дрожи в коленях.

И я понятия не имею, что мне теперь с этим делать.