Запрещенные слова. книга 2

Глава четвертая

Утро понедельника давно перестало быть для меня мотивацией вскакивать на ноги и начинать новую рабочую неделю, чтобы покорить какую-то очередную карьерную вершину или просто хорошо сделать свою работу.

Теперь я просыпаюсь не от будильника, а от собственного ворчаливого стона.

Вместо полноценного сна в голове всю ночь мелькали только рваные, тревожные картинки: ледяные глаза Резника, его кривящиеся в усмешке губы, официальный бланк приказа, который во сне превращался то в змею, то в погребальный венок.

Я заставляю себя встать. Двигаюсь по квартире как автомат, запрограммированный на выполнение простейших, бессмысленных действий. Душ. Кофе. Одежда. Маска «железной леди», которую я так привыкла носить, почему-то именно сегодня кажется как будто отлитой из свинца. Но я все равно натягиваю ее на лицо, слой за слоем: тональный крем, чтобы скрыть неприятную бледность (на выходные нужно все-таки выкроить время для пляжа, погоду обещают хорошую), двойной слой туши, чтобы распахнуть уставшие, покрасневшие глаза, строгий, зализанный до идеальной гладкости пучок, чтобы ни один предательский волосок не выбился из-под контроля.

Я понимаю, что сегодня меня не ждет ничего хорошо, потому что у Резника были целые выходные, чтобы придумать, как наказать меня за нежелание сдаваться его «гениальным сокращениям». Сделать он может вообще что угодно, но накручивать себя заранее - не самая лучшая идея.

Ясно, что он будет пытаться меня сломать.

Ясно, что хрен у него это получится.

Я повторяю это как мантру, пока еду в офис. На улице дождь, так что прокатиться с ветерком и хотя бы немного проветрить голову от дурных мыслей, не получатся.

В офисе атмосфера как всегда наэлектризована.

Пока иду - замечаю пару напряженных взглядов мне в спину, неудачно замаскированных под вежливые улыбки.

Все знают. Конечно, все знают.

С тех пор, как в нашем муравейнике появилась Юля, уровень сплетен вышел на новый уровень. Я понимаю, что новость о моем демарше против решений Резника разлетелась по коридорам быстрее, чем вирус исключительно ее стараниями. Она прекрасно знает, как меня нервирует любая сплетня мне в спину, как расшатывает любая грязь, поэтому действует очень грамотно. За это ей, конечно, можно целую грамоту выписать, и медальку с гравировкой «За превращение здоровой атмосферы в серпентарий - за три дня без СМС и регистрации».

Амина встречает меня в приемной с чашкой дымящегося латте и лицом, на котором написано вселенское сочувствие.

— Ты как? - шепчет она, плотно прикрывая за мной дверь кабинета.

— В боевой готовности, - пытаюсь улыбнуться я, но губы кажутся деревянными. - Что там? Наш главнокомандующий уже отдал новые приказы?

— Пока тишина, - мотает головой Амина. — И это… странно… Он что-то задумал, Майя. Что-то очень нехорошее.

Я киваю. Я и сама это чувствую. Резник не из тех, кто прощает неповиновение. А еще, к сожалению не только для меня, но и для NEXOR Motors, он не из тех, кто играет по правилам. Он затаился, как хищник - ждет либо моей осечки, что у меня на фоне слухов сдадут нервы, либо и правда готовит что-то «грандиозное.

Я прохожу в свой кабинет, и на мгновение замираю на пороге.

Пятничный цветочный саркофаг исчез, но на его месте, прямо на моем столе, стоит новое произведение искусства от Павла Форварда. На этот раз - принципиально другое. Не кричащая роскошь роз, а тихая, почти медитативная красота. В низкой, широкой керамической плошке, на подушке из мха, растет миниатюрная, причудливо изогнутая японская сакура. Ее тонкие, почти черные веточки усыпаны нежно-розовыми, полупрозрачными цветами.

Рядом - уже знакомый белый конверт, который я вскрываю с чувством обреченности.

«Мое терпение небезгранично, но моя настойчивость — да».

Я несколько секунд верчу записку между пальцами, а потом делаю с ней то же, что и с предыдущими - рву на мелкие клочки и выбрасываю в корзину для бумаг.

Сажусь в кресло и разглядываю маленькое деревце-бонсай, просто пытаясь прикинуть, сколько все это может продолжаться. Месяц прошел - пыл Форварда не угас. Наоборот - мой игнор только больше и сильнее подогревает его интерес. Это уже не просто ухаживание. Это осада. Игнорировать его больше нельзя. Это бессмысленно и даже опасно. Такие мужчины, как Форвард, явно не привыкли к отказам. И мое молчание он воспринимает не как «нет», а как приглашение к более решительным действиям.

Маленькая сакура прекрасна. Наверное. Самое красивое из всего, что могут делать садовники или кто там занимается выведением миниатюрных пород деревьев. Она прекрасна. Но она меня душит. Что будет после того, как я и на этот красивый жест отреагирую молчанием? Он пришлет мне полную коробку бабочек? Зашлет в офис оркестр с «О соле мио»?

Видимо, с Форвардом все-таки придется встретиться. Один раз. Чтобы поставить точку. Деликатно, вежливо, но окончательно. Объяснить, что я не заинтересована. Что его мир и мой мир - это две параллельные вселенные. Я не могу позволить себе эту головную боль. Не сейчас, когда на другом фронте, внутри этих же стен, разворачивается настоящая война. Мне нужны все мои силы, вся моя концентрация для битвы с Резником. А Форвард-старший во всей этой истории - отвлекающий маневр, на который я буду тратить слишком много моральных сил.

Его номер сохранен у меня в телефоне. Я разглядываю его, прикидывая, как поступить лучше - отправить СМС или позвонить лично? Предложить встретиться на нейтральной территории? Просто выпить кофе? Позвать на деловой ланч? Что угодно, что не предполагает романтики и расставить все точки над «i».

Так и не придумав какой-то конкретный план «отфутболивания Форварда», убираю телефон.

Пытаюсь работать. Открываю ноутбук, просматриваю почту, отвечаю на письма. Но сосредоточиться не получается, потому что над головой дамокловым мечом зависла неопределенность и ожидание - Резник точно ударит. И тот факт, что он не сделал этого прямо с утра, как бы намекает, что меня ждет что-то похлеще обычного выговора.

Ближе к обеду ожидание становится невыносимым.

И именно тогда в кабинет заглядывает Амина. С лицом, которое я уже мысленно окрестила «Сейчас рванет».

— Он вызывает, - шепчет Амина, трагически закатывая глаза. - Тебя. Одну.

Я иду по длинному, гулкому коридору, и каждый стук моих каблуков по мраморному полу отдается в висках. Чувствую себя так, словно иду не на выволочку, а на эшафот. С учтом предыстории - разница не так уж велика.

В кабинете Резника царит ледяное, почти стерильное спокойствие. Он сидит за своим огромным, похожим на аэродром столом, идеально одетый, непроницаемый, как сфинкс. Даже не предлагает мне сесть. Просто смотрит - долго, изучающе, с холодным, отстраненным любопытством.

— Майя Валентиновна, - начинает ровным, безэмоциональным тоном, в котором нет ни намека на эмоции. - Я получил вашу служебную записку. Очень… педантично. Ценю ваше внимание к деталям и соблюдению процедур.

Он делает паузу, наслаждаясь моментом, но не он один готовил свое лучшее безразличие.

Я просто не даю ему ни намека на то, что его слова хоть что-то во мне задевают.

— Однако, - продолжает он, и в его голосе появляются стальные, режущие нотки, - вы, кажется, упустили один важный нюанс. Я, как генеральный директор, имею право перераспределять бюджеты в рамках общей стратегии компании. И моя стратегия - максимальная эффективность.

Я молчу. Я знаю, что любое слово сейчас будет использовано против меня.

Черта с два он получит такой подарок.

— Я отменил собеседование, - Резник слегка наклоняется вперед, его темные глаза буравят меня насквозь, - потому что у меня возникли серьезные сомнения в эффективности работы вашего департамента в целом. Слишком много ресурсов тратится на… скажем так, неочевидные нужды.

Это очень грязный удар. Он переводит стрелки с конкретного незаконного решения на общую оценку моей работы. Явно не просто так.

— В связи с этим, - Резник берет со стола новую, пухлую папку, - я подписал еще один приказ. О проведении комплексного аудита деятельности вашего департамента.

Он открывает папку. Я вижу официальный бланк, печать, его размашистую, самоуверенную подпись.

— Можно поинтересоваться целью аудита, Владимир Эдуардович? - смотрю на него - и воображаю на месте человека кучу говна. Надеюсь, хотя бы часть моих эмоций он ощущает.

— Цель аудита, Майя Валентиновна, оптимизация процессов, выявление неэффективных статей расходов и повышение общей производительности. Я хочу, чтобы наша компания была образцом современного менеджмента.

Он снова делает паузу. И наносит финальный, самый жестокий удар.

— Руководить аудиторской группой, учитывая его коммерческую хватку и умение видеть финансовую подоплеку любых процессов, будет Антон Костин.

Костин.

Имя взрывается в моей голове, как осколочная граната.

Тот самый Костин, который неуклюже пытался за мной приударить на совещаниях. Тот самый, чьи сальные шуточки и липкие взгляды я отшиваю с ледяной вежливостью. Амбициозный, скользкий, беспринципный карьерист, готовый на все ради благосклонности начальства. Он просто идеальная кандидатура для такой работы - послушная, на все готовая пешка.

Резник не мог выбрать никого лучше. Так и хочется даже поаплодировать его хитрости, почти искренне. Костин достаточно компетентен в своей области, чтобы его назначение не выглядело абсурдным. Резник легко обоснует это «необходимостью привнести коммерческий подход в работу с персоналом». Но я-то знаю , что Костин будет искать не эффективность, а компромат. Перероет все, докопается до каждой мелочи, вывернет наизнанку каждый документ, чтобы найти то, за что меня можно будет наказать - демонстративно, чтобы все знали, что против генерального воевать бессмысленно и опасно.

Я возвращаюсь к себе с четким осознанием, что я выиграла тактическую перестрелку, но Резник в ответ начал полномасштабную войну с применением «тяжелой артиллерии».

— Что сказал? - Амина, выждав паузу, заходит ко мне в кабинет с маленькой вазочкой хрустящего соленого печенья.

Я молча протягиваю ей копию приказа. Она пробегает по нему взглядом, хмурится и рычит и сквозь зубы цедит: «Вот же гондонище…!» Ее эмоциональность немного расслабляет и заставляет улыбнуться.

— Костин? - Она плюхается в кресло напротив. Минуту мы, как мыши, молча и сосредоточенно грызем крекеры. - Но он же ни черта не понимает в нашей работе.

— Зато прекрасно понимает, как нужно лизать важные задницы. Костину и не нужно понимать, - вздыхаю, разглядывая проклятый приказ. - Ему дали команду найти грязь. И он ее найдет. Даже если придется ее придумать.

Я сажусь в кресло, чувствуя, как ледяные щупальца щлости сжимают сердце. Теперь я в ловушке. Любая попытка помешать «аудиту» будет расценена как сокрытие нарушений. Костин получает официальный доступ ко всем документам, ко всем сотрудникам, ко всей «внутренней кухне» моего департамента. Он сможет парализовать нашу работу, завалив запросами, придирками и допросами.

Амина тоже в шоке. Она понимает, что теперь станет мишенью. Костин, с его манерами офисного пикапера, будет пытаться давить на нее, выуживать информацию, провоцировать на ошибки.

Наша с Резником «маленькая войнушка», до этого шедшая исключительно в тени, перешла на новый уровень. Теперь это не просто подковерные интриги. Это открытая, официальная осада.

Я открываю отправленные письма. Напротив фамилий «Орлов К.С.» и «Сорокин И.П.» стоит отметка о прочтении. Сорокин позвонил почти сразу. Его осторожность, его завуалированное предупреждение - это было ожидаемо. Он хороший человек, но не боец. Он будет сочувствовать, но не станет рисковать своей карьерой ради меня.

А Орлов… Орлов молчит. И его молчание оглушает сильнее любого крика. Он видел мой запрос. Он видел приказ Резника. Он видит все. Но не вмешивается. Почему? Он списал меня со счетов? Решил, что я проиграла, и не хочет ставить на хромую лошадь? Или… ждет? Смотрит, как я буду выкручиваться. Это не равнодушие, а испытание? Хочет увидеть, утону я в этом болоте, которое создал Резник, или начну грести против течения, отчаянно, яростно и до последнего вздоха?

На той конференции он дал понять, что видит во мне потенциал. А теперь смотрит, есть ли у этого потенциала зубы?

В дверь стучат. Резко, нагло, без предупреждения.

На пороге стоит Костин. В идеально отглаженном костюме, с хищной, самодовольной улыбкой на лице.

— Майя Валентиновна, Амина Александровна, добрый день, - его голос сочится фальшивой любезностью. - Не помешаю? В приемной никого не было, я разрешил себе слабость немного опустить протокол.

Амина встает - ровная, как шпала. Окидывает его таким взглядом, что мне тут же хочется обнять ее и поблагодарить за то, что всегда готова быть моим щитом.

Костин проходит в кабинет, не дожидаясь приглашения. Оглядывается, как хозяин. Его взгляд скользит по моему столу, по папкам с документами, по подаренной Форвардом сакуре.

— Уютно у вас тут, - говорит он, проводя пальцем по глянцевой поверхности моего стола. — Творческая атмосфера. Но, боюсь, для эффективной работы нам понадобится немного больше… структуры.

Я стискиваю зубы, от вежливой улыбки сводит челюсть.

Он останавливает свой взгляд на пустом столе у окна.

— Я тут подумал, - говорит он, - что мне понадобится рабочее место. Прямо здесь, у вас. Чтобы, так сказать, быть ближе к объекту исследования. Да и вид на море помогает мыслить стратегически, не так ли?

Он смотрит на меня в упор, и в его глазах я вижу неприкрытый триумф. Он наслаждается моей беспомощностью против системы - упивается своей властью, как амбициозная глупая мелкая сошка, которую вдруг перепала капля власти.

— Это уже оккупация? - улыбаюсь во все тридцать два, давая понять, что вижу насквозь его жалкие потуги меня задеть. - Мне сложить руки за спиной и сделать десять кругов по периметру?

— Всегда обожал твое чувство юмора, Майя, - тоже показывает зубы, намекая, без сомнения, на то, что не забыл, как я шутила, но совсем не в шутку отбривала каждый его сальный подкат. - Амина Александровна, будьте добры, принесите мне, пожалуйста, все финансовые отчеты департамента за последний год. И штатное расписание. И положения о премировании. Начнем, пожалуй, с самого интересного.

Он подмигивает мне. Нагло, по-хозяйски.

Я знаю, что дальше будет еще хуже.

Но все равно оказываюсь не готова, потому что весь следующий день действительно похож на тягучую, изматывающую осаду. Мой кабинет, моя крепость, реально в полной оккупации. В оккупации у Костина, его хищной улыбки, и запаха его едкого одеколона, который, кажется, как будто успевает въесться даже в обивку кресел.

Каждое мое движение, каждый звонок, каждый документ, ложащийся на мой стол, проходит через фильтр его цепкого, оценивающего взгляда. Он как паук, методично плетущий свою сеть в углу моей Вселенной, и я чувствую, как липкие нити его «аудита» вьют вокруг меня кокон, лишая воздуха и пространства для маневра.

Костин копается в документах с усердием ищейки. Перебирает личные дела сотрудников, терзает Амину бесконечными, каверзными вопросы, требуя предоставить отчеты пятилетней давности. Придирается к каждой запятой в положениях о премировании, к каждой формулировке в трудовых договорах.

— Майя Валентиновна, а вот здесь, в приказе о назначении Слуцкого, почему нет визы юридического отдела? - сканирует меня взглядом, лениво откинувшись на спинку стула и прокручивая в пальцах дорогую ручку.

— Потому что, Антон Сергеевич, - отвечаю я, не отрывая взгляд от работы, - на тот момент виза юристов для таких документов не требовалась согласно внутреннему регламенту. Который, к слову, лежит у вас в папке под номером три.

— А-а, вот оно что, - тянет он, делая вид, что удивлен. - А я-то уж подумал… непорядок.

Он не ищет нарушения.

Он ищет повод.

Маленький грязный повод зацепиться, чтобы раздуть из мухи слона, чтобы написать в своем итоговом отчете для Резника очередную гадость. Я держусь. Отвечаю на его выпады с ледяным, отточенным профессионализмом. Мой голос ровный, мои аргументы - безупречны. Я не дам этой ручной собачонке Резника ему ни единого шанса увидеть, как внутри меня все сжимается от ярости и бессилия. Мысленно говорю себе, что я - скала, об которую разобьются волны его мелочных придирок.

К концу дня чувствую себя выжатой до последней капли. Голова гудит, виски ломит от напряжения. Мысль о том, что завтра все начнется сначала, становится почти невыносимой.

И в этот момент, когда я уже собираюсь закрыть ноутбук и сбежать из этого персонального ада, «оживает» мой телефон. Амина переводит на меня звонок из приемной - тоже старется при Костине не нарушать даже формальный регламент.

— Майя Валентиновна, к вам курьер.

Господи боже, нет. Только не это. Не сегодня.

Через минуту в кабинет входит молодой парень в униформе цветочного бутика. В его руках - коробка с орхидеями. Настолько большая, что парень выразительно пыхтит и всем видом дает понять, что лучше бы мне поскорее показать место, куда можно уронить эту бомб замедленного действия, пока она не оторвала ему руки.

Костин отрывается от своих крысиной работы и присвистывает.

— Ничего себе, Майя Валентиновна. А вы, я смотрю, не теряете времени даром.

Я игнорю его мерзкий выпад, показываю курьеру место в свободной части кабинета, подальше от моего рабочего стола. Это, конечно, ничего не решает, но хотя бы создает видимость чего-то не очень особенного.

Между бутонами замечаю знакомый белый конверт и с трудом сдерживаюсь, чтобы не разорвать его прямо перед носом у Костина. Знаю, что он будет смотреть, анализировать и делать свои мерзкие выводы. И эти выводы, даже не сомневаюсь добавятся к порции сплетен, которые уже и так циркулируют по офису благодаря Юле.

Нужно что-то делать. Игнорировать Форварда-старшего больше просто нельзя.

Это в конце концов начинает выходить из-под контроля.

Дождавшись, пока Костин, наконец, соберет свои вещи и с неохотой покинет мой кабинет, бросив на прощание очередную двусмысленную шутку, жду, пока за ним закроется дверь. И только потом беру свой телефон.

Пальцы подрагивают от раздражения, когда я нахожу в списке контактов его номер.

— Павел Дмитриевич, добрый вечер. Это Майя Франковская.

— Майя, - его голос в трубке звучит глубоко и бархатно, в нем слышится улыбка. - Какая приятная неожиданность. Я уже почти начал терять надежду растопить вашу стойкость. Понравилась сакура? Или все-таки орхидеи?

— Сакура прекрасна, орхидеи великолепны, - отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более ровно и официально. — И я как раз хотела об этом поговорить Внести некоторую… ясность. Думаю, нам действительно стоит встретиться.

— И я очень рад это слышать.

— Но я бы хотела сразу прояснить. - делаю глубокий вдох. - Это будет исключительно деловая встреча.

На том конце связи повисает пауза.

— Хорошо, - наконец, отвечает он, и в его голосе больше нет прежней игривости. Только вежливая сухость нужной консистенции. - Если вы настаиваете. Деловой так деловой.

— Я бы предложила встретиться за ланчем, но, боюсь, в ближайшее время у меня не будет такой возможности. На работе… некоторые трудности.

— Понимаю, - его тон становится холоднее. - Тогда ужин? Сегодня?

Я мысленно делаю глубокий вдох. Меньше всего на свете я хочу с ним ужинать, но выбора действительно не остается. Это нужно было сделать еще «вчера», до того, как Костин увидел его роскошные знаки внимания.

— Сегодня, - соглашаюсь я.

— Простите, Майя, но я не могу себе позволить вести деловые разговоры с голодной женщиной, которая провела весь день в офисной битве, судя по вашему голосу, - в голосе Форварда снова появляются теплые, обволакивающие нотки. - Позволите прислать за вами машину?

— Нет, спасибо, я доберусь сама.

— Тогда… «Aethelred», в семь тридцать. Вас устроит?

Я слегка с шумом выдыхаю.

«Aethelred». Ну конечно.

Самый модный, самый дорогой, самый закрытый ресторан в городе.

Место, куда невозможно попасть с улицы. Место, где ужинают те, кто правит этим миром.

— Я… да, конечно, - выдавливаю без особой радости, понимая, что снова теряю контроль.

Он переводит игру на свою территорию и можно не сомневаться, правила тоже будут его. Но я бы сильно удивилась, если бы «серый кардинал» правительства действительно отдал мне хотя бы часть влияния.

— Буду ждать, Майя.

Он кладет трубку. А я еще несколько минут сижу, разглядывая миниатюрную сакуру на своем столе. И понимаю, что ни черта не готова к этому «ужину». Так что, видимо, придется импровизировать. Терпеть этого не могу.

Ресторан «Aethelred» встречает тишиной и полумраком. Внутри нет ни кричащей роскоши, ни пошлой позолоты и бархата. Только сдержанная, аристократичная элегантность. Темное дерево, натуральный камень, приглушенный свет, льющийся из дизайнерских светильников. В воздухе - едва уловимый аромат дорогого парфюма и изысканных специй.

Я одета темно-серое офисное платье - оно достаточно строгое для офиса, но разрез на бедре добавляет нотку дерзости. А короткий приталенный жакет добавляет необходимую тональность элегантности. Я чувствую себя уверенно, но эта уверенность похожа на тонкую скорлупу, под которой скрывается тревога.

Ресторатор, безупречный, как манекен, провожает меня к столику в глубине зала.

Павел Форвард уже ждет - сразу поднимается мне навстречу. Он в дорогом темно-сером костюме, но без галстука. Расстегнутый ворот белоснежной рубашки открывает сильную, загорелую шею. Он выглядит расслабленным и уверенным, как человек, привыкший к таким местам.

— Майя, - улыбается и его зеленые глаза на секунду теплеют. - Вы прекрасны.

Он берет мою руку, подносит к губам и легко касается тыльной стороны. Жест старомодный, почти театральный, но в его исполнении выглядит абсолютно естественно.

Я благодарю и осторожно высвобождаю руку.

Он ведет себя максимально корректно, но мне мне все равно не по себе.

Мы садимся. Официант бесшумной тенью материализуется рядом, протягивает меню в тяжелых кожаных переплетах.

— Я предупреждал, что не стану вести разговоры на голодный желудок, - говорит Форвард, его взгляд с усмешкой скользят по моему лицу. - Так что сначала - ужин.

Я пытаюсь ограничиться легкой закуской, но он настойчив.

— Майя, не заставляйте меня чувствовать себя неловко. Я не смогу наслаждаться своим стейком, зная, что вы ковыряете вилкой листик салата.

Я сдаюсь. Заказываю ризотто с белыми грибами. Он - стейк рибай средней прожарки.

От вина мы оба отказываемся.

Пока ждем заказ, Форвард ведет светскую беседу. Расспрашивает о моих увлечениях, о книгах, которые я читаю, о музыке, которую слушаю. Он говорит легко, остроумно, выглядит искренне заинтересованы во всем, что выскальзывает из моего рта. И я все-таки понемногу расслабляюсь. Я рассказываю ему о своей любви к джазу, о последнем прочитанном романе, о мечте когда-нибудь снова поехать в Италию.

Мы же не делаем ничего такого. Сидим на разных концах стола, мило улыбаемся друг другу. Вежливо поддерживаем беседу. Если убрать тот маленький факт, что этот мужчина буквально целый месяц заваливал меня цветами, все это ничем не отличается от обычной деловой встречи в уютном месте, которых на моем счету уже десятки.

— А вы? - спрашиваю я, чтобы перевести разговор на него, когда чувствую, что вопросов обо мне становится неприлично много. - Чем вы живете, кроме работы и государственных проектов?

— Я? - Форвард усмехается. - Боюсь, моя жизнь не так интересна. Я много работаю. Иногда играю в теннис, иногда, когда позволяет погода, хожу под парусом. И пытаюсь наладить отношения с сыном.

Я радуюсь, что столы здесь довольно массивные и он вряд ли видит, как при упоминании Славы мои ноги под столом сжимаются до боли в коленях. Как будто есть что-то совершенно неправильное в том, что он вдруг появился за нашим столом как молчаливый призрак.

Теперь вести вежливую болтовню будет еще сложнее. Что мне на это ответить? Сделать вид, что я не услышала последние слова про Славу? Спросить про яхту? Про его теннисные рекорды?

— Майя, бросьте деликатничать, - говорит Форвард, совершенно правильно считывая причину моего молчаливого замешательства. - Я понимаю, что вы хотя бы в некоторой степени, но имеете представление о том, что Дубровский - мой сын.

Я просто киваю.

— Это, наверное, сложно, - выбираю самое нейтральное.

Наверное, узнать подробности сложного и явно трагического семейного конфликта Форвардов, мне бы хотелось именно от Славы. Чтобы это опять не выглядело так, будто я без спроса сую нос не в свое дело. Посл той нашей перепалки, Слава больше ни разу не возвращался к этой теме. Он как будто великодушно забыл, а я… просто не ворошу осиное гнездо его болезненных воспоминаний.

И стараюсь не думать, что на орбите его жизни снова появилась Алина Вольская.

И что кроме всего прочего - что я уже дважды видела ее в офисе NEXOR. Пожалуй, впервые за все время, что Юле отдали часть моих обязанностей, я так этому рада - мне точно не нужно никак контактировать с Вольской и ее «зеленым» фондом.

— Вячеслав - очень упрямый парень, - вздыхает Форвард, и на его лице на мгновение появляется тень усталости и раздражения. - Очень упрямый, независимый, не терпящий никого контроля. Очень похож на свою мать. Она тоже была такой… слишком дикой и свободолюбивой.

Он замолкает, глядя куда-то в сторону.

Я не решаюсь нарушить эту паузу.

— Я знаю, что вы знакомы… достаточно тесно и не только в контексте работы, - вдруг говорит он, снова посмотрев на меня в упор. Как будто мы играем в покер и он решил пойти ва-банк. - Не пытайтесь делать вид, что это не так.

— Мы… коллеги, - отвечаю я, чувствуя, как краснеют щеки. - Слава… ммм Вячеслав - прекрасный специалист. Он работает над крупными проектами, но людей в команду нанимал почти как будто профи не только в механике и конструировании, но и…

— Коллеги, - не грубо, но все-таки перебивает Форвард. - Допустим, я принял вашу версию истории. Но простите, что начал щепетильную тему - это явно не разговоры для сегодняшнего вечера.

Он ставит точку. Вроде бы деликатно, но безапелляционно.

Дает понять, что эта территория закрыта. Я мысленно выдыхаю с облегчением. Понятия не имею, что делала бы, если бы он решил углубиться в подробности.

Нам приносят заказ. Изысканно сервированные блюда, ароматы, от которых кружится голова. Выглядит это как произведение искусства, даже стейк, обложенный овощами как будто натюрморт для картины венецианского художника.

— Все в порядке? - интересуется Форвард, вооружаясь ножом и вилкой. Без каких-либо моральных усилий отрезает край и остается довольным сочащимся с мясного среза розоватым соком. - Вы выглядите так, будто рассчитывали увидеть на своей тарелке что-то другое.

— Я рассчитывала на ризотто, а не на что-то, что как будто только что стояло под семью замками в швейцарском банке.

— Отличительная черта умной женщины - ее высокоинтеллектуальный юмор, - отвешивает комплимент Форвард.

Я пытаюсь придумать какой-то достойный ответ, но сосредоточиться не получается, потому что мое внимание привлекает движение у входа в ресторан. Там наверняка уже мелькали посетители и я просто н обращала на них внимания, но на этот раз мой взгляд инстинктивно «хватается» за рост. Потому что у меня пунктик на рослых мужчинах, я всегда нахожу их в толпе первыми.

А этот не просто высокий, а очень высокий.

И очень знакомый.

Я как будто за секунду примерзаю к стулу.

Это Слава.

И он не в своих рваных джинсах и футболке с черепом. Он в элегантных темных брюках и идеально сидящей белоснежной рубашке, рукава которой закатаны до локтей, открывая хищные татуировки. Это странно, но он выглядит как будто немного чужеродно в этом месте, а ресторан, наоборот - как будто как раз для него и создан. Именно такого - бунтующего против этой элегантной буржуазии своими слишком хищными татуировками.

Он не сам.

Я пытаюсь отвернуться, не таращиться слишком очевидно Форварду через плечо, но взгляд как будто примагничен к Славе и его спутнице.

Я отмечаю, что даже не удивлена, узнав в красавице Алину Вольскую.

Она как раз полностью в необходимом образе - в облегающем черном платье, которое подчеркивает каждый изгиб ее безупречной фигуры, с волосами, собранными в высокий, гладкий хвост. Она поворачивает голову к Славе, тянется к его уху - ей для этого даже не нужно особо стараться - что-то с улыбкой ему говорит. Слава сдержано кивает.

Они проходят вглубь зала. Ресторатор провожает их к столику на небольшом балкончике, нависающем над основным залом. Более подходящего, уединенного и романтического места, и придумать нельзя.

А еще оттуда, если только немного опустить взгляд, открывается идеальный вид.

Прямо на наш стол.

Я пытаюсь взять себя в руки.

Это просто ужин. Просто мужчина и женщина за одним столом в дорогом ресторане. Мы не выглядим как парочка. Господи, да у него сын - ненамного младше меня!

Но эта мантра не работает.

Мой мир, который еще минуту назад казался почти стабильным, сузился до размеров этого зала, а потом и вовсе сжался до одной-единственной точки - до того столика на балконе, окутанного интимным полумраком.

Они там. Вдвоем. В своем собственном, отдельном мире, куда мне нет входа.

И вот уж кто точно ни при каких обстоятельствах не выглядит как парочка, встретившаяся для обсуждения «рабочих моментов».

Я заставляю себя оторвать взгляд от их силуэтов, вернуться к своей тарелке и собеседнику. Форвард-старший продолжает есть свой стейк с невозмутимым видом, будто ничего не произошло. Он не видел Славу? Или сделал вид, что не видел? С ним никогда не угадаешь. Он - политик из высших эшелонов власти, мастер скрывать свои истинные мысли за маской вежливого интереса.

— Ваше ризотто остынет, Майя, - мягко напоминает он, и в его зеленых глазах мелькает что-то похожее на сочувствие. Или мне это только кажется?

— Да, простите, - я беру вилку, но пальцы кажутся чужими, деревянными. - Просто… задумалась.

Подношу еду ко рту, но не чувствую вкуса. Ризотто, которое, я уверена, приготовлено безупречно, в моменте кажется безвкусной, клейкой массой. Механически жую, глотаю, заставляя себя делать вид, что все в порядке. Что мое сердце не колотится где-то в горле, как защемленный нерв. Что меня не душит волна иррациональной, ядовитой ревности.

Господи, я ведь даже толком на них смотреть не могу.

Любая попытка поднять глаза и бросить взгляд на балкон будет слишком очевидной. Слишком унизительной. Я буду выглядеть как жалкая, брошенная любовница, которая не в силах оторвать взгляд от своего бывшего.

Я предпринимаю еще одну попытку сосредоточиться на рассказе Форварда - что-то его первый выход под парусом - но слышу только ее смех - тихий, мелодичный, очень сексуальный. Он падает на меня сверху, как лавина, проникает под кожу, заставляя сжимать вилку до боли в костяшках. Я представляю, как Слава улыбается ей в ответ. Той самой, своей особенной, чуть кривоватой улыбкой, от которой у меня всегда подкашиваются колени.

Нужно прекратить эту пытку. Я не могу сидеть здесь и делать вид, что наслаждаюсь ужином, когда весь этот роскошный ресторан превратился буквально в филиал моего личного ада.

Я откладываю вилку. Делаю глубокий вдох, собирая в кулак остатки своей воли.

— Павел Дмитриевич, - начинаю я, и заранее ненавижу себя за казенный тон. - Я очень ценю ваше внимание. И цветы, которые вы присылали. Правда. Никто и никогда не дарил мне столько. Это очень… щедро.

Он отрывается от своего стейка, смотрит на меня внимательно, выжидающе.

— Но я должна быть с вами честна, - продолжаю, глядя ему прямо в глаза. На всякий случай мысленно скрещиваю пальцы. - Моя жизнь сейчас… очень-очень сложная. У меня много работы, много ответственности. И есть определенные трудности, личные обстоятельства, которые требуют всего моего внимания.

Делаю паузу, подбирая слова. Как сказать ему, не обидев? Как дать понять, что дело не в нем, а во мне? Хотя, если быть до конца честной, дело именно в нем. Точнее, в его сыне.

— Я просто… я не готова сейчас к ухаживаниям. К свиданиям. К новым отношениям. Я ничего не могу предложить такому мужчине, как вы. И было бы нечестно с моей стороны давать вам ложную надежду.

Я замолкаю, выложив все карты на стол. Теперь его ход.

Форвард-старший слушает меня, не перебивая. На его лице - ни тени разочарования или обиды. Только все то же спокойное, проницательное внимание.

— Майя, - говорит он после небольшой паузы, и его голос звучит мягко, снова как будто слегка снисходительно. - Я все понимаю. И ценю вашу откровенность. Но позвольте мне тоже быть с вами честным.

Он откладывает нож и вилку, складывает руки на столе.

— Все то, что вы перечислили, - работа, трудности, обстоятельства, - это все не настоящая причина. Это просто удобный фасад, за которым вы прячетесь от жизни. Я прав?

Прямо сейчас я понятия не имею, что ему ответить. Но Форвард продолжает без моей реплики.

— Настоящая причина сидит вон там, - он едва заметно кивает в сторону балкона, даже не поворачивая головы. - Не так ли?

Меня будто ошпаривает кипятком. Он все-таки знает, что Слава здесь. Он все видел с самого начала. И все это время просто играл со мной.

Наблюдал, как я барахтаюсь в своей лжи, пытаясь сохранить лицо.

— Я… - Пытаюсь что-то сказать, но слова застревают в горле.

— Не нужно, - он легким жестом останавливает мое невнятное мычание. - Я не собираюсь лезть в вашу жизнь. И уж тем более - в жизнь своего сына. Он взрослый мальчик, и сам вправе выбирать, с кем ужинать и с кем ломать себе жизнь. Просто хочу вас предупредить, чтобы вы не тешили себя напрасными иллюзиями… Вячеслав - не из тех, кто ломается под женщину. У него на первом месте - идея, а уже потом - все остальное.

— Разве? - вырывается у меня, с намеком на то, что я своими глазами видела его перед Вольской на одном колене с кольцом.

Форвард, конечно, прекрасно понимает, куда я клоню. Слегка сокрушенно качает головой и, окончательно потеряв интерес к стейку, отодвигает его на край стола.

— От Вячеслава требовалось только одно - соблюдать правила, выполнять свою часть работы, но… Он же бунтарь. Он всегда думает, что прогнет мир под свои «хотелки». Чем закончилась его самонадеянность, я полагаю, вы тоже в курсе.

— Тем, что он перестал быть Форвардом, а стал - Дубровским?

— Еще один бунт - не более, - дергает плечом Форвард, как будто речь идет о постороннем человеке. Как будто это в порядке вещей - взрослый сын, отказывающийся от фамилии отца и всех ее исключительных привилегий. А потом его взгляд становится серьезным, почти жестким. - Я просто хочу, чтобы вы знали, Майя - я никуда не спешу. Я очень терпеливый человек. И умею ждать. Так что готов дать вам время разобраться со своими «обстоятельствами».

— Павел Дмитриевич, спасибо, конечно, за откровенность, но, боюсь, я не трофей.

— Разве? - Он вскидывает бровь, всем видом давая понять, что у него есть парочка убийственных аргументов против.

— Я редко меняю свои решения, - продолжаю отбиваться, хотя это просто смешно - в играх, предполагающих засады и ловушки, он явно на две головы выше меня.

— «Редко», - повторяет, как будто смакует это слово. - Значит, все-таки меняете.

Я собираюсь с мыслями, чтобы придумать какой-то более весомый аргумент, но в этот момент четко ощущаю жжение где-то в районе своего плеча.

Это взгляд.

Он прожигает спину, затылок, кожу. Тяжелый, пристальный, почти физически осязаемый.

Я не смотрю вверх. Я боюсь. Но это точно Слава. Он нас заметил. Он на нас смотрит.

Что он видит? Женщину, ужинающую с его отцом? Деловые переговоры? Свидание?

Кожа под платьем начинает гореть, будто на нее вылили кислоту.

Дыхание сбивается.

Мне срочно нужен воздух.

— Простите, - мой голос передавливает до шепота. - Мне нужно отойти на пару минут.

Я вскакиваю из-за стола, едва не опрокинув бокал с водой. Не глядя на Форварда. Даже не дожидаясь его ответа, почти бегу в сторону дамской комнаты, чувствуя на себе два взгляда - один, холодный и насмешливый, из-за стола, и второй, обжигающий и колючий, - с балкона.

Дверь в туалет кажется спасением. Я влетаю внутрь, толкаю за собой тяжелую дубовую дверь. Здесь тихо, прохладно, пахнет дорогим мылом.

Подхожу к мраморной раковине, опираюсь на нее руками и смотрю на свое отражение в зеркале.

Кисло усмехаюсь - вот сейчас я точно не выгляжу как женщина, которая отлично проводит время на свидании

Включаю холодную воду, подставляю под струю запястья, немного брызгаю на лицо. Ледяные капли стекают по шее, забираются под воротник платья, заставляя поежиться и слегка «протрезветь».

Какого… черта, вообще?

Я свободная женщина, я не обязан ни за что отчитываться, тем более перед человеком, который ужинает со своей бывшей невестой на романтическом, блин, балкончике! У меня может быть десяток причин для встречи с Форвардом, и все они могут касаться исключительно работы. Потому что я, в конце концов, продолжаю держать на контроле все, что касается параллели взаимодействия с госаппаратом, даже если формально Резник меня от этого отстранил. А вот для встречи Славы и Вольской, очевидно, может быть только одна причина - свидание, черт подери!

Дверь за моей спиной открывается. Бесшумно, почти беззвучно.

Я поднимаю голову, ожидая увидеть в зеркале лицо какой-нибудь пришедшей поправить макияж женщины.

Но в отражении - Слава.

Стоит в дверях - высокий, мрачный, с губами, сложенными в тонкую нитку. Рубашка на нем расстегнута на три верхние пуговицы, открывая вид на ключицы и начало татуировок.

Он смотрит на меня. Не на мое отражение. На меня.

И в его серебряных глазах - пепел.

Двигается ближе, отчего я инстинктивно задерживаю дыхание, почему-то чувствуя себя щепкой, которую это цунами снесет к хренам.

Дверь за ним закрывается с тихим, зловещим щелчком, отрезая нас от остального мира.

— Что за хуйня, Би? - он не повышает голос, но вопрос оглушает.

— Это женский туалет, если вдруг ты не заметил.

— Ага, так охуел, разглядывая, как ты с ним ужинаешь, что, блядь, ослеп!

Делает шаг ко мне.

Я инстинктивно разворачиваюсь, хочу отодвинуться, но упираюсь бедрами в мраморную стойку раковины.

— Ты со своей бывшей вообще-то, Дубровский! - на эмоциях выплевываю в ответ. - Дай угадаю - вот вы точно обсуждаете защиту природы и устройство двигателей внутреннего сгорания!

Он подходит ближе.

Между нами меньше места, чем нужно его руке, чтобы до меня дотронуться. Бросаю взгляд на дверь, но Слава отрезает пути к отступлению - зажимает меня в клетке своих рук, упираясь ими по обе стороны моих бедер в холодный, гладкий мрамор. Господи, мы так давно не виделись лицом к лицу, что я начала забывать, какой он высокий, и что рядом с ним я как будто теряю весь свой объем, а пространство начинает ему подыгрывать, сужаясь как будто именно под его размеры. Слава крадет мой воздух, заполняя взамен собой, своим запахом и потрескивающим напряжением.

— И так, подружка, - его голос, низкий и хриплый, вибрирует в оглушительной тишине дамской комнаты. Ирония настолько очевидна, что я чувствую себя поглаженной против шерсти, - поделишься, по-дружески, какого хуя вообще происходит?

— Сразу после того, как ты, дружбан, расскажешь, почему ужинаешь с бывшей невестой, - парирую я, и сама удивляюсь, откуда в моем голосе берется этот яд. - Решили обсудить общее трагическое прошлое, ммм? Вернуться к истокам?

— Это, блять, работа, Би. Или забыла, что у нее проклятый «зеленый фонд» и она имеет право качать права? - цедит он, и его серебряные глаза темнеют, превращаясь в два куска отполированной стали. - Алина - это просто вещи, которые необходимо делать, даже если делать их противно до тошноты. А ты? Что ты здесь делаешь, Майя? Налаживаешь истоки с упакованным мужиком?

Я замечаю, как он отзеркаливает мои собственные слова, но в исполнении Дубровского они звучат заметно ядовитее.

Его пальцы сжимают края раковины, и мрамор под ними, кажется, вот-вот треснет.

Он в ярости. В тихой, холодной, контролируемой - надолго ли? - ярости, которая оглушает сильнее любого крика.

— Он присылал мне цветы, - выдыхаю я, понимая, что оправдываюсь. И ненавижу себя за это. - Практически каждый день. Я решила, что нужно поставить точку. Объяснить, что я не заинтересована.

— Объяснить? - Слава криво усмехается, и в этой усмешке столько горечи, что у меня сводит скулы. - Ты серьезно думаешь, что ему можно что-то объяснить? Ты правда настолько наивна, Би?

Он наклоняется ниже, и я чувствую на своей коже солоноватое дыхание. Оно пахнет чем-то терпким, алкогольным, и сигаретным дымом. Он пил.

— Что он тебе наговорил? - Его голос становится тише, интимнее, опаснее. - Рассказывал, какой он влиятельный и могущественный? Что у него в арсенале все терпение мира? Что ты можешь сопротивляться, но в конечном итоге все равно сдашься? Потому что ему все сдаются. Это же могущественный, блять Форвард - перед ним все капитулируют.

Я молчу. Потому что он попал в точку. Во все точки сразу.

— А ты… - продолжает Слава, и его пальцы, наконец, находят мою кожу, легко, почти невесомо касаясь моего запястья. - … поверила? Подумала, что матерый волчара вдруг решил стать ручным песиком?

— Я пыталась быть вежливой, - шепчу я, чувствуя, как от его прикосновения по телу пробегает электрический разряд. Хочет одернуть руку, но понимаю, что не смогу.

Что я адски соскучилась по его прикосновениям.

— Вежливой? - Слава снова усмехается, и его большой палец начинает медленно, почти лениво, поглаживать тонкую кожу на моем запястье, там, где бьется пульс. Он как будто контролирует каждый удар. - С ним нельзя быть вежливой, Би. С ним можно только воевать. Или сдаваться. Третьего не дано.

Его взгляд опускается на мои губы. Я инстинктивно облизываю их, и вижу, как темнеет серебро его глаз.

— Значит, теперь он нацелился на тебя. - В голосе Дубровского появляются новые, рычащие нотки.

— Это не твое дело, — пытаюсь я вырваться, но его хватка на моем запястье становится крепче. Длинные татуированные пальцы буквально берут его в тиски. - Я прекрасно разберусь сама.

— Мое, - отрезает он. - Теперь - мое.

Он притягивает меня к себе, второй рукой обхватывая за талию. Я упираюсь ладонями ему в грудь, чувствуя под тонкой тканью рубашки твердые, напряженные мышцы. Сердце колотится, как сумасшедшее, отдаваясь гулким стуком в ушах.

— Я видел, как он на тебя смотрит, Би, - шепчет Слава, его губы почти касаются моих, обжигая крепким и дымным. - Как на чертов трофей. Очередную красивую вещь, которую можно завоевать или купить, и поставить на полку. Знаешь, как про него говорят? «Форварду не отказывают даже покойники».

— Знаешь, - вздергиваю подбородок в каком-то наивном жесте протеста, - кажется, это у вас семейное.

Я начинаю задыхаюсь.

От его слов.

От его запаха - такого… незнакомого, но сумасшедшего. Держащего меня крепче, кажется, чем любые цепи.

От его близости мозг отключается, уступая место инстинктам. Я хочу, чтобы он заткнул меня поцелуем, чтобы стер этот идиотский разговор.

Хочу сказать: «Поцелуй меня!», но вместо этого сухо, почти официально интересуюсь, сколько он выпил. Пьяным Слава точно не выглядит, но с тормозами у него явно проблемы. И дело не только в том, что я пришла в этот роскошный ресторан в компании его отца, пока он сам торчит у меня во фрэндзоне. Он как будто и так на взводе.

— Видимо, недостаточно, раз до сих пор тебя не ебу, - криво усмехается. Хищно проводит кончиком языка по нижней губе, цепляя маленькое серебряное колечко.

— Зато достаточно, чтобы забыть берега. - Но я сама понятия не имею, где они, хотя в моем рту не было ни капли алкоголя.

— Тебе не нравится, что я говорю? - Взгляд и дыхание снова опускаются на мои губы. На этот раз настолько очевидно, что я чувствую себя почти что поцелованной. А может, просто так сильно этого хочу, что мозг подкидывает фантомные не существующие воспоминания, чтобы я окончательно не сошла с ума?

— Проблема в формулировках, Дубровский, - собираю остаток сил на достойный, как мне кажется, ответ на его стопроцентную провокацию.

— Что не так в формулировке: «Хочу тебя выебать»?

— Может потому что нормальные люди занимаются любовью? Сексом - как вариант? - Господи. Зачем я вообще продолжаю этот разговор? Чтобы что?

Ты его просто провоцируешь, Майя. Сопротивляешься, как героиня той дурацкой книги - потому что хочешь, чтобы он сломал твое сопротивление.

Это настолько очевидно, что в ответ Слава только шире улыбается, показывая белоснежные, почему-то выглядящие очень хищно зубы.

— «Заниматься любовью»? Ты серьезно? - Вскидывает свою чертовски идеальную бровь с маленькой поперечной штангой. Это выглядит так, будто пирсинг придумали специально для него, чтобы «разукрасить» эту хищную красоту. - Нет, Би, тебя нужно только ебать.

— Ты - больной.

— Ебать так, чтобы кричала и выпрашивала - еще, еще… - Ему как будто нравится доводить меня до грани… чего-нибудь, выбирая для этого самые грязные слова. Совершенно намеренно. Без намека на стыд. - Помнишь, Би? Спортивные тачки нужно драть хорошими скоростями, потому что они для этого, блять, созданы.

Я, кажется, больше вообще не дышу.

Не сопротивляюсь, когда Слава кладет ладони мне на талию, легко отрывает от пола, сажает на мраморную столешницу раковины. Холодный камень обжигает кожу сквозь тонкую ткань платья. Он вклинивается между моих ног, его бедра прижимаются к моим, пальцы соскальзывают на колени, рыком разводят так широко, что тянет между ног.

Рывком подтягивает, вдавливает меня в совершенно очевидно вставший член.

— Дубровский, это - женский туалет, - выдыхаю я, и это - последняя, жалкая попытка сопротивления.

— Я достаточно зарабатываю, Би, чтобы заплатить админштраф.

— А у меня нет второй репутации, чтобы отмываться от скандала!

— Би… - Серебряные глаза на секунду фиксируются на моем лице. Не на губах, а как будто он разглядывает меня всю сразу, глядя при этом только в одну точку. - Помолчи, а?

Он безапелляционно притягивает меня за затылок.

Накрывает губами мой рот.

Открывает - и оттуда сразу мой совершенно пошлый стон.

Это не поцелуй. Это - шторм. Наказание. Заявление. Его губы обрушиваются на мои - жестко, требовательно, без единого намека на нежность. Он не просит, он просто берет. Вкус алкоголя, горечь табака и его собственная, ни с чем не сравнимая соленая ярость смешиваются у меня во рту, лишая воли.

Я упираюсь ладонями в его плечи, пытаясь оттолкнуть, но это все равно, что пытаться сдвинуть скалу. Его руки - тиски. Одна сжимает мою талию, вдавливая в холодный мрамор, вторая зарывается в волосы на затылке, с силой удерживая мою голову, не давая отвернуться.

Слава кусает мою нижнюю губу, несильно, но ощутимо, заставляя меня ахнуть, и в этот момент его язык вторгается в мой рот. Наглый, горячий. Такой… знающий, как мне надо. Он подчиняет, помечает территорию. Я чувствую холодный металл штанги в его языке, и от этого контраста - горячая плоть и холодный металл - по телу пробегает судорога.

Мое сопротивление тут же позорно капитулирует.

Я перестаю бороться. Я отвечаю.

Мои пальцы, которые еще секунду назад пытались оттолкнуть Дубровского, теперь цепляются за его рубашку, сминают дорогую ткань. Я притягиваю его ближе, плотнее, как будто хочу забраться ему под кожу, оставить на себе следы его татуировок, даже если между нами много… черт, так много лишнего…

Мои колени сами собой сжимают его бедра.

Я снова вздрагиваю, когда твердый как камень член выразительно толкается мне в промежность.

Я так отчетливо помню, как это - когда между нами ничего нет.

Когда он… господи, так офигенно натягивает.

Он прав, Майка… Признайся уже - тебе хочется поебаться, именно с ним, именно в такой формулировке.

Не сразу понимаю, почему мычу, когда он вдруг разрывает поцелуй, и я, как зачарованная, протестующе тянусь следом, пытаясь вернуть обратно его язык. И этот офигенный стальной шарик - влажный и скользкий.

Слава ухмыляется, челка немного нависает ему на глаза, когда он без стеснения опускает ладонь мне между ног.

— Чулки, Би… - На секунду мрачнеет. - Ты приехала сюда из офиса?

Не понимаю, к чему этот вопрос, по как послушная куколка - киваю.

Ответ ему, очевидно, приходится по душе.

Пальцы - настойчиво, нагло, выше, по резинке.

Я вздрагиваю, втягиваю губы в рот, чтобы сдержать очевидный нервный вдох, когда нажимает поверх белья. Нажимает - как будто точно знает, как именно мне нужно.

— Мокрая, Би, - снова шепчет мне в губы. - Пиздец какая мокрая… Фрэндзона, да? Я до сих пор не поставил тебя раком только потому, что это и правда не самое подходящее место.

— Ты больной. - Зачем я снова это сказала?

— А ты не сдвигаешь ноги, - довольно усмехается, продолжая гладить меня пальцами - по кругу, по скользкому, насквозь промокшему белью, как будто хочет втереть в меня собственную вагу. - Но если кивнешь… натяну тебя прямо здесь - и пошло все на хуй.

Я мотаю головой, но это движение больше похоже на согласие. Я ничего не могу сказать. Я могу только дышать. Или пытаться дышать.

— Трусиха, - посмеивается Слава.

Отрывается от моих губ, но лишь для того, чтобы впиться поцелуями в шею, в ключицу, в очень-очень чувствительную кожу за ухом. Его щетина царапает, оставляет на коже огненные следы. Я запрокидываю голову, подставляясь под его ласки, и проклятый разоблачительный стон все-таки прорывается наружу.

Он не может меня здесь тронуть.

Не может - и я не знаю, радует меня это или расстраивает.

Но он может говорить. И говорит.

— А если бы кивнула, Би, - прищелкивает языком, пока пальцы выкручивают из меня очередную порцию надрывных стонов, - я бы тебя пиздецки натянул. Потому что… знаешь? Ебать тебя так сладко…

Эти грязные, пошлые, сводящие с ума слова, как будто долбаные предварительные ласки.

Прелюдия, которая не хуже секса.

Каждое слово - как прикосновение, как проникновение, от которых внутри все плавится и течет.

Я всхлипываю, сжимаю его плечи.

Это слишком. Это невыносимо.

Я почти у грани, и сейчас мне плевать, что мы в женском туалете, он не закрыл дверь на защелку и в любую минуту сюда могут войти.

А потом Дубровский отстраняется. Резко, почти грубо.

Я с трудом открываю глаза. Мир плывет.

Слава смотрит на меня. Его дыхание все еще тяжелое, в серебряных глазах полыхает похоть. Он медленно проводит большим пальцем по моим распухшим, зацелованным губам.

— Вот, - в хриплом голосе звучит мрачное, собственническое удовлетворение. - Вот теперь ты выглядишь как надо.

Я смотрю на свое отражение в зеркале за его спиной. Растрепанные волосы, пылающие щеки, приоткрытые, влажные губы, на которых размазался блеск. Я выгляжу так, будто меня только что… да. Именно так.

Как иллюстрация к зарисовке «за секунду до оргазма».

Мне кажется, это настолько очевидно, что будет понятно каждому кого я встречу, как только выйду за дверь.

Пока Слава любуется плодами своих стараний, мои пальцы сами находят в сумочке помаду. Яркую, вызывающе-красную. Я всегда ношу ее с собой, на всякий случай.

Вот как раз на такой случай.

Во мне просыпается злая, дерзкая сучка.

Одним резким движением провожу стиком по губам, и, прежде чем Дубровский успевает среагировать, подаюсь вперед и впиваюсь поцелуем в его шею, прямо под челюстью, а потом - в белоснежный воротник рубашки, оставляя на нем яркий, жирный, вызывающий след.

— Вот теперь и ты выглядишь как надо, - отзеркаливаю его наглость.

Он слегка отклоняется, изучает свое отражение в зеркале.

Красивые губы кривятся в усмешке. Довольной. Хищной.

Как будто я все сделала правильно, и он даже пальцем не пошевелит, чтобы это стереть или спрятать.

Слава шагает до двери, не оборачиваясь. На пороге останавливается и бросает через плечо:

— Иди к папочке, Би. Уверен, он оценит твой новый… гммм… макияж.

Дверь за ним закрывается, оставляя меня одну в оглушительной тишине, с бешено колотящимся сердцем и привкусом его греха на губах.

Я прихожу в себя еще несколько минут. Пытаюсь привести в порядок выражение лица, но это бесполезно. Губы после его поцелуев распухли, горят, и на них до сих пор остался его вкус. Уверена, что буду чувствовать его до утра, даже во сне.

О том, сколько дней я буду чувствовать между ног его пальцы и не случившийся - явно нарочно! - оргазм, лучше даже не задумываться. Из зеркала на меня смотрит совсем другая Майя - с горящими глазами, с румянцем на щеках и… господи, я реально как после секса.

Пока возвращаюсь в зал, настраиваю себя не смотреть на балкончик. Вообще никуда не смотреть. Извиниться перед Форвардом, сказать, что у меня срочные семейные обстоятельства и сбежать до того, как он, возможно, увидит.

Но все равно первым делом поднимаю взгляд - Алина и Славы там уже нет.

Это хорошо? Они просидели там совсем недолго, примерно полчаса.

За нашим столиком Форвард-старший поднимает на меня взгляд, и в его зеленых глазах читается холодный, оценивающий блеск.

Он, конечно, все понял.

— Мне нехорошо, — говорю я, моментально забыв, что собиралась ссылаться на другую причину. - Простите, Павел Дмитриевич, но мне лучше поехать домой.

— Конечно, Майя, - он поднимается. - Позвольте вас отвезти?

— Нет, спасибо, - слишком энергично качаю головой. - Я… доеду сама. Простите, что испортила вечер.

Форвард делает размашистый жест рукой, как будто мои слова в принципе не имеют никакого значения, и провожает до парковки.

На улице прохладно, и этот холод немного отрезвляет.

— Майя, - говорит на прощание, и его голос звучит ровно, почти как будто безразлично. - Вы взрослая, умная женщина. Я надеюсь, вы принимаете решения… головой?

— Все свои решения я всегда принимаю только головой.

Он вздергивает бровь, даже не пытаясь скрыть сомнение.

И что-то мне подсказывает, что эпопея с букетами на этом точно не закончится.