Запрещенные слова. книга 2

Глава шестнадцатая

В день нашего вылета в Берлин небо над городом - серое, низкое, как будто сшитое из тяжелого сукна. Давит, обещая затяжной дождь, и эта меланхолия идеально рифмуется с моим внутренним состоянием.

Я уже несколько минут разглядываю свое отражение в зеркале, примеряя одну за другой свои любимые маски - Майя-профи, похожая на кусок льда, Майя-пофигистка, с пустой казенной улыбкой.

Но больше всего не получается Майя-сука, хотя именно на нее я делаю основную ставку.

Именно Майя-сука должна встретить Славу и с первых минут дать ему понять, что все, что было между нами, давно и безвозвратно кануло в лету, и Майя-сука ни о чем не жалеет. Тем более - не собирается ничего возвращать, никогда и ни за что на свете не станет еще раз рисковать своей карьерой.

Как бы я ни старалась, но убедить в этом даже себя - не получается.

Всю неделю до командировки я буквально сожрала себя в попытках понять - правильно ли поступила? Может, нужно было уволится, стать домохозяйкой..? Поняла, я бы никогда не смогла быть счастлива, если бы оставила все, ради чего жила десять лет. А сейчас…? Счастлива ли я сейчас?

Я еще раз улыбаюсь своему отражению, говорю себе, что готова и что он - просто мужчина, с которым у меня когда-то что-то было. Не более. Точно не повод для истерики и затирания до дыр песен Меладзе в iTunes. Даже если это беспощадный самообман, от которого сводит скулы, я буду так думать. Буду за это держаться.

В гардеробной меня уже ждет «броня» - идеальный брючный костюм из темно-серой шерсти, белоснежная шелковая блузка и остроносые лодочки на высоком, тонком, как стилет, каблуке. Делаю макияж - ровный тон, подчеркнутые скулы, строгие графитовые стрелки и холодная, нейтральная помада цвета пыльной розы. Никакой красной. Красная - это для другой Майи. Той, которая умерла три месяца назад в своей пустой квартире, задушенная собственным беззвучным криком. Майя-сука любит нейтральный цвета, потому что они отлично маскируют ее холодное, не способное любить нутро.

Еще раз оцениваю свое отражение. Оттуда на меня смотрит незнакомка с легкой, ироничной улыбкой, красивая, стильная, абсолютно неприступная. Не хватает только таблички «Не трогать - супер-токсично!». У нее мои глаза, но в них - лед. У нее мои губы, но они забыли, как улыбаться. Она сильная и непрошибаемая. Она никогда не сожалеет о принятых решениях и легко прощается с людьми. И главное - никогда не ревет в подушку по бывшим.

Она справится.

Аэропорт встречает суетой и гулом голосов.

Я регистрируюсь на рейс, сдаю багаж, прохожу паспортный контроль. Все на автомате. Мое тело движется, выполняет необходимые действия, но я - не здесь. Я в ледяной пустоте своего сознания - снова и снова прокручиваю сценарии нашей встречи.

Что я скажу? Как посмотрю? Смогу ли я дышать, когда он окажется рядом?

Я нахожу наш гейт и сажусь в стороне, подальше от коллег. Сорокин уже здесь - машет мне рукой, но я отделываюсь вежливым кивком и погружаюсь в ноутбук, делая вид, что у меня как всегда - работы больше, чем может вместить мое простое человеческое тело. Пытаюсь работать. Открываю презентацию для форума, пробегаю глазами по слайдам. Цифры, графики, аналитика. Но буквы расплываются, теряют смысл, превращаясь в бессмысленные черные закорючки.

Слышу, как объявляют посадку на наш рейс, но не двигаюсь.

Украдкой оглядываюсь - Славы нет.

Внутри ковыряет… странное. Облегчение от того, что, возможно, в последний момент что-то изменилось и его имя все-таки вычеркнули, или что Маша ошиблась и прислала мне какой-то не тот приказ. Что нам не придется быть рядом несколько следующих дней.

А с другой… маленькая, слабая, недобитая часть меня хочет - до боли и слез хочет! - его увидеть.

Я уже почти убеждаю себя в том, что все хорошо - летим только мы с Сорокиным. Даже пробую порадоваться этому от всей души… но в ноздри ударяет запах лайма и озона, и я крепко жмурюсь.

Та часть меня, которая хотела его увидеть, сама цепляет на ногу гирю и ныряет в колодец.

Не хочу на него смотреть, но голова все равно поворачивается.

Дубровский входит в зал ожидания, и мир на секунду замирает.

Время сжимается. Останавливается. Замерзает.

Невозможно, наверно, за три месяца превратиться в другого человека, но ему это каким-то образом удалось. Он стал крепче, шире в плечах. Под свободно сидящим черным свитером угадываются стальные мышцы - он как будто стал еще массивнее, правильно «потяжелел». И еще короче подстригся - до даже визуально колючего «ежика». Черты лица стали более резкими, хищными - скулы острее, подбородок тверже, в легкой, адски сексуальной щетине.

Идет - мягко, почти бесшумно, даже в тяжелых гранжевых ботинках.

Выглядит… опасным. От него буквально фонит агрессивной, уверенной мужской силой, которая заполняет все пространство вокруг. Собирает все женские взгляды - ожидаемо.

Но ему как будто вообще по фиг - на ходу что-то набирает в телефоне. А когда на секунду отрывает взгляд от экрана, то смотрит почему-то именно на меня. Прицельно, хотя я уверена - не нарочно.

Наши взгляды встречаются через весь зал. Всего на долю секунды.

Вижу узнавание в серебряных глазах. И… больше ничего.

Ни боли, ни тоски, ни ненависти.

Ничего. Пустота. Как будто он смотрит на незнакомого человека. Или «лучше» - на предмет интерьера.

Слава коротко, почти незаметно, мне кивает - вежливый, ничего не значащий жест - отворачивается, направляясь к стойке регистрации.

И это - хуже, чем крик. Хуже, чем обвинение или пощечина. Хуже чем все.

Потому что это какое-то окончательное, основательное… безразличие.

Я чувствую, как вспыхивают и горят огнем щеки. Опускаю взгляд в пол, чтобы как-то справиться с подступившим головокружением. Его запах чувствую даже отсюда, а от желания притронуться, провести пальцами по его волосам, пекут ладони. Боль, которую я так старательно хоронила три месяца, прорывается наружу - острая, невыносимая. Хочется малодушно прямо сейчас сказать Сорокину, что у меня приступ смертельной болезни и сбежать со всех ног. Подальше, туда, где мне не придется быть рядом с Дубровским целых несколько дней

Но я сижу, как будто приколоченная гвоздями, и напоминаю, как мантру, что я профессионал, а все это - просто эмоции, с которыми я просто в панике не справилась. Ничего страшного, так бывает - даже в самых идеальных планах случаются просчеты. С этим нужно просто провести работу над ошибками.

Когда объявляют посадку, подхватываю свою сумку - она небольшая, мы едем всего на два дня и я постаралась уместить все в ручную кладь - поднимаюсь и делаю первых пару шагов. Пробую, подстраиваюсь под шаг идущего рядом Сорокина. Ноги как будто не мои. Каждый шаг дается с трудом, но я стараюсь, мысленно отсчитываю в голове как метроном. Там, где меня подводит сердце, всегда остаются закаленный годами прагматизм - мне придется как-то справиться с эмоциями, потому что никакого другого выхода не существует.

В самолете судьба - или тот, кто дергает за ниточки этой жестокой пьесы - продолжает свою игру. Наши места в бизнес-классе - через проход друг от друга. Не рядом, что было бы абсолютной пыткой, но достаточно близко, чтобы я кожей ощущала его присутствие.

Я устраиваюсь в кресле, достаю ноутбук. Слава берет книгу - мне адски хочется посмотреть, увидеть, что он там читает, чтобы тут же заказать себе такую же, но я «приклеиваю» взгляд к экрану, делая вид, что работаю.

И очень скоро понимаю, что в мою сторону Дубровский даже не дышит. Вообще. Как будто меня здесь нет.

Весь полет проходит в мучительном, звенящем молчании. На работе сосредоточится не получается. Я бросаю это занятие, переключаюсь на сериал, но происходящее на экране проскальзывает сквозь мое сознание. Зато я прекрасно слышу, как Дубровский просит у стюардессы минералку с лимоном. Его голос - ровный, спокойный, с той самой хрипотцой, от которой у меня, даже сидящей, подкашиваются ноги.

Еще я слишком остро, как собака, чувствую его запах. Тот самый, от которого у меня до сих пор перехватывает дыхание. Лайм, соль, кожа и капелька табака. На меня накатывают фантомные боли воспоминаний, такие сильные, что на секунду темнеет в глазах. Пытаюсь развернуться, сесть хотя бы чуть-чуть в пол-оборота. Но делаю это как неуклюжая слониха - рабочий блокнот валится на пол, а ручка катится прямо к сиденью Дубровского.

Я мысленно чертыхаюсь, подбираю блокнот, поднимаюсь, чтобы схватить ручку.

Слишком поздно замечаю, что мы наклоняется за ней почти одновременно. Когда уже невозможно отклониться, избежать болезненного контакта. Мысленно - или нет? - делаю глубокий вдох сквозь зубы за мгновение до того, как наши пальцы касаются. Его кожа - теплая, шершавая. Моя - как будто ледяная. Я вздрагиваю, как от удара током, одергиваю руку слишком близко, выдавая себя с головой, но сейчас это не самое страшное - кажется, мое сердце грохочет так громко, что это слышит не только Дубровский, но и весь самолет.

Только когда проходит первый приступ паники, соображаю, что в ту секунду, когда одернула пальцы, он как раз протянул мне ручку. И до сих пор ее держит, как будто хочет подчеркнуть, что ему на мое присутствие вообще наплевать, у него давно ничего не дергает и не зудит.

— Спасибо, - предательски тихо шепчу, беру ручку кончиками пальцев, всеми силами стараясь избежать еще одного, даже крохотного физического контакта.

Слава молча отворачивается и снова погружается в книгу, но на этот раз - заткнув уши AirPods’ами. А я до самого конца полета чувствую, как на моих пальцах горит след от его прикосновения. И ни влажные салфетки, ни крем для рук, ни даже санитайзер не помогают от него избавиться.

Берлин встречает нас прохладой и моросящим дождем. Наш ждет просторный внедорожник: Дубровский садится рядом с водителем, мы с Сорокиным - сзади. Но в этом замкнутом пространстве Слава Слава снова как будто безраздельно захватывает мое внимание и волю - все время ловлю себя на том, что украдкой смотрю на его затылок и плечи, на то, как иногда приоткрывает губы, словно подпевая чему-то в наушниках. Тишина в салоне гнетущая, как в камере смертников. Сорокин пару раз пытается разрядить обстановку, что-то говорит о погоде, о том, что надо посмотреть еще раз список матчей и может урвать время чтобы сходить вообще на любой, просто чтобы посидеть на стадионе. Ни я, ни Слава, его болтовню не поддерживаем и в конце концов, он обиженно замолкает.

Когда подъезжаем к отелю, первой из машины выскакиваю я.

Надеюсь успеть забрать свою сумку и залететь в отель до того, как нам снова придется идти рядом, но копаюсь, как ленивец, потому что у меня окончательно сбиваются настройки синхронизации между телом и реакциями - мои руки как будто делают прямо противоположное тому, что приказывает мозг. В итоге пока я пытаюсь достать сумку, Слава оказывается рядом, чтобы забрать свою. Чувств тепло его плеча рядом, и только огромными усилиями воли не отскакиваю снова - это было бы уже просто смешно. Он молча, без видимых усилий, достает наш багаж и молча несет. Делает это молча, механически, как будто это просто часть его обязанностей. Когда пытаюсь забрать свою сумку, наши пальцы снова случайно касаются. Я снова вздрагиваю. Он - снова нет. Только на секунду задерживает на мне скорее вопросительный, чем заинтересованный взгляд. Я поджимаю губы и молча отступаю - хорошо, неси, спасибо за помощь. Но ничего из этого не произношу вслух.

Как только мы входим в лобби, Дубровский тут же достает телефон и начинает что-то быстро печатать. На его губах на мгновение появляется тень улыбки - теплой, настоящей. Той, которая когда-то предназначалась мне, а теперь - какой-то другой… да?

Мои каблуки стучат по гранитному полу так громко, что, кажется, привлекают все внимание вокруг. Я уже сто раз пожалела, что не надела удобные дерби - в них мне по крайней мере не пришлось бы чувствовать себя солдатом на смотровом марше.

На ресепшене миловидная немецкая девушка с безупречной улыбкой протягивает нам ключ-карты.

— Господин Дубровский, ваш номер - семьсот третий на седьмом этаже, в правом крыле. Госпожа Франковская - семьсот седьмой, в левом.

Краем уха слышу, что номер Сорокина как раз рядом с моим, но это проскальзывает транзитом.

Правое крыло. Левое крыло. Нас разделили, как два враждующих лагеря.

Я бросаю взгляд на Славу, но он только вежливо улыбается, благодарит и забирает ключи. Не оборачиваясь, идет к лифту. Мы с Сорокиным - за ним. Я стараюсь поддерживать разговор, но это примерно как диалог слепого и глухого: Сорокин что-то говорит, я что-то невпопад отвечаю.

Когда двери лифта расходятся на нашем этаже, Слава оглядывается, передает мою сумку Сорокину, и молча сворачивает направо, глядя в телефон, как будто у него там карта передвижения по этому проклятому пятизвездочному отелю.

Мой номер - в самом конце длинного, пустого коридора. Я вхожу, торопливо закрываю за собой дверь и тяжело прислоняюсь к ней спиной.

Я не знаю, сколько я вот так стою, прежде чем заставляю себя пошевелиться. Минуту? Десять? Вечность? Время как будто теряет четкие ориентиры и контуры. В ушах до сих пор стоял гул самолетных турбин, а на пальцах фантомным ожогом горит след от его случайного прикосновения.

Я иду в ванну, пытаюсь его смысль, оттереть санитайзером, но не получается. Кажется, единственный способ избавиться от фантомого касания его пальцев - счистить его месте с кожей.

Прохожу вглубь номера, почти не осматриваясь по сторонам - в нем достаточно «звезд» и уюта, чтобы не сомневаться в лучшем уровне комфорта. Это же немцы - у них все всегда на уровне, даже таблички на ручки двери лакированные и какие-то лощеные. Сбрасываю туфли, ставшие невыносимо тесными, как «испанские сапоги». Сбрасываю пиджак - под ним почему-о неприятно зудит кожа.

В звенящей тишине собственной головы звонок телефона звучит слишком резко и громко, так, что невольно вздрагиваю и кошусь на сумку как будто она вдруг заговорила и начала меня проклинать. Но быстро беру себя в руки, проверяю входящий - Форвард. Даже странно, что он звонит только теперь, потому что вся эта командировка была целиком и полностью его идеей.

— Майя, - его голос в трубке как всегда спокойный и ровный, как будто раздражения вообще нет в списке доступных ему эмоций. - Вы устроились? Надеюсь, номер соответствует вашим ожиданиям.

— Вполне, Павел Дмитриевич, спасибо, - собственный голос кажется слегка механическим и скрипучим, как несмазанная дверь.

— Отлично. Не буду вас отвлекать, вам нужно отдохнуть перед завтрашним днем. Просто хотел уточнить, что сегодня вечером - приветственный фуршет для ключевых спикеров и партнеров. В семь, в главном зале отеля. Ваше присутствие обязательно. Нужно наладить контакты до официального открытия.

— Я буду, - говорю я.

— Я в вас не сомневался, Майя, - в его голосе проскальзывает едва уловимая усмешка. - Я остановился в «Адлоне». Если возникнут срочные вопросы - я на связи, звоните без стеснения.

Еще раз рассеянно изучаю номер, собираюсь с силами и раскладываю вещи. Потом - в ванну. Перелет был не долгим и на моей коже еще толком не «остыл» домашний увлажняющий лосьон для кожи, но мне нужна горячая вода. Она хлещет по коже, но все равно не справляется с внутренним ознобом. Я стою под упругими струями, закрыв глаза, и перед моим внутренним взглядом снова и снова всплывает его - непроницаемая маска, за которой только пустота. Он смотрел на меня так, как смотрят на прошлогодний снег. Как смотрят на то, чего больше нет.

Мое тело сопротивляется, когда впихиваю его в красивое платье цвета бордо с небольшим, в рамках приличия декольте и длинными рукавами, наползающими, по задумке дизайнера. До самых кончиков пальцев. Это хорошо, потому что любая мысль о Славе заставляет их рефлекторно сжиматься. О том, чего моей психике будет стоить этот фуршет, стараюсь не думать. Укладываю волосы просто волнами - без претензии, вполне официально, разбавляю сухость образа парой золотых браслетов и маленькими клатчем.

Беру свой самый главный аксессуар на сегодняшний вечер - свою самую непроницаемую улыбку. Я должна доказать ему - и, в первую очередь, самой себе - что мне все равно.

Международный форум по развитию электротранспорта - это не просто выставка. Это - улей. Огромный, гудящий, сверкающий стеклом и металлом павильон, где в воздухе висит густой коктейль из запахов озона от работающих прототипов, дорогого парфюма и больших денег. Здесь решаются судьбы миллиардных инвестиций, заключаются союзы и плетутся интриги. И я сегодня часть всего этого.

Форвард встречает меня у входа на наш стенд. Он в безупречном темно-синем костюме, и рядом с ним я чувствую себя не просто коллегой, а… трофеем. Красивым, умным, идеально подобранным аксессуаром, который он с гордостью демонстрирует окружающим.

— Майя, рад вас видеть, - говорит он, окидывает меня почти ничего не значащим взглядом, и его рука на мгновение ложится мне на талию. Почти незаметный, но властный жест - он как будто помечает свою территорию, но делает это так, чтобы любая моя попытка отодвинуться выглядела по меньшей мере детским садом. - Познакомьтесь, это герр Шнайдер, глава технологического отдела «Баварских Моторных Систем».

Я улыбаюсь, протягиваю руку седому, похожему на филина немцу. Мы обмениваемся любезностями, говорим о перспективах «Синергии», о кадровом потенциале. Я говорю правильные слова, задаю правильные вопросы. Мой мозг работает четко, как швейцарские часы. Нужно признать, что за последние месяцы я научилась не теряться ни перед кем и уметь вести разговор по деловому вне зависимости от ранга стоящего передо мной человека.

Форвард водит меня от одного важного лица к другому. Глава японского инвестиционного фонда, британский лорд, курирующий инновации, шведский, похожий на викинга, инженер. Я улыбаюсь, слушаю, говорю.

На какое-то время мне даже удается забыть.

Удается не вспоминать о серебряных глазах, в которых - пустота.

Вечером, на фуршете, атмосфера меняется. Свет становится приглушенным, звучит тихая музыка, официанты разносят шампанское. Здесь уже не говорят о контрактах, а в основном ведут обязательные светские беседы и налаживают контакты.

— Майя? Майя, это правда ты?!

Оборачиваюсь на знакомый голос с сильным акцентом. Передо мной стоит Матиас. Мэтт. Высокий, светловолосый датчанин с лучистыми голубыми глазами и такой теплой, открытой улыбкой, что от нее тает даже мой официоз. Мы не виделись больше года. Когда-то, как будто в прошлой жизни, у нас был легкий, ни к чему не обязывающий роман - встречи в разных городах мира, когда наши командировки случайно совпадали. Никаких обещаний, никакой драмы. Только смех, вино и секс.

— Мэтт! - Я искренне рада его видеть и с радостью отвечаю на нежный мазок губами по моему виску вместо приветственного поцелуя. Сейчас он просто как островок чего-то уютного в этой полном хищников океане. - Какими судьбами?

— Я теперь работаю на этих ребят, - кивает он на логотип шведского автоконцерна. - А ты, я смотрю, все растешь. Видел твое имя в списке спикеров.

— Это громко сказано - у меня речь по регламенту на две минуты.

— Ровно на две минуты больше чем у почти всех, - подмигивает Мэтт.

Мы болтаем, смеемся. Он рассказывает о своем переезде в Стокгольм, я - о «Синергии».

С ним легко. С ним я могу на пару минут снять свою ледяную маску и просто быть собой.

— Ты прекрасно выглядишь, просто глаз не оторвать. - После обязательной вежливой программы, Мэтт позволяет себе расслабиться, позволяет тронуть прошлое. Берет мою ладонь - не то, чтобы незаметно - потирает пустой безымянный палец. О чем скажет через секунду - догадаться не сложно. - И все еще не замужем.

— Я слишком много работаю. - Стараясь, чтобы мой жест не выглядел грубо, мягко освобождаю пальцы. Вежливо улыбаюсь. - Этот режим мало кто по-настоящему готов вывозить.

— Может, поужинаем в каком-то спокойном месте? - Матиас смотрит на меня не так, как обычно смотрят мужчины, рассчитывающие на быстрый секс. Да и зачем ему это? Секс у нас уже и так был - приятный во всех отношениях, делать вид, что я «не такая» глупо и бессмысленно. - Просто ужин, Майя. Я до сих пор не могу забыть твои остроумные шутки.

Я хочу отшутиться. Сказать, что сегодня еще ничего толом не началось, а я уже выжата как лимон. Сказать, что завтра такой загруженный день, что после официальной части меня хватит разве что на свидание с кроватью. Даже придумываю, как сказать это все максимально вежливо и успеваю открыть рот… но мой взгляд натыкается на Дубровского.

Слава стоит у бара. Он сменил джинсы на идеально черные брюки со стрелками и темно-серую рубашку, которая идеально обтягивает его мощный торс. Он не один. Вокруг него - стайка женщин - разных возрастов, смеющихся и из шкуру лезущих, стараясь перехватить у конкуренток побольше его внимания. Он что-то им рассказывает, улыбаясь именно так, как я помню - с легким оттенком иронии и каплей интереса. Но он вполне раскован и больше не отгораживается от женского внимания так же радикально, как раньше. Дубровский здесь - словно центр притяжения. Темная звезда, втягивающая на свою орбиту всех женских особей в зоне видимости. Даже мой внутренний компас начинает жестко сбоить, и на мгновение кажется совершенно нормальным просто подойти к нему и спросить о какой-то фигне. Как коллегу. В конце концов, просто не вежливо, что мы до сих пор никак не обозначили присутствие друг друга, если даже с Сорокиным я успела совершить этот акт вежливости, выслушав сразу три его идиотских шутки.

Но я вовремя трезвею, когда замечаю, как рука темненькой красотки словно бы невзначай мажет по его запястью. А он принимает это внимание - легко, словно настоящий Казанова. Отвечает на их улыбки, потом наклоняется, чтобы лучше расслышать, что говорит ему яркая блондинка в обтягивающем платье. Как будто это какой-то другой Дубровский, который воспринимает женское внимание не в штыки, а как должное.

Я понимаю, что слежу за ним слишком долго только когда он вдруг отрывается от своих собеседниц и поворачивает голову в мою сторону.

Успеваю ли отвернуться до того, как наши взгляды встречаются - не знаю, но жжение в затылке ощущается слишком сильно еще несколько секунд.

Я не имею права ревновать. Это абсолютно бессмысленно и так же глупо. Я сама поставила на «нас» крест, потому что это было единственное возможное решение, при котором ни одному из нас не пришлось бы чем-то жертвовать. То, что он, конечно, не сидит в монахах все эти месяцы, буквально очевидно - он всегда был магнитом для женского внимания. Но сейчас, в моменте, меня все равно разъедает ревность - горячая как лава. Удушающая. Она поднимается из самого нутра, обжигает горло, на секунду мешая вдохнуть.

Я чувствую ее физически, как яд, который растекается по венам и медленно меня убивает.

Знать и увидеть - это слишком разные вещи.

Видеть я оказываюсь не готова.

— Майя? - голос Мэтта возвращает меня в реальность.

— Прости, - мотаю головой, пытаясь прийти в чувство. Хватаю у проходящего мимо официанта бокал шампанского. Выпиваю почти залпом, хотя за вечер ни разу не прикоснулась к алкоголю. А сейчас - даже не чувствую его вкус. - Задумалась. И кажется я все-таки переоценила свои силы. Мечтаю снять туфли, в душ и спать.

— Полагаю, это «нет»? - с грустной улыбкой уточняет Мэтт.

— Я… - Хочу отказаться без всяких разночтений, но проклятый слух приковывает разносящийся звонкий женский смех. Я кожей чую, откуда он. Кажется, весь зал знает, что сегодня Дубровский точно не уйдет без парочки номеров телефонов в кармане. Даже если каждый звонок будет означать всего лишь короткую интрижку. - Знаешь, я бы съела что-то более существенное, чем канапе.

Матиас тут же расцветает - так искренне, как может радоваться мужчина, который уже мысленно смирился с отказом. Мы договариваемся встретиться в квартале отсюда - чтобы не привлекать внимание своим совместным уходом.

Но я все время чувствую на спине его взгляд. Чувствую серебро кожей, как инстинктивную угрозу остаткам моего самообладания.

Хочет повернуться - вдруг увидеть, что он там один, смотрит на меня. Я все равно не подойду - нельзя, мы - табу друг для друга. Когда мы притягиваемся друг к другу - не случается ничего хорошего, даже если картинка сладкая до безумия.

Поэтому я, выпрямив голову до ломоты в затылке, иду к Форварду. Говорю ему пару ничего не значащих фраз, отвечаю на такие же суховатые вопросы о том, как я и готова ли к завтрашнему выступлению. Шучу, что свою речь с десяток раз репетировала с секундомером, пока она идеально не уложилась в таймлайн. Получаю его невербальное разрешение покинуть мероприятие и иду к выходу.

Остается самое сложное - пройти мимо Славы.

Собираю всю волю в кулак. Спина - прямая. Голова - высоко поднята. Улыбка - прибита гвоздями к лицу.

Взгляд - строго перед собой, как будто здесь, в этом полном людей зале, я существую в вакууме.

Прохожу в метре от него.

Чувствую его запах.

Слышу хрипловатый смех.

Не смотрю. Даже не думаю - просто мысленно считаю шаги, как будто от этого зависит моя жизнь.

«Останови меня!» - кричит маленькая, до одури влюбленная в него Майя, но я успеваю набросить замок ей на рот. Тяжелый, с которым она камнем идет на самое дно моей души.

Мэтт привозит меня ужинать в маленький, уютный ресторанчик с клетчатыми скатертями и запахом свежего хлеба. Вечер оказывается на удивление легким, почти безмятежным. Мэтт, с его очаровательной улыбкой и искренним интересом, как глоток свежего воздуха после удушающей атмосферы последних месяцев. Он тонко чувствует мое состояние, не задает лишних вопросов и не пытается перевести наш дружеский разговор в романтическое русло. Мы говорим о работе, о путешествиях, о смешных случаях из прошлого, и на какой-то час мне даже удается притвориться женщиной, у которой все в порядке.

Не знаю, дело ли в моем «противозачаточном лице» или в его собственном настроении, но он ничего такого не предлагает, даже не намекает. Мы болтаем просто как старые приятели, которые очень долго не виделись и потом, скорее всего, не увидятся снова, но здесь и сейчас им есть о чем поговорить.

Потом он так же галантно подвозит меня в отель.

Прощание - короткое, почти целомудренное. Легкое, дружеское объятие, обещание списаться в социальных сетях, дежурная улыбка. Он предлагает проводить меня до лифта, но я отказываюсь, ссылаясь на усталость.

Видит бог, я пыталась. Я даже мысленно допускала вариант, в котором он отвезет меня к себе и мы займемся сексом как раньше - хорошим, расслабленным, кайфовым. Совершенно безопасным, потому что я не буду от нег зависима. Но у меня ничего не получилось. Мысль о том, что меня будут трогать чужие мужские ладони, не вызвала ничего кроме однозначного категоричного «ни за что». Я и раньше не прыгала из постели в постель, но не делала этого потому что работала, не искала любовника нарочно и просто не было острой необходимости.

После Славы все иначе.

По-другому.

На мне как будто висит невидимый знак его владения, и я не знаю - правда не знаю - сколько месяцев или лет должно пройти, прежде чем он сотрется.

Так что после ужина с Матиасом единственное, в чем я остро нуждаюсь - это одиночество.

Роль «холодной бездушной суки» - как платье не по размеру: красивое, но жмет в груди и не дает дышать.

Я иду по огромному, гулкому холлу отеля под оглушительный марш собственных каблуков - единственный звук в сонной ночной тишине. Чувствую себя самозванкой в этом мире роскоши и спокойствия, актрисой, которая доиграла свою роль (халтурно, чего уж там) и теперь возвращается в пустую, холодную гримерку.

Лифт бесшумно поднимает седьмой на этаж. Двери разъезжаются, я выхожу в длинный, пустой коридор, залитый приглушенным, медовым светом. Тихо, как в склепе. Ковровое покрытие поглощает звук моих шагов, но я все равно позволяю себе слабость, оперевшись ладонью на стену, стащить туфли и с беззвучным стоном облегчения, встать на всю ступню.

Мой номер - в левом крыле. Его - в правом. Нас разделяет всего один поворот, а как будто целая Вселенная.

Я иду, глядя прямо перед собой, стараясь не думать и не чувствовать. Но когда подхожу к этому проклятому повороту, сердце делает болезненный удар и замирает.

Невольно замедляю шаг.

Зачем?

Какая-то идиотская, мазохистская часть меня хочет посмотреть. Убедиться.

Но уже через секунду я ненавижу себя за то, что поддалась этой слабачке. Нужно было просто идти, не останавливаться, просто закрыться в своем номере и… не знать.

Дверь его номера, в самом конце правого коридора, приоткрывается. Полоска света падает на темный ковер. Я замираю в тени, превращаясь в воришку. Даже как будто не дышу.

Из номера выходит женщина.

Та самая. Темноволосая, в облегающем шелковом платье-комбинации, которая так недвусмысленно поглаживала его ладонь на фуршете и так откровенно строила глазки. Она выходит неспешно, лениво, как нализавшаяся сливок кошка. Поправляет слегка растрепанные волосы. На ее губах - легкая, чуть размазанная, удовлетворенная улыбка. На прощанье бросает мимолетный, почти интимный взгляд на закрывшуюся дверь и уходит в противоположном направлении, к лифтам.

Даже если замечает мое присутствие - никак не дает это понять.

А я просто… стою и смотрю. Чувствую, как внутри что-то обрывается. Тихо и надрывно, как обычно лопается струна.

Домыслы моего воспаленного ревностью воображения не выдерживают никакой конкуренции с реальностью.

Это… рвет.

Осознание свершившегося факта - все конечно.

Замена мне найдена - и, конечно, не первая. Просто очередная. Кто бы его осудил, что он просто берет то, что само плывет в руки?

Кровь в мох венах медленно превращается в ртуть.

Ни боли, ни обиды.

Ничего.

Только тяжесть под кожей, как будто все, что меня отрезвило и убило одновременно, кости вывезти не в состоянии.

Как дохожу до своего номера - не помню. Как открываю дверь, захожу внутрь - словно в тумане. Мир сужается до номера, который больше напоминает склеп.

В душе горячая вода хлещет по коже, но не согревает. Я тру тело мочалкой до красноты, пытаясь смыть с себя этот липкий день, но невозможно оттереть то, что не снаружи, а внутри.

Потом ложусь на холодные накрахмаленные простыни в чужую пустую кровать. Смотрю на идеально белый потолок, но вижу там ее - выскальзывающую из номера с выражением довольной кошки на лице. У меня была такая же улыбка после наших выходных? Провожу по губам тыльной стороной ладони, пытаясь стереть даже воспоминания.

Ворочаюсь, перекладываюсь с боку на бок, но сон не идет. Кажется, еще минута, и тишина начнет просачиваться мне под кожу отравляя и лишая способности контролировать даже собственные мысли.

Поняв, что с каждой минутой бессмысленных попыток становится только хуже, поднимаюсь, набрасываю пиджак на ночнушку. Сую ноги в туфли и на всякий случай не смотрю в зеркало - не потому, что боюсь увидеть в отражении свой нелепый вид, а чтобы не наткнуться там на зареванного призрака.

Лобби-бар ночью - это совершенно другое пространство: шумное и суетливое днем - и гулкое, залитое приглушенным, интимным светом ночью. За длинной стойкой - одинокий бармен, с меланхоличным видом протирающий бокалы. Из динамиков льется тихий, тягучий джаз.

Но едва успеваю сделать пару шагов, как ногти медленно начинают врастать в пол.

Сначала просто инстинктивно, потому что глаза пока не до конца осознают, кому принадлежит вторая, единственная живая здесь кроме меня и бармена фигура.

Он сидит в глубоком кресле в самом дальнем углу, спиной к бару, и смотрит на город и дождь, который здесь в Берлине, ощущается колючим даже через стекло. Перед ним на столике - высокий стакан с прозрачной водой и долькой лимона.

Дубровский.

Я чувствую легкий укол злорадства - неужели брюнетка была настолько скучной, что после вечера с ней ему не захотелось отрубиться? А потом вспоминаю, что ему и со мной тоже одного раза было слишком мало. Что в конце концов первой засыпала я, даже если у нас с ним была всего одна ночь.

Сначала в ноги ударяет инстинктивное желание тихо уйти - Слава меня, кажется, не заметил. Но что-то - гордость, злость или отчаяние - подталкивают идти вперед.

Вскинув подбородок и с беззвучно мантрой «это ничего не значит» на губах, подхожу к бару и, стараясь не смотреть по сторонам, сажусь на высокий стул. Прошу бокал белого полусухого.

Бармен кивает - достает бутылку, звякает стеклом.

А я слышу - остро, отчетливо - как за моей спиной скрипнуло кожаное кресло.

Скорее ощущаю, чем вижу (потому что до сих пор ни разу не повернула головы) тяжелый, прожигающий взгляд на спине, где-то между лопатками. Но держусь изо всех сил, разглядывая ряды бутылок перед собой и собственное размытое отражение в зеркальной стене бара.

Бармен ставит передо мной изящный тонкий бокал с чем-то, что пахнет мускатом и оттенком яблока, но на языке ощущается кисло и терпко, вызывая желание поморщиться. С сухими винами у меня совершенно нет контакта, зачем заказала сегодня именно такое - не знаю, видимо, чтобы у моих вкусовых рецептором не было ни шанса вспоминать, как ощущается на языке совсем другой запах и вкус. Но упрямо делаю еще пару глотков, уже не смакуя, а просто глотая, так, чтобы они прокатились по пищеводу сухой волной и осели в желудке теплым камнем.

Я беру паузу, перевариваю вкус на языке и допиваю до дна. Вино превращается просто в жидкость безвкусную и пустую, как и все внутри меня. Стараюсь вернуть бокал на стойку максимально беззвучно, но стекло встречается с мрамором с каким-то отчаянным звяканьем.

Мне хочется оглянуться на Славу, потому что инстинктивно чувствую - он тоже поднялся.

Нужно сбежать - немедленно, пока все это не превратилось в катастрофу.

А что это, Майка? Любая ваша встреча лицом к лицу?

Я спускаю ноги с барного стула, поправляю несуществующую складку на ночнушке. Осознаю, как нелепо это выглядит со стороны, но сегодня со мной все невпопад, бессмысленно делать вид, что наша с ним первая встреча после долгой паузу и игнора, проходит безболезненно. Но я же упрямая, как осел - я играю, даже если у моего спектакля всего один зритель.

Выпрямляю спину, выхожу из лобби ровным четким шагом.

Чувствую на своей спине серебряный взгляд - тяжелый, как прицел снайпера. Но все равно не оборачиваюсь, хоть и трачу на это остатки своих сил. Весь свой пожизненный запас.

Двери лифта открываются с тихим шипением.

Делаю шаг внутрь. И в последнюю секунду, прежде чем створки начнут закрываться, Дубровский заходит следом.

Кабина лифта - маленькая, зеркальная клетка. Мы стоим в противоположных углах, как два бойца на ринге перед началом раунда. Ловлю свое отражение - бледное, с лихорадочным румянцем на щеках и поджатыми губами, потом смазанное ловлю отражение Славы - прищуренный взгляд, плотно сжатые челюсти.

Мы не смотрим друг на друга, но я чувствую его присутствие на коже даже через одежду. Воздух между нами начинает потрескивать от напряжения невысказанных слов и сдерживаемой злости.

Я мысленно считаю секунды до своего этажа. Десять. Девять. Восемь. Господи, почему так медленно…

Его запах - лайм, озон и горечь - заполняет все пространство, просачивается в легкие.

Мне нечем дышать.

Семь. Шесть.

Я помню, как этот запах окутывал меня в его доме, в его кровати.

Я помню, как зарывалась в него носом, как в спасение.

А теперь он как яд. Он меня убивает.

Пять. Четыре.

Вижу в отражении небрежно брошенную на стальной поручень ладонь. Длинные, сильные пальцы, которые так хорошо знают мое тело.

Вспоминаю брюнетку, выходящую из его номера, и меня начинает бить мелкая, внутренняя дрожь.

Три. Два.

Двери открываются.

Я выхожу из лифта, как из камеры пыток.

Делаю шаг по мягкому ковру коридора. Второй.

Я почти спаслась.

Пальцы, которыми я любовалась секунду назад, обвиваются вокруг моего локтя. Резко, сильно, сразу как будто намертво.

Рывок - резкий, безжалостный. Не успеваю даже вскрикнуть.

Слава разворачивает меня, вжимает спиной в свою грудь, притягивая как будто хочет перемешать наши внутренности.

На секунду мне кажется, что он просто обнимает. Что так же, как и я, мучился весь проклятый фуршет и только что - в баре. Скажет что-то теплое, пожалуется, как скучал, а я - отвечу, что безумно, каждый день, скучала тоже… Мне ужасно этого хочется, даже если это в итоге все разрушит.

Но… мои иллюзии и влажные розовые фантазии разбиваются вдребезги, когда я врезаюсь в его тело - твердое, как скала. Предплечье стальной змеей обвивает мою грудь, перехватывая дыхание, вторая рука скручивает запястья за спиной.

Я пытаюсь вырваться, брыкаюсь, но он - несравнимо сильнее.

Он - хищник, а я - просто пойманная без особых усилий добыча.

— Пусти, - шиплю, задыхаясь от ярости и его близости.

— Куда ты так торопишься, ммм? - Его голос - низкий, ледяной шепот у самого моего уха. - Кто-то заждался в номере?

— Не твое дело, Дубровский. - Извиваюсь в его хватке, но это бесполезно. Он держит так крепко, что я чувствую каждый мускул, каждый удар сердца — пугающе ровный, спокойный. А мое, кажется, вот-вот лопнет от боли… и тоски.

— Хорошо провела вечер? - парирует он, и я чувствую, как его губы кривятся в усмешке у моей щеки. - Кому на этот раз морочишь голову?

— Явно не той брюнетке, которая кралась из твоего номера! - Слова получаются ядовитыми, как змеиный укус. Слишком очевидно наполненными болью. Я пытаюсь разорвать связь между нашими телами, но это все равно что пытаться вырвать себе руку. - Пусти, Дубровский!

Он на мгновение замирает, но в противовес хватка становится жестче, почти болезненной.

— Ревнуешь, Би? - «Би», произнесенное с издевкой, режет сильнее ножа. - Как-то не логично получается, не думаешь? Как ты там сказала? «Это все равно ничего не значило, просто секс».

— Повтори это еще раз, когда будешь думать, что имеешь право спрашивать, кто ждет меня в номере, — огрызаюсь я.

Мы стоим так - в пустом, тихом коридоре отеля - два врага, связанных друг с другом невидимой цепью из боли и желания. Я чувствую, как он напряжен. Сглатываю, пытаюсь отодвинуться, но в ответ Слава только сильнее сжимает руки, буквально лишая меня способности двигаться

— Это же просто физика, Би, - продолжает издеваться, толкая меня в сторону моего же номера. - Ты чего так волнуешься? Я не сделаю с тобой ничего… такого, что не делал раньше.

Не знаю, говорит он это намеренно или со злости, но в ответ мое тело начинает предательски обмякать в его руках. Как будто, наконец, замаячил свет в конце тоннеля под названием «секс с Дубровским снится мне каждую ночь». А еще иногда всплывает в памяти в самый неподходящий момент: на совещании, когда за рулем, сижу в одиночестве в кафе и пытаюсь читать книгу.

— Не трогай меня, - произносят мои губы, хотя мысленно я уже на все согласна. Даже на дежавю нашего первого «свидания».

— Уверена? - Его горячее дыхание соскальзывает с моего уха на шею, ключицы, пока пыльцы тянут пиджак с плеча, освобождая больше голой кожи. Только сейчас осознаю, что на мне крохотная, почти ничего не скрывающая ночная сорочка. - Повтори это еще раз, Би, но постарайся в этот раз быть более убедительной. И, клянусь, я тебя и пальцем не трону.

Я чувствую, как он заведен - просто по градусу его тела, по которому мое собственное, невзирая на одежду, размазывается как масло. И, господи… предает. Становится податливым мягким. В попытке скрыть «следы преступления», сжимаю колени - боюсь, что если Дубровский захочет проверить (как он любит и умеет!) все будет слишко очевидно. Хотя, по-моему, все очевидно просто по тому, что никаких намеков на сопротивление я так и не подаю, потому что просто прекращаю бороться. Обмякаю в его руках.

Видишь, твоя взяла - это поражение, капитуляция, мой любимый-любимый враг…

Дверь номера вырастет прямо у меня перед носом.

— Открой, - командует Слава.

Я не спорю. Дрожащими пальцами достаю из кармана пиджака ключ-карту.

Подчиняюсь неизбежному. Необходимому. И желанному.

Слава хватку совсем не ослабляет - ему как будто нужен весь контроль, и даже больше. Даже если я прекратила сопротивляться. Одной рукой продолжает держать меня за плечи, другой забирает карту из моих немощных пальцев и открывает замок. Зеленый огонек вспыхивает в полумраке, как сигнал окончательной победы - похоти над разумом.

В темноте и прохладе номера, я даже ничего не успеваю понять - его зубы впиваются в мою шею, в нежную кожу за ухом. Укус - несильный, но собственнический, как клеймо. Я вскрикиваю скорее от неожиданности и кайфа, чем от реальной боли. Мужские руки окончательно срывают с меня пиджак, он падает на пол бесформенной тряпкой.

Слава прижимает меня грудью к холодной, гладкой поверхности двери. Его ладони скользят вверх по моим рукам, к плечам. Резко, грубо срывают ниточки бретелей комбинации. Ткань трещит с сухим, окончательным звуком.

Я стою перед ним в темноте, полуголая и дрожащая.

А он стоит сзади, и я чувствую сбитое, горячее, пахнущее лаймом дыхание на своей спине.

Дубровский вжимается в меня всем телом, твердость члена ощутимо продавливает ягодицы сквозь ткань брюк. Он уже готов. Он был готов все это время.

— Это просто секс, Би. - Он сегодня Шершень - жалит и больно ранит правдой. - Просто. Гребаный. Секс.

Наклоняет меня вперед, пальцами надавливает на поясницу, заставляя опереться ладонями об дверь. Слышу, как звякает пряжка ремня, и сразу за ней - резкий, злой звук шуршащей молнии.

Длинные, совсем не ласковые пальцы, зарываются в мои волосы, оттягивают назад, заставляя меня запрокинуть голову. Дубровский освобождает доступ к моей шее, к ключицам, и я чувствую, как его губы - горячие, сухие - оставляют на коже огненные следы.

Вторая рука скользит вниз, сдирает бесполезный клочок шелка, нагло раздвигает мои ягодицы. Трогает там, где мокро и готово просто от одного его запаха. Движения грубые и требовательные. Это не ласки - это вторжение.

Один палец, потом второй. Растягивает меня, проверяет, утверждается в своей власти.

— Блять… - Слава грубо дышит мне в ухо, выдыхает. - Ты всегда мокрая, Би. Даже когда все это ни хуя не значит - твое тело меня хочет.

Он вынимает пальцы, и я инстинктивно тянусь следом, а потом - издаю разочарованный стон. В ответ получаю злую усмешку и шуршание фольги.

А потом - резкий, без предупреждения и подготовки, толчок.

Грубое жесткое движение, помечающее меня, как собственность. Как-будто это все не для секса - а чтобы проверить, что я все так же бессильна перед ним.

Я кричу.

Закусываю губу до крови, чтобы не разбудить весь отель. Боль - острая, разрывающая - смешивается с волной животного, первобытного удовольствия.

Так было в первый раз. В коридоре моей квартиры. Так же грубо. Так же отчаянно.

И осознание неправильности, но необходимости происходящего, превращает удовольствие в сладкую пытку.

Слава начинает двигаться. Качает быстро, почти зло.

Это не секс. Это - наказание. Или, может быть, война.

Он не занимается со мной любовью.

Он как будто хочет вытрахать из меня признание в том, какая я бездушная тварь.

Каждый толчок - как обвинение и наказание.

Его бедра с силой бьются в мои ягодицы, и звук этих шлепков разносится по темной комнате, одновременно и возбуждая, и унижая.

Я не сопротивляюсь.

Я принимаю.

Я заслужила.

Скребу пальцами по холодной полированной поверхности двери, подстраиваюсь под бешеный ритм члена.

Отвечаю - движением бедер и сучьим стоном.

Я хочу этой боли. Плевать, если это единственный способ быть сейчас с ним.

Я не виновата и виновата одновременно.

— Скажи, - требует в ухо Слава и его щетина царапает мою кожу, - что ты этого хотела. Что не я один весь долбаный вечер хотел тебя выебать.

— Да, - запрокидываю голову в наивных поисках поцелуя, но вместо этого он только сильнее вдавливает меня в дверь - на сегодня ставшую моей персональной дыбой. - Да, да..

— Громче! Я, блять, не слышу!

— Да! - Срываю голос. - Хотела!

Слава толкается еще глубже, еще яростнее.

Ногти впиваются в мои бедра, оставляя красные полумесяцы.

Член сводит с ума запредельным нечеловеческим ритмом.

Я так изголодалась по нему, что взлетаю почти сразу. Позволяю горячей слепящей волне накрыть меня с головой. Выгибаюсь дугой, кричу в сжатый кулак, пока мое тело содрогается в долгом, мучительном оргазме, больше похожем на маленькую смерть.

Дубровский кончает почти сразу за мной.

Глухо, по-звериному стонет, срывает ритм толчков в хаос.

Погружается до предела на несколько секунд - а потом резко выходит.

Я прижимаюсь щекой к двери, гоню прочь фантазии, в которых все слишком розово и сопливо. Держусь на ногах из последних сил, чувствую себя стреноженной лошадью. Краем глаза замечаю протянутую Славой руку, но шарахаюсь от нее как от ядовитой гадюки.

Слышу только его вдох - сиплый, сквозь зубы.

Он больше не пытается, держит дистанцию.

Не говорит ни слова.

Слышу, как поправляет одежду, застегивает молнию.

Собирается уходить.

Я прикусываю щеку, запрещаю себе не то, что говорить - даже дышать.

Что я натворила, господи… Зачем?!

Знаю, что нам нельзя даже приближаться друг к другу, но все равно притягиваюсь к нему как долбаный магнит.

Впервые в жизни теряю контроль рядом с мужчиной.

Думаю не головой, а ровно тем местом, которое только что долбил его член.

У нас так уже было. И потом все стало только хуже.

Мне кажется - хоть я до сих пор не вижу его лица - он сейчас тоже думает как раз об этом.

Проводит неслучайные параллели. В тот раз «мы» начались через боль, а в этот - через нее, наконец, закончимся? Отпустим друг друга?

Я делаю шаг от двери в противовес тому, как он к ней подходит.

Чувствую упругое отрицательное магнитное поле между нами, как будто чем он ближе - тем сильнее мое тело от него отталкивается.

— Би, нам нужно…

— Не воображай себе ничего такого, Дубровский, - говорит Майя-сука, на удивление холодно и правильно, как будто, наконец, выучила свою роль. - Это просто рефлекс.

И, наконец, заставляю себя поднять взгляд.

Хочу увидеть в его глазах презрение. Может быть, боль, разочарование, ненависть?

Я бессильна против своего влечения к нему, но, может быть, его чувства будут злее, и он «поможет» - задушит мою любовь своим отвращением?

— Как ты там говорила. Би? Просто приятное приключение? - Слава жадный - он даже на ненависть расщедриться не хочет. Смотрит как на пустое место.

Ты ждал столько месяцев, чтобы вернуть мне эту подачу, да? Блестящий удар, Дубровский. Видишь - я проиграла.

— Уходи, - мотаю головой в сторону двери.

Слышу шаги, щелчок… и только тогда разрешаю себе тряпкой сползти на пол.

Но уже не плачу - просто нечем.