Запрещенные слова. книга 2

Глава двадцать девятая

Дверь квартиры захлопывается за моей спиной, отрезая от внешнего мира и от ужаса, который я пережила на парковке. Но тишина, которая встречает внутри, не приносит облегчения. Она звенит в ушах и бьет в виски как слишком высокое атмосферное давление.

Я стою в прихожей, не разуваясь. В руках – истерзанная, помятая картонная коробка. Дно пропиталось влагой, липкий сироп просачивается сквозь картон, пачкая пальцы. Внутри всего пара бесформенных кусков - все, что осталось от моего сюрприза. Подобрала их на парковке. Зачем? Не знаю. На автомате. Инстинкт сохранения, попытка собрать осколки разбитого зеркала, даже если в него уже нельзя посмотреться.

Меня начинает трясти.

Сначала мелко, едва заметно начинают дрожать кончики пальцев на ногах, когда кое-как сбрасываю ботинки. Потом трясучка поднимается выше, захватывает колени, позвоночник, зубы начинают выбивать чечетку. Адреналин, который держал меня там, внизу, схлынул, и вслед за ним пришла паника и осознание.

Слава.

Он так спокойно запихал Резника в машину – не сделал ли одного лишнего движения.

Как он прятал руку за спину. Чтобы не испугать меня видом крови – доходит только сейчас.

Что он собирается сделать?

Ужас стягивает затылок.

Господи, почему я его не остановила?! Почему стояла там как кукла, вместо того чтобы вцепиться в него и не дать наделать глупостей?!

Делаю шаг вглубь квартиры. Ноги ватные, непослушные.

Иду на кухню, держа коробку на вытянутых руках, словно бомбу. Нажимаю ногой на педаль мусорного ведра. Крышка открывается.

Нужно просто выбросить. Разжать пальцы. Отпустить этот черный, сладкий, липкий комок несбывшегося праздника.

Но я не могу - пальцы как судорогой свело. Смотрю в черное нутро ведра, потом на коробку. И чувствую, как к горлу подкатывает горячий, удушливый ком. Как будто если я выброшу даже эти крохи – случится что-то ужасное.

Крышка ведра с грохотом захлопывается.

Я медленно сползаю по кухонному шкафу вниз. Сажусь прямо на пол, на холодную плитку, поджав под себя ноги. Ставлю коробку перед собой на колени.

Слезы не текут. Они застряли где-то глубоко, жгучим комком в груди.

Я просто сижу и качаюсь из стороны в сторону, обнимая эту несчастную коробку.

Где он? Что он творит? Что сделает с Резником?

Мое воображение, всегда такое живое и яркое, сейчас рисует страшные картины.

Я боюсь за него. Не за Резника – плевать я хотела на Резника, пусть его хоть поезд переедет, пусть хоть в аду горит! Я отчаянно боюсь за Славу. Боюсь, что он переступит самую последнюю черту. Что он сломает свою жизнь об этого подонка.

Время растягивается до невозможности, превращается в вязкую гадкую субстанцию, и я в ней неумолимо тону. Пять минут? Десять? Час?

Я не смотрю на часы. Я просто слушаю – жду звука открывающейся двери, звука его шагов.

И вдруг тишину разрезает резкая, требовательная трель домофона.

Вздрагиваю так сильно, что коробка чуть не падает с колен.

Слава! Вернулся! Почему звонит? Он же хотел купить что-то на ужин, наверное, просто заняты руки!

Вскакиваю, не чувствуя онемевших ног. Проклятую коробку так и не выпускаю из рук, прижимаю к животу одной рукой. Бегу к домофону, чуть не спотыкаясь о разбросанную в коридоре обувь. Сердце колотится где-то в горле.

Срываю трубку.

— Слава?! - выдыхаю я. - Ты…

Пауза.

— Майя? Почему же я не удивлен.

Голос. Спокойный, властный, бархатный и, конечно, очень знакомый. Но это не Слава.

Я застываю с трубкой у уха. Мозг на секунду отказывается обрабатывать информацию. Этот голос здесь, сейчас, в этой квартире, в этот момент?

— Павел… Дмитриевич?

— Он самый, - в голосе слышится легкая усмешка. - Впустите? Или мне надо сказать какое-то волшебное слово?

Я нажимаю кнопку. Пальцы дрожат.

Я жду у двери, и в моей голове – полный вакуум. Взгляд цепляется за отражение в зеркале - растрепанная, бледная, с синяком на щеке и помятой грязной коробкой в руках. Выгляжу как городская сумасшедшая.

Звонок – и я открываю мгновенно.

Павел Форвард стоит на пороге, и он выглядит так, словно только что сошел с обложки журнала. Идеальное кашемировое пальто песочного цвета, безупречный шарф, в руках - лаконичный бумажный пакет и бутылка какого-то дорогого алкоголя. Он излучает спокойствие, уверенность и ту самую, особую ауру власти, которая заставляет воздух вокруг него становиться разреженным.

Окидывает меня быстрым, цепким взглядом. Конечно, замечает все: бледность, дрожащие руки, несчастную прижатую к груди коробку. Но на его лице не дергается ни один мускул.

— Добрый вечер, Майя, - говорит он так, будто мы встретились на светском вечере, а не в дверях квартиры его сына, где я стою в полуобморочном состоянии.

— Добрый… - Пытаюсь собраться, но получается плохо. - Павел Дмитриевич… что вы… почему вы здесь?

Он чуть приподнимает бровь, и уголки его губ трогает легкая, ироничная улыбка.

— Вообще-то, я отец именинника, - говорит он просто. - Решил заехать, поздравить сына. Он не берет трубку.

Я чувствую себя полной идиоткой. Жмурюсь на секунду, пытаясь собрать остатки самообладания и окончательно не упасть в грязь лицом.

— Славы нет, - говорю почти шепотом, отступая на шаг, чтобы пропустить Форварда внутрь.

— Я подожду.

Он проходит мимо меня, и шлейф его дорогого парфюма смешивается с запахом моего страха. Снимает и вешает на крючок пальто. Аккуратно, не спеша, почти лениво и как-то по-хозяйски. Как будто бывает здесь каждый день.

Я все еще стою с коробкой.

— Майя. – Поворачивается, еще раз окидывает взглядом с ног до головы и говорит уже серьезнее: - Поставьте это. И сядьте. Вы выглядите так, будто сейчас упадете.

Я послушно иду на кухню. Ставлю коробку на стол с торжественностью, как будто в ней красивый целый торт для именинника, а не несколько непригодных ни для чего кусков. Сажусь на стул и гипнотизирую взглядом мой несчастный «черный бархат с вишней», надеясь на чудо.

Форвард заходит следом, ставит пакет и виски на стол рядом с моим изуродованным тортом. Осматривается.

— Мило, - комментирует лежащий на кухонном диванчике плед карамельного цвета с длинными кистями и полку, которую Слава купил специально для моей коллекции чашек. Все это явно не атрибуты холостяцкой жизни молодого парня. – Живенько так.

Я понимаю, что это ирония, но никак не реагирую, потому что берегу силы.

Только где-то внутри зудит, что сейчас я разговариваю с ним не как со всемогущим Форвардом, «серым кардиналом» политики и хитрым гроссмейстером политического закулисья, а как с отцом моего парня. Он знает про нас со Славой уже давно, но сейчас все доказательства у него буквально перед носом.

Форвард подходит к шкафчику, достает стакан. Безошибочно с первого раза угадывает, где они стоят – как ему это удается? Сомневаюсь, что он часто здесь бывает. Сомневаюсь, что он вообще здесь был. Достает из холодильника минералку, наливает и ставит стакан передо мной.

— Пейте. – Сказано тем самым тоном, который он любит применять к другим, чтобы заставить сделать так, как ему нужно.

Я беру стакан двумя руками, чтобы не расплескать. Зубы стучат о стекло. Делаю глоток – холодная вона немного приводит в чувство.

Форвард придвигает второй стул, садится напротив. Смотрит на меня умными, проницательными глазами человека, который видел вещи гораздо хуже, чем женская истерика над испорченным бенто.

— А теперь рассказывайте, - еще один приказ, которому подчинился бы даже мертвый. - Где Вячеслав? И почему вы похожи на человека, который только что видел привидение?

Я смотрю на телефон, лежащий на столе экраном вверх. Гипнотизирую его, молясь, чтобы Слава позвонил. Чтобы хотя бы написал. Чтобы дал сигнал, что с ним все в порядке и он не… сделал ничего непоправимого.

— Резник, - выдавливаю с трудом, потому что проклятое имя царапает горло.

— Он был здесь? - Глаза Форварда сужаются. Едва заметно.

Я киваю и сбивчиво рассказываю, как он подкарауливал меня на парковке.

— Он, наверное, убил бы меня там. - Делаю вдох, воздух со свистом входит в легкие. -Но… приехал Слава.

Форвард молчит, не перебивает, не ахает. Слушает, как судья слушает показания- внимательно, фиксируя детали.

— Слава… он… - Чувствую, что голос срывается на всхлипы и откровенные сопли, но ничего не могу с собой поделать. - Слава остановил его. А потом… запихнул Резника в свою машину. И увез. Сказал… сказал, что отвезет его поговорить.

Я поднимаю на Форварда полный ужаса и паники взгляд.

— Павел Дмитриевич, я боюсь! Я никогда его таким не видела! – Зубы снова начинают стучать. - Я боюсь, что Слава… что он что-то сделает с ним. Что-то непоправимое. Резник - мразь, но Слава не должен ломать свою жизнь из-за него!

Я замолкаю, ожидая реакции. Ожидая, что он, как отец, встревожится. Что начнет кому-то звонить, поднимать связи, спасать сына от всего на свете.

Но Форвард делает то, чего я ожидаю меньше всего.

Он улыбается.

Снисходительно. Чуть устало. Как улыбаются детям, которые боятся монстра в шкафу.

И лениво откидывается на спинку стула, скрещивает пальцы в замок.

— Майя, - говорит очень мягко. - Вам нужно перестать так тревожиться по пустякам.

— По пустякам?! – Кажется, я близка к тому, чтобы задохнуться от возмущения. - Он увез человека в багажнике! Ну, почти! Вы его лицо не видели…!

— У них явно намечается мужской разговор, - спокойно и твердо перебивает он. - Вячеслав — большой мальчик. Он вполне способен справиться сам. И с собой, и с такой мелкой сошкой, как Резник.

Он берет бутылку, которую принес, достает еще два стакана. Плещет в них янтарную жидкость. Делает все ленивыми неторопливыми движениями, как будто издеваясь над моей зудящей паникой, над тем, что я готова в любую секунду сорваться и бежать лишь бы куда, чтобы только не дать Славе наломать дров.

— Вы недооцениваете моего сына, Майя, - Форвард пододвигает ко мне один из стаканов. - Видите в нем… кого? Творца, инженера, золотого мальчика? Но он в первую очередь Форвард, и когда задевают то, что ему дорого… - Он делает многозначительную паузу, глядя на меня, - он будет жестоким. Это у нас в крови.

— Но… если он нарушит закон… - лепечу я, хотя на самом деле, в глубине души, наверное, все равно не верю, что мой Дубровский способен… убить человека.

Форвард усмехается.

— Закон – это инструмент, Майя. А справедливость – понятие философское. - Он поднимает свой стакан, разглядывая жидкость на свет. – Резник перешел черту. Он тронул семью – вас.

Если бы ситуация не была такой напряженной, наверное, я придала бы больше значения тому, как легко он вписал меня в их семью. Но сейчас у меня совершенно нет на это сил. Я просто хочу, чтобы мой Дубровский был сейчас здесь – улыбающийся, довольный и счастливый.

— Честно говоря… - Продолжает Форвард, делает глоток и смотрит прямо мне в глаза. В его взгляде на секунду вспыхивает холодная, жестокая сталь. - Резнику давно пора было оторвать яйца. И я рад, что Слава наконец-то решил заняться этим лично.

У меня все-таки немного отвисает челюсть. Этот элегантный мужчина в дорогом свитере и с манерами английского лорда, рассуждает о допустимом насилии с такой легкостью, как будто говорит о погоде.

— Выпейте, Майя, - кивает на мой стакан. - Вам нужно взять себя в руки. Вячеслав скоро вернется. Поверьте мне. Он не дурак, чтобы пачкать руки больше, чем необходимо. Он просто… расставит точки над «i».

Я беру стакан и в нос ударяет резкий торфяной запах виски.

Глоток обжигает горло, падает в желудок горячим шаром.

Он прав. Я знаю, что он прав.

Но от мысли о том, что сейчас, где-то в темноте, мой любимый мужчина «расставляет точки» с помощью кулаков, мне становится не по себе. И в то же время… где-то в самой темной, самой потаенной части души, я чувствую мрачное, первобытное удовлетворение.

Мой мужчина никогда не даст меня в обиду.

— Кстати, я как раз приехал к вам с разговором, - говорит Форвард, так ни разу и не притронувшись к алкоголю в своем стакане.

— Разве не поздравить Славу с Днем Рождения? – переспрашиваю на автомате.

— Одно другому не мешает. Но… - Его взгляд скользит по раздавленной коробке с тортом, вокруг которой уже образовалась лужица липкого сиропа. – Сначала нам нужно исправить этот беспорядок.

— Что? - Смотрю на него с непониманием. Он собирается заказывать новый торт? Мысленно кривлюсь, уже воображая выражение его лица, когда сообщу, что даже все его всемогущество не материализует нам новенький бенто за час. – Его делали под заказ, Павел Дмитриевич, и я не думаю…

— Уберите грязь со стола. Майя, - приказывает в своем привычном тоне, на который я уже давно перестала обижаться. Как и на то, что он всегда перебивает, когда не хочет дослушивать явно не интересные ему вещи. – Вячеслав, вероятно, вернется на взводе. А День рождения без сладкого – плохая примета. Даже для таких суровых парней, как он.

Форвард встает, снимает пиджак и аккуратно вешает его на спинку стула, остается в белоснежной рубашке. Закатывает рукава, обнажая сильные предплечья с дорогими часами.

— У вас есть мука? Сахар? Какао? – спрашивает деловито, открывая верхние шкафчики как будто решил устроить там ревизию.

Я моргаю. Сюрреализм происходящего достигает апогея. Павел Форвард, серый кардинал, человек, который вершит судьбы министерств, стоит на кухне моего парня и ищет муку.

— Вон… там, - показываю пальцем на угловой шкаф. – Вы серьезно?

— Абсолютно. - Форвард достает ингредиенты с ловкостью профессионала. - В детстве Слава обожал шоколадное печенье. Такое, знаете, тягучее внутри, с трещинками. Надеюсь, он его до сих пор не разлюбил.

Он поворачивается ко мне, держа в руках венчик, который нашел быстрее, чем я обычно нахожу ключи.

— Не сидите, Майя. Помогайте. Мне нужен шоколад. Горький. И сливочное масло.

Я встаю, как под гипнозом. Достаю из холодильника масло, нахожу в шкафу небольшой пакетик с дропсами бельгийского черного шоколада.

И мы действительно начинаем готовить.

Мой шок в шоке, как говорится.

Форвард командует парадом: разбивает яйца, смешивает сухие ингредиенты, рубит шоколад ножом – быстро, четко, не допуская ни одного лишнего движения. Я только подаю, мешаю и смотрю на него во все глаза.

— Слава тоже отлично справляется на кухне, - вырывается у меня, когда он мастерски замешивает густое, глянцевое тесто. Мой Дубровский точно так же не теряется на кухне, и я даже как-то пошутила, что он в принципе приготовит все что угодно, если посмотрит короткую пошаговую инструкцию. – Ваши гены, Павел Дмитриевич.

Он останавливается на секунду, стряхивая муку с пальцев. Усмехается.

— Мои, - кивает, впервые за вечер выглядит на мгновение расслабленным и довольным, как будто услышал комплимент. - Но открою вам секрет, Майя. Я терпеть не могу готовить.

— Да ладно? – Как тут не удивиться?

— Ловко выходит? – Форвард на минуту отвлекается от своего занятия, наслаждаясь моей реакцией. – Это просто навык. Алгоритм. И немного практики. Если следовать инструкции и контролировать процесс, результат неизбежен. Как в политике. Но удовольствия – ноль. Грязные руки, жар от духовки… Я делаю это только, когда нужно получить… определенный результат.

Я невольно вспоминаю лицо Славы, когда он крутится на кухне – недовольным он не выглядит. Делающим это через силу – тоже.

И, как будто прочитав мои мысли, Форвард говорит каким-то почти теплым человеческим голосом:

— Слава в этом плане другой, - он выкладывает шарики теста на противень – методично, без пауз и они у него абсолютно одинаковые. Готова поспорить, что, если взвесить, погрешность по весу будет не больше пары граммов. – Ему нравится творить. В детстве, пока учился, переводил продукты килограммами, пока не добивался результата.

Он ставит противень в духовку, включает таймер.

— Он всегда немного одержим тем, что его поджигает. – Форвард, бросив последний взгляд на печенье в духовке, как будто чтобы убедиться, что его алгоритмы и техники, и в этот раз сработали идеально, поворачивается ко мне. Вытирает руки бумажным полотенцем, разглядывая меня с легкой задумчивостью. - Если что-то любит - то до конца. Сначала это были конструкторы. Потом байки. Теперь – двигатели. – Делает паузу. - И вы.

Форвард знает все про нас со Славой, он, блин, знает, что я живу с его сыном, что из непростого выбора между своей карьерой и любовью к Славе, я выбрала его сына.

Но его слова все равно заставляют меня покраснеть и на секунду опустить взгляд.

— Теперь он вас не отпустит, Майя, - добавляет уже без сантиментов, тем тоном, которым озвучивает свои решения на совещаниях «Синенргии». Те решения, которые не предполагают обсуждения, а просто констатируются как факт. - Даже не надейтесь.

— Очень рассчитываю, что не отпустит, - набираюсь смелости сказать в ответ.

По квартире начинает плыть теплый, уютный, одуряюще-шоколадный запах выпечки.

Я, наконец-то, немного расслабляюсь, но когда слышу звук повернувшегося в замке ключа и щелчок, замираю, пропускаю дыхание – и вылетаю навстречу.

Оказываюсь в прихожей раньше, чем успевает закрыться входная дверь.

Слава.

Стоит, прислонившись спиной к двери. Куртка расстегнута. Волосы слегка промокли, в руках два внушительных бумажных пакета с продуктами. Он дышит немного чаще чем обычно, как будто взбирался на наш девятнадцатый пешком. Может, и правда так?

— Слава! - Выдыхаю и врезаюсь в него всей собой.

Плевать на пакеты.

Обнимаю его за шею, прижимаюсь всем телом, вдыхаю запах его кожи возле ключицы.

От него пахнет холодной улицей, октябрем и моим Дубровским.

Он не сразу, но обнимает меня в ответ – сначала наклоняется, чтобы поставить пакеты на подставку для обуви. Одной рукой. Второй – осторожно гладит по спине. Утыкается носом мне в макушку, делает глубокий вдох.

— Биии, - хрипло шепчет мне в волосы. – Я тебя как будто всю жизнь не видел.

— Я тебя как будто тоже, - шепчу в ответ, прижимаясь сильнее. – Все хорошо, Слав? Ты в порядке?

Отстраняюсь, заглядываю ему в лицо.

На скуле - красное пятно. Просто мазок, кажется.

Я смотрю на его руки – и грудь как будто уменьшается вдвое, стягивается, лишая возможности нормально дышать.

Костяшки на правой сбиты в кровь. Кожа лопнула, запеклась темной коркой, вокруг - припухлость и синяки. На левой – пара неглубоких царапин, но в целом как будто ничего серьезного.

Беру его правую руку в ладони, осторожно, боясь причинить боль.

— Господи, Дубровский… - В глазах предательски щиплет.

— Ерунда, - он морщится, пытаясь убрать руку. – Лед приложу, и пройдет. Зубы у этой суки оказались крепче, чем я думал. Но не настолько, чтобы остаться с ним до старости.

Меня передергивает от этой фразы, но я молчу. Главное – Слава здесь.

Он поднимает голову, оглядывает коридор. Взгляд падает на вешалку, и я знаю, что он сразу же замечает там чужое кашемировое пальто.

Замирает. Его тело под моими руками мгновенно напрягается, превращаясь в камень.

— Это что? – Голос падает на октаву ниже.

Он переводит взгляд вглубь квартиры, откуда льется теплый свет и запах шоколада.

Форвард выходит из кухни. Окидывает его оценивающим взглядом.

— Привет, сын, - говорит крайне спокойно, как будто бывает тут каждый день.

Слава смотрит на отца, потом на меня. Потом снова на отца. В его глазах - недоумение, смешанное с раздражением.

— Что ты здесь делаешь? - спрашивает, не двигаясь с места, но мышцы буквально каменеют – это заметно даже через одежду. Считывается в позе.

— Пеку печенье, - невозмутимо отвечает Форвард. – Твоя женщина была расстроена, что пострадал десерт. Пришлось спасать ситуацию.

Они смотрят друг на друга. Напряженно. Как два волка из разных стай, встретившиеся на нейтральной территории.

Я чувствую, что должна вмешаться. Срочно.

— Твой отец… учил меня, как печь твое любимое печенье с трещинками.

Слава переводит взгляд на меня, видит мой умоляющий вид. Видит, что я цела, что я спокойна (почти). И медленно выдыхает. Напряжение уходит из его плеч.

— Ладно, - бросает. - Печенье так печенье.

— Иди в ванную, - говорю я, мягко подталкивая его в нужную сторону. - Я сейчас приду. Нужно обработать руки.

Он бросает последний, тяжелый взгляд на отца и уходит.

— Я присмотрю за печеньем, Майя, не беспокойтесь, - небрежно бросает Форвард, как будто его такой «теплый прием» ни разу не смутил. Привык, наверное. – Идите, Вячеславу вы нужнее.

Я благодарно киваю и несусь в ванную.

Слава сидит на бортике, опустив голову. Уже стянул куртку, и с задумчивым видом разглядывает свою разбитую руку.

Я опускаюсь перед ним на колени.

— Давай сюда, - говорю тихо, но твердо, чтобы и не думал спорить.

Он не сопротивляется.

Я осторожно обмываю ссадины теплой водой. Слава только раз сдавленно шипит сквозь зубы, когда вода впервые касается открытых ран.

В аптечке только перекись. Господи. Ну почему, почему я не купила нормальный хлоргексидин?! Ему же больно будет!

— Терпи, - шепчу, доставая флакончик, пока сама тяжело и нервно вздыхаю за двоих. - Сейчас будет щипать.

Выливаю маленькую порцию. Пена поднимается белой шапкой, шипя и немного пузырясь. Я дую на ранки, стараясь облегчить боль. Слава не издает никаких звуков, никак не отсвечивает боль. Я шмыгаю носом. Один раз. Второй.

Слава поднимает мою голову за подбородок здоровой рукой.

— Эй, - говорит мягко, наклоняясь чуть ближе. - Ты чего, Би? Плачешь?

— Нет, - вру ненарочно, а просто потому, что… Вытираю слезу плечом. - Просто… больно же. Тебе.

— Мне не больно, Би. – Дубровский улыбается, и эта улыбка, хоть и уставшая, но уже привычно теплая и наполовину расслабленная. - Мне охуеть как хорошо. Давно мечтал это сделать.

— Ты не должен был… - начинаю я.

— Должен, - обрывает не грубо, но безапелляционно. – Давно надо было.

Он наклоняется еще ниже, прижимается лбом к моему лбу.

— Послушай меня, Би, - от его снова почему-то как будто простуженного голоса по коже мурашки. – Тебе больше не о чем беспокоиться. Эта тварь… этот кусок дерьма больше никогда к тебе не приблизится. Я ему очень доходчиво объяснил. На языке, который он понимает. Он, может, и не сдохнет, но в сторону нашей жизни теперь даже смотреть будет бояться.

— Да плевать мне на Резника! - вырывается у меня. Я роняю ватный диск. - Плевать! Я за тебя беспокоилась! Я чуть с ума не сошла, пока тебя ждала!

Он смотрит на меня. Внимательно. С улыбкой. С любовью.

— Я мужчина, Би, - озвучивает очень просто и без пафоса. – Это моя обязанность. Защищать свое. Защищать тебя. Всегда. Привыкай.

Когда целует в нос – у меня снова предательски щиплет в горле.

— Единственное, о чем тебе стоит беспокоиться, - теперь его голос становится низким, бархатным, а в глазах вспыхивают знакомые, горячие искры, - это о том, как ты будешь выдерживать мою тушу в постели сегодня ночью. У меня адреналин пиздец зашкаливает.

— Ты невыносим, - вспыхиваю - но мои руки уже тянутся к его плечам. – У тебя рука болит.

— У меня есть вторая, - усмехается Слава, демонстративно обнимая меня ею буквально как стальной цепью. - И еще кое-что, что абсолютно в полном порядке. Хочешь проверить?

— Дубровский! – Я не сильно толкаю его в плечо, но сама уже смеюсь сквозь остатки слез.

— Иди ко мне, Би. - Тянет меня вверх, усаживая к себе на колени. - Печенье подождет. Отец подождет. Весь мир подождет. Мне нужно тебя поцеловать прямо сейчас, а то сдохну.

Когда через десять минут возвращаемся на кухню, в воздухе висит густой, одурманивающий аромат шоколада и ванили. Он настолько плотный, что кажется, его можно поймать ладонью. Этот запах странным образом диссонирует с запахом перекиси водорода на руках Славы и с ледяным спокойствием сидящего за нашим столом Форварда.

Он уже вытащил противень из духовки. Печенье - темные, потрескавшиеся полусферы - дымится на решетке, источая уют, которого в этой ситуации быть просто не должно.

Слава останавливается в дверях, оценивает столешницу – бутылку, два наполненных стакана и третий, пустой. Молча подходит, берет виски в здоровую руку, вертит, изучая этикетку, хмыкает. Плещет себе щедрую порцию - на два пальца, не меньше.

— У нас вино есть, - говорю тихо, пытаясь разрядить обстановку, которая снова начинает искрить. – И… шампанское в холодильнике.

Слава зыркает на отца – Форвард отвечает ему идентичным тяжелым взглядом.

— Вино здесь не поможет, Би, - кривит ртом, поднимая стакан и делает большой жадный глоток.

Вижу, как дергается его кадык, как он морщится, когда обжигающая жидкость проходит по горлу. Я знаю, что с алкоголем мой Дубровский на «вы», но, наверное, сейчас ему это нужно, чтобы успокоить зверя внутри. Чтобы не наговорить отцу «приятностей».

Форвард тоже поднимает стакан. В его взгляде нет ни тени сентиментальности, но есть что-то похожее на… уважение? Или, скорее, на удовлетворение от того, что «проект» работает исправно.

— С Днем рождения, сын, - говорит сухо и коротко. Без пожеланий счастья, здоровья и прочей чепухи, которая между ними звучала бы как ложь.

— Спасибо, - так же коротко бросает Слава. Смотрит не на отца, а на виски в стакане. Делает еще один глоток.

Между ними - пропасть. Годы молчания, обид и манипуляций. Но сейчас, в этот странный вечер, над трупом (фигурально выражаясь) нашего общего врага, они как будто все-таки стоят на одном берегу.

— Чай? - Чувствую себя пытающимся удержать равновесие канатоходцем. - К печенью?

— Было бы неплохо, — кивает Форвард. Он снова садится на стул, принимая свою привычную, расслабленно-властную позу.

Я суечусь у чайника, расставляю чашки. Слава прислоняется бедром к подоконнику, наблюдает за отцом исподлобья, хмурый, но уже не такой напряженный. Как будто не может поверить, что это просто семейный визит, а не что-то больше.

Честно говоря, я тоже в это не верю – это точно был бы далеко не первый День рождения сына, который он пропустит. Что такое особенно случилось сейчас? Славе двадцать девять, даже не круглая дата.

Взгляд Дубровского то и дело возвращается ко мне, читаю в нем немой вопрос: «Ты точно в порядке?». Едва заметно киваю и улыбаюсь: «Когда ты рядом – все всегда в порядке».

Мы пьем чай. Едим печенье, которое, к моему удивлению, оказывается божественно вкусным - тягучим, горько-сладким, тающим во рту.

— Майя, - Форвард отставляет чашку. Его тон меняется. Исчезает «домашняя» нотка, появляется деловая сталь. - Раз уж мы все здесь, и разобрались с… текущими проблемами. Я, собственно, хотел обсудить один насущный вопрос.

Я напрягаюсь – вот оно, то, ради чего Форвард сегодня появился на пороге нашего дома.

Слава тоже слегка прищуривается. Наши с ним мысли, очевидно, схожи.

— Вы уволились из NEXOR, - констатирует Форвард, - отказались от должности генерального директора, которую Орлов – спорим? – чуть ли не за шиворот вам пихал.

Слава вскидывает брови. Я слегка виновато морщусь. Я озвучивал свое решение уволиться, но о том, что на второй чаше весов лежала должность первого после собственников человека в кампании, не говорила. Не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым.

— Я отказалась, потому что к тому моменту уже приняла решение, Павел Дмитриевич.

— Очень благородно. – Но в его исполнении звучит это скорее снисходительно. – И глупо, потому что ценные кадры не должны пропадать, а вы, Майя, несомненно, уникальный экземпляр.

Он делает паузу – еще один его коронный номер, потянуть резину, заставить собеседника нервничать.

— Майя, как вы смотрите на то, чтобы занять кресло министра… ну, допустим, социальной политики?

Я давлюсь чаем. Кашляю, стучу себя по груди. Слава молча протягивает мне салфетку. Краем глаза замечаю, что слова отца произвели на него гораздо меньший эффект чем на меня. Он как будто ожидал чего-то подобного.

— К-кого? – Переспрашиваю, как только ко мне возвращается способность говорить. - Министра? Это какой-то прикол?

— Я похож на человека, который шутит такими вещами? – интересуется Форвард. - Место вакантно. Точнее, станет вакантным в понедельник утром. Нынешний министр… устал и напишет заявление по состоянию здоровья.

— Но… - У меня слишком быстро начинает кружиться голова. - Павел Дмитриевич, это же ерунда какая-то. Я не политик. Я даже ни в какой партии не состою!

— Вам не нужна партия, Майя, - он машет рукой, как будто отгоняя назойливую муху. - Выборы – это цирк для плебса. Долго, грязно и неэффективно. Нам не нужен депутат. Нам нужен технократ.

Его «нам» звучит абсолютно как «мне нужен».

Форвард делает глоток чая – и откидывается на спинку стула. Сидеть более вальяжно уже, кажется, просто невозможно, но у него получается.

— Послушайте. Стране нужен кризис-менеджер. Человек, который придет и разгребет эти авгиевы конюшни. Человек с безупречной репутацией и шлейфом со вкусом «я за людей» – а он у вас именно такой после того, как вы сделали «искусственное дыхание» всем тем несчастным уволенным инженерам, запустили программу наставничества и курсы переквалификации практически по всех крупных технических ВУЗах. И самое главное – вы делаете это из порыва, а не чтобы выслужиться. Хотя лично я считаю, что такое рвение нужно контролировать, чтобы не перегореть.

Я моргаю, чувствуя себя куклой, у которой сломались все остальные функции кроме этой.

— Кроме того, Майя, у вас уже есть опыт управления крупными проектами, - намекает на «Синергию», - вы знаете, как эта система работает изнутри. И… для начала, я неплохо вас подучил.

Последнее произносит с нескрываемым самолюбованием.

Я бочком пододвигаюсь к Славе, и его обнимающая меня сзади за плечи рука помогает удержаться во всем этом потоке соблазнительно сладких перспектив.

— Но… как? - Все еще не могу осознать масштаб.

— Что «как»?

— Как я туда попаду? Подам заявку на сайте вакансий? – Так себе шутка, но она полностью отражает мое видение происходящего.

— По квоте, - просто отвечает Форвард. – Это политика, Майя. У нас коалиционное правительство. Это министерство - в моей сфере влияния. Премьер-министр примет любую кандидатуру, которую я ему дам. Вас внесут в зал, депутаты проголосуют. Все. Через несколько недель примите присягу.

Я смотрю на него, раскрыв рот. Это звучит так просто и цинично. Так реально.

Оглядываюсь на Славу. Жду, что он скажет – но Слава молчит. И все так же абсолютно не выглядит ни удивленным, ни ошарашенным. Только слегка задумчивым.

— Ты знал? – Наверное, все-таки стоит спросить.

— Догадывался, - пожимает плечами. - Форвард никогда ничего не делает просто так. Если разрешил тебе уйти от Орлова, значит, у него был план получше.

— И… ты не против?

— А почему я должен быть против, Би? - В его голосе ни иронии, ни лжи. Только искреннее удивление. - Это твой уровень. Ты же любишь масштаб и мечтаешь быть на вершине. Там, - кивает на отца, - ты получишь и то, и другое.

Он ставит стакан на стол. Берет меня за руки - осторожно, своей разбитой рукой, и нежно - здоровой.

— Послушай, - вижу в его серебряном взгляде свое отражение. - Это касается только тебя. Не меня. Не отца. Тебя. Ты хочешь этого?

Я замираю, прислушиваясь к себе.

Хочу ли я?

Министр.

Это уже не про продажу машин, это про строительство самой важной кровеносной системы страны. Масштаб, от которого захватывает дух. Сложность задач, от которой у меня, профессионального решателя проблем, начинают чесаться руки.

«Синергия» в масштабах страны. Новые проекты и сложные вызовы.

Я чувствую, как внутри меня начинает разгораться огонь амбиций и азарта.

Мой великолепный, натренированный мозг, уже начинает работать: строить схемы, планирует команды, прикидывает первые шаги.

Я смотрю на Форварда и он, конечно, все это отлично считывает, улыбается уголками губ, уже зная, что я так или иначе соглашусь. Возможно, знал это ее до того, как нажал на кнопку звонка.

— Слав, но, если я соглашусь… - Начинаю немного неуверенно. – У нас снова будет меньше времени….

— У нас будет время, - твердо говорит мой Дубровский. - Мы его найдем. Ты будешь строить государство днем, я – конструировать двигатели. А вечер и ночь… - Он не продолжает, только подмигивает, так чтобы видела только я.

— Правда так думаешь?

— Я знаю, - переплетает наши пальцы, несмотря на боль. - Я приму любое твое решение, Би. Но… давай честно – ты же мысленно уже строишь всех этих старых пердунов в костюмах.

Я смеюсь. Нервно и счастливо.

Форвард откашливается, привлекая наше внимание, и удовлетворенно кивает. Отставляет почти нетронутый виски.

— Я так понимаю, это «да», - озвучивает выводы, которые мне нужно просто подтвердить согласным кивком. – Отлично. Я подготовлю документы. В понедельник утром за вами заедет машина. Поедете в Кабмин, на собеседование. Чистая формальность, но пройти нужно.

Он встает. Надевает пиджак. Но, прежде чем уйти кивает на бумажный пакет, с которым приехал и который так и остался нераспакованным.

— Там кое-что для твоей мастерской, Вячеслав. Возможно… слегка раритетно. Можешь выбросить, если не понравится.

— Спасибо, - хмыкает Слава.

— И… - Форвард бросает взгляд на наши сцепленные пальцы. – Ты наконец-то выбрал правильную женщину. Обидишь ее – я тебе яйца оторву.

Я провожаю его до двери, а когда возвращаюсь обратно на кухню, то Слава уже стоит у окна, разглядывая этот шикарный вид на ночное море с яхтами и далекими огнями.

Оглядывается, когда слышит мои шаги.

В его глазах нет ревности к моему успеху, ни страха, что я стану «слишком крутой» для него. В них – спокойная, уверенная гордость. И любовь, которая чаще всего меня топит, но сейчас – укутывает как теплый плед.

Подхожу ближе, обнимаю его за талию, удобно и уже привычно устраивая щеку на широкой груди.

Я отказалась от работы мечты. Чуть не потеряла рассудок от страха. Наверное, прошла через все круги своего личного ада.

Но сейчас я здесь: в квартире мечты, с перспективами, от которых кружится голова и… с мужчиной, который готов быть моим мечом, щитом и теплым пледиком.

Я все сделала правильно.

— Ну что, - шепчет мне в макушку Дубровский, пока его рука начинает медленно, собственнически скользить вниз по моей спине. - Как насчет того, чтобы отметить твои новые карьерные перспективы? И мой День рождения? По-настоящему?

Я запрокидываю голову и без головы ныряю в его потемневшие от желания серебряные глаза.

— Я думала, ты устал, - дразню, запуская пальцы под его футболку и царапая ровно так, чтобы он напряг пресс и со свистом выдохнул сквозь зубы.

— Для тебя, - Слава подхватывает меня на руки, забрасывает на плечо как обычно без малейших усилий, а я визжу скорее для вида, чем от неожиданности, - у меня всегда откроется второе дыхание. И третье. Бля, мне скоро обломится поебаться с министром, Би!

— Дубровский! – смеюсь и в шутку бью его кулаком в стальное плечо.

Он несет меня в нашу спальню.

И я вдруг понимаю, что моя настоящая жизнь только начинается.