Запрещенные слова. книга 2

Глава двадцать седьмая

— Это что-то очень важное, да? – Из недр моей кладовой Слава вытаскивает последний самый большой ящик. - «Набор юного химика»?

Я на секунду хмурюсь, пытаясь вспомнить, что там может быть. Боже, только недавно перевезла вещи, но в моменте полностью теряюсь. Но это точно не наборы для лабораторных экспериментов в домашних условиях и не микроскоп – у меня такого в жизни не было.

Слава прищуривается и сдвигает крышку.

Что там до меня доходит, когда под ней показывается тяжелый кожаный переплет фотоальбома. Неужели я его взяла? В каждый переезд свято верю, что отвожу его к родителям или на мусорку, но он все равно появляется как по мановению волшебной палочки.

— Это просто… - Наклоняюсь, чтобы вернуть крышку на место, но Слава прикрывает свое «сокровище» плечом, достает этого здоровенного уродца и начинает перебирать тяжелые картонные листы, красиво оформленные разными лентами, конфетти и плоскими бусами, на которые наклеены мои детские фотографии.

На мой взгляд, слишком пафосно. Да и кто в наше время так заморачивается ради пары десятков фото, которые даже никому не покажешь? Но мама сделала такие для нас с Лилей. Не сомневаюсь, что что-то похожее уже готовит и для Ксении и Андрея.

— Это ты, Би? – Слава широко улыбается, разглядывая фото, на котором мне чуть меньше года и я лежу в чем мать родила на красивом белом покрывале, изображая крайнее недовольство жизнью. – У тебя были щечки!

— Боже, закрой это немедленно! – закатываю глаза, и он снова мягко отводит мою руку.

Слава листает еще несколько страниц, находит мое самое «любимое» фото – в детском саду, где нас фотографировали и у меня на голове (практически безволосой) здоровенный бант, а я реву, как будто меня посадили перед объективом в разгар личной трагедии.

— А что случилось? – Дубровский, мягко закрывает альбом, замечает, что внутри еще несколько штук таких же и, довольно хмыкнув, берет все, поднимаясь на ноги. – Тебя какой-то мелкий пиздюк за косички дергал?

— Покажешь мне потом, где ты там увидел косички, - ворчу просто для дела. – Просто там были игрушки, с которыми мы фотографировались. Я очень хотела с куклой, моей любимой, а ее просто забрали и все, и дали мне… ну, ты сам видел что.

— Реквизит из фильма «Пять ночей с Фредди», - смеется Слава.

Точнее и не скажешь.

В воскресенье в одиннадцать утра мы занимаемся последней фазой «ползучей аннексии» - перетаскиваем из моей квартиры остатки моей жизни. Коробки с фотоальбомами, университетскими конспектами и всяким сентиментальным хламом.

Прошла неделя с тех пор, как я положила заявление на стол Орлова.

Неделя, которую я до сих пор осознаю, как сюрреалистический сон.

Странно, но понадобилось совсем не много времени, чтобы любимая мной башня NEXOR Motors с самым лучшим видом из окна, из моего второго дома, превратилась просто в… место. Шедевр архитектуры из стекла и бетона, и людей, которые с утра толпятся возле кофейных автоматов, а после обеда – возле кулеров с водой. Частью этого механизма я себя больше не ощущаю, скорее – деталью, которую скоро аккуратно выймут и заменят.

Если очень коротко, то практически ничего не изменилось: Резника увела служба безопасности, и хоть он вряд ли сядет в ближайшие месяцы и даже не в СИЗО (экономические преступления – отдельный вид разбирательств, совсем не быстрый). В офисе по этому поводу, конечно, ходят слухи, но в целом служба безопасности держит все под контролем, а копать дальше мне уже не интересно. Как сказал бы Форвард – все прошло в обстановке необходимой благопристойности.

Сам он, кстати, тоже не дает о себе знать, хотя не сказать, чтобы я сильно переживала по этому поводу. Для себя сделала мысленную пометку, что его просьба не удалять телефон, была скорее данью вежливости. Ну и возможно его попыткой держать внутри меня напоминание, как много в меня вложено – и как бездарно я всем этим распорядилась.

Я отрабатываю положенные две недели. Ввожу в курс дела Гречко – Орлов прислушался к моим аргументам и вернул обратно из «ссылки» в другой филиал. Скоро она сядет на мой «трон», но к своему удивлению, я совсем не чувствую ревности. Только облегчение, когда передаю ей пароли, контакты, стратегии, и с каждым отданным файлом чувствую, что поступаю правильно.

И еще бегаю на заседания «Синергии», хотя с Форвардом мы там не пересекаемся (не трудно догадаться, по чьей инициативе). И все чаще ловлю себя на мысли, что вот за всем этим – большими кабинетами, жаркими спорами, стратегиями государственного уровня, важными переговорами и подковерной возней – буду очень, очень скучать. Никак этот феномен для себя самой объяснить не могу – ну где я, а где – большая политика? И здесь меня тоже скоро заменят – Форвард пока не ткнул пальцем в подходящую кандидатуру, поэтому, на всякий случай, Гречко я в эти детали не посвящаю.

Но вся эта офисная и околополитическая жизнь, которая еще месяц назад казалась мне единственно возможной, теперь скорее просто фон. Размытый, нечеткий, как пейзаж за окном скоростного поезда. Потому что настоящая – здесь, в квартире номер девятнадцать, точнее, в квартирах девятнадцать и двадцать.

Вечер пятнциы и субботу мы провели с моими племянниками – Лилька снова сбежала на свидание, а Слава сказал, что одну им меня на растерзание не отдаст. И все прошло чудесно – моя сестра, сияющая, как новая копейка, и заметно посвежевшая, забрала их вчера около десяти, рассыпаясь в благодарностях и попутно строя мне взгляд «Ну что за красавчик!». Выходные прошли… шумно. Квартиру Славы, еще не до конца оправившуюся от завоевания моими баночками и украшениями, взяли штурмом два маленьких варвара: сначала построили форт из диванных подушек, потом залили весь пол кока-колой и на «десерт» устроили маленький потоп в ванной, который мы вовремя ликвидировали.

А Дубровский оказался идеальной нянькой.

У меня в телефоне осталась пара видео, как он, крайне сосредоточенный и немного невыспавшийся, сидит на полу и с абсолютно серьезным видом строит с Ксенией замок из «Лего», попутно объясняя ей основы сопромата.

— Ты вчера был великолепен, - говорю я, забирая у него из рук коробку и ставя ее в коридоре. - Ксения уже решила, что ты - ее новый любимый принц.

— А точно не дракон? - усмехается Слава, притягивая меня к себе. Он босиком, в одних спортивных штанах, домашний, уютный и уже официально мой. – Я Машку растил, так что отработал на ней все приемы воспитания.

— Например?

— Например, «метод кнута и кнута», - смеется он, целуя меня в макушку. — Она была мелкой оторвой. Кусалась.

Мы стоим в общем коридоре, между двумя нашими квартирами – двери в обоих распахнуты настежь. Здесь, на площадке – хаос из коробок, пакетов и какого-то непонятного хлама. Клянусь, я понятия не имею, откуда он взялся! Я никогда не страдала плюшкинством, а тем более совсем недавно переехала, но гора то, что нужно вывезти на мусорку, просто впечатляет.

Господи.

— Ну что, - Слава обнимает меня за талию, прижимая к себе, - последняя коробка переехала. Официально. Ты теперь живешь со мной.

— Похоже на то, - обвиваю его руками за шею, вдыхая запах, без которого теперь не представляю ни одно мое утро.

— Игорь будет через десять минут, - он мимолетно бросает взгляд на часы и целует меня в кончик носа, раздумывая, не стоит ли поцеловать еще.

Игорь - его друг, инженер-архитектор. Мы ждем его, чтобы обсудить самую безумную идею, которая только могла прийти в наши головы - объединить две квартиры.

И на эту тему уже неделю ведем то, что я называю «дебатами», а Дубровский – актом милой агрессии, потому что в итоге – и это совсем не специально – получается, как в той поговорке: «Мы подумали и я решила».

— Пройдемся еще раз по официально утвержденному плану? – заглядываю ему в глаза с самым ангельским выражением лица.

— По твоему плану, - клацает зубами в миллиметре от кончика моего носа. - Сносим к чертовой матери эту стену. — Он кивает на стену между нашими гостиными. — В твоей квартире – зона отдыха. Огромный диван, гигантская плазма, моя аудиосистема. И… библиотека.

Я приподнимаю брови, потому что про библиотеку разговоров не было, но эта идея моментально занимает мою голову.

— А с этого места поподробнее, Дубровский.

— Много полок, несколько вариантов освещения, газовый камин. Пара кресел мешков, чтобы разбавить градус пафоса и… очень большой, очень мягкий ковер из натуральной шерсти. Для… - Серебряные глаза наполняются тем, на что мое тело реагирует моментальным прилипанием к нему. - Ну, ты понимаешь, Би – для чтения.

— Ты невыносим, - закатываю глаза, давая ему прочертить дорожку поцелуев по моей скуле. В моей голове тут же появляются картинки того, что мы обязательно будем делать в этой библиотеке, и пальцы на ногах приятно нетерпеливо поджимаются. – Дубровский, я хочу идти покупать этот чертов ковер прямо сейчас.

— У нас план, - он все-таки держится в границах разума. Хотя его тело, упираясь и твердея прямо мне в живот, явно тоже не против прижать меня к любой плоской поверхности. – В моей остается спальня, кухня и гардеробная. Надо поменять кровать, как думаешь?

Он все-таки меня целует - глубоко, жадно, сбивая дыхание. Его поцелуи всегда обещают что-то горячее, запретное и на грани фола. Я тут же охотно ему отвечаю, забывая про инженера, коробки и весь остальной мир.

— А еще, - бормочет он, отрываясь от моих губ, чтобы поцеловать в шею, раз теперь у нас много места, сделаем мастерскую.

— Мастерскую? - Я мгновенно трезвею. - Какую еще мастерскую?

— Ну, небольшую, - он невинно хлопает ресницами. - Просто стол, пара станков, тиски…

—Дубровский, я требую вынести этот вопрос на семейное голосование. – Отшатываюсь в поддельном ужасе, пока Слава заливается смехом.

— Это не справедливо – у меня нет никаких шансов против тебя и твоего упрямства, Би! И чем тебе не нравится идея? Поставим фрезерный станок между книжными полками. Будешь читать мне вслух, пока я…

— Боюсь представить, что же такое мне придётся тебе читать, чтобы перекричать этот шум.

Он снова притягивает меня к себе, и мы хохочем, как два идиота, стоя посреди этого хаоса.

Мы — дома.

В этот момент раздается мелодичный дзынь лифта.

— Игорь, - Слава бросает взгляд на часы и крайне нехотя выпускает меня из объятий. Но ту же забрасывает руку мне на плечо. - Веди себя прилично, Би, и не ешь меня глазами. Нам нужны серьезные, взрослые решения, в конце концов.

— Я — сама серьезность, - соглашаюсь елейным тоном и в отместку уверенно и ощутимо щипаю его за бок.

Двери бесшумно разъезжаются.

Но на пороге стоит не Игорь.

На пороге стоит моя мать.

Она смотрит на нас. На меня — растрепанную, босую, в его футболке, коротких шортах и стянутых до самых щиколоток теплых толстых гольфах. На него — полуголого, с заметной щетиной и змеящимися по груди и рукам татуировками. На его руку, которая по-хозяйски лежит у меня на плече. На наш бардак в коридоре.

Секунда. Две. Три. Время растягивается в бесконечность молчания. Мы стоим, застыв, как фигуры в музее восковых фигур. Сцена под названием: «Приплыли».

Я вижу, как ее взгляд - острый, как скальпель - препарирует нас со славой без намека на хотя бы попытку понимания. Выражения ее лица трансформируется с космической скоростью - из удивленного становится бледно-серым, а потом - каменно-ледяным.

В конце концов, становится брезгливым, и мне инстинктивно хочется сделать шаг вперед, чтобы прикрыть собой Славу. Не делаю это только потому, что он тоже все видит и абсолютно понимает, и длинные пальцы на моем плече на секунду выразительно сжимаются – ему явно не нужно, чтобы за него, почти двухметрового, вступалась пигалица.

— Майя? Доброе… утро. – Голос моей матери похож на треск льда.

Я тяжело вздыхаю. Шумно, так, чтобы она точно услышала. Весь мой счастливый, ленивый воскресный мир рушится. Легко не будет. Я знала это, пятой точкой чувствовала, поэтому и не спешила их знакомить. Не потому, что хотела выбрать какой-то идеальный момент или заслужить ее одобрение – плевать вообще. Просто до последнего берегла Дубровского от знакомства с полной предубеждения женщиной.

— Мама. Привет. – Прижимаюсь к Славиному боку, нарочно. Потому что ей явно хочется, чтобы я превратилась в испуганную девочку и попыталась оправдываться. – Ты что тут делаешь? Почему без предупреждения?

Она уже приезжала – дважды. На новоселье, всей семьей. И через пару дней – по своей инициативе, потому что ей показалось, что в моей новой квартире слишком не хватает уюта и притащила – кто ее просил? – идиотские коврики в ванну. Я поблагодарила, но принципиально даже в руки не взяла, вместо этого предложив кому-то их передарить, потому что иначе они окажутся на мусорке.

— Я что – не могу приехать к дочери просто так? – Она смотрит на Славу как палач – на приговоренного, и изредка – на меня, со снисхождением и раздражением одновременно.

Почти уверена, что в ее картине мира, этого должно быть достаточно, чтобы мы отлипли друг от друга, и тот «маленький факт», что мне глубоко наплевать на ее «хотелки», мою мать злит не меньше, чем то, что я жмусь к подмышке татуированного, прессингованного полуголого парня.

— Мама, это Слава. – Игнорирую ее недовольство, твердо решив, что не дам ей навязать свои правила. - Слава, это моя мама, Раиса Петровна.

Дубровский, хоть его лица я в эту минуту не вижу, дружелюбно здоровается. Предлагает зайти на чай.

Я чуть сильнее сжимаю в пальцах его футболку на боку, прекрасно зная, что абсолютно не важно, что он скажет – даже если бы просто послал ее подальше – моя мать все равно будет смотреть на него вот так как уже смотрит. Словно он неприятное насекомое на ее идеально белой, отглаженной и только что выстеленной скатерти.

Его предложение она, ожидаемо, демонстративно оставляет без внимания.

Зато гору коробок между нашими квартирами изучает с дотошностью препарирующего лягушку начинающего хирурга.

— Майя, - цедит сквозь зубы, - я жду тебя в твоей квартире.

Она разворачивается и идет к моей двери.

Пару секунд смотрю ей вслед, чувствуя, как внутри закипает холодная, тихая ярость. И только потом перевожу взгляд на Славу – он выглядит как обычно, только немного озадачено трет подбородок.

— Слав, прости, что… - пытаюсь найти правильные слова, чтобы хоть как-нибудь сгладить ее хамское поведение.

— Би, да ладно тебе, - он дергает плечами, беззаботно улыбаясь и пихает руки в карманы брюк. – Я в курсе, что выгляжу как парень, которого родители охотнее сдадут в полиции, чем пустят в дом.

— Мне вообще плевать, что она думает.

— Вот поэтому, - Дубровский подвигается ближе и слегка ссутуливается, чтобы прижаться лбом к моему лбу, - не парься. И не ругайся из-за меня, ладно?

Я собираюсь сказать ему, что моя настройка «ругаться всегда» в мою мать вшита по-умолчанию, но вместо этого просто киваю и иду вслед за ней.

Она за порогом, разглядывает небольшой хаос в центре моей студии, который я собиралась убрать уже после визита Игоря. Для ее помешанного на чистоте и порядке мозга все это выглядит как сошествие всадников Апокалипсиса. Для нее это просто подарок – идеальная сцена для драмы под названием «Страшно неблагодарная дочь».

Я становлюсь в метре от нее, скрещиваю руки на груди и запускаю мысленный таймер – даю ей десять минуть, после которых – не важно, на какой ноте мы остановимся – она уйдет. Я не собираюсь тратить свои единственные выходные на ее истерику и неоправданные ожидания.

Дверь за мой спиной едва успевает закрыться, как мать тут же резко поворачивается на пятках и заряжает в меня громкое, как сирена:

— Ты с ума сошла?! - Ее крик бьет по ушам, рикошетом отскакивая от голых стен. - Ты в своем уме?!

Я морщусь, уже раздумывая, не стоит ли сократить время на таймере до пяти минут. Вряд ли ей нужно больше, чтобы облить меня и Славу помоями с ног до головы. С этой задачей моя мать справится секунд за тридцать.

— Кто это?! Что это за… за… - Она не может подобрать слов, задыхается от возмущения. – Он уголовник?! Он же весь… господи, в наколках!

— Это татуировки, - пытаюсь говорить спокойно, не поддаваясь на ее провокации. Объяснять разницу между тем и другим – задача неблагодарная, но я делаю это не для нее, а для нас. Ставлю галочку напротив пункта «ну, я хотя бы попыталась».

— Что?! Боже, Майя, он наркоман?! – Она, конечно, не слышит. Даже не пытается услышать. Начинает метаться по комнате и стук ее каблуков неприятно колотит по барабанным перепонкам. – Майя, я поверить не могу, что ты связалась с этим… отбросом!

— Ты либо немедленно сменишь тон, - чуть-чуть повышаю голос, - либо наш разговор продолжится в лифте. По дороге вниз.

— Я приехала… - Мать с шумом втягивает воздух через нос, пытаясь успокоиться, но скорее для вида, потому что в ее голосе все равно звучит неприятный надрыв. - Я приехала поговорить с тобой о Лиле! О том, что ты поощряешь ее роман с этим… нищебродом!

Я уже давно не удивляюсь ничему, что выходит из ее рта. Была уверена, что ошарашить меня чем-то новеньким у нее уже не получится, но – моя мать все-таки полна сюрпризов. Жаль, что неприятных.

— Нище… - Я кривлюсь, потому что такие словечки для меня хуже, ругательства. – Сергей – прекрасный человек, он настроен по отношению к Лиле максимально серьезно и очень ей нравится.

— Что он может ей предложить?!

— Больше чем ты, когда я перестану спонсировать твою красивую жизнь.

По глазам вижу, что она и не собиралась меня слушать, но такая «неслыханная грубость» заставляет ее на минуту споткнуться.

После той истории с Лилькиным аферистом, я заметно урезала ее финансирование, но полностью оставить ее существовать только на госпенсию не могу – у меня для этого есть множество личных причин, одна из которых называется «папа». В целом, можно смело сказать, что она ведет образ жизни, который многие просто не могут себе позволить, но все это – моя заслуга. Заслуга неблагодарной дочери, которой она никак не может простить, что на заре своей карьеры она отказалась отдавать ей все свои деньги.

— Если ты еще раз скажешь хоть что-то подобное, - предупреждаю заранее, видя, что она набирает полные легкие воздуха и очередной порции словесных помоев, - я больше не дам тебе ни копейки.

Она резко захлопывает рот. Дергает вверх дрожащий подбородок. В детстве меня это страшно пугало, а сейчас кажется смешным.

— Я хочу, - мать еле разжимает сведенным злостью челюсти, - чтобы ты, во-первых, перестала потакать фокусам твоей сестры, а во-вторых…

— Нет, - перебиваю. – Ничего из того, что ты хочешь, я делать не собираюсь. У нас с Лилей свои головы на плечах, мы как-то справимся без твоих планов на наши жизни.

Она смотрит на меня с таким отвращением, как будто я – таракан.

Я молчу. Стою, прислонившись к полке и даю ей выплеснуть яд.

По моим личным подсчетам, у нее на это примерно пара минут, после которых – досвидос.

Ее терпения хватает ненадолго – после короткой паузы несется лавина новых обвинений, претензий, упреков и оскорблений. По кругу. По кругу.

— …я не для того тебя растила, Майя! — Не для того… чтобы в итоге сошлась с каким-то ублюдком из наркоманского притона!

Щелчок.

Он просто звучит внутри моей головы, включая процесс моментальной заморозки.

— Рот закрой. - Говорю это тихо. Без крика.

Но достаточно холодно, чтобы бесконечная лавина несущейся из ее рта гадости, налетела на преграду.

— Что? - переспрашивает она, не веря своим ушам.

— Я сказала, - делаю шаг к ней, - закрой. Свой. Рот. Мама.

— Да как ты…

— Я СКАЗАЛА — ЗАКРОЙ РОТ! - рявкаю я. Так, что в окнах дребезжит стекло.

Она отшатывается. Впервые в жизни я на нее наорала. Не огрызнулась. Не попыталась вразумить, а заорала.

— Ты, - чеканю каждое слово, - не будешь. В моем доме. Оскорблять. Мужчину, которого я люблю. Ты меня хорошо услышала?

Первые секунды в ее глазах отражается шок, а потом – новая порция ярости, потому что она не была бы собой, если бы поняла с первого раза. О такой роскоши, как понять и не вмешиваться, я уже давно даже не мечатю.

— Любишь?! – Мать вскидывает руки. – Любишь кого, Майя?! Ему же… ему же… сколько? Нет еще и тридцати! Он вообще что-то знаете о том, как зарабатывать, содержать семью? Или ты просто взяла его как собачонку?! Слышала, это сейчас модно!

— Не тебе рассуждать о том, кто и кого должен содержать! – рявкаю еще раз, и теперь она все-таки замолкает. Ненадолго, конечно, но мне достаточно, чтобы ответить на ее очередную претензию открытой довольной улыбкой. – И ты почти угадала – ему действительно еще нет тридцати.

Ее лицо становится фиолетовым, губы мелко подрагивают.

— Ты просто с ума сошла… - На этот раз говорит тише, явно шокированная моим признанием и отсутствием стыда по этому поводу. – Посмотри на себя, Майя? На кого ты стала похожа? Ведешь себя как… как…

— Как кто, мам? - Подхожу еще ближе. – Как шлюха? Ты это хотела сказать? Давай, скажи – облегчи душу.

— Вместо того, чтобы развлекаться непонятно с кем – вспомнила бы о том, что Григорьев тебя уже который год ждет! – Пытается держать себя в руках, но все равно срывается. - Саша… такой хороший, порядочный человек. Умный образованный и без… ужаса на лице!

Я просто развожу руками, позволяя себе короткий смешок, потому что ни один разговор обо мне без упоминания Сашки не обходится. Она хватается за него как за спасательную соломинку. Как будто это я его бросила в шаге от алтаря, и как будто это я десять лет преспокойно была замужем и рожала детей, пока он хранил верность и вздыхал.

Каким образом и когда в ее голове случился такой перевертыш – мне уже абсолютно все равно.

— О, так ты хочешь поговорить о Саше? – Я немного кривляюсь, когда делаю вид, что мне нужно ее согласие, чтобы продолжить. Но на самом деле уже просто устала от ее вечных попыток манипулировать. – О бедном-несчастном порядочном Саше? Так я тебе расскажу! Он снова живет с Юлей. Со своей алкоголичкой-женой, которая наставляла ему рога с моим начальником. Они забрали заявление на развод, потому что твой замечательный Григорьев, который так верно ждет меня десять лет, решил еще немного побыть женатым. Наверное, еще лет десять. И конечно же, из заботы обо мне – дает мне время все взвесить!

Она растерянно моргает – мои слова стали для нее открытием, хотя обычно все эти вещи моя мать странным образом узнает почти что раньше всех, как говорится – еще до того, как об этом объявят по телевизору.

Эта новость даже ненадолго затыкает ей рот.

И я, пользуясь моментом, продолжаю. Хочу наконец поставить точку и в этой истории.

— Хочешь правду, мам? Я вот прямо сейчас готова расцеловать Юльку в обе щеки! Вынести ей воооот такую благодарность за то, что она, блять, его забрала! – Раскидываю руки на максимальную ширину. – Сашка – прекрасный, замечательный друг. Но он – хуевый мужчина! Абсолютно бесхребетный и не способный взять ответственность хотя бы за свою собственную жизнь! Этого ты хотела для меня?! Чтобы я всю жизнь тащила на себе инфантильного, неспособного принять решение мужика?!

Я замолкаю, чувствую во рту неприятный горький привкус.

Я люблю Сашку… по-своему, но все, что я только что сказала – чистая правда. Наверное, и раньше так думала, просто боялась признаться себе в том, что могла влюбиться в такого человека.

И если разобраться, то сразу понятно, почему моя мать так в него вцепилась. Они всегда прекрасно ладили, потому что Сашка не конфликтовал, старался «сгладить углы», хотя на самом деле просто делал как она хотела, лишь бы открыто не конфликтовать. С этой точки зрения он, конечно, был бы ей максимально удобен.

— Я хочу, чтобы рядом со мной был нормальный мужик, мам, понимаешь? – «А не твой послушный зайчик». – За которым – как за каменной стеной, который как скала, как броня.

Мои слова явно как град на ее голову.

— Ну что? - говорю уже спокойнее, холоднее. – Аргументы кончились?

Она просто смотрит.

— Тогда будем считать, что это был последний раз.

— Что «последний раз»? – еле-еле выдавливает.

— Последний раз, когда ты приехала без приглашения. Последний раз, когда ты пыталась указывать мне, как жить, с кем спать и что чувствовать. Последний раз, когда ты оскорбляла мой выбор. Вот здесь – точка. Мы закончили, мам.

— Боже, Майя! – В ее голосе дребезжат слезы. Наверное, я плохая дочь, но они меня совершенно не трогают. Сколько я ревела из-за нее – нереальное число. И она ни разу даже не попыталась извиниться. Ни разу не признала, что была не права. - Да что закончили-то? Я же о тебе думаю!

— Мы закончили твои истерики и мои оправдания. Твою «заботу» и мое «терпение». Я люблю тебя, мам, свою спокойную жизнь я люблю больше. А еще я очень сильно люблю его. И я не позволю тебе разрушить все это разрушить.

— Майя… - Она пытается что-то сказать.

— У тебя есть выбор, - прерываю я. – Очень простой, но сделать его придется прямо сейчас. Ты либо принимаешь все это, учишься уважать Славу и держать при себе свои никому не нужные комментарии и совершенно дикие представления о жизни. И мы… пробуем общаться, как взрослые люди. Либо, - делаю выразительную паузу и киваю в сторону двери, - ты уходишь. И больше не приезжаешь и не звонишь, и забываешь о том, что у тебя есть еще одна дочь.

Хотя такими темпами – Лилю она тоже потеряет в самое ближайшее время.

— Выбор за тобой, мам.

Она обжигает меня полным шока, обиды и гнева взглядом.

Ищет, за что бы еще зацепиться, но цепляться больше не за что.

Медленно сжимает в кулаках ручку сумки, вдергивая подбородок в своей фирменной манере.

Я мысленно вздыхаю – она еще ничего не сказала, но я в принципе прекрасно понимаю, что это значит. Иллюзий насчет ее выбора у меня в принципе не было, хотя в глубине души хотелось верить, что мы не разосремся… вот так. Семья для меня очень много значит, но, наверное, пришло время создавать новую, свою.

— Когда с тебя спадут розовые очки, Майя, и понадобится плечо, чтобы поплакаться… Ты еще прибежишь. Плакаться. И говорить, как я была права.

— Нет, мам, - говорю я, провожая ее взглядом до двери. – Не прибегу.

Она выходит на площадку, неся впереди себя свое фирменное выражение лица, как будто она – единственный человек в нашей семье, который знает как жить правильно, а мы все – просто неблагодарные нахлебники.

В этот момент снова раздается дзынь лифта.

Мать шарахается от дверей, как от чумы. Из лифта выходит высокий, приятный мужчина лет тридцати, с тубусом в руках – очевидно, Игорь. С удивлением смотрит на разъяренную женщину, потом - на меня, стоящую в дверях пустой квартиры.

— Э-э-э… - тянет слегка задумчиво, потому что мизансцена не меняется даже спустя несколько секунд. - Я не вовремя?

— Все в порядке. – Ему улыбаюсь приветливо, мать провожаю сухим безразличием.

Она скрывается в кабинке и за миг до того, как двери сдвигаются, мне кажется, что я замечаю на ее лице растерянность. Но даже если не показалось – это не имеет никакого значения.

Слава выходит навстречу приятелю, они пожимают руки. Представляет нас другу-другу и все тягостные мысли моментально смывает его легким, но теплым: «Это моя Майя».

Я прижимаюсь к его боку, обнимаю за талию и, набрав в грудь побольше воздуха, начинаю с самого главного…