Запрещенные слова. книга 2

Глава пятая

Субботнее утро врывается в мою спальню наглым, слепящим солнечным светом. Я просыпаюсь не от будильника, а от ощущения, что в комнате слишком много кислорода, слишком много жизни. Вчерашний день, с его ледяным напряжением и пошлыми диалогами, кажется сумасшедшим сном, который как будто и хочется с себя стряхнуть… А с другой стороны - хочется оставить ту его часть, в которой останется на всю голову отбитый Дубровский с его полным ртом пошлостей.

Господи.

Я не лежу в постели, не даю себе ни единого шанса на рефлексию. Вместо этого - сразу на ноги, в душ, натягиваю легинсы и топ. Тренировка. Сегодня она нужна не для поддержания формы, а как экзорцизм. Мне необходимо выжечь из себя вчерашний вечер «железом» и кардио. Желательно, на пределе своих возможностей, или даже больше.

На беговой дорожке беру почти максимальную скорость - так, что через пару минут ноги начинают выть благим матом. В ушах стучит только пульс и тяжелый, агрессивный рок. Я бегу от отражения в зеркале напротив, в котором отчетливо вижу Дубровского с двумя мазками моей красной помады на его шее и белоснежной рубашке. Боже, да что на меня нашло? Утром я проснулась с мыслями о том, что это был второй раз в моей жизни, когда я готова была заняться сексом как… сучка. Потом что больше не могла терпеть. Потому что каждая минута промедления причиняла почти физическую боль. И первый раз - тоже был с ним, с Дубровским. От воспоминаний о его дыхании на моих губах, о пальцах у меня между ног, подкашиваются колени, но я все равно бегу свой проклятый никому не нужный марафон под названием «беги - или умри».

Потом - железо. Тяжелое, холодное, честное. Оно не лжет в глаза, как Юля, не плетет интриг как Резник. Оно просто есть. Я беру вес больше, чем обычно. Шестьдесят килограмм в румынской тяге. Мышцы горят, протестуют, но я заставляю их работать. Каждый подъем штанги - это мой маленький акт победы над собственной слабостью.

Через полтора часа я выхожу из зала, выжатая, как лимон, но с чувством странного, звенящего опустошения в голове. Мысли больше не роятся, как маленькие надоедливые букашки. Они капитулировали, уступив место гулкой, приятной усталости.

Я сажусь в машину, и рука сама тянется к телефону. Открываю нашу переписку. Тишина. Ни одного нового сообщения. Слава молчит. А чего я, собственно, ожидала? Что полапав меня на пьяную голову в женском туалете, он извинится?

А за что извиняться, Май? Ты же сама хотела.

Я сжимаю телефон в руке. Они ушли вместе. Я этого не видела, но я в этом уверена.

А что было потом? Он выполнил свою «работу», вежливо отвез ее домой, поцеловал в лобик и уехал? Мне невыносима мысль о том, что он занялся с ней сексом после того, как распалился об меня.

Или ему просто все равно с кем?

Он же такой брутальный красавчик на черном здоровенном байке, почему бы и нет - может позволить себе выбирать буквально новую девушку хоть каждый день. Хотя, кто бы стал смотреть по сторонам когда рядом - такая королевишна?

Я отбрасываю телефон на пассажирское сиденье, как будто он обжигает. Хватит ковырять рану, которая никогда не заживет, если я сама не перестану ее расчесывать.

Дома, после душа, завариваю себе огромную чашку кофе и снова сажусь за ноутбук. Но открываю не рабочую почту, а тот самый сайт с недвижимостью. Это стало моей новой одержимостью - каждый день проверять ту красивую студию с видом на море.

Часть меня хочет, чтобы ее уже все-так купили и я имела право поставить официальный «крест» на этой блажи. А другая часть… рада до чертиков, что она еще не занята.

Вот и сегодня - сердце делает нервный кульбит, когда вижу надпись «продается».

Я снова и снова листаю фотографии. Светлая, залитая солнцем комната. Огромные панорамные окна. Терраса, на которой так легко представить себя с чашкой утреннего кофе и книгой. И бесконечное море.

закрываю ноутбук и даю себе обещание, что в понедельник, если она все еще будет свободна, я позвоню риелтору. Хотя бы просто съезжу посмотреть - может, внутри там далеко не так все радужно и реальность мягко усыпит это полностью иррациональное желание.

Телефонный звонок вырывает меня из мечтаний. На экране - «Саша».

Вздыхаю. Наша последняя встреча, его пьяное, отчаянное признание у меня в квартире до сих пор висит между нами неловким, тяжелым молчанием. С тех пор прошел почти месяц. Мы иногда переписываемся, созваниваемся, даже пару раз обедали вместе, в перерывах между его рейсами. Я трусливо делаю вид, что того разговора не было. Сашка, кажется, все понимает (конечно, это же Сашка) и не заводит тему снова. Но почему-то теперь эта недоговоренность давит как гранитная плита.

— Привет, Григорьев, - отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более беззаботно.

— Привет, Пчелка, - его голос в трубке уставший, но теплый. - Не отвлекаю?

— Нет, как раз не знала чем себя занять. Ты уже прилетел? - Слышу на заднем фоне характерные звуки аэропорта.

— Только с рейса. Слушай, я тут подумал… Может, поужинаем сегодня? Я знаю одно отличное место, недалеко от твоего дома. Тихое, уютное. Без пафоса.

Я молчу, подбирая слова. Ужин. Вдвоем. До этого мы просто обежали. И для меня обед - это безопасно, обед - это про то, что мы потом гуляем, Сашка проводит меня домой и мне не нужно вежливо приглашать его на чай.

— А на завтра, - продолжает он, не дожидаясь моего ответа, - у меня есть два билета в театр. На «Мастера и Маргариту». Я помню, ты хотела сходить. Пойдешь со мной?

«Я люблю тебя, Пчелка. Буду бороться за тебя, можно?»

Его слова эхом звучат у меня в голове.

Сашка не давит. И совсем не торопит. Он ждет.

Ждет, когда закончится бракоразводный процесс, который Юля превратила в грязную, изматывающую войну, конечно же, моментально забыв о своем обещании оставить его в покое в обмен на выполнение всех ее условий. Ждет, когда я разберусь со своими демонами. Он просто… рядом. И я не могу его оттолкнуть. Не сейчас. Сейчас, когда я - его единственный союзник в войне с Юлей. Когда моя поддержка - это, что не дает ему окончательно развалиться на части.

— В театр - с удовольствием, - говорю я, выбирая самый безопасный, самый нейтральный вариант. - А насчет ужина… Саш, я сегодня очень устала. Давай в другой раз?

— Конечно, Пчелка, - он тут же соглашается. - Без проблем. Тогда до завтра? Я заеду в шесть.

— Договорились.

Мы прощаемся. Я кладу телефон на стол и смотрю в окно. Солнце уже клонится к закату, окрашивая небо в нежные, акварельные тона. У меня в телефоне куча Сашкиных фото из кабины самолета - таких же вот закатов, красивых, сочных, которые он ловит как будто специально для меня. Наши маленькие ритуалы - он теперь всегда присылает мне какие-то фото из рейсов, пытается показать, что иногда гуляет и пытается наслаждаться маленькими «бонусами» своей сложной профессии.

На следующий день театр встречает нас бархатом, позолотой и приглушенным, почти благоговейным шепотом. Воздух здесь густой, пропитанный запахом старого дерева, пыльных кулис и чьих-то дорогих духов. Я обожаю эту атмосферу, потому что она дарит предвкушение чуда, которое вот-вот должно случиться на сцене.

Пока иду под руку с Сашкой по ковровой дорожке, на мгновение даже кажется, что мы - тоже герои какого-то старого, черно-белого фильма. Просто мужчина и женщина, пришедшие на спектакль - без предварительных обязательств, без планов на завтра и на жизнь в целом. Никаких бывших жен, никаких мстительных начальников, а только вечер и прекрасный спектакль.

Мы сидим в ложе бенуара, и отсюда сцена видна как на ладони. Григорьев секунду смотрит на мое плечо, потом, легким, почти невесомым касанием, поправляет сползшую почти на край бретель. Я делаю вид, что не замечаю, увлеченно разглядывая бархатные кресла в партере.

«Фауст». Постановка, о которой гудит весь город. Давно хотела на нее попасть, но все как-то не складывалось. Работа, проблемы, жизнь… Саша запомнил. Эта его черта - запоминать мелочи - обезоружила меня с первого дня нашего знакомства. Он помнил, какой кофе я люблю, какие цветы заставляют меня улыбаться, какие старые фильмы я засмотрела до дыр. И сейчас, сидя рядом с ним в этом полумраке, я чувствую странную, щемящую… тоску?

— Готова к встрече с Мефистофелем? - шепчет он мне на ухо, и его теплое дыхание щекочет кожу.

— Я каждый день с ним встречаюсь - в офисе, — усмехаюсь, намекая на Резника. Сашка в общих чертах в курсе моей войнушки - знает ровно столько, сколько я ему рассказываю. - Хотя, пожалуй, не стоит ставить рядом образ хитрого благородного Дьявола и обиженного офисного Наполеона.

Саша понимающе хмыкает. Краем глаза вижу, как дергает рукой в мою сторону, мысленно напрягаюсь, потому что не хочу никакого дополнительного физического контакта. Он, наверное, как-то это чувствует или снова деликатничает, потому что возвращает ладонь на место.

Гаснет свет и тяжелый бархатный занавес медленно ползет вверх.

Гаснет свет и тяжелый бархатный занавес медленно ползет вверх. Спектакль захватывает с первых минут. Действие на сцене похоже на гипноз. Мрачный и завораживающий. Я забываю обо всем. О работе, о Лилькином долге, который все равно до сих пор не дает спать, о разбитом сердце. Остается только сцена, игра света и тени и голоса актеров, проникающие в самую душу. А Маргарита, с ее наивной, всепоглощающей любовью, которая в итоге приводит ее к гибели, почему-то вызывает у меня приступ тихой, застарелой боли.

Может, если бы десять лет назад я была бы такой же отчаянной «Маргаритой», сейчас все было бы совсем иначе? У нас с Сашкой была бы крепкая семья, возможно, был бы общий ребенок и все хорошо?

«Все, как у всех?» - «услужливо» поддакивает внутренний голос, разрушая мои неуклюжие попытки отрефлексировать то, что не сложилось, и уже никогда не случится?

Когда объявляют антракт, я еще несколько минут сижу, не в силах пошевелиться.

— Ну как тебе? - голос Саши возвращает меня в реальность.

— Это… сильно, - выдыхаю, находясь не сколько под впечатлением от спектакля, сколько от своих маленьких внутренних инсайдов. - Очень.

Мы выходим в фойе, берем по бокалу шампанского. Сашка рассказывает какую-то забавную историю из летной практики, я смеюсь, и на мгновение мне кажется, что все как раньше. Что не было этих десяти лет, не было Юли, не было боли. Что мы все те же - влюбленные, немного наивные, верящие, что вся жизнь впереди.

Но это лишь иллюзия. Хрупкий мыльный пузырь, который может лопнуть в любой момент, как только Саша снова заведет разговор о нас.

После второго акта, когда зал взрывается аплодисментами, мы не спешим. Ждем, пока схлынет основная толпа. Выходим в гардероб чуть ли не самыми последними. В воздухе висит гул голосов, смех, бурное обсуждение. Люди, разгоряченные спектаклем, делятся впечатлениями.

Я веду взглядом поверх голов, когда натыкаюсь на что-то знакомое. Причем, не сразу даже как-то осознанно, потому что когда мозг сигнализирует «это Резник?», мне приходится «отмотать» взгляд назад и поискать его в зале.

Резник - это действительно он - стоит у колонны, спиной к нам. Высокий, в идеально сидящем темном костюме.

Твою мать. Господи, да почему мне от него нигде покоя нет? Я инстинктивно делаю шаг назад, пытаясь спрятаться за Сашиной спиной.

— Что такое, Пчелка? - смотрит на меня с удивлением.

— Ничего, - вру. — Просто… показалось.

Но уже поздно - за секунду до того, как я успеваю прикинуться серым камнем, Резник поворачивает голову и успевает меня заметить.

Черт.

Саша забирает наши номерки, протягивает мое пальто. Накидывает его мне на плечи, заботливо поправляя воротник. Простое, джентльменское движение - он один из немногих мужчин, который делает такие вещи как будто полностью неосознанно, а не чтобы произвести впечатление. Бубушкино воспитание - она у него была, кажется, благородных кровей.

И именно в этот момент раздается голос. Ледяной, режущий, как скальпель.

— Майя Валентиновна? Какая неожиданная встреча.

Я медленно оборачиваюсь. Резник стоит в нескольких шагах от нас. И он не один. Рядом с ним - Оля. Его то ли племянница, то ли крестница, то ли черт вообще пойми кто. Сегодня она в вызывающе коротком платье из черной кожи, которое больше похоже на вторую кожу, и в ботфортах на головокружительной шпильке. На лице — яркий, агрессивный макияж, на губах - откровенно скучающая усмешка. Очень «театральный» вид. Я бы сказала, что у этой девочки точно какой-то свой собственный спектакль.

— Владимир Эдуардович, - киваю, чувствуя, как внутри все каменеет от необходимости изображать вежливость.

Саша становится рядом, его рука ложится мне на талию в собственническом защитном жесте.

— Добрый вечер, - говорит он ровным, спокойным голосом, но я чувствую, как напряглись его мышцы.

Взгляд Оли скользит по мне, потом останавливается на Саше. Она бесцеремонно, нагло его разглядывает, с головы до ног, и в ее глазах вспыхивает нездоровый, хищный блеск.

— А нас, кажется, не представили? - тянет она, и ее голос становится липким как карамель. - Ольга.

— Александр, - коротко бросает он, напрочь игнорируя явно направленную в него мощную бомбардировку всеми женскими флюидами. Его рука на моей талии сжимается крепче.

— Прекрати паясничать, - одергивает Резник. Потому даже глухой бы услышал, как не вовремя ее фокусы.

Я принимаю решение никак не реагировать на ее жалкие детские выпады. Понятия не имею, как можно вообще серьез воспринимать этого явно сильно распущенного, но все-таки - ребенка. А на фоне Резника она выглядит особенно маленькой.

— Оля, здравствуйте, - улыбаюсь ей своей самой милой, самой обезоруживающей улыбкой. - Как ваши успехи? Владимир Эдуардович говорил, вы собираетесь поступать в медицинский. Такое благородное призвание. Наверное, сейчас все время уходит на подготовку к экзаменам?

На ее лице отражается неподдельное, искреннее недоумение. Она хлопает длинными, нарощенными ресницами, смотрит сначала на меня, потом на Резника.

— В медицинский? Я? - Она фыркает. - Я вообще-то на дизайн собираюсь. И вот он, - кивает за спину, на Резника, - уже обо всем договорился. Приду, похлопаю глазками и место у меня в кармане.

Мне нужна пара секунд, чтобы переварить услышанное. Разбираться, что это - не большой ум или святая простота - даже не пытаюсь. Вместо этого поворачиваю голову к Резнику. Смотрю на него в упор. И в его глазах я вижу… ничего. Пустоту. Он просто смотрит на меня с холодным, насмешливым превосходством. Ему даже не стыдно.

А вот мне чертовски стыдно, но не за него, а за себя - за то, что буквально каждое слово, которое он говорил, оказалось ложью, которую я проглотила как круглая дурочка. Вот сейчас мне даже кажется, что и это - еще не предел его вранья. Может, племянница (она же крестница) - никакая не крестница и не племянница?

Но копаться в его грязных трусах мне максимально противно.

— Кажется, произошло небольшое недоразумение, - говорю я, максимально обезличенным голосом. - Видимо, я что-то не так поняла.

— Видимо, - эхом отзывается Резник.

— Александр, а вы чем занимаетесь? - Малолетка делает шаг к Сашке и ее ни кали не смущает, что для этого приходиться стать почти впритык ко мне. А когда Резник пытается схватить ее за локоть и оттащить назад, Оля просто одергивает. Раздраженно, я бы даже сказала. - У вас такой красивый загар…

— Нам пора, - говорит Сашка, полностью игнорируя ее вопрос. Голос у него сейчас низкий, твердый, не терпящий возражений. - Вечер был прекрасен, не стоит его портить. Майя?

Он не ждет ответа - просто берет меня за руку и ведет к выходу, разрезая толпу, как ледокол. Я иду за ним, не оглядываясь, чувствуя на спине два взгляда - один, полный ярости и ненависти, и второй - раздраженный.

С этой девочкой явно что-то не так.

Мы выходим на улицу, в прохладную майскую ночь. И только здесь, под безразличным светом фонарей, я позволяю себе, наконец, выдохнуть. Я глотаю влажный, наполненный недавним дождем воздух, пока идем до Сашкиной машины. В горле все еще стоит парфюм Резника - к сожалению, все еще слишком хорошо мне знакомый. Мы не обмолвились и десятком слов, хотя сначала мне показалось, что он окликнул меня не для молчаливого укора, а чтобы в очередной раз полить помоями - теперь уже не по поводу работы.

Наверное, нужно сказать «спасибо» болтливой бестолковой племяннице-крестнице за то, что испортила его наполеоновские планы поиграть на моих нервах даже за пределами офиса.

Тишина в салоне Сашиной машины - не спасение, а пытка. Она густая и вязкая, почти как туман, в котором тонешь, теряя ориентиры. Давит на барабанные перепонки, заставляя прислушиваться к собственному дыханию.

Сашка не любит слушать музыку за рулем - всегда так было, ничего не изменилось.

А я бы душу дьяволу продала за какой-нибудь яркий громкий ритм. За бестолковую попсу с текстом в котором ни черта не рифмуется, но лишь бы забило голову.

Мы едем по ночному, залитому неоном городу, и отражения фонарей скользят по Сашкиному лицу, выхватывая из полумрака то напряженно сжатые челюсти, то резкую, горькую складку у рта, то уставший, потухший блеск в глазах.

Он молчит. Я одновременно и благодарна ему за это молчание, и вряд ли вынесу эту тишину больше нескольких минут. Если бы Григорьев сейчас начал задавать вопросы, я бы, наверное, просто развалилась на части. Рассыпалась на миллион острых, звенящих осколков прямо здесь, на этом дорогом, пахнущем успехом и спокойствием кожаном сиденье. Но я слишком хорошо знаю Сашку, чтобы понимать - это не поддержка. Сейчас это отсутствие вопрос - просто ожидание. Он дает мне шанс начать говорить самой. И от этого ожидания становится только хуже.

А меня снова и снова возвращает в тот унизительный момент в театральном гардеробе.

Зачем, господи? Зачем ему нужно было врать про тот дурацкий медицинский? Чтобы что? Или это просто его стиль - плести паутину из лжи, в которой он сам - главный паук, а все остальные - просто его беспомощный, трепыхающийся корм?

А было ли вообще в его словах хотя бы слово правды? Хоть в чем-то?

Прокручиваю в голове поведение той малолетки. В ее поведении, в хищном, оценивающем взгляде на Сашу, было столько откровенной, животной похоти, что меня слегка подташнивает. Она не просто флиртовала. Она как будто пыталась пометить территорию.

Зачем? Еще один вопрос без ответа.

А еще не вооруженным взглядом было видно, что Резник потакает ее капризам. В их отношениях явно больше, чем просто опека над дочерью погибшего друга. Там что-то другое. Грязное, липкое. Неправильное. Я даже ковырять не хочу, что именно. Не хочу копаться в его грязном белье, потому что боюсь найти там что-то, что окончательно уничтожит остатки моей веры в людей.

— Кто он, Майя?

Голос Сашки разрезает тишину, как скальпель. Ровный, спокойный, но с едва уловимыми стальными нотками, от которых по спине пробегает холодок. Он не смотрит на меня - он смотрит на дорогу. Но я замечаю, как в ожидании ответа, побелели костяшки его пальцев на руле.

— Мой начальник, - отвечаю я, и голос звучит предательски… неестественно. - Генеральный директор NEXOR Motors. Резник.

— Тот самый Резник, - эхом повторяет он, и в этом слове — целая Вселенная разочарования и не заданных вопросов. - Понятно.

Саша снова замолкает. Но это «понятно» висит между нами, как приговор. Он, конечно, же, знает меня слишком хорошо, чтобы не понять моей трусливой попытки уйти от развернутого ответа.

— Он смотрел на тебя, как брошенный любовник, - говорит еще спустя несколько минут, которые кажутся целой вечностью. На меня все так же не смотрит, только сильнее, нервно, проворачивает ладони на оплетке руля.

Я вздрагиваю. Сердце делает болезненный кульбит и замирает.

Брошенный любовник. Лучше формулировки и придумать нельзя. И это Сашка еще не в курсе всех наших офисных баталий. Насколько я знаю - из некоторых обрывков его фраз - с Юлей они за «пределами» развода не разговаривают, так что вряд ли она что-то успела ему наплести. Хотя я бы не удивилась.

Я могу соврать про Резника. Сказать, что ему показалось. Что это просто сложные рабочие отношения. Что Резник - самодур, который терроризирует всех своих подчиненных. Но я не хочу врать. Да и зачем? Я просто пыталась жить, сделал ошибку - он не святой, чтобы я перед ним каялась.

— Да, - говорю слегка глухо, и это слово, как камень, падает между нами. - Мы… были вместе. Какое-то время.

Саша резко тормозит у светофора. Красный свет заливает салон тревожным, кровавым светом, окрашивая его лицо в зловещие тона. Поворачивает голову, смотрит на меня в упор. И в его глазах я вижу такую горечь, что хочется малодушно отвернуться. Ревность, которую он так старательно прятал за маской спокойствия, просачивается наружу.

— Понятно, - повторяет он. И в этом его «понятно» теперь не просто констатация факта. В нем просто целый спектр эмоций, от разочарования до глухой, бессильной ярости. - Тот, который великодушно дал машину с водителем.

Я даже не знала, что он запомнил.

Киваю - не вижу смысла юлить.

Сашка отворачивается, снова смотрит на дорогу. Загорается зеленый. Машина плавно трогается с места, но тишина в салоне становится еще более оглушительной и невыносимой.

Остаток дороги мы едем в полном, гнетущем молчании. Я смотрю на проплывающие за окном огни, но вижу только отражение его напряженного профиля. И не понимаю, почему… ничего не чувствую. Даже нет особого желания попытаться что-то объяснить, несмотря на нашу дружбу.

Гриагорьев паркуется у моего подъезда, глушит мотор.

Я не тороплюсь выходить. Не знаю, что сказать на прощание, чтобы как-то сгладить острые углы неприятного окончание вечера.

— Спасибо, что подвез. Вечер был чудесным, - наконец, выдавливаю из себя. Жалкое и неубедительное.

— Я тебя провожу. - Он отстегивает ремень безопасности.

Мы выходим из машины. Прохладный воздух немного отрезвляет, но не приносит облегчения. Саша идет рядом, не касаясь меня, но я чувствую его присутствие кожей даже через одежду. Мы подходим к подъезду, и я намеренно останавливаюсь в нескольких шагах от двери, давая понять, что на чай я его не приглашу.

Он не настаивает. Просто стоит, засунув руки в карманы брюк, и смотрит на меня. Долго, пристально, так, будто пытается заглянуть в душу.

— Работать с бывшими любовниками - так себе затея, Пчелка, - говорит тихо. В его голосе нет осуждения. Только усталая, горькая констатация факта.

— Я знаю, Саш, - киваю, не видя смысла отрицать очевидное. - Но это моя работа. Буквально, вся моя жизнь. И я не собираюсь губить карьеру из-за одного мудака и одной своей глупости.

— Ты совсем не изменилась, - он грустно усмехается, и в этой усмешке слишком очевидный намек на прошлое. - Десять лет прошло, а ты все та же. Работа, карьера, достижения… Всегда на первом месте.

Сейчас его слова просто как удар под дых. Они чертовски несправедливы. И жестоки.

Но доля правды в них тоже есть. И эта правда так сильно обжигает, что вынуждает защищаться, а потом - нападать.

— Да, - мой голос внезапно переполняет напряжение. — Да, я все та же, Саш. А какой ты хотел меня видеть? Домохозяйкой в переднике, которая ждет мужа с блинами и пирогами? Женщиной, чья единственная амбиция - удачно выйти замуж и родить детей? Прости, но это не моя история. Это история какой-то другой женщины. И однажды ты уже выбрал ее.

Хотя, учитывая последние фокусы Юли - я уже не уверена, что быть Императрицей кухни - предел ее мечтаний.

Я понимаю, что сейчас, возможно, совсем не подходящий момент, чтобы, наконец, расставить все точки над «i». Сашка чертовски уязвим на фоне мозгодробительного развода, и я, возможно, его единственная поддержка. Но я не хочу давать ему никаких идиотских надежд. Не хочу затягивать эту агонию…

— Саш, послушай… Мне нужна моя карьера. - Я стараюсь, чтобы голос не звучал слишком резко и категорично, но почему-то получается именно так. - Мне нужны мои достижения. Мне нужен мой личный Эверест, на который я буду карабкаться сама, даже если это кровь и боль. И я не готова променять его на тихое семейное счастье у камина. Я не создана для этого, понимаешь? Я не умею быть просто… женой. И… просто матерью, наверное, тож быть не смогу. Я всегда буду хотеть большего. Я всегда буду стремиться вверх. И мой мужчина должен либо принимать меня вот такой… Либо, это просто не мой мужчина. Я такая, Саш. И я не изменюсь - даже если пройдет еще десять лет. И знаешь… я не хочу опять все это начинать, чтобы однажды ты снова… ушел туда, где тебя будут чуточку чаще заглядывать в рот.

Я замолкаю. Дышать становится невероятно тяжело.

Я высказала все.

Всю свою правду - не только Сашке, но и самой себе. Жестокую и немного эгоистичную, но честную. Впервые после того дня, когда он пришел и честно признался, что между ним и Юлей что-то происходит, я позволила себе тронуть эту грязь. Сколько времени прошло - а мне до сих пор неприятно вспоминать. Хотя я простила. Думала, что простила?

Почему-то очень некстати всплывает упрек Дубровского: «Зачем сказала, что простила, если на самом деле - нет?»

Может, я просто не умею прощать?

Может, именно поэтому я держу между нами эту проклятую дистанцию, потому что боюсь однажды, во время какой-то пустяковой ссоры, снова упрекнуть его прошлым?

Саша ничего не говорит - просто смотрит. Смотрит с таким щенячьим понимаем, что мне становится стыдно - не за слова, а за грубость. Он даже не пытается спорить. Тем более - ни в чем не обвиняет.

— Я такой придурок, Пчелка, - говорит очень тихо, почти шепотом. - Я не хочу… снова тебя потерять.

Сашка подходит, берет мое лицо в ладони. У него теплые, нежные пальцы - совсем как я помню даже десять лет назад. На секунду кажется, что вот сейчас точно плюнет на все - и поцелует. Но нет - просто на секунду прижимается лбом к моему лбу. А потом отстраняется, садится в машину и уезжает, не сказав больше вообще ни слова.

Я быстро поднимаюсь к себе, потому что кажется, только за закрытой дверью смогу нормально выдохнуть. Что-то для одного вечера слишком много впечатлений. Или это уже просто старость и я «не вывожу»?

Щелчок замка в пустой квартире звучит впервые не звучит как выстрел, а как будто даже успокаивает. Я прохожу вглубь квартиры, на ходу сбрасывая с себя этот вечер, как надоевшую, колючую одежду. Пальто летит на кресло. Туфли - в угол прихожей. Иду на кухню, механически открываю холодильник, достаю бутылку ледяной минералки. Пью прямо из горла, жадно, большими глотками, пытаясь залить водой пожар, который бушует где-то внутри.

«Ты совсем не изменилась».

Слова Саши — не упрек, а констатация факта. Горькая, беспощадная, как диагноз. Десять лет. Целая вечность, за которую мир успел перевернуться с ног на голову, а я… я осталась прежней. Все та же Майя, для которой карьера - это предел всего, а любовь - лишь приятный, но необязательный привал у его подножия.

Я смотрю на свое отражение в темном окне, и вижу там сильную, независимую, чертовски успешную женщину. До одури, до тошноты одинокую. И, в то же время, не желающую размениваться на что-то… другое. Я выбрала этот путь - он мне, блин, нравится. Почему обязательно нужно отменять одно - ради другого? Почему нельзя хотеть какой-то разумный компромисс, боже?!

«И мой мужчина должен либо принимать меня вот такой… Либо, это просто не мой мужчина…».

Зафиксировать. Выбить на камне.

Я сказала это. Сама. Вслух. Как будто вынесла приговор, заодно разом отрезав от себя добрую половину мужчин в моем поле. Потому что… кому нужна карьеристка, верно?

Я хожу по квартире, как лунатик, из угла в угол. Включаю телевизор, но не слышу звуков. Беру с полки книгу, но не вижу букв. Пытаюсь приготовить ужин - достаю из холодильника стейк из лосося, свежий шпинат. Но аппетита нет, и чтобы продукты не пропали, заталкиваю все это обратно. Боже, мне даже не ради кого учиться готовить. С другой стороны - хорошо, что я не очень в восторге от мыси торчать на кухне по несколько часов в день.

Телефон, лежащий на столике, кажется единственным живым существом в этой квартире. Рука тянется сама. Пальцы находят в списке контактов номер Славы. Почему-то, хоть у нас с ним вроде бы все… стабильно (какое странное слово для непонятно какого формата нашей «фрэндзоны») набирать его становится все тяжелее. А сейчас - тем более.

Его признания до сих пор в моих ушах.

Его слова о том, что он хотел бы…

Я все-таки поддаюсь импульсу, отчаянному, как прыжок с обрыва.

Обычно просто пишу ему СМСки, но сегодня хочется чего-то большего.

Мой палец нажимает на кнопку вызова.

Возможно, мне просто нужно услышать гудки и тишину - и прийти в себя?

Он долго не отвечает, но когда я уже готова сбросить и проклясть себя за эту минутную слабость, на том конце, наконец, раздается его голос.

— Привет, Би.

Хриплый, низкий, с едва уловимыми нотками спрятанной где-то там иронии. Я же знаю, что это не персонально для меня - он почти всегда и со всеми вот так разговаривает .

— Привет, - сама я почему-то перехожу на шепот. - Извини, что позвонила без предупреждения. Если ты занят, я…

Бросаю взгляд на руку, непроизвольно скрестившую пальцы на удачу. Если он сейчас скажет, что не один и попросит перезвонить позже… Или просто даст мне услышать женский голос…

— Я не занят, - отвечает Слава, и я слышу, как он усмехается. - Что-то случилось?

— Да. То есть, нет. Я… Просто… знаешь… еще одна пара дурацких вопросов.

— Ммм, - тянет он. - Вопросы, ради которых ты настолько осмелела, что, наконец, решила не прятаться за сообщениями и даже позвонила? Звучит интригующе.

— Это очень важные вопросы. - Я потихоньку улыбаюсь и мысленно благодарю его за это «наконец». Звучит так, будто он правда ждал, что однажды я позвоню.

— Ты дочитала книгу? - предполагает Слава. На том конце связи раздается легкий шорох, но что именно он может означать - догадаться сложно. Ясно одно - разговаривает со мной Дубровский явно не с дивана.

— Нет, я как раз уперлась в очередную горячую сцену и мне кажется, я близка к тому, чтобы бросить это замаскированное под книгу порно.

— По-моему, ты преувеличиваешь, - поддразнивает Слава. - С технической точки зрения, куни он делает на десять баллов.

Я сглатываю, чувствуя как под коже расползается покалывающее напряжение.

Мы что - правда будем это обсуждать?

— Нет, пошляк, это не про… секс. Это про некоторые жизненные установки. И мне нужно, чтобы ты ответил честно, - продолжаю я, намеренно съезжая с пикантной темы. - Как друг.

На том конце связи повисает непродолжительная пауза.

— Честность - дорогой товар, Би, - наконец, отвечает он, и в его голосе появляются знакомые, дразнящие нотки. - За нее нужно платить. Я как раз собирался проветрить голову. Побудешь моей «двойкой» - отвечу хоть на сто твоих вопросов. Даже на самые неудобные. И даже не как друг.

Я снова смотрю на свои пальцы - теперь они мелко подрагивают, потому что картинки в голове слишком… живые. Мне придется сидеть сзади на черном, ревущем монстре Дубровского, обнимать его слишком крепко, чтобы не свалиться, чувствуя его спину, тепло, силу…

— Я не уверена, что это - хорошая идея, - лепечу я. - Я никогда раньше так не ездила и, боюсь, это может быть небезопасно для тебя. И малоприятно.

— Мало…что? Что за фигню ты сейчас сказала, трусиха Би? - Его голос, несмотря на нотки раздражения, моментально просачивается под кожу. Кажется, нужно было разговаривать о технике демонического кунилингуса - это было бы безопаснее. - Боишься что придется слишком сильно меня лапать, Би?

Он бросает мне вызов. Тонкий, почти невесомый, но адски соблазнительный.

— Не льсти себе, Дубровский, ничего я не боюсь. - «Только, что если трону тебя - на этот раз тормоза у меня уже точно не сработают…».

— Тогда в чем проблема? - Слава посмеивается. Тихо, хрипло, так, что мурашки у мня под кожей превращаются в огненные искры. Еще ничего не произошло - а я уже знаю, что эта прогулка будет самым адски сложным испытанием на прочность моего здравомыслия. - Обещаю не ехать быстрее ста. Почти. Просто покатаемся по ночному городу. А потом я отвечу на все твои вопросы. Честно.

Я автоматически фиксирую, что он намеренно упустил мое «как друг».

Как будто заранее готовит почву, чтобы в случае чего сказать: «Ну это ты такую херню придумала, а я ничего такого не обещал…»

Я прикрываю глаза. Ищу логический убийственный аргумент, почему должна отказаться. Но вместо этого вспоминаю его черный байк, и как уверенно Слава на нем сидит, и то короткое виде. Когда мы еще общались как случайные знакомые по переписке, и…

— Хорошо, - выдыхаю я, и сама не верю, что произношу его вслух, практически капитулируя.

— Умница, - его голос теплеет. - Одевайся потеплее. Узкие джинсы или лосины, теплая кофта. Кеды. Не хочу, чтобы ты замерзла. И чтобы ты случайно поцарапала свои охуенные ноги. Я наберу, когда подъеду. Минут через тридцать.

Я кладу трубку, и меня начинает трясти. Мелкая, нервная дрожь.

Отлично, Би, а ты ведь просто собиралась спросить его, как он относится к карьеристкам и их праву на существование в дикой природе…

Иду в гардеробную, как во сне. Прохожу мимо деловых костюмов, шелковых платьев, кашемировых свитеров. Мои руки сами находят то, что нужно. Черные плотные леггинсы, обтягивающие ноги, как вторая кожа. Длинный, объемный свитер крупной вязки, который скроет дрожь в плечах. Высокие кеды на толстой подошве - конечно же, «Конверсы».

Собираю маленький рюкзак - купила его на какой-то модной распродаже, так и не поняла, зачем, если он не подходит даже к моим повседневным не рабочим образам. Но сейчас он как раз кстати - бросаю туда влажные салфетки, маленькую бутылку с водой, крем для рук, расческу (наверное, у меня же растреплются волосы?), кошелек.

Смотрю на себя в зеркало, и обнаруживаю в своем взгляде смесь любопытства и азарта, хотя нотки страха где-то там тоже есть. На щеках - лихорадочный румянец. Женщина в отражении не похожа на холодную, рассудительную Майю Франковскую. Она похожа на девчонку, которая сбегает из дома на первое в своей жизни свидание. Свидание с главным хулиганом школы.

Я собираю волосы в высокий, тугой хвост. Добиваюсь практически математической гладкости, чтобы ни одна прядь не лезла в глаза. По мере того как истекают озвученные Славой тридцать минут, начинаю нервничать. Но где-то глубоко внутри, под слоями легкой паники и сомнений, пробивается робкий, но настойчивый росток… предвкушения.

Когда телефон на консоли «оживает» входящим вызовом, я уже почти пританцовываю на месте от нетерпения.

— Спускайся, трусиха, - слышу в динамике знакомый насмешливый голос.

— Я не успела побрить голову под шлем - ничего? - пытаюсь отшучиваться, пока выхожу и только с третьей попытки вставляю ключ в замочную трясущимися пальцами. Если срочно не возьму себя в руки, то Дубровский будет в курсе моих нервов, как только я до него дотронусь.

— Ничего, Би, я всегда таскаю с собой «машинку» - могу совершить этот акт вандализма своими руками.

— Ноль сочувствия в голосе, - делаю вид, что ворчу, хотя наша непринужденная беседа все-таки расслабляет.

Уже перед дверью выхода из подъезда, притормаживаю.

Мысленно считаю до десяти, успокаиваю дыхание, но, конечно, ни черта не получается.

Когда выхожу, то первое, на что обращаю внимание - длиннющие ноги Дубровского, перекрещенные и вытянутые вперед, пока он бедрами «подпирает» байк. Он стоит примерно так же, как на тех фото, которые впервые прислал мне как «Hornet».

Поза, в которой он мог бы легко украсить обложку любого журнала - хоть о спорте, хоть о стиле. И даже - или, скорее, особенно? - мужскую версию какого-нибудь «Плейбоя».

На нем уже знакомые мне черные рваные джинсы и объемный темно-серый свитер без резинок и с широким горлом, из которого выглядывают крепкие, разукрашенные татуировками ключицы. И, конечно же, «Конверсы», на этот раз почему-то белые, как будто нарочно для контраста.

Если не вдаваться в детали, то наши образы выглядят… парными.

Возможно, Слава думает о том же, когда замечает меня и в первые мгновение ничего не говорит, а просто скользит взглядом вверх-вниз. Ему даже в голову не приходит, что это может ощущаться слишком… интимно и неуютно. Хотя какое к черту «слишком интимно», если… господи боже… вчера он чуть не трахнул меня снова, на этот раз - в женском туалете.

Мы виделись вчера.

Видимся сегодня.

«И тебе уже сейчас хочется увидеться с ним и завтра тоже», - «услужливо» подсказывает лишенный фильтров внутренний голос.

— Все в порядке? - первой нарушаю затянувшееся молчание. - Или мне переодеться?

— Ммм… - многозначительно тянет Слава, отрывается от мотоцикла, отстегивает от заднего сиденья белый шлем с ярко-оранжевым визором, и идет ко мне. - Нет, Би, все отлично, я просто пускаю на тебя слюни как голодная псина.

Я чувствую дрожь в коленях просто от одних этих слов. Еще даже не дотрагиваясь.

Не трудно представить, что эта поездка будет просто… катастрофической с точки зрения сохранности всех моих внутренних систем безопасности.

— Сначала - маленький инструктаж, Би. - Слава перебрасывает шлем на сгиб локтя, потом, до того, как я успеваю понять, что он задумал, берет за талию одной рукой и легко, с тем же ровным дыханием, несет меня до байка. Сажает на место водителя, а сам становится так близко, что мне приходится молиться, чтобы сила гравитации не утащила меня в него, как в черную дыру.

— Я первый раз буду ездить… - пытаюсь вставить свои пять копеек.

— Я помню, трусиха, - усмехается. - Самое главное правило: села - дала.

Мы смотрим друг на друга.

В серебряных глазах - не то, что черти - там рогатый демон преисподней просто заливается адским смехом. А уголки губ Славы слишком очевидно подергиваются с ним за компанию.

— Уронил - женился, - парирую я, непонятно где взявшейся смелостью.

— Кто-то изучал азы, я вижу, - одобрительно лыбится уже практически как Джокер - от уха до уха. Только очень адски красивый Джокер. - Давай я тебя просто уроню без последствий и у нас появится законный повод трахаться не только когда происходит какая-то хуйня?

— Я думала, молодые успешные холостяки с отличным финансовым бэкгранудом не торопятся «окольцовываться», - говорю я, стараясь не думать о том, что сейчас мы снова так близко, что запах присыпанного солью лайма, который теперь навеки-вечные будет ассоциироваться для меня с Дубровским, практически просачивается сквозь все гранитные стены моего самообладания.

— Не забудь сказать им об этом, когда встретишь, - легко отбивает мой слабенький пас Слава. Потом на секунду прикусывает нижнюю губу, так, что когда снова отпускает - серебряное колечко поблескивает от влаги. - Самое важное, Би. Постарайся сосредоточиться.

Пока я готовлюсь к тому, что сейчас будет очередная порция шуточек, поворачивается ко мне спиной, становится между моими коленями, выталкивая почти все свободное пространство между нами. Берет мои руки в свои - я вздрагиваю, от теплоты, шершавости и крепкости его ладоней. От того, что Слава на секунду как будто сжимает их чуть сильнее, чем нужно. Хотя я понятия не имею, в чем именно состоит это «нужно».

— Держаться, Би, нужно здесь, - кладет мои ладони себе на живот поверх свитера. Я инстинктивно одергиваюсь, потому что на секунду хочется вцепиться в него прямо сейчас. А еще потому что он подается назад, и мой нос буквально упирается в его спину.

— Поняла, - говорю предательски дрожащим голосом.

— И еще, - Слава, не отпуская моих рук, ведет ими вверх, по крепкому прессу, рельеф которого ощущается даже через плотную вязку свитера, до груди, которая абсолютно каменная под пальцами, - вот здесь.

Я втягиваю губы в рот.

Запрещаю себе даже думать о том, чтобы шевелить пальцами.

Покататься с ним на мотоцикле - это точно не про «прогулку для расслабления».

Он, как чувствует хаос в моей голове, поворачивается.

Смотрит на меня снизу вверх и даже не скрывает, что эффект от урока его полностью устраивает.

— За плечи не нужно, Би, ладно? - немного подается вперед, заставляя меня громко втянуть воздух через ноздри и задержать дыхание. - Плечи - для другого случая.

Другого? Когда я буду уже опытной «двойкой»?

Судя по прищуру Славы - он явно про что-то…

До меня, как до жирафа, доходит на «третьи сутки».

Чтобы не ляпнуть что-то невпопад, просто молча киваю.

Он прав, называя меня трусихой, потому что хочется сбежать.

— И не пытайся бороться с байком, Би. - Упирает ладони в руль и сидушку байка, как бы заключая меня в клетку. - Тебе придется доверять мне. Просто держись и наклоняйся вместе со мной. Я веду - ты следуешь.

— Мы точно будем кататься на байке, а не на драконе? - пытаюсь разрядить шуткой потрескивающее между нами напряжение.

— Главное, Би - ты должна мне довериться. Если начнешь сопротивляться, бояться, паниковать - ни черта не получится. Езда требует полного слияния.

— Ты сейчас определенно не про мотоцикл, - все-таки говорю я, хотя умом понимаю, что не стоит озвучивать эту мысль вслух. В конце концов, это ведь только мои ассоциации.

— Мне нравится ход твоих мыслей, - глаза Дубровского слегка прищуриваются. - Они такие… грязные…

Я фыркаю и делаю вид, что это была последняя инструкция по технике безопасности, которую я готова выслушать.

Слава хмыкает, потом достает из белого шлема подшлемник, мягко, едва касаясь, натягивает его мне на голову. Шутит, чтобы не двигалась, потому что нужно точно сделать смешное селфи, а потом быстро усаживает обратно, на корню пресекая мой порыв к бегству. Надевает на меня шлем. Я громко дышу, когда чувствую, как длинные татуированные пальцы затягивают ремешок.

Как костяшки, как бы невзначай поглаживают шею под подбородком.

Мы еще даже не сели на байк, а уровень адреналина в моей крови уже зашкаливает.

Надев шлем на себя - у Дубровского он черный, матовый, с зеркальным темным визором и росчерком «Hornet» под стилизованным графическим шершнем - Слава показывает, куда нужно поставить ногу, чтобы забраться на байк на пассажирское сиденье. Я мотаю головой - это же слишком высоко, господи, я просто завалюсь вместе с мотоциклом! Почему в кино девушки запрыгивают на байки словно ковбойши, а в реальности кажется, что даже Эверест штурмовать легче? Слава, не долго думая, присаживается передо мной, похлопывает себя по плечам.

Предлагает приподнять?

Я несмело хватаюсь за него как за опору.

Сердце лупит в ребра слишком сильно, когда он берет меня под бедра.

Держит пару секунд.

Выразительно, без намека на смущение или маскировку, вжимает пальцы в ягодицы.

Лосины, которые казались прилично плотными, сейчас как нарочно пропускают не только тепло его пальцев, но даже как будто отпечатки.

И только когда я начинаю выразительно ёрзать, Дубровский забрасывает ногу на байк, усаживается сам и ловко ссаживает меня на пассажирское сиденье.

Слава наклоняется вперед, его руки на руле – сильные, контролирующие, как будто они держат не только байк, но и половину мира заодно.

— Готова? - слышу его приглушенный шлемами голос.

— Готова. - Делаю глубокий вдох.

Байк взрывается низким гулом двигателя.

Я чувствую, как меня накрывает вибрацией, будто она проходит через руль, седло и даже воздух между нами.

Дубровский чуть подается назад, его спина почти касается моей груди.

— Держись, – говорит тихо.

Я, оглашенная ревом двигателя, теряюсь и не сразу понимаю, что он имеет в виду.

— Что?

— Держись, Би, – голос уже ближе, а затем он резко дергает газ.

Байк делает пробный рывок. Меня едва не срывает назад. Я рефлекторно хватаюсь за него – руками, ногами, всем телом. Мотоцикл гудит, удерживая баланс. Я чувствую вибрацию под собой, руки на его торсе, как он напряжен и полностью собран.

— Вот так, – слышу хриплый самодовольный смешок. – Блять, ты царапаешься, когда кончаешь, да?

Я крепче сжимаю его талию, когда мотоцикл плавно трогается с места. Сердце уже не просто колотится – оно грохочет где-то в горле, и я не знаю, от чего больше: от самой езды или от близости того, кто управляет этой двухколесной бешеной громадиной.

Первые несколько минут он ведет спокойно, размеренно. Позволяет мне привыкнуть. Я ощущаю, как напрягаются и расслабляются мышцы его спины, чувствую, как гул двигателя сотрясает мое тело. Держаться становится естественно. Ближе, теснее, крепче.

А потом Слава ускоряется.

Мотоцикл делает резкий рывок вперед, я невольно прижимаюсь к нему сильнее, утыкаюсь в его спину, почти теряюсь в ощущении скорости и плотной уверенной мускулатуры под пальцами. Ветер хлещет по коже там, где не прикрыто одеждой. Мне хочется кричать – то ли от адреналина, то ли от восторга, но вместо этого я просто вцепляюсь в него так, что ногти почти впиваются в кожу сквозь свитер.

Он чувствует это. Чувствует мою реакцию.

И ему она определенно нравится.

Дубровский сбрасывает скорость, давая мне несколько секунд передышки, а затем его рука скользит вниз – вдоль моего бедра. Медленно, уверенно. Словно он делает это не впервые. Длинные пальцы сжимают немного выше колена, и я чувствую тепло его ладони даже сквозь ткань лосин.

Стараюсь не думать, что он держит байк одной рукой, пока второй уверенно лапает меня.

Стараюсь не думать о том, почему испытываю от всего происходящего… такой острый прилив адреналина. Может, просто где-то внутри меня торчит маленькая червоточина, которой нужна щепотка безумия, чтобы как-то по другому ощущать жизнь.

Мотоцикл снова рванет вперед – резко, без предупреждения, и я вскрикиваю, ногтями царапаю его живот через одежду. Не понимаю как, но точно знаю, что он в ответ явно нагло улыбается. Почти слышу его короткий смешок в шлеме.

Рука на бедре не двигается.

Ладонь лениво сжимает, растирает. Скользит чуть выше.

Скорость – бешеная. Мы мчимся по трассе, дорога освещена ночными огнями, воздух густой и терпкий от бензина и холода майской ночи, но мой позвоночник будто простреливает жар. Мотор вибрирует, передавая эту дрожь мне в живот, в бедра, в каждый нерв.

Я снова почти прижимаюсь к нему. Дыхание рвется, учащается.

Между ног тянет… и проклятая вибрация мотора ни черта не помогает, а только делает еще хуже. В том, как в ответ на очередной рывок двигателя, мое тело прилипает к Дубровскому, столько интимности, запрета, что я, на секунду зажмурившись, открываю глаза, чтобы снова искать взглядом темноту дороги впереди, в тщетных попытках отвлечься.

Но ничего не выходит.

Потому что Слава не дает.

Он как будто контролирует ревущий и байк, но и меня. Не дает мне сорваться с крючка.

Его ладонь на мгновение отрывается от моего бедра, но только для того, чтобы скользнуть за спину. По ягодице. Короткий, бесстыдный жест, который он делает так легко, как будто это его естественное право.

Я рефлекторно «жалю» его ногтями по животу - после сегодняшней прогулки на нем точно останутся выразительные полосы.

— Держись крепче, Би, - его голос звучит приглушенно сквозь шум ветра и двигателей.

И, боже, как же горячо в этот момент звучит его проклятая простуженная хрипотца…

Мотоцикл наклоняется, ввинчиваясь в плавный поворот. Я чувствую, как Слава полностью контролирует машину, как уверен в каждом своем движении, и мне не остается ничего другого, кроме как довериться.

Наклониться вместе с ним.

Представить, что я - продолжение его тела.

Разрешить вести, подчиниться.

Я не знаю, в какой момент эта сумасшедшая езда превращается из попытки морально в ней выжить - в почти медитативный транс. Но тело расслабляется, в него, наконец, проникает ощущение полета, и хочется, чтобы дорога была бесконечной, потому что именно здесь из моей головы вылетают все тревоги. И даже слишком сильные, становятся как бы смазанными, не стоящими и половины тех нервов, которые я на них трачу.

Так что, когда Слава сбрасывает скорость и съезжает с трассы, я чувствую что-то вроде легкой грусти по скорости.

Мотоцикл замедляется, и рев двигателя стихает до низкого, бархатистого урчания, которое отдается где-то в груди. Я все еще прижимаюсь к спине Славы, мои пальцы вцепились в его свитер, а сердце колотится так, будто хочет пробить ребра. Ночной город отступает, сменяясь темной лентой дороги, ведущей к морю. Фонари мелькают реже, и скоро впереди остается только черная гладь воды, переливающаяся под светом луны, и редкие огоньки катеров и яхт.

Байк сворачивает на смотровую площадку, где асфальт обрывается у низких перил, а под ними - каменистый, уходящий к морю склон. Слава глушит двигатель, и тишина обрушивается на нас, как волна. Остаются только шум прибоя и мое сбивчивое дыхание. Я медленно разжимаю руки, отстраняюсь, но тепло его тела предательски сильно ощущается отпечатком на коже, невидимым ожогом. Снимаю шлем и пошлемник, чувствуя, как прохладный морской воздух касается разгоряченных щек. Мои пальцы дрожат, пока я пытаюсь пригладить растрепавшийся хвост и глотнуть прохладный воздух, в надежде, что он остудит мои щеки до того, как их увидит Дубровский. Но, кажется, это совершенно бессмысленная утопическая затея - один его запах заставляет меня чувствовать себя слишком взбудораженной.

Слава слезает с байка, поворачивается ко мне и протягивает руку. Серебряный, с дразнящим блеском взгляд, ловит приглушенный свет фонаря. Волосы, влажные от ночной сырости, падают на лоб, и он небрежно откидывает их назад.

— Ну что, Би, цела? - Его голос хриплый, с легкой насмешкой, но в нем есть что-то еще - теплое, почти интимное. Наклоняется чуть ближе, и я улавливаю запах лайма, соли и чего-то еще, его собственного, что заставляет мои нервы звенеть.

— Не уверена, - отвечаю, стараясь звучать так же легко, но голос дрожит. - Это было… слишком.

— Слишком круто или слишком страшно? - Он ухмыляется, но его рука, все еще протянутая ко мне, теплая и уверенная. Я вкладываю ладонь в его пальцы, и он помогает мне слезть с байка. Теперь я снова чувствую себя страшно мелкой рядом с ним. Невольно вспоминаю так подходящую ему по росту Алину…

Ладонь Славы крепкая, но не давящая, и я невольно задерживаю в ней пальцы чуть дольше, чем нужно. Мои ноги подкашиваются, когда хочу сделать шаг назад и выйти из этой интимности между нами, и я чуть не падаю, но Слава ловит меня за талию.

На мгновение мы замираем - слишком близко.

Его дыхание касается моего виска, и я чувствую, как пальцы слегка сжимают мою талию, прежде чем он отпускает.

— Осторожно, трусиха, - шепчет, как будто успокаивая, но его губы так близко, что я почти ощущаю их тепло.

Дубровский отстраняется первым, но его взгляд - тяжелый, почти осязаемый — скользит по моему лицу, задерживаясь на губах. А я пялюсь на колечко в его губе и вспоминаю, как приятно оно вдавливается в мои собственные губы, когда Слава целует слишком жадно, слишком… офигенно.

Я все-таки делаю шаг назад, пытаясь вернуть контроль. Мы минуту стоим у перил, смотрим на море, которое лениво плещется о камни внизу. Я обхватываю себя руками, будто это поможет удержать хаос внутри. И только тут замечаю кое-что необычное.

Под фонарем, в нескольких шагах от нас, расстелен темный плед, рядом с ним - плетеная корзинка. На пледе - пара стаканчиков, бутылка сока, картонная коробка с виноградом, нарезанными персиками и какими-то сырными закусками.

Все выглядит… продуманно. Мило. И совершенно неожиданно.

— Это еще что? - Я поворачиваюсь к Славе, приподняв бровь. Хочу придать своему голосу твердость - мы же вроде собирались просто покататься? - но но получается абсолютно игриво. Даже почти с детским восторгом. - Ты решил устроить пикник?

Слава ухмыляется, засовывая руки в карманы джинсов. Его поза расслабленная, но глаза выдают с головой - он доволен моим удивлением.

— Мотобратство - великая сила, Би, - подмигивает. - Друзья помогли. Подумал, что после такой гонки тебе захочется перевести дух. И.. ну… не на асфальте же сидеть.

Я качаю головой, не в силах сдержать улыбку.

Это очень на него похоже - устроить что-то спонтанное, но с продуманной до мелочей небрежностью.

Не дожидаясь приглашения, сажусь на плед, подтягиваю колени к груди, и беру виноградину. Она сладкая, прохладная, идеально вкусная как раз для этого момента.

— Ты всегда такой… предусмотрительный, - пытаюсь расслабиться, поймать момент и бросаю на него взгляд.

Слава садится рядом, слишком близко, и его колено слегка касается моего. Я делаю вид, что не замечаю, но мое тело реагирует быстрее, чем разум - кожа словно электризуется, начинает покалывать под одеждой, и даже мой мешковатый свитер вдруг становится слишком… тесным.

— Только когда хочу произвести впечатление. - Слава слегка жмурится, откидываясь на локти. Его свитер чуть задирается, обнажая полоску кожи над ремнем джинсов, и я тут же отвожу взгляд, злясь на себя за эту слабость. - Ну, и как тебе мой сервис? Пятизвездочный?

— Три с половиной, - фыркаю, но мой голос звучит мягче, чем я планировала. Снова - слишком игриво, как бы я не пыталась этого избежать. - За креативность плюс, за самодовольство минус.

Он смеется - низко, гортанно, и этот звук отдается где-то внизу моего живота. Превращает спазмы в сладкую щекотку, которую я безуспешно пытаюсь заесть виноградом. Слава тянется к корзинке, берет персик и не сводя с меня глаз, жадно откусывает.

Его губы блестят от сока.

Я ловлю себя на том, что слишком долго на них залипаю. А он, заметив это, намеренно медленно облизывает губы, прежде чем ухмыльнуться.

— Что, Би, уже повышаешь оценку? - Его голос становится еще ниже, хрипотца в нем настолько эротичная, что я чувствую, как жар заливает шею.

— Мечтай, - огрызаюсь, но, по-моему, только еще сильнее выдаю свои мысли.

Чтобы занять руки, беру стаканчик, наливаю сок и делаю жадный глоток. Кисло-сладкий вкус помогает отвлечься, но ненадолго, потому что Слава наклоняется чуть ближе, и я чувствую тепло крепкого плеча, даже почти его не касаясь.

— Ты такая напряженная. - В его голосе больше нет насмешки. Только любопытство и что-то ещё, что я пока никак не могу расшифровать. Забота? Нежность? - Все жду, когда же ты, наконец, расслабишься. Хоть на минуту.

— Я расслаблена, - лгу, и он тут же фыркает, будто поймал меня на чем-то очевидном.

— Ага, конечно. У тебя на совещаниях именно такое лицо. Ты, конечно, очень секси, когда так хмуришься и поправляешь волосы, но… - Дубровский наклоняется еще ближе, и теперь его лицо всего в паре сантиметров от моего. - Расслабься, Би. Никто не увидит.

Я замираю, потому что его дыхание касается моей щеки.

Серебряный взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на губах, и я точно знаю, что он делает это нарочно. Слава играет, провоцирует, и - черт! - это работает.

Я надеюсь, что успеваю отвернуться до того, как он услышит мой слишком однозначный резкий вдох, и беру еще одну виноградину.

— Ты невыносим, - бормочу я, как будто ставя этот не_дружеский флирт на паузу, но уголки губ все равно предательски поднимаются, выдавая улыбку.

— А ты до сих пор не задала свой вопрос, - парирует Слава, возвращаясь к своей расслабленной позе. - Ты бы просто ради «поболтать» точно не решилась на эту авантюру. Давай, Би, выкладывай. Что такое важное ты хотела спросить? Про мои девятнадцать я не врал, если что.

— Господи, Слава! - Я закатываю глаза, но смех все равно рвется из груди слишком очевидными толчками. - Никто и не ставит под сомнение твою «соломинку для коктейля».

— Что? - Он вопросительно выгибает бровь. Ту, что с пирсингом.

Я машу рукой, типа, «не обращай внимания».

Делаю еще глоток сока.

Момент слишком идеальный - море, звезды, плед, его близость. Хочется растянуть его на дольше, насладиться всем этим, но жгущий изнутри вопрос, все равно не дает покоя. Мне почему-то хочется узнать именно его мнение. Как друга? Да ну какой к черту «как друга». Мне кажется, если я еще раз озвучу что-то на тему нашей «фрэндзоны», Дубровский просто рассмеется мне в лицу. И будет прав.

Я делаю глубокий вдох, смотрю на темную воду, и наконец решаюсь.

— Слав, - голос звучит тише и напряженнее, чем мне бы хотелось. Я же ничего жизненно важного не спрашиваю - можно не быть такой серьезной. - Что ты думаешь… о женщинах, которые ставят работу на первое место? Ну, знаешь, тех, кого называют карьеристками.

Он молчит несколько секунд, и мои плечи начинают невольно напрягаться.

Я знаю, что он не станет шутить с вопросами, которые, очевидно, для меня важны, но все равно почему-то жду подвоха и насмешки. Ничего такого не происходит, место этого Слава смотрит перед собой сосредоточенно и серьезно. В серебряных глаза нет ничего и близко похожего на иронию.

— Ты имеешь в виду женщин, которые знают, чего хотят, и идут к этому, не оглядываясь на то, что там болтает общество? - Бросает короткий взгляд и снова отворачивается.

А я давлю в себе острый порыв уже за одно только это броситься ему на шею и расцеловать. Но сижу, кажется, почти как отличница, держа одну ладонь на колене, а второй сжимая стаканчик.

— Я думаю, что это круто, - продолжает Дубровский. - Идти за своей мечтой - это не про пол не про «мальчики могут, девочки - не должны». Это про характер. Если кто-то хочет взобраться на свой Эверест, карьера это или искусство, или что угодно еще, это их право. И никто не должен заставлять их сворачивать только потому, что «так принято».

Я все равно пытаюсь найти в его словах подвох, но нахожу там только честность и твердость. Почему-то точно знаю, что это не просто красивые правильные слова, чтобы влить их мне в уши ради расположения. Да и зачем это ему? И так понятно, что я поддамся на любую горячую провокацию. Вчера ему для это было достаточно просто оккупировать языком и «штангой» мой рот.

Слава откидывает прядь волос со лба, и продолжает, уже чуть иронично:

— Ты же про то общество, которое сначала говорит: «Иди, работай, добивайся», а потом, когда женщина делает именно это, ей заявляют: «Э, нет, ты же должна рожать, готовить борщ и быть тихой»? А если она выбирает семью, то потом то же общество скажет: «Ну и чего ты добилась? Сидишь дома, ничего не сделала». Это, блять, лицемерное общество. И если твоя мечта - карьера, иди за ней. Дети, семья - это будет, когда они тоже станут твоей мечтой. Неважно, на взлете или на пике. Главное - быть честной с собой.

Я молчу, переваривая его слова. Они звучат так… чертовски правильно. Как будто Слава озвучил то, что я всегда чувствовала, но уже отчаялась найти человека, который бы разделял мои взгляды на жизнь. Потому что, ну ведь так принято, что женщина должна хотеть размножаться и служить, хотя я уже устала доказывать, что не против детей и семьи, но - когда буду готова я, именно я, а не то самое «общество».

Пока пальцами нервно тереблю край пледа, Слава перекатывается на бок, подпирает кулаком голову и смотрит на меня - серьезно, но… все равно с нежностью? Это ведь нежность? Или я себе снова что-то фантазирую?

— Ты правда так думаешь? - Ставлю стаканчик на землю и обхватываю руками колени. Мне совсем не холодно, но если не буду за что-то держаться - точно дам волю рукам, уберу упавшую ему на глаза челку, хотя именно вот так - он просто идеальный. Ходячий, господи ты боже мой, секс.

— Я именно так и думаю, - Губы Славы растягиваются в мягкой улыбке. - Я живу один с восемнадцати лет, Би. Я умею готовить, стирать, убирать. Если мне нужна помощь, я нанимаю клининг. Если хочу поесть, но лень готовить самому - заказываю доставку или иду в ресторан. Жизнь слишком короткая, чтобы тратить ее на ритуалы, которые на хрен никому не нужны. И если моя женщина хочет строить карьеру, я буду рядом - не для того, чтобы тянуть ее назад, а чтобы подставить плечо. Или, знаешь, подвезти на байке, когда она устанет от всего этого дерьма.

Он подмигивает, с нотками той самой почти мальчишеская искренности в голосе, которая заставляет меня отпустить внутренние тормоза и, наконец, улыбнуться во весь рот. Я смотрю на его растрепанные волосы, на татуировки, выглядывающие из-под рукава и на ключице, на сильные руки, крепкие длинные ноги, загоревшую кожу в прорезях джинсов - и чувствую, что могу дышать свободно.

Что сейчас не нужно притворяться, защищаться, а тем более - доказывать.

Он видит меня насквозь. И, кажется, ему нравится то, что он видит.

— А ты не боишься, что я… - Спотыкаюсь, мысленно бью себя по губам. - Что такая женщина будет слишком… независимой? Ну, знаешь, не как у всех.

Слава смеется, и его теплый заразительный смех смахивает на ответ на этот вопрос и на все остальные - тоже.

— Би, я не хочу «как у всех». Я хочу так, как будет у меня. - Он наклоняется ближе, перекатывается на живот, и его хрипловатый голос становится невыносимо соблазнительным. Точно так же он мог бы начитывать горячие сцены из женских романов - и озолотился бы на этом. - Мне нужна женщина, которая знает, чего хочет. И если она хочет карьеру, достигаторство и меня - отлично, я сделаю все, чтобы она об этом не пожалела.

Его слова повисают в воздухе, и я чувствую, как моё сердце замирает. Я смотрю на него, и в голове мелькают картинки — мы вдвоем, смеемся над чем-то глупым, катаемся на его байке или гоняем на моей «Медузе», и иногда за рулем я, даже несмотря на то, что машина несется на сумасшедшей скорости, спорим о какой-нибудь ерунде, обсуждаем книги - но уже не через экран, а…

Я успеваю отвернуться до того, как все это будет написано крупным шрифтом у меня на лбу. Надеюсь, что успеваю. Мне отчаянно не хочется, чтобы Слава решил, что я завела этот разговор, чтобы навязать себя на своих же правилах. Звучит странно, но вдруг? Мы можем часами разговаривать о книгах и обсуждать старые фильмы, но когда речь заходит о чем-то личном - мой язык моментально теряет гибкость. Уверена, что и сегодняшний разговор я буду гонять в голове все завтрашнее утро и ругать себя за то, что говорила слишком прямо или, наоборот, слишком завуалировано, и выглядела очень смешной.

Я давным-давно так не тушевалась перед мужчинами.

И тем более мне даже в голову не могло прийти, что начну вести себя как нецелованная старшеклассница с тем из них, который даже младше меня. Хотя, боже… Я могу сходу назвать десяток своих более зрелых ухажеров, которые на фоне Славы с его поступками и рассуждениями, выглядели бы просто выпускниками детсада.

Я пытаюсь переключить свои мысли - на шумящее внизу море, на вкус воздуха, который здесь особенный - пропитанный… свободой как будто. Но голова все равно накрепко забита Славой, несмотря на то, что он совсем рядом. Я пытаюсь удобнее устроиться на пледе. Обхватываю колени, и не старюсь не пялиться на Дубровского слишком долго. Но его присутствие - как магнит. Его плечо рядом, его дыхание, его запах лайма и соли - все это заполняет пространство, как будто нарочно не оставляя мне шанса спрятаться. Я тереблю край стаканчика с соком, пытаясь собрать мысли, но они разбегаются, как звёзды над головой.

Слава укладывается на спину, закладывает руки за голову. Пока я тут сижу словно на сковородке, он выглядит максимально расслабленным, как будто мое присутствие для него абсолютно естественная вещь. Как будто наша близость только мне так сильно играет на нервах.

Я отвожу взгляд, но делаю это слишком поздно - Слава поворачивает голову, замечает. Его губы растягиваются в знакомой дразнящей улыбке.

— Слушай, Би, - начинает он, и его голос звучит ниже, чем до этого. - Хочу извиниться за вчера. В ресторане. Это не был пьяный подкат.

— Ну, не настолько ты был пьян, чтобы это смахивало на подкат, - слегка поддергиваю. Хотя на самом деле он не выглядел пьяным. Я после двух бокалов вина явно творила бы большую дичь.

— В любом случае - прости, Би.

— Только за это? - спрашиваю - и добавляю в голос легкую насмешку. - А за все остальное - трогал, намекал на всякое, грязные словечки - не извиняешься?

Он смеется — низко, гортанно, и этот звук пробирает меня до костей.

Немного щурится, когда смотрит на меня снизу вверх, проводит языком по нижней губе. Как будто нарочно - хотя, конечно, нарочно, - прихватывает зубами колечко. Кажется, я на минуту забываю о своем обещании не смотреть на него слишком долго, потому что взгляд прилипает к этим выразительным губам как намагниченный.

— За это я извиняться не буду, - почти шепотом говорит Дубровский. - Потому что, Би, тебе это нравится. Не ври.

Мое лицо вспыхивает, и я отворачиваюсь, пряча улыбку. Он невыносим, но абсолютно прав. Беру ломтик сыра, чтобы просто занять руки, и бросаю на Дубровского строгий, как мне кажется, взгляд. Не исключено, что смотрю на него как кошка на сметанку.

— Надеюсь, ты в таком виде за руль не садился, - стараюсь замаскировать очевидное «надеюсь, ты не пристегивал Алину в машине и не остался у нее ночевать, после того, как подвез». - Это было бы уже не смешно.

Слава моментально становится серьезным.

Его улыбка гаснет, и он смотрит на меня так, будто я затронула что-то святое.

Поднимаю ладони в капитулирующем жесте и одними губами говорю: «Прости, не убивай, пожалуйста».

— Нет, конечно. - Голос у Дубровского очень серьезный. - Я никогда не вожу сам, если выпил. Даже глоток. Это… - Он замолкает, отводя взгляд к морю, и я вижу, как напрягаются его скулы. - Серьезно, Би.

Я понимаю, к чему он.

Я не сильно копалась в подробностях той аварии, картинки которой даже сейчас, даже зная, что все в прошлом и его жизни точно ничего не угрожает, все равно вызывают у меня приступ легкой паники. Но пару раз натыкалась на обрывки, в которых сквозил прямо намек на то, что водитель байка был пьян и по его вине чуть не пострадали невинные люди.

Между наим снова повисает затяжное молчание, но оно не тяжелое, а, скорее, меланхоличное. Достаточно уютное. Несмотря на напряженную ноту на которой случается новая пауза. Я отправляю ломтик сыра в рот, сосредоточенно жую и собираюсь с духом. Вопрос, который жжет изнутри, уже все равно не оставит в покое. Знаю, что он рискует, делясь со мной чем-то личным, но я тоже хочу быть честной. Хочу знать его. Настоящего.

— Слава, - начинаю потихоньку, на мягких лапах. - Я… читала про ту аварию.

Замолкаю, ожидая его реакции.

Он не двигается, не предпринимает попытки закрыть мне рот или любым другим способом дать понять, что мне лучше не совать свой длинный нос в его прошлое. Один раз ему это точно не понравилось, и если он снова хотя бы намекнет, что это не моего ума дело - я просто разом похороню все вопросы и больше никогда ни о чем не спрошу.

Воздух между нами становится гуще.

Мы смотрим друг на друга: я - с немым ожиданием, Слава - с немым одобрением.

— Расскажешь, что тогда случилось? - спрашиваю - и мысленно скрещиваю пальцы.

Он молчит несколько секунд, и я уже думаю, что все-таки перегнула, что его молчаливое разрешение мне просто почудилось. Но потом Слава выдыхает, откидывает голову назад и смотрит на звезды. Его профиль - резкий, почти скульптурный, с красивой идеальной линией носа - кажется еще красивее в свете фонаря.

— Я тогда ехал примерно в такое же время, как сегодня. - Его голос спокойный, без тени раздражения на меня или жалости к себе. - Дорога была мокрая, после дождя. Какой-то придурок на внедорожнике решил, что правила - не для него. Подрезал меня на повороте, я не успел среагировать. Байк ушел в занос, я вылетел на обочину. Асфальт, знаешь, не самый мягкий матрас.

Он усмехается, но в голосе нет ни капли веселья.

Я пытаюсь представить это - и сглатываю.

Скорость, тьма, скрежет металла.

Перед глазами - залитая кровью рука на асфальте.

Пальцами неровно сжимаю плед. Слава смотрит на меня, будто проверяя, готова ли я слушать дальше. Киваю.

— Не люблю оправдываться, Би, но в той хуйне реально виноват не я, - продолжает он, и на этот раз в простуженном голосе появляется легкая горечь. - Но как только прозвучала фамилия «Форвард» - журналисты набросились как стервятники. Мой отец…

Слава делает паузу, и я замираю, потому что это впервые, когда он называет Форварда старшего - отцом. К гадалке не ходи, что по какой-то причине ему это реально трудно.

— У него тогда был сложный период. Он сильно кому-то мешал, была дана отмашка «подвинуть». Пресса докопалась, что у важного правительственного чиновника, оказывается, есть незадекларированный доход и дивиденды, и… В общем, ты понимаешь. А тут еще и сынок влетает в аварию. Они раздули это до небес - мол, папаша покрывает своего оболтуса, который гоняет пьяным. Полная чушь, но ты же знаешь, как это работает - сначала появляется какой-то «неназванный источник» или «инсайд», вбрасывается «не потвержденная информация». А потом уже никто особо не вспоминает, что никакого официального заявления не было и что вся эта мудотня - просто говно не вентилятор. Правда никому не нужна, главное - заголовки.

Боль за него нарастает внутри снежным комом. Слава говорит спокойно, без надрыва, но я вижу, как напрягаются его плечи, как он пару раз сжимает в кулак лежащую на пледе ладонь. Он не жалуется, не просит сочувствия. Он просто делится.

— А шрамы… на животе… - Спрашиваю уже почти шепотом. - Они оттуда?

Слава секунду медлит, а потом, когда молча задирает свитер, обнажая живот, в его взгляде мелькает что-то похожее на уязвимость. Его татуировки сверху я примерно видела - там змея, путина, руны, черти, колючки. Это целое многогранное сложное полотно. И шрамы - мельком - тоже видела. Но сейчас он дает возможность рассмотреть без спешки, ближе - тонкие, белёсые линии пересекают кожу, некоторые скрыты под чернилами, но другие - глубже, неровные, тянутся к бокам. Там, где татуировок нет, видны следы ожогов - шершавые, чуть розоватые пятна. Мой взгляд замирает, и я чувствую, как горло сжимается.

Хочется потрогать, но я даже не знаю, больно ли ему, когда… чужими руками.

Почему-то кажется, что с моей стороны это будет вершиной наглости, поэтому не рискую и просто смотрю.

— Это еще не все, - на этот раз в его голосе появляется тень улыбки, но и она горчит. - Если б ты видела спину, вообще бы в обморок упала.

Если бы ты услышал, как я сейчас мыслено пускаю слюни на твой идеальный пресс, ты бы, наверное, потащил меня на костер…

Дубровский шутит, но я слышу, как тяжело ему это дается. Хочу ответить чем-то легким, подхватить его тон и сбавить градус наверняка не самой приятной для него беседы, но не нахожу подходящих слов. Вместо этого вздыхаю, набираюсь смелости и прошу:

— Покажи.

На секунду мне кажется, что он откажет. Но Слава медленно кивает, будто принимает решение. Садится спиной ко мне, вытягивает свои длиннющие ноги, и медленно стягивает свитер через голову.

Я задерживаю дыхание.

Его спина…

Она просто изуродована. Ожоги, неровные и темные, покрывают почти всю кожу от лопаток до поясницы. Два глубоких шрама пересекают позвоночник, как молнии. Это не просто следы - это похоже на карту боли, которую он носит.

Наверное, сейчас уже слишком глупо говорить какие-то слова сожаления, спрашивать, как ему было, через что он прошел. Я прикусываю губу на всякий случай, чтобы не нести чушь - рядом с ним у меня тормоза работают с ужасными перебоями. Но пальцы все равно дрожат.

— Слав… - И все, дальше не могу. Просто не знаю, что сказать.

— Ну скажи уже, что это пиздец, Би. Все ок.

Он достает сигареты и зажигалку из заднего кармана джинсов - она у него красивая, бронзовая «Zippo» стилизованная под голову индейца - закуривает. Мне нравится смотреть на длинные пальцы, держащие сигарету слегка небрежно. Нравятся его перевитые венами крепкие руки. Почему-то раньше не придавала значения, что он реально… качок. А сейчас, получив возможность рассмотреть практически под носом - кайфую, втягиваю каждую мелочь, каждую чернильную историю на коже, широкие плечи, и даже то, что волоски у него на предплечьях, хоть и довольно светлые, но жесткие и мужественные, и мне адски хочется потереться об них щекой.

Но, наверное, все это для другого раза.

Если он будет, конечно…

Сейчас я просто подаюсь вперед, повинуясь порыву, и обнимаю его сзади. Мои руки ложатся на его живот, где шрамы и татуировки сплетаются в странный узор, а лоб прижимается к лопаткам. Он теплый, несмотря на прохладу ночи, и я чувствую, как в ответ на мое прикосновение его дыхание сбивается.

Срывающаяся с идеальных губ змейка дыма - предательски неровная.

Я закрываю глаза и без стеснения вдыхаю его запах ртом прямо с кожи — лайм, соль, чернила и боль.

Начинаю становиться зависима от этого. Хотя, разве только сейчас?

Слава молчит, но его рука находит мою, лежащую на его животе. Длинные пальцы переплетаются с моими, крепко, но не больно, и он слегка их сжимает. Я вздрагиваю от невероятно сексуальной шершавости ладоней. И кажется, что именно этого - его ладони, именно такого прикосновения - не хватало, чтобы момент был идеальным.

Мы сидим так - я, прижавшись лбом к его спине, он, держа мою руку, - и молчим.

Море шумит, звёзды сияют, но весь мир сужается до этого момента.

До его тепла и его шрамов.

Нашего доверия друг другу.

— Хочешь? - Слава протягивает свою сигарету.

Искушение затянуться слишком велико - на фильтре отчетливо виден след его губ, и кажется, что если сожму его своими - это будет как поцелуй. Но я отказываюсь, еще и фыркаю впридачу, говоря, что вообще-то не курю и он мог бы это запомнить.

— Я знаю, Би, - усмехается, затягиваясь чуть глубже, выпуская дым нарочно всем ртом, чтобы получилось рваное сизое облачко. - Но очень хочется тебя испортить - ты такая хорошая.

— А что - залезть мне в трусы уже не вариант? - не знаю зачем я это говорю. Просто подаюсь импульсу. Наверное, как бы сильно меня не будоражила мысль о его пальцах у меня между ног, сегодня я бы этого не хотела.

— Если залезу, Би, то уже не заторможу вовремя. Но если скинешь нюдсы - буду благодарен: заебался дрочить исключительно на свое воображение.

— Господи… - Я несильно бодаю его лбом в плечо, смеюсь. Несмотря на пикантное обсуждение - чувствую себя расслабленной, свободной.

Если так пойдет и дальше, Майка, он тебя приручит.

И Слава наверняка чувствует мое настроение: откидывается немного назад, чтобы я обняла его еще крепче, и в этот раз он не шутит и не дразнит. Просто сидит, курит и позволяет нам обоим быть в этом моменте.

И сейчас этого достаточно.